Башня из слоновой кости

      Итачи ушёл наверх, Саске остался в гостиной, чтобы его более не упрекали в попытке побега. Он сложил на коленях руки, отвернулся к окну и рассматривал за ним мёртвый садик, покрытый маревом почти постоянных осенних туманов, точно опавших на землю облаков. Осень жила на улице, а теперь и в самом омеге, неестественная и страшная, потому что не имела срока, потому что это не переходное состояние и не окончание прекрасного сезона. В этой самой осени, как опадали листья, так Саске опадал в тишине. Лёгкая меланхолия — лёгкая не потому что её мало, а потому что невесома — парила в воздухе, которым он дышал.              Омега слышал шаги брата где-то в коридоре второго этажа, после скрип одной двери, щелчок другой, голоса отца и гостей. Он знал, что Итачи выполнит то, что обещал, но только когда — непонятно. Возможно, Саске придётся в трепетном ожидании провести все четыре месяца до свадьбы прежде, чем решение придёт и защитит его от… Родителей?              Когда шаги раздались на лестнице, омега отвернулся от окна и посмотрел в сторону арочного пролёта, в котором должны были появиться первые беды его жизни. И хоть голосов было три, в гостиной появился только Наруто. Мужчина шёл вальяжно, ступая тихо и сунув одну руку в карман, отчего его штаны натягивались больше обычного и немного скрипели на сильных бёдрах, воротник его всё так же беспечно пребывал в беспорядке, была расстёгнута ещё одна пуговица, и оттуда, из-под рубашки порывом ветра, вздымающего грудь, до Саске доносился аромат ветивера.              Узумаки сел в кресло рядом и завозился с бинтами, по выражению его лица можно было понять, что это жесты не глубокой задумчивости, а скуки. Взгляд Учиха гулял по тонким шрамам, сильной шее и скрытым рукам с внушительными кулаками. Когда бинты непослушно сползали альфа сопровождал своё негодование характерным жестом руки: широкая, открытая ладонь вдруг словно ударяла плашмя о пять гитарных струн. Волнующе — мужественный жест, которым гитарист гасит вибрацию струн, а ещё это уверенный жест обладания, заставляющий сразу замолчать и подчиниться.        — Прошу прощение за вопрос, Узумаки-сама, Вы поранились? — Нет, просто вынужденные меры.        Повисло молчание, Наруто всё ещё теребил повязки. — Я хотел спросить про Ваше предложение поехать в Токио. Вам не будет в тягость возиться со мной это время? Я про работу. Вы наверняка занятой человек. — У меня официально будет отпуск по случаю свадьбы. Никому не будет дела, чем или кем я занят в это время.        То ли из-за непривычно взрослого собеседника, то ли из-за того, что омега весь день себя накручивал, фраза отозвалась щекоткой где-то в животе. Он прочитал в этом «занят кем-то» нечто постыдное между строк, будто его неожиданно будничным тоном уведомили о том, что поимеют по расписанию. — А после каникул? Наше общение продолжится?        Наруто наконец-то поднял взгляд и повернулся к омеге, который нарочито робко опустил глаза и прикусил нижнюю губу. Саске надеялся, что незнающий учиховской игры мужчина не разгадал в мимике фальши. — Будем общаться, — Узумаки улыбнулся, — ты будешь носить статус моего супруга, а потому на некоторых мероприятиях нам нужно будет появляться вместе. — А больше ничего мне в статусе Вашего мужа делать не надо? — светлая бровь дёрнулась, а улыбка плавно преобразилась в односторонюю ухмылку.        Омега хотел спросить про конец их рабочего контракта, но возле лестницы прозвучали голоса Фугаку с Микото, и подросток замолчал на полуслове. Альфа это заметил, но, на удивление, ничего не сказал, и когда в комнате появился глава клана, сам сделал вид, будто разговора и вовсе не было.        Саске не хотел говорить в присутствии своего отца, который несмотря на редкость их общения, знал и понимал все жесты младшего сына. Он мог его остановить, поправить, наговорить что-то самому Узумаки, чтобы запутать. Возможно, Наруто заметил особенности их общения, потому что подросток не мог разговаривать с отцом свободно, и некие мучительные и болезненные нотки отношений просачивались через каждое слово. В гостиной после обеда заговор молчания не был нарушен ни с той, ни с другой стороны.        Фугаку и Узумаки вновь говорили о работе, после о деталях свадьбы, не очень важных: гостях, месте, дне недели, нарядах, будто было действительно важно, как пройдёт церемония, и, судя по всему, кроме нескольких человек более никто не будет знать о фиктивности брака. Саске понимал, почему об этом не стоит слишком распространяться, фиктивные браки — нелегальные инструменты работы, а потому всё обычно делается тихо, однако, он считал странным, что друзья и родственники мужчины не будут уведомлены о характере их союза. Для них будет странно, что после свадьбы юный муж проводит всё своё время на другом конце Японии и появляется в компании супруга слишком редко. Потом развод.        Саске кусал губы, смотрел то на свои покрасневшие от трения руки, то в серое окно, вся его поза выдавала напряжение. Всё, что он пока мог — слушать чужие голоса, и омеге было даже интересно замечать, насколько по-разному говорили его отец и будущий муж. Голос Фугаку был монотонным, а речь спокойной, мерной. Он говорил короткими предложениями, и делал паузы настолько чётко, что, записывая его слова, без ошибок можно было расставить знаки пунктуации. Порой возникало ощущение, что Фугаку готовился к каждому разговору, много репетировал и заучивал текст наизусть, настолько всё было плавно и красиво, будто считанное с листка. Пожалуй, эта черта отца нравилась Саске более всего, иногда он неосознанно копировал его манеру говорить, но этого факта не стыдился. Наруто говорил быстро, и ускоренный темп речи, не соответствовавший низкому тембру его голоса, создавал замечательный музыкальный эффект. При столь поспешных движениях можно было ожидать, что у человека высокий или же слишком низкий, тяжёлый голос, но его голос был лёгким. Альфа делал акцент на каждом слове, на каждой букве, их слоги не сталкивались друг с другом. Его язык был прост, и слова следовали друг за другом с горизонтальной плавностью, и богатые интонации красочно давали понять, какое именно выражение лица следует за ними. Как за Фугаку можно было расставлять запятые, так за Наруто можно было его рисовать. Слишком красочный звук для серьёзных людей. В их обществе принято сдерживать все порывы, не слишком поднимать голос, не расставлять апломбы. Мужчина эти правила игнорировал, высказывая тем самым, что полностью примыкать к культуре благородной крови не собирается. Не ведая о роде его занятий, Саске был уверен, что Наруто царит над миром трущоб, доков и баров, то бишь над всей той стороной города, которая сразу не видна. Но стоит отдать Узумаки должное, обрести гармонию с вещами дурного вкуса — верх элегантности.        Омега решил, что было бы не плохо попытаться с ним ещё раз поговорить, но уже не намёками, а так, как принято разговаривать, когда нужно чего-то добиться — уверенно и прямо. И только он решительно сжал руки в кулаки, Наруто поднялся на ноги и обратился к Фугаку: — Саске-кун, — подросток удивлённо посмотрел на альфу, разжав пальцы, — сказал, что я могу покурить на заднем дворике Вашего дома, — услышав в ответ «да, конечно» от Микото, мужчина улыбнулся и остановил женщину, которая хотела подняться со своего места, лёгким жестом, — не стоит, он меня проводит.        Микото коротко посмотрела на сына и одобрительно кивнула, а Саске попытался скрыть изумление, и, опустив голову так, чтобы волосы закрыли лицо, встал с диванчика и направился вон из комнаты. Он посматривал на спутника через плечо, пытаясь разгадать его мотивы, но Наруто следовал за ним молча, непринуждённо и остановился только для того, чтобы в прихожей с изящной небрежностью стянуть с вешалки своё пальто. Они прошли через кухню к двери на неостекленную веранду, где Саске хотел пропустить мужчину вперёд, но увидев кивок головой, вышел на улицу вслед за ним. — Ты вроде как поговорить хотел, — омега кивнул, посмотрел в дверное окно и приоткрыл дверь, чтобы закрыть жалюзи. Между ними неожиданно возникла близость заговорщиков. Узумаки наблюдал за ним безмолвно, и когда дверь была закрыта, достал из кармана металлическую коробочку, а пальто протянул Учиха. — Накинь. — Мне не холодно, — это должно было прозвучать убедительно, но голос предательски дрогнул, и после беззлобного смешка Саске пришлось смиренно взять всё ещё протянутую вещь и набросить на плечи с той неловкостью и робостью, с какой в нежном трепете водружают на голову флёрдоранж*.        Узумаки отклонился назад, опёршись на деревянный брус ограждения. Складки, которые всегда образуются на брюках, когда садишься, прочертили острые лучи, расходясь от бёдер и соединяясь как раз у ширинки. Он открыл портсигар, достал сигарету из чёрной бумаги с позолоченным фильтром и поднёс ко рту, чтобы зажать между губ.        Альфа курил красиво, потому что делал это с удовольствием. Когда он подносил к сигарете огонь и делал первую затяжку, то закрывал глаза, вдыхал глубоко, а выдыхал медленно, будто не хотел выпускать из себя пряный дым. Саске не любил запах табака, особенно, когда его горечь чувствовалась в дыхании или на одежде, но — омега склонился к вороту пальто — от Наруто не было шлейфа курильщика. Скорее всего, он делал это очень редко. — Мы не можем стоять тут слишком долго, тебе лучше поторопиться, — Узумаки стряхнул пепел с сигареты и отставил руку в сторону, возможно, чтобы не пропахнуть. — Не посчитайте это наглостью или невоспитанностью, Узумаки-сама, я хотел спросить, есть ли у Вас на меня какие-нибудь планы, — омега старался не опускать взгляд, чтоб показать свою серьёзность, но отводил его в сторону, чтобы скрыть смущение. Наруто наклонил голову в сторону и поджал губы, дёрнув плечом в знаке недопонимания. — Я про, — его глаза и ресницы дрогнули, — супружеский долг.        Мужчина улыбнулся особенно широко и кивнул, но самому себе, будто убеждался в том, что понял фразу, сказанную в гостиной, правильно. — Никакие долги я с тебя спрашивать не собираюсь, — его слегка запрокинутая назад поза, и эта опора в виде перил, сигарета, касающаяся его губ, казалось, придавали альфе слишком высокомерный вид, — скажем так, я придерживаюсь мнения, что секс — это добровольное действо. — То есть, если я не захочу, то ничего не случится? — Если вдруг я захочу, а ты нет, то да, ничего не случится. Более того, я не рассчитывал на нечто подобное, когда соглашался на свадьбу, — мужчина сделал ещё одну затяжку. — Вы не разговаривали о нечто подобном с моим отцом? — Нет, наверное, то есть, я не помню такого. Просто обсуждали брак, как решение некоторых трудностей в нашей работе. А с тобой? Раз занимают такие мысли.        Саске пожал плечом. — Тоже, наверное, нет. Просто то, как они описывали мне Вас и как подталкивали к общению, наводило на некоторые... Возможно, я просто слишком на этом зациклился. — Понятно, твой отец отлично умеет рекламировать. Когда он предлагал мне брак, как инструмент, добавил, что мне не стоит волноваться по поводу подозрений, потому что у него растёт очень красивый сын.        Учиха смутился, но виду не подал, стараясь перевести это в некое подобие шутки. — Разочарованы? — Разве что твоим возрастом, — Наруто улыбнулся и вновь поднёс сигарету к губам, — ещё что-нибудь? — Кто Вы? Какой работой занимаетесь?        На вопрос «ты разве не знаешь» Саске отрицательно покачал головой и быстро пересказал всё то, что успел выведать у родителей. Мужчина выглядел немного озадаченным, молчал несколько секунд, смотря на свою руку с сигаретой, и Саске это молчание показалось слишком волнительным, особенно, в туманной атмосфере бесчувственного оцепенения, что порождали обнажённые ветки садика.        Наруто сделал последнюю затяжку, потушил сигарету, щёлкнув по ней и сбросив огонёк, выбросил окурок в мусорное ведро и неторопливо начал расстёгивать рубашку. Выбеленный оксфорд скользил по сатину бронзовой кожи, аккуратными складками сползая в стороны и оголяя подтянутые грудь и живот. — Узумаки — сама, что Вы делаете? — Саске ошеломлённо хлопал глазами, а мужчина тем временем оставил пуговицы на планке и принялся за бинты. — Не пугайся так. Это странно, что твой отец тебе не сказал, возможно, на это была причина, но я не считаю, что нужно держать тебя в неведении. Всё-таки ты, хоть и ненадолго, но войдёшь в мою семью и будешь носить мою фамилию.        Бинтовые ленты петлями повисли на запястьях, обнажив кожу, забитую разноцветными чернилами. Рисунки до запястного сустава, уходящие глубоко под рукава и продолжающиеся на груди и животе, лежали плотно друг к другу, создавая удивительный тёмный узор и наверняка являясь цельной композицией. — Это не имитация, — альфа вернулся в исходную позу, уперев руки в перила.        Саске смотрел на татуировки цветов, птиц и парчовых кои, извивающихся, сплетающихся, обнимающих крепкое тело. Их узоры — одновременно прекрасный и ужасный гобелен, изображающий ад, в который погружался Учиха тем больше, чем дольше он всматривался в него — этот странный ад, где даже прекрасный с виду розовый куст, усыпанный цветами, издавал совершенно специфический серный аромат. Якудза — это апогей неприятных фантазий подростка, самые худшие опасения, на которые он в глубине души не рассчитывал, ибо считал глупыми. Наруто подтвердил, что Фугаку был в курсе его деятельности с самого начала, что разочаровывало даже больше, чем просто попытка сплавить его мужу.        Из оцепенения омегу вывело чужое прикосновение к плечу — Наруто застегнул рубашку, раскатал рукава и встал рядом, привычно наклонив голову вбок. — Я тебя этим напугал? — Нет, Узумаки — сама, я просто, — старательным усилием омега улыбнулся, — очень удивился.        Альфа подтолкнул его в открытую дверь, более не пытаясь что-нибудь спросить или сказать, он выглядел так же непринуждённо как и прежде — немного лениво, довольно, руки в карманах. То ли он действительно не придавал значение тому, что его мужа не уведомили о роде его деятельности, то ли хорошо умел играть на публику. Саске проводил его взглядом до дивана в гостиной, остановившись в коридоре. Глаза отца, такие холодные, расчётливые, могли довести его до ручки, а несмотря на все бушующие чувства в груди, омега не желал устраивать концерты и позорить отца перед гостями. Он поговорит с ним отдельно, позовёт Итачи, чтобы брат его поддержал. Фугаку придётся его выслушать.        Неожиданно кто-то сдёрнул с плеч Саске чужое пальто, таким резким и властным движением, что подросток покачнулся и по привычке вознёс руки, чтобы удержать ткань. Его брат выглядел весьма раздражённым, но всего несколько мгновений; как только вещь оказалась на вешалке, лицо Итачи приобрело привычно — безразличный вид. На возмущённое «эй» альфа не обратил внимания, просто кивнул в сторону гостиной и ушёл, а Саске не стал интересоваться грубым жестом, пытаясь не нарушить то хрупкое равновесие, что удерживал.        В этот день его умудрились расстроить все, и этому всему причина не дурной характер, подростковые бзики или плохая погода.        Он вернулся в гостиную. Разговоры отца не несли в себе какой-нибудь особенно важной для Саске информации, скорее, постепенно важный разговор медленно перетёк в дружескую беседу, в которой они говорили о незнакомых людях. Омега был погружён в себя, снова невпопад отвечал на мамины вопросы, которая пыталась выведать, о чём они разговаривали на веранде, а когда поняла, что это бесполезно, то просто взяла его за руку и стала поглаживать по запястью.        Когда мокрый серый день склонил бледное пятно солнца ближе к горизонту, все в доме засуетились, чтобы проводить гостей. Узумаки любезно благодарил всех Учиха, поочереди пожимая каждому руку, а друг его — задумчивый мужчина с забавным хвостиком — казалось, с трудом сдерживал зевоту. Господин Нара практически ничего не говорил за весь день, но по его лицу можно было с лёгкостью сказать, что это было не вынужденным молчанием, а ленивой привычкой. Он, как и Саске, по большей части пребывал где-то в себе, но думы его были куда более безоблачные, чем у омеги, и последний ему даже немного завидовал.        Руки подросток держал сцепленными перед собой, стараясь принять самый что ни на есть естественный вид, стоя у входной двери, чтобы ни родители, ни гости не догадались о его мимолётном облегчении, что вежливый приём окончен. Пока он изображал приветливость, его ум деятельно трудился. — Возьми, — перед его глазами возникла рука Наруто, протягивающая сложенный в несколько раз блокнотный лист, — если что, пиши мне в любое время, я отвечу под вечер, если захочешь позвонить, то лучше после семи и до одиннадцати ночи. На всякий случай.        Саске поблагодарил его кивком головы и забрал листок с номером телефона, слегка соприкоснувшись пальцами с альфой. Конечно, омега не представлял, что может его вынудить позвонить практически незнакомому человеку, но отказывать глупо, вдруг у него действительно возникнут вопросы, которые отец откажется с ним обсуждать. Наруто был куда более склонным к разговорам, чем Фугаку.        В доме смолкли голоса, раздался гул мотора. Саске поспешил вернуться в комнату, игнорируя взгляды в свою сторону и разговоры на полутонах. Его кисти были бледными, а пальцы красными от трения и царапин, ему нужна была его монетка. Она его успокаивала, она звенела приятно, не вызывая раздражения, как тарелки и столовые приборы, отгоняющие любые зачатки аппетита. Монетка — его самая близкая подруга, и Саске жалел, когда приходилось её оставлять, особенно сейчас, когда в его комнату ломилось нечто.        Скребущее существо не знало отдыха, и Саске расстроился, что оно не стихало, не прерывалось на сон и отдых. Опасное, раздражающее, слишком настойчивое и шумное, а главное — бесстрашное, потому как его не пугали ни стуки, ни шаги, ни голоса. Мыши, вроде как, вели себя скромнее, выгрызая свои норки в безопасном одиночестве, это же существо не страшилось людей, наверное, даже презирало их, по крайней мере, хозяина комнаты. Омега нервно пнул стену, не в надежде спугнуть нечто, но причинить ему дискомфорт сильным шумом, чтобы знало, каково это, когда каждый мимолётный звук вонзается в чужую черепушку.        Весь мир будто сговорился против Саске, и он… Переживёт. Разумеется, отцовское предательство причиняло неслыханные страдания, но одновременно учило тому, что не стоит доверять даже людям, причастным к твоему пришествию в этот мир, и во время подобных страданий, когда Саске отовсюду до костей прожигал гнев и негодование, среди языков пламени чужого пренебрежения проступали его протесты, точно грани драгоценных камней. И если не врали, что жизненные сложности делают сильнее, то омега в шаге от того, чтоб превратиться в солитер*.        Он впервые в своей жизни сбрасывал с себя одежду нервными, весьма грубыми движениями, нехарактерными для излишне аккуратного прежде подростка. Рубашка почти что треснула, когда он забыл вынуть последнюю пуговицу из петли, заставив ещё больше безмолвно беситься. Саске скинул с себя вещи и с силой потёр лицо, оглядывая комнату, которую знал наизусть, но сейчас чувствовал себя в ней несколько чужим, по-другому разглядывая стопки книг, идеальный порядок на столе, нетронутые картинами стены, тщательно отполированные полы и шкаф с кучей безделиц, о которых Учиха вспоминал только тогда, когда нужно было проводить сезонную уборку. Наверное, родители отнеслись к рождению сына — омеги как к приобретению декоративной собачки — надежд не возлагали, но любили каким-нибудь особым способом. Шелковые рубашки, тонкие цепочки, ножички, серебряные колечки. Не много, но достаточно, чтоб задобрить душу мальчика, не имевшего сил высвободиться из вязкой трясины подобного внимания. Но раздражение постепенно, по крохам, прикапливалось в нем и крепило сомнения в собственном положении.        Раздался стук, и омега спохватился, что стоит практически голым посреди комнаты. Он попросил стучавшего подождать и наскоро накинул халат, который обычно использовал для того, чтобы дойти от ванной комнаты до спальни.        За дверью оказался Итачи, тоже переодевшийся, с веником наперевес: — Мама сказала, что у тебя в комнате мышь. Саске пропустил его в комнату, не представляя то, как брат будет при помощи одного веника прогонять грызуна из его комнаты, или выманит, а потом: — Ты её убьёшь? — существо в стене даже немного угомонилось, всё ещё царапало камни, но уже немного боязливо.        Итачи посмотрел на омегу через плечо, удивлённо приподняв бровь, то ли из-за самого вопроса, то ли из-за нежно — жалостливой интонации на высокой ноте, с какой он был произнесён. — Нет, что ты, это для самообороны. Мы вежливо поговорим и разойдёмся, — увидев слабый кивок, альфа цокнул языком, — это мышь, конечно, я убью её. Если хочешь, можешь выйти, только сначала покажи, где она скребёт. — Просто жаль как-то, — Саске подошёл к брату и ткнул пальцем на промежуток стены между кроватью и шкафом. — Тогда, может, мне и не ловить её. С таким отношением вы через несколько дней подружитесь.        Получив тычок в бок и сказанное шёпотом «тоже мне, шутник нашёлся», альфа шагнул в сторону омежьей кровати и присел на корточки, чтобы прислушаться к стене.        Солнечный луч падал через окно с незадёрнутыми гардинами, и по комнате бегали зайчики. Они плясали на полу, на столе, в жёстких волосах альфы, которые волнами скользили по спине, когда он двигал головой. Итачи всегда носил достаточно длинный хвост, и будучи маленьким, Саске играл с ним, тянул, заплетал маленькие косы, конечно, когда ему позволяли это делать. Наверное, это было неприятно, но брат терпел. Если бы тогда отец так строго не подошёл бы к воспитанию своего наследника, они бы до сих пор могли оставаться друзьями.  — Похоже, она затихла.        Подросток нахмурил тонкие брови, потому как предполагаемая мышь всё ещё давала о себе знать. Она скребла не всеми коготками, а только одним, будто не пробивала себе путь, а настойчиво ковыряла штукатурку для узкого отверстия, откуда после будет подсматривать. — Нет, она ещё тут, — он присел по правую руку от брата, и взгляд Итачи как-то странно задержался чуть ниже его коленей, — где-то здесь, вот, слышен шорох.        Альфа прислушался, постучал по стене костяшкой указательного пальца, а после наклонился и посмотрел под кровать, щурясь от матовой темноты. Он отложил в сторону веник, поднялся и посмотрел на младшего брата как-то странно, и взгляд его был оттенён беспокойством и недоверием. — Никого нет.        Будь на месте Итачи кто-нибудь другой, Саске решил бы, что он просто струсил и пытается подобным образом отвертеться от родительской просьбы, но брат не был из пугливых, тем более, он не был склонен к злым шуткам и розыгрышам. Омега приложил ладонь к стене, как делал ночью, и повторил, что скрежет не прекратился. Не единой фальшивой нотки он не различил в чужом голосе, не увидел смешной хитринки в глазах — когда разыгрывают, взгляд выдаёт ожидание кульминации. Мысль неприятного содержания, которую даже в собственном мозгу не хотелось озвучивать, оставалась неопределённой, но слишком явной и живой. Она крутилась в его голове, как детская юла, и ворочаясь, показывала все свои грани, не слишком различимые от скорости вращения. Лёгкая, как туманная дымка, наконец, она вовсе смешалась в смерче кружения, и какое-то мгновение Саске остался с ней наедине, как с неудержимым механизмом, который он видел впервые. — Тогда, должно быть, ты немного оглох. — Но мы же как-то ведём с тобой диалог полушёпотом. — Это не смешно, — раздался новый скрип, протяжный, но прервавшийся слишком резко, будто до того сточенный от копания ноготь вовсе оторвался, и движение тощего пальца продолжалось раненным мясом.        Итачи взял омегу за руку и встал на ноги, потянув того за собой. — Ты хорошо спишь? — Нет, это мне не позволяет, — Саске сам услышал в своём голосе оттенок бессилия. — Может, поспишь в другой комнате?        Пришлось кивнуть не потому, что идея понравилась, а потому что растерянность заставила.       Альфа коснулся его волос, которые омега пытался убрать за ухо, провёл по ним пальцами и спросил что-то про то, почему он их не собирает. После он коснулся уха, потом переключился на щеку, белую и нежную словно сметана, а затем на лоб, сжимая кожу на нем в складки своими жёсткими пальцами. Его пальцы мяли кожу Саске с жёсткой определённостью. Казалось, что он примерял на него различные лица, ни одно из которых его не удовлетворяло. Омега позволял брату прощупывать себя, поскольку это редкие моменты их тесного контакта, частичка переменчивой нежности, что следовала за жестом в коридоре. Итачи будто забавлялся этим, но оставался серьёзным. В прикосновениях его изобретательных пальцев омега ощущал доброту.       Когда чужие руки приблизились к его губам, Саске слегка отстранил голову. Брат протянул руки, чтобы схватить её и снова приблизить к себе, но подросток ещё отодвинулся.       — Ты действительно ничего не слышишь?       — Нет.        Омега не знал, какое осознание пугало его больше: что странный скрежет слышит только он, или мышь ли это пытается пробраться к нему в комнату. Он всё ещё в глубине души уповал на то, что Итачи заимел проблемы со слухом, но почему-то тело всё равно похолодело, а на коже проступила роса безуханного пота. Саске шмыгнул носом и рукавом отёр с виска неприятную каплю. В самой благородной части своего естества, той, что не поддавалась волнениям и помутнениям, на самой вершине его души, выходил из себя какой-то нервический голос и шептал «там что-то ужасное». — Спасибо, Итачи, прости, — подросток сильнее запахнул полы халата, — мне нужно переодеться.        Брат послушно забрал веник и пошёл на выход, остановившись у двери, чтобы попросить, в случае, если шум не прекратиться, обратиться к родителям.       Саске остался один, лишённый приятного одиночества из-за заживо замурованного в стене существа, его переполняло так много, что он был не в силах уцепиться за что-то одно, охватить и ненавидеть что-то конкретное. Его предала даже собственная комната, которая должна была сдерживать натиск неприятного мира, принимать в свои объятия, как любящая мать. Ему придётся послушаться совета и оставить её.              За ужином он предупредил родителей, что эту ночь проведёт в спальне для гостей, а на сопутствующий вопрос «почему» соврал, что боится мыши. Брат ничего не сказал, но кинул многозначительный взгляд. Омега знал, что Итачи ничего сам родителям не скажет, но если «это» действительно не прекратится, то что делать Саске? Он про себя улыбнулся: отец воспримет это как игру в сумасшедшего для расстройства свадьбы. Ему попросту не поверят, а если даже поверят, то что делать ему самому — подсаживаться на таблетки и носить с собой пометку в медкарте о том, что он сумасшедший? Тем более, это совсем не так.              Нелюбовь к комнате для гостей была вызвана тем, что её обустраивал не подросток. Всё было слишком вычурно и бездушно, будто бархат и дорогое дерево умерли ещё в процессе ремонта, а теперь источали гнилой запах пустоты и безлюдья. Кровать была слишком широкой для одного омеги, он мог лежать на ней и вдоль и поперёк, и всё это пространство его немного пугало. Он привык чувствовать опору с одной стороны, что-то, к чему он мог прижаться спиной и не чувствовать себя уязвимым перед тем, что таится в ночной тени. Раздражали зеркала на шкафу, потому что при движении возникала иллюзия, что вместе с твоим телом рядом движется чей-то фантом, и стонущий за окном ветер, цепляющийся за острые карнизы. Могильный вой потоков воздуха был лишь немногим приятнее звука когтей в его собственной спальне, но лучше уж так, чем свалиться в один день от голода и недосыпа.              По традиции он кушал на кровати те несколько помидоров, что успел стащить после ужина, после шёл умываться, возвращался в комнату и ложился спать ровно в десять, чтобы выспаться к школе. Хотя, последнее время его часто тревожили беспокойные сны, и в будние дни его сложно было назвать выспавшимся, а с новым гостем тем более.              Свет погас, сад за окном стенал в агонии поздней осени, каждая ветка, каждый иссушенный лист, каждая капля осевшего тумана издавали свой собственный звук, просачивавшийся в комнату через неплотные оконные рамы. Сияние луны озаряло плотные облака и становилось мутным, отчего тени на стенах расползались, становились нечёткими и при каждом движении деревьев наплывали волной. Они плыли из тёмных углов, где рождались и затаивались в ожидании ветра, и Саске следил за ними, потому что не привык, но желание наконец завершить этот день заставляло его моргать чаще.              Его усталость утяжеляла веки, тянула их вниз, и сон ждал погружения в тень, чтобы вступить в силу, и только омега расслабился, почувствовав долгожданное сонное онемение в кончиках пальцев, как раздался скрежет, другой тональности и силы, потому что на этот раз нечто столкнулось не с бетоном стен, а деревянной дверью. *Флёрдоранж — цветки померанцевого дерева, традиционная часть свадебного убора невесты, например, в виде венка, является символом невинности. *Солитер — большой бриллиант, оправленный отдельно, без других камней.