Башня из слоновой кости

— Как давно ты слышишь голоса?       Идея рассказать всё матери до сих пор казалась омеге глупой, но события стали выходить из-под его мнимого контроля; и этот вопрос, который, казалось, оставлял отпечаток в его желудке или в кишках, окутанных словом «голоса», должно быть, давал врачу ответ в ужасном взгляде. Разгневанный и униженный, Учиха был готов броситься вон. Добежал бы до моря и утопил в его водах одежду, обувь, пахнущие его волосами резинки, монетку, тетради, за ними бы нырнуло существо и захлебнулось. Пусть это всё, что было у него материального, он бы стал бедным, но свободным.              Саске избегал прямого зрительного контакта и смотрел исключительно на складки собственной одежды, коих было много, так как рубашка висела на подростке, как на вешалке, будучи на размер больше, чем требуется, зато была накрахмалена так, что выглядела пуленепробиваемой. Сам омега был до того натянут и напряжён, что казалось, тронь его, и он зазвенит.              Кабинет психиатра оказался не таким, каким себе представлял Саске, особенно учитывая то, что он вообще не надеялся вернуться в него с какой-нибудь действительно важной проблемой, а не стандартным обследованием для справки. В прошлые разы он был в более приятном помещении, там были цветы на окнах, забавные рисунки на стенах, его спрашивала милая женщина в идеально выглаженном халате, да и вопросы были короткими и немногочисленными. Но в этот раз кабинет представлял собой неотёсанный кусок монолита с неприятной шершавой штукатуркой, голыми тусклыми окнами и ширмой в самом углу. Комната показалась ему большой, но пошловато задрапированной набивной тканью со стоящими по стенам тирольскими стульями. Через эту комнату проходил одинокий солнечный луч — стержень мира, ось, на которой в тот момент вращается Земля. Психиатром был мужчина слегка за сорок — усталый, а может быть даже скучающий, после каждого ответа он что-то чёркал у себя в блокноте, но лицом ничего не выражал. — Около месяца. Это не голоса, а просто звуки.       Мужчина не стал предпринимать попыток задать уточняющие вопросы, просто выжидающе смотрел и молчал. Саске пришлось продолжить.        — Сначала это был скрежет в стене, и я подумал, что это мышь, поэтому ничего не предпринял. Потом был стук.       Ужасный стук, ещё более пугающий, чем скрежет. Тогда в душе Саске стоял и смотрел перед собой, точно надеялся в ней что-то увидеть. Стена молчала, но омега был уверен, что ему не показалось. Его рука поднялась, чтобы постучать, но жест преломился, двинулся по кривой то ли от страха, то ли потому, что он передумал растрачивать сохранность своих костяшек попусту.       Наскоро накинув на влажное тело халат, Саске оставил пантофли возле умывальника и босиком вступил во мрак коридора. Его терзало опасное любопытство, заставляющее людей совершать сомнительные поступки. Увеличивая объем своих мускулов, делая свою походку более гибкой, а движения — более твёрдыми, медленно ступая по крепкому полу, Учиха надеялся поменять цвет своей масти — он не был трусом, но излишним храбрецом, сующим голову в пасть крокодила, тоже не являлся. Если была возможность обойти опасность, то Саске так и делал, во-первых, потому что чувство самосохранения даровано не просто так, а во-вторых, он был умным, но сидеть сложа руки в этот момент было невозможно. Подступив к двери собственной комнаты, омега ощущал, как плотные дощечки коридорного паркета трещат под тяжестью его достаточно лёгкого тела. Вооружившись всей своей мужественностью, подросток толкнул дверь, и тонкий скрип пронзил пространство комнаты.       Было темно и пусто. Ни скрежета, ни стука, ни загадочного существа, выбравшегося из стены. Мягким касанием к клавише Саске включил свет и опасливо оглянулся, точно опасался, что враг накинется на него из глухого угла. Ничего.              Он постучал в стену там, где обычно скреблось существо, ему снова ответили. Нечто повторяло темп и количество его стуков, точно эхо.        — Оно просто стучало в ответ. Когда я попытался с ним связаться, то оно внятно не ответило.       Возможно, это было глупо, но Учиха пытался. Слова, музыка, морзе — он перепробовал всё, чтобы получить хоть какой-нибудь ответ, узнать причину, почему из всех живущих в доме, явно заслуживших наказания куда больше него, существо выбрало для истязаний самого младшего. — Оно? — доктор что-то черкнул в своём блокноте. — Существо какое-нибудь, ёкай, например.       Мужчина поправил очки на носу и немного почесал его кончик. После, уперев голову на согнутую в локте руку и сделав очередную пометку на листке, мужчина, чьего имени Саске не запомнил, то ли спросил, то ли сделал утверждение: — Так ты суеверен. — Я уже не знаю, во что мне верить. До этого был не очень, но… — Хорошо, что начало тебя беспокоить в поведении этого существа?       Саске почувствовал себя неловко. Они как будто обсуждали его воображаемого друга на совершенно серьёзной ноте, точнее, всё так и было, что делало ситуацию в его понимании абсолютно нелепой.              Омега рассказал об этом звере от отчаяния. — Оно стало выходить из стены.       Оно уже так делало в ночь после визита Наруто, но это было не так страшно. Оно вышло, чтобы позвать Саске обратно, скребло дверь, но когда омега её отпер, исчезло, а на следующую ночь вернулось в стену.              Совсем скоро после стука, когда Саске перестал ему отвечать, существо, похоже, окончательно проковыряло дыру где-то под его кроватью и с трудом, царапая живот о неровные края, протиснулось в комнату. Учиха чувствовал его присутствие, его движение, будто их плоть была связана. Стук коготков по полу — существо неторопливо выползло из-под кровати, пробралось к изголовью и ухватилось за ножку, царапнув холодный металл.              Саске укрылся под одеялом с головой, крепко зажмурился и старался абстрагироваться от всех звуков, а сердце стучало так, что его должен был услышать каждый, кто приблизится к комнате. Он был совершенно один и смиренно боролся с реальностью. В результате кораблекрушения и всех мировых напастей, ввергнувших его в океан отчаяния, ему ещё была ведома кроткая радость от возможности зацепиться за плотно набитую подушку и убедить себя, что нет ещё человека, которого в собственном доме загрыз бы ёкай.              Оно оставляло следы, оно стучало по полу, оно легонько тянуло простынь вниз, а неделю назад окончательно осмелело. Мрачной ночью, избегая света, пробивавшегося сквозь сведённые гардины, существо потянулось к развороченной постели и забралось на неё. Почувствовав чужую тяжесть на матрасе, Саске похолодел, поджал ноги, весь спружинился, а после подскочил и, не оборачиваясь, побежал вон из комнаты.              Он постучал в родительскую спальню нервно, а после прижался к дереву ухом и грудью в надежде услышать шаги. Шлепки босых лёгких ног его успокоили, и омега отпрянул чуть — чуть назад, ожидая, когда мама откроет ему.              Ему пришлось рассказать, но только маме, ибо в реакции отца он был уверен.       Утром шаги Фугаку раздались в коридоре как глухие и ритмичные раскаты грома. Казалось, что от каждого стука дрожат окна и позвякивает стекло. Саске нервно сглотнул и уставился на дверь, которая должна была вот-вот распахнуться — раздражение отца чувствовалось даже через неё. На удивление, перед тем, как высказать строптивому сыну все свои претензии, глава клана учтиво постучал, и только потом с силой толкнул дверь, с грохотом ударившуюся ручкой о стену.              Саске знал, что ему предъявят за то, что он попытался подобным образом сорвать свадьбу, но это всего лишь совпадение. Или нет. Во всяком случае, он не считал себя причастным к тому, что его стали преследовать в тот же день, когда он узнал о своей предстоящей роли в делах отца. Возможно, его расстройство было мостом к нынешним проблемам, но по таким пустякам разве сходят с ума? Он не был виноват во всём этом, и грозный тон отца заставлял его чувствовать обиду.              Лицо омеги было таким же неподвижным и жёстким, как и у Фугаку, но в его напряжении чувствовалось больше воли. Отцовское грозовое лицо, над которым клубились чёрные тучи, столкнулось со скалой лица более нежного от юности, с прямым непочтительным взглядом. Предвидя, что его суровость иссякнет, сменившись презрением, Саске мгновенно дал ему отпор.              «Я не притворяюсь!»       Омега позволил альфе излить своё недоумение и презрение, а после отвернулся, чтобы скрыть злость в исказившихся чертах.        — У тебя были зрительные галлюцинации? — Я не видел его напрямую, но замечал следы, мог заметить тень на периферии, возможно, оно само не хотело, чтобы я на него смотрел. — Как ты думаешь, на что оно похоже?       Саске пожал плечами.        — Никогда серьёзно об этом не размышлял, но думаю, что выглядит как-нибудь противно. Крыса, например. — Хорошо, — врач черкнул в блокноте, — как у тебя с памятью, координацией? — Моя успеваемость не ухудшилась, — и это стоило больших усилий, — координация, вроде как, тоже. — Раздражительность?       Учиха нервно прикусил губу. На самом деле, он стал замечать за собой прежде не проявлявшиеся черты, и раздражительность — одна из них. Даже постоянные отметки в блокноте заставляли его нервно сжимать зубы и утешать себя мыслью, что дома у него есть похожий, и омега сможет его с чувством порвать. Он много злился и негодовал, всему, конечно, была причина, но раньше их было куда меньше, да и реагировал Саске мягче.        — Есть, но, полагаю, это из-за стрессов.       Учиха задумчиво покрутил на безымянном пальце кольцо, которое ассоциировалось у него с ошейником, тугим и тяжёлым. Собственно, причиной этому был не сам Наруто, а всё то, что из-за него происходило. Мужчина связался с ним, когда находился в ювелирном магазине, на всякий случай, чтобы Саске вновь не надулся, когда ему что-то не понравится, но Учиха не нравилась сама идея носить помолвочное кольцо. Он не хотел думать о свадьбе каждый раз, когда посмотрит на свои руки, не хотел, чтобы другие знали о том, что скоро случится в его жизни. Работу принято делать тихо и деталями не делиться, а потому Учиха недоумевал, почему так много людей должны знать о предстоящем мероприятии. Идеально было бы сделать всё втихую, скромно, без колец и кимоно, просто подписать бумаги и разойтись — без огласки, без трат, без всей буффонады.        Он пришёл с этим вопросом к отцу, но Фугаку даже слушать не стал. Сказал, что так надо, но кому и для чего уточнять не стал. Саске вновь был зол, но смирился с тем, что вынужден его носить, потому как считал, что на тонкий золотой ободок никто не обратит внимания — обычная бижутерия. И вроде как всё было тихо несколько дней, Учиха почти расслабился и начал себя ругать за беспричинную панику, но когда их рассадили для групповой работы, нашёлся один назойливый глазастый омега.              «— А почему ты на этом пальце кольцо носишь?»              «— Просто.»              «— Или тебе предложение сделали?»              «— У нас есть другие темы для разговоров.»              Их короткий диалог привлёк много страждущих сплетен носов, и уже через несколько часов весь класс противно шушукался у Саске за спиной. Он, конечно, никому ничего не сказал напрямую, да и все разговоры на эту тему пресекал в самом начале, потому кроме сплетен ничего не существовало, однако чужое внимание выводило из себя. Случайно подслушанные разговоры заставляли плотно стискивать зубы и обзывать глупых одноклассников всеми известными ругательствами на разных языках, и с трудом его горло сжималось, чтобы не огрызаться на любое обращение к нему.        — Ты помолвлен?       Учиха бросил подспудный взгляд на психиатра и ответил слабым кивком. Мужчина взял его медицинскую карту и что-то на ней прочитал, скорее всего, дату рождения.        — Так рано? — Думаете? — альфа честно пожал плечом и качнул головой в сторону. — Какие у тебя отношения с женихом? — Хорошие. — Ты не выглядишь воодушевлённым. — Я, похоже, немного больной на голову, не думаю, что свадьба может это компенсировать. — Он тебя не бьёт? — Саске фыркнул. — Кричит, подавляет? — Нет, ничего такого, я же сказал, что у нас хорошие отношения, тем более, я ещё живу с родителями. — А секс? — Учиха смутился и дёрнул коленом, вспомнив свои неловкие попытки мастурбации. — Ещё не было и в ближайшее время не будет, я же несовершеннолетний. — Но уже достиг возраста согласия, так что в этом нет ничего такого, особенно, если это произошло во время эструса. — Вы думаете, я соврал? — Не исключаю возможности, подростки часто обманывают, потому что боятся, что об этом узнают их родители. — Думаю, мои родители не стали бы осуждать мою близость с женихом, так что я ответил честно — нет, не было.       Психиатр однобоко улыбнулся.        — А почему не будет в ближайшее время? — зубы Саске со звуком сомкнулись, теперь его раздражал не только блокнот. Он тянул время, меняя позу, чтобы придумать достаточно правдоподобное оправдание. — Потому что свадьба не завтра, а через несколько месяцев, потом я перееду к нему и то, что будет между нами происходить, я распространять не хочу.       Врач вроде как остался доволен. — Какие отношения между твоими родителями?       Омега вновь отвёл взгляд и покрутил на пальце кольцо. Родители любили друг друга, во всяком случае, мама была в этом уверена, по отцу было сложно сказать — он не из тех, кто публично демонстрирует свои чувства, даже в кругу семьи. Всё, что Учиха знает о своих родителях, он знает от мамы, отец с младшим сыном о чём-то подобном совсем не говорил. Он мог лишь наблюдать со стороны. Микото и Фугаку практически не ругались, в их доме царил строгий патриархат, и мама Саске редко шла против мужа, а когда шла…              «Учиха не плачут» — единственное, что услышал Саске, когда застал своих родителей за ссорой. Мама скромно плакала, отвернувшись к раковине, и её плач различался лишь по трепетному дрожанию плеч, а отец стоял в стороне и что-то причитал железным тоном.              Так оно и было — плакать в их семье было нельзя, неправильно, ведь слёзы — материальная слабость, такая гадкая и постыдная. Даже впечатавшись в каменную дорожку носом, пятилетний Саске терпел, чтобы увидеть на лице Фугаку одобрение, и даже металлический привкус крови на нежных губах его не пугал.        — Хорошие, вроде как. Знаете, подростки редко интересуются тем, что происходит между их родителями. — Может, напрямую и не интересуются, но любая погода в семье влияет и на них. — Я чаще нахожусь наедине с собой. Если что, мне это нравится. — Любишь одиночество? — Нахожу его комфортным. — И поэтому выходишь замуж, чтобы постоянно видеть рядом с собой другого человека?       Саске лёгким движением убрал с лица непослушные пряди и заправил их за ухо. Некоторая традиция перед тем, как врать. — Это договорной брак, нас познакомили родители. — Насколько я знаю, ты имеешь право отказаться, если тебе не нравится жених, тем более, когда тебе пятнадцать, — врач закинул ногу на ногу и отложил блокнот в сторону. — Я же сказал, что у меня с женихом хорошие отношения. — А с родителями? — Ну, немного напряжённые. Я стал часто им перечить, и из-за этого возникают конфликты. — Насколько серьёзные? — Просто спокойные споры. Даже повышенные тона в нашем доме что-то инородное.       На Саске действительно практически никогда не поднимали тона, никогда и пальцем не касались, не говоря уже о том, чтобы ударить или избить. «Лучше бы били» — неожиданно даже для себя совсем недавно подумал омега. Физическая боль переносится легче, чем то давление, что на него оказывается со стороны всех окружающих людей. Странно было об этом думать, но легче, когда тебя быстро загрызут, чем медленное и мучительное удушение. И если бы Саске имел возможность выбрать, он бы вошёл в клетку ко льву, а не питонам.        — Кто-то в твоей семье имеет психические расстройства? — Нет. По крайней мере, я об этом не знаю. Полагаю, лучше спросить моих родителей. — Они ответили слово в слово, — альфа снова поправил очки на носу, а на вопрос «тогда зачем снова спрашивать» честно ответил, — они отвечали весьма скованно. Похоже, оба не были настроены на открытый диалог. Но твоя мама сказала, что ты стал странно себя вести ещё до этого. — Может, она так восприняла мой переходной возраст? — Учиха откинулся назад, удобнее умостившись на твёрдом стуле, он зачем-то пытался показаться совершенно обычным, хотя чувствовал себя на тот момент маленьким камешком, годным разве что послужить упором под колесом катафалка. — Может быть. Значит, ты сильно устаёшь в школе?       Саске любил учиться, но иногда по-своему, ему больше нравилось читать, нежели вести классные дискуссии с одноклассниками и учителями. Монотонные лекции в последнее время начали утомлять просто невыносимо. Возможно, причина в том, что он не высыпался, и спокойные голоса его просто убаюкивали, или потому что почти все звуки сами по себе его раздражали.        — Нам задают много домашнего задания, тем более, я плохо сплю из-за скрежета и стука. — А до того, как стал плохо спать? Мне сказали, что ты стал плохо кушать уже давно, — чужой взгляд быстро скользнул по складкам одежды. — Не знаю, не могу назвать причины моего «так себе» самочувствия. Я не кушал, потому что за столом очень шумно. — Большая семья? — Да.       Врач взял блокнот в руки и пролистал все свои записи, после неаккуратным движением почесал кончик носа и шумно выдохнул.        — Твои родители не стали отвечать на этот вопрос, но всё же ответ в этом деле важен, — Саске свёл брови и сложил на груди руки, — насколько они близкие родственники?       Некоторая брезгливость заставила омегу поджать нижнюю губу и прижать предплечья к груди. Для него положения его семьи были чем-то обыденным, некоторые традиции точно уже можно было назвать устаревшими, но Учиха никогда не думал о них в каком-то слишком негативном ключе. Однако, вопрос чужого человека, который к его семье никаким боком не относится, звучавший с нотами беспокойства, заставлял омегу чувствовать себя причастным к чему-нибудь грязному.              Некогда помешанные на чистоте крови, одержимые причастностью к одному клану, Учиха много чего делали странного. Саске уже был знаком с основами генетики, а потому понимал, почему его об этом спросили.        — Четвёртая линия, если я не ошибаюсь. — Двоюродные, значит, — врач коснулся ручкой своих губ и задумчиво смотрел в блокнот, — спасибо. Ты можешь не отвечать, если чувствуешь дискомфорт, твой жених… — Нет, — он даже не дослушал, но понял, что интересует мужчину, — он из другой семьи, тем более метис. — Это хорошо.       Они больше не говорили на эту тему. Психиатр вновь принялся чёркать что-то в блокноте, и стал меньше задавать вопросы, а потом и вовсе попросил просто что-нибудь рассказать, чем ввёл омегу в ступор. Кроме того, что это был самый длинный разговор в его жизни, Учиха совершенно не имел опыта инициатора разговора. Задать вопрос куда легче, чем что-то бессмысленно тараторить, выгребая из завалов мыслей на чердаке сознания неожиданные воспоминания или информацию, с которой хотелось бы с кем-нибудь поделиться. Саске не умел говорить просто так, чувствовал необходимость врать в такие моменты, потому что обнажение любой грани души, своей истории перед кем-то незнакомым слишком опасно. Он неуверенно ёрзал и лихорадочно перебирал все темы, которые можно назвать «отстранёнными».              Он завидовал Наруто, который мог своей болтовней развлекать всех его родственников, говорить много чего и в то же время говорить как бы ни о чём. Они переписывались не так часто, почти всегда по вопросам свадьбы, но иногда их диалоги немного продолжались, не слишком долго, чтобы познакомиться достаточно хорошо, но некоторые крупицы информации всё же просачивались.              Учиха начал рассказывать про школу, потому что психиатр настаивал на том, чтобы омега сам выбрал тему. Собственно, он без энтузиазма просто её описывал. Было скучно и ему и врачу, но последний не останавливал рассказ.              Саске с трудом подавлял зевоту, он устал от врача, от разговора, от каждого мгновения. Этот день был долгим, как и любой другой прошедшего месяца. Вероятно, солнце заходило и всходило несколько раз. Но своего рода неподвижность, особенно во взглядах, заставляла людей, животных, растения, вещи бодрствовать без перерыва. Каждый предмет хранил в себе неподвижное время, из которого изгнали сон. Эти дни удлинялись не потому, что их растянули за рамки двадцати четырёх часов, — они цепко впивались в каждую секунду, и всякая вещь наблюдала вялую поступь времени с такой пристальностью, что чувствовалось: ничего произойти не может.              Когда прозвучало долгожданное «закончим на этом», омега издал звук облегчения.        — Я выпишу кое-какие лекарства и дам график их приёма, пожалуйста, следуй ему точно. Следующие две недели не ходи в школу, и после придёшь ко мне на приём, и мы вновь поговорим. — Не ходить в школу? Лекарства? — Учиха насупился. — То есть, я теперь псих? Меня надо изолировать от общества? — Успокойся, просто нужно делать что-то с твоими галлюцинациями и ухудшающимся эмоциональным состоянием, а в школу не нужно ходить, потому что лекарства могут дать побочный эффект, и тебе может стать плохо в любой момент. Я дам справку о больничном.       Врач закончил писать на листке рецепт, аккуратно сложил пополам, и встав со своего стула, поманил рукой Саске за собой. Они вышли в коридор, где Саске ожидали его родители. Фугаку напряжённо пинал носком ножку лавки, а Микото нервно ходила взад — вперёд по коридору, в руках у неё мелькал маленький платочек, из которого она все скатывала шарик, чтобы промокать лоб.              Они разговаривали немного поодаль от Саске, будто ему нельзя было слышать о себе и своих диагнозах. Отец молчал, между его бровей лежала еле заметная складка, руки он держал за спиной, а грудь выпятил вперёд, а мать же наоборот приняла незатейливую позу и звон её голоса, доносившийся до омеги, приносил патетические ноты. Врач выглядел как обычно, Учиха ему даже посочувствовал, ведь сложно целыми днями выслушивать и анализировать разной степени тяжести бред пациентов.              С последней фразой психиатра родители Саске одновременно кивнули головами, взяли рецепт и, опустив взгляды, направились в его сторону.        — Пошли, — и это было первое, что омега услышал от отца за последние несколько дней.       После обвинения в том, что подросток просто играет в сумасшедшего, чтобы расстроить все планы, Фугаку перестал с ним разговаривать. Не то чтобы они до этого много говорили, но отец с омегой даже здороваться перестал, и взгляды их не пересекались.              «Будешь знать, как быть засранцем», — в горло от несказанных слов просочилась некоторая капля удовлетворения, возможно, Фугаку чувствовал отголосок вины.              Они вышли на улицу и всё ещё молчали. Было холодно, ветрено, серо, и Саске щурился от весёлых от своей свободы волос, расплескавшихся под ветром и лишь изредка приводимых в порядок залезавшими в них быстрыми равнодушными пальцами.        — Что сказал врач?       Микото поджала губы.        — Сказал, чтобы мы за тобой постоянно присматривали, что это пройдёт, если мы все постараемся. — Не сказал, чем именно я болею? — Прости, я, наверное, не смогу это повторить, — Саске бросил короткий взгляд на идущего чуть впереди отца, — но не беспокойся, всё будет хорошо.       Всё будет хорошо? Учиха не был в этом уверен. На нём теперь лежит грязный отпечаток, которого будут сторониться другие, пускай он и адекватный, не бросается ни на кого, может учиться и работать, но будет иметь пометку в медицинской карте. Сев в машину, Саске в нервном напряжении снова начал царапать пальцы, и указательный наткнулся на кольцо. Омеге было интересно, расскажет ли Фугаку об этом Наруто, и как последний на это отреагирует. Взять в мужья незнакомого просто симпатичного омегу это одно дело, а вот брать ответственность за потенциально проблемного подростка уже совсем другое.              Саске думал о том, что будет делать, когда решит всерьёз связать с кем-то свою жизнь. Когда стоит рассказать о такого рода проблемах? Учиха был уверен, что муж должен будет об этом знать, потому что даже если сейчас они его залечат, то это не гарант того, что особенности его сознания не покажутся снова. Дискомфорт от неслышного скрежета или просьба прибить несуществующую мышь может здорово напугать неосведомлённого человека.              Неожиданно мысль, что Наруто может из-за этого отказаться от брака, не обрадовала омегу, как следовало бы.              Дома было достаточно тихо, все затаились. Никто не вышел их встречать, потому что это выглядело бы неподобающе, но все ждали, когда можно будет приступить к вежливым расспросам. Саске поспешил к себе в комнату, чтобы поскорее переодеться во что-нибудь более удобное, не слышать разговоров о себе, и взять в раскрасневшиеся руки дорогую монетку.              «Тук — тук» — в коридоре.              «Тук — тук» — на лестнице.              «Тук — тук — тук» — в комнате.        — Ты меня уже бесишь. Я и так по уши в дерьме, мне там музыка не нужна.       Саске с размаха ударил ногой в стену, надеясь заткнуть это существо хотя бы на несколько минут. Демонстрируя, сколь мощным был его порыв, этот глухой удар увенчал всю ситуацию и исчерпал её. Так звучала борьба в его голове, потому что омега не был согласен пока принимать тот факт, что существо было побочным продуктом его мыслительной деятельности. Саске не слышал этого в школе, в больнице, в машине, этот уродец обитал лишь в их доме — может ли быть такое, что его мозг делал так намеренно? Вне стен родительского гнезда он абсолютно здоров?              На краю стола лежал телефон, и Учиха на него искоса поглядывал.              Наруто иногда интересовался его самочувствием, но Саске это относил к проявлению вежливости, потому что мужчина писал ему по какому-нибудь поводу, а не просто так. Он поступал так же, потому что не видел причин просто поговорить — у альфы наверняка были дела поважнее, чем вечером бессмысленно болтать о погоде. Да и о погоде ли? Они даже интересы обсудить не могут — омега любит помидоры, а Узумаки, наверное, бить людей.              Он немного узнал из переписок — Наруто часто ездил в короткие командировки, у него была сестра, любимая машина, пёс и фотография Саске, которую любезно предоставил Фугаку, когда они всё это планировали. Последнее всплыло неожиданно во время обсуждения головного убора, и сказать, что омега удивился — ничего не сказать. Учиха никогда не любил фотографироваться, а тем более выставлять себя на всеобщее обозрение, а потому фотографии, на которых он присутствовал, были частью семейного альбома. Он кротко попросил мужчину выслать своё фото из любопытства, и Наруто сделал это не сразу.              «Не переживай, оно очень приличное.»              «Знаю, других у меня и нет, а даже если бы были, думаю, странно получить подобное именно от моего отца.»              «И то правда.»              «Так вышлете?              Летом этого года они ездили к океану, омега тогда ещё чувствовал себя хорошо. Фото было сделано в один из последних вечеров перед отъездом обратно в Кобе. Микото подловила их с Итачи на балконе, когда они разглядывали жирных чаек у бурной линии берега, на который наплывали пенистые волны. Конечно, фото было обрезанное, Итачи остался в стороне, и всё его присутствие угадывалось лишь в направлении взгляда омеги и клочку голубой рубашки. Учиха стоял, опёршись на балконную балку, рот его был немного приоткрыт на завершении сказанного слова, волосы в беспорядке, особенно недавно подстриженная чёлка, а на фоне тяжёлое свинцовое солнце, опускающееся к позолоченному океану. Ещё свежий, с блестящими глазами, немного румяный от прогулки под солнцем, не костлявый, как сейчас, когда его тело и сознание изнурены.              «Могу я спросить, при каких обстоятельствах Вы его получили?»              «В процессе обсуждения нашего брака, когда мы заговорили о тебе, он предложил мне тебя увидеть. Мне и правда было интересно.»              Саске мог бы этому удивиться в день знакомства с альфой, но сейчас он уже настолько сильно разочаровался в родителе, что новость о фотографии воспринималась им как нечто само собой разумеющееся. Учиха жалел не себя, а какого-то другого Саске. Возможно в силу возраста он страдал от ощущения некоторого уродства, которого не находил на своём раннем снимке. Незнакомое чувство отяготительной пустоты давило ему на плечи.              Он коротко посмотрел в гаснущее окно. На склоне столь длинного дня, он устал, и его голова медленно опускалась. Его взгляд тяжело падал на окружающий мир и сливался с ним, либо возвращался в него и затухал, постигая его беспредельное одиночество. Раньше был ли он ребёнком в садике, школьником или обычным мальчишкой в гостях, несмотря на дружбу и даже порой любовь окружавших его людей, Саске был абсолютно один, и бездна одиночества вынудила его найти попутчика в себе самом, но сейчас этот попутчик был болен и ему требовался уход. Его приходилось тащить за собой силой, и омега стал уставать.              Ему впервые в жизни принесли ужин в комнату. Раньше он всегда кушал с семьёй, будучи больным, здоровым, с кем-то в ссоре, не имея аппетита — всегда за столом. Возможно, на этом настоял врач. Саске поблагодарил маму и даже попытался съесть больше, чем ел обычно, чтобы не возвращаться в гостиную, а после просто сел на кровать и, обняв колени, стал придумывать себе развлечения.              Он впервые принял таблетки, их было две: одна с надписями, другая без, обе так себе на вкус, когда подросток передержал их во рту. Мама стояла над ним и ждала, когда он их проглотит, потому что психиатр предостерёг, что некоторые намеренно таблетки прячут. Саске криво усмехнулся.              Ему было не очень хорошо, но вряд ли это были побочные эффекты через несколько минут после употребления. Он просто себя накрутил, хотел с кем-нибудь поговорить, но только не с Наруто, который, наверное, даже не знает, что ему пытаются продать.              Поднявшись на ноги и отпихнув телефон по диагонали на другую сторону стола, омега лениво обулся и вышел в коридор, чтобы с облегчением обнаружить, что дверь в комнату брата приоткрыта. Они тоже практически не говорили, но не из-за ссоры, а потому что Итачи стал где-то пропадать, возвращаясь домой порой после полуночи и принося на своей одежде незнакомые запахи и шлейф крепких сигарет. Саске волновался и честно считал, что подобное поведение стоит родительского беспокойства не меньше, чем сын с воображаемым врагом.              Он легонько постучал в дверной косяк и, услышав «да», вошёл.        — Можно к тебе? Я не могу сидеть там один.       Омега видел по метнувшемуся взгляду, что Итачи хотел отказать, но после подумал о чём-то, прикусив кончик языка, и всё же согласился. Саске давно не был в комнате брата, чаще они говорили в гостиной или в коридоре, редко у дверей своих спален. Комната Итачи была чуть больше, глубокая и богатая царящим в ней полумраком. Там было много муслина, а напротив кровати, что стояла слева, омега сразу разглядел зеркало меж двух дверей — одна в небольшую ванную, другая в гардеробную, тоже задрапированных двумя большими красными гардинами, так что с кровати, на которую Саске сел, появлялось ощущение, что он в театре марионеток. Рядом с кроватью стоял стол, а над ним большая деревянная доска для заметок, к которой было приколото множество записок.        — Ты как? — Итачи подвинул стул ногой и подошёл к кровати, сев рядом. — Жить можно, — омега смотрел себе под ноги и играл с тапкой, — ты говорил об этом с папой? — О твоём походе к психиатру? — Саске кивнул. — Немного, у нас тоже отношения так себе, ты же знаешь. — Он не сказал, что со мной? — Ой, он мне диагноз быстро с бумажки считал, какое-то шизо-тра-ля-ля расстройство и что-то ещё. — Надеюсь, это «шизо-тра-ля-ля» лечится до конца. — Конечно лечится, — альфа проследил за упавшей слишком далеко от обладателя обувью, — сейчас много хороших препаратов, тем более родители будут таскать тебя по лучшим врачам. Знаешь, а ведь это может даже помочь, — завидев вопросительный взгляд, Итачи пояснил, — я про твоё замужество. — Предлагаешь мне Наруто разок куснуть? — Я про то, что он может отказаться от идеи оставить тебя у себя. — Не пойми меня неправильно, но мысль, что меня начнут избегать, как сумасшедшего, не радует.       Саске почувствовал нежный взгляд на своём лице, немного осунувшемся из-за его затянувшейся диеты.        — Не говори глупостей. Если от тебя откажется, — Итачи сделал неуверенную паузу, — Наруто, то он всего лишь уступит место более достойному мужчине. — Да-да, естественно.       Омега смущённо улыбнулся и заправил длинную прядь чёлки за ухо. Посмотрев на брата, он увидел в неподвижной мимике давно затаённую заботу и ласковость, с которой альфа когда-то давно таскал его на своей спине, когда Саске уставал, учил бросать камни с пирса так, чтобы они отскакивали от воды больше трёх раз, учил драться, чтобы омега мог за себя постоять.        — А про моё замужество говорили? — Говорили, — последовал нервный смешок, — но не долго. Он сказал, что не хочет обсуждать это снова. Мол, мало ли что тебе не нравится, ты и сливки сначала пробовать не хотел, а потом только их и ел. — Видно, между взрослым мужчиной и сливками куда больше общего, чем я думал. Стоит разок всё-таки куснуть. Слушай, тебе, скорее всего, не хочется об этом говорить, но почему вы поссорились с папой? — наверное, Саске выглядел слишком жалко: его плечи были опущены в слабости, руки были белыми, пальцы от постоянного трения и тонких царапин наоборот красными, а глаза от усталости влажными, как у битой собаки, и они трогали до слёз, равно как детские сопли, смола вишен, белый сок на стебле сорванного одуванчика. Итачи осмелился ответить. — Он узнал, что мне кое-кто нравится.       Омега несколько раз моргнул от удивления.        — Что нормально, когда тебе девятнадцать. — Ему не понравилась пассия, а не сам факт моей влюблённости.       Осознание чувств брата принесло с собой некоторый стыд, но с примесью радости. Стыд нежно — розового цвета, как чувственный румянец.        — А кто она, или он? — кончик языка прошёлся по нижней губе, сделав её влажной, а после Саске игриво улыбнулся. — Тебе не обязательно знать. — Эй, пожалуйста! Если бы у меня был возлюбленный, я бы с тобой поделился.       Итачи только повёл бровью и задумчиво пнул случайно отброшенную в сторону тапку.        — Так ты не влюблялся? — Ещё нет. В тринадцать было не до любви, а после меня перевели в другую школу, где влюбляться было уже не в кого. На кэндо был один парень, который пытался за мной ухаживать, но он мне не нравился. А у тебя? — Я уже жалею, что сказал тебе, — альфа почесал висок указательным пальцем, — он омега. Молоденький, хорошенький, умный и милый. — Как зовут хоть? — Вот это я точно не скажу. — А почему не понравился папе? Ну, я имею ввиду, что он сейчас сам отходит от семейных традиций, по Наруто можно понять. Так что даже простенький омега — это лучше, чем мафиозник. — Всё куда сложнее, чем звучит. Не хочу снова в этом копаться. Прости, что не удовлетворю твоё любопытство.       На самом деле Саске был более чем доволен даже фактом их разговора, не приветствие, ни короткое перебрасывание вежливых фраз типа «Как дела?», «Как в школе?», «Сегодня на ужин твой любимый салат», а настоящий разговор, в котором Итачи был заинтересован. Омега не стал более тревожить его вопросами про возлюбленного, хотя безумно хотел узнать, как он выглядит, как говорит, чем занимается. Единственное, в чём он был уверен, что брат выбрал кого-нибудь очень хорошего, кого-нибудь идеального на свой безупречный вкус, и потому казалось кощунством, что Фугаку встал между ними.              Они говорили о музыке, еде и делах в университете. На вопрос, где Итачи пропадал до поздней ночи, альфа ответил, что просто гулял с друзьями, ведь все нужные экзамены осеннего семестра уже сдал, а от многих его и вовсе освободили. Так было всегда, и Саске знал, почему несмотря на разницу их с отцом характеров, после всех распрей, стычек, споров, в которых не было победителей, Фугаку всё ещё им гордился. Сам омега гордился братом, и Итачи для него был идеалом, на который он равнялся: уметь делать всё, что умеет делать брат, делать это так, как делает он, вести себя так, говорить, решать проблемы, иметь те же знакомства. Это было то восхищение, за которое не было стыдно. Что говорить, когда Саске носил даже похожую стрижку.              При всем том эта беседа в повседневном, несколько беззаботном тоне сильно успокоила его боль. Тепло чужих слов просачивалось под его кожу и успокаивало напряжённые мышцы, спускало натянутые пружины и заполняло пустые дыры в его организме. Они оба неразговорчивы сами по себе, а потому слов было немного, но от того ценность каждого из них была велика, не так, как в разговоре с другими. Саске ловил каждое движение тонких губ, головы, отблеск лампы на коротком хвостике, что мирно лежал на сильном плече.        — Уже поздно, — из лучистого мира Итачи вернул его в привычный.       За окном действительно было уже давно темно, а в доме тихо. Омега горестно выдохнул и посмотрел на дверь.        — Можно я останусь у тебя?       Альфа даже немного отпрянул назад, слишком нервно для подобной фразы.        — Нет, нельзя. — Почему? Раньше я оставался иногда спать с тобой. — Тебе было семь, а на улице гроза.       Омега пожал плечами и коснулся раскрытыми ладонями ушей.        — Теперь грозу слышу только я, а внутри меня всё ещё тот семилетний мальчик. — Даже не надейся, у меня не широкая кровать. — Мои скромные пятьдесят килограмм даже четверть не займут. — Скромные, — Итачи ухмыльнулся, — наглые. Да и пятьдесят килограмм это много, ты хоть представляешь, сколько это риса? — Ну, — Саске махнул рукой, проведя вдоль своей шеи, талии и бедра, — примерно столько. — Спокойной ночи, — брат легонько дёрнул кистью, будто прогонял из комнаты кота.       Омега не обижался и на самом деле почти не надеялся, что Итачи согласится. Они всё же сильно отдалились друг от друга, и это новое сближение не вернуло их отношения на прежний уровень. Саске привстал с постели и альфа грустновато улыбнулся той усталой улыбкой, которая даже не приоткрывает зубы. Его взгляд не покидал ставших нежными глаз младшего брата. Нежность, угаданная им в этом взгляде, все дальше уносила Саске в область темнейшего зла, заставляя совершить ужасную ошибку.              Душевная тонкость нашла выход, омега легонько качнулся вперёд, притягивая за плечи альфу к своей груди, чтобы заключить в объятия. Скорее всего от неожиданности, Итачи поддался, интуитивно задрал подбородок и принял худое и тёплое тело в кольцо своих рук.              «Тук — тук — тук».              Их тепло смешалось, и чужой пульс прокатился по венам. Саске крепко сжал сильную шею, и когда хотел отстраниться, немного помедлил, разглядывая аккуратную раковину уха, где твёрдая часть до мочки блестела матовым красным цветом. Он смутил брата, и этот факт его рассмешил. Игривый смех заставил Итачи улыбнуться сильнее.              «Тук — тук — тук».              Эта распахнувшаяся улыбка, при которой зубы приобщились к воздуху и свету, понемногу наполнила альфу пониманием того, что происходит, отогнала страхи и чуть поколебала его боязливые движения. Широкие ладони обхватили гибкую талию и прижали к телу так тесно, что вытеснили из Саске чуть больше воздуха, чем обычно при выдохе. Ладони, после предплечья, когда уже плечи стиснули омежьи бока, подросток дёрнулся назад, но толчок был подавлен чужой упругой плотью. Их лица приблизились вплотную, и Саске почувствовал, что шею его поцеловали краешком рта. Тревога совсем иного рода, хотя и краткая, овладела им: естественное почтение вгоняло его в столбняк, побуждало не отваживаться на какой-либо противодействующий жест, слово, даже усилие, подрагивание мышц или их напряжение, которое могло бы приблизить его бедро к чужому. Это уже было как-то странно, и это осознание стёрло отпечаток улыбки и смеха с подсохших губ. Его трогали жадно, страстно, впиваясь пальцами в бока, плечи, основание бёдер, а влажный рот чертил линию от шеи к щеке. Омега не знал, что ему следует чувствовать и как нужно себя вести. Если бы на месте был кто-нибудь кроме Итачи — одноклассник, друг, знакомый — Саске не раздумывая бы возразил «нет», но…              «Тук — Тук» — намного громче.              Подросток робко склонил голову вперёд, чтобы не случилось поцелуя. Он не говорил, не ласкал в ответ, не продолжал льнуть к брату, но ничего против не предпринимал, и, наверное, Итачи воспринял это как согласие, потому что его пальцы скользнули между бёдер, и мягкая ткань домашних штанов не могла притупить прикосновения.              В стену ударили с такой силой, что Саске дёрнулся в сторону, скатился с чужих колен и шлёпнулся на пол. Физическая боль его отрезвила, а пыль взметнувшейся в воздух штукатурки завилась в воздухе.        — Ты не ушибся? — омега подскочил быстрее, чем Итачи вновь коснулся его, чтобы поднять. — Стук стал громче, — он вздрогнул от очередного удара, — прости, это, наверное, из-за таблеток. Мне надо в комнату.       Саске попятился назад, стараясь улыбнуться, но выставляя перед собой руки в защитном жесте. Быстро попрощавшись и пожелав спокойной ночи, омега развернулся и старательно медленно покинул комнату, а после рванул в сторону своей спальни, и грозный стук догонял его во мраке неосвещённых углов и потолка.              Сердце билось с болью, а слюна пропиталась горечью от яда чудовищ, таинственным образом вооружённых ножами и чарами, спознавшихся с искусством маскировки. Из его памяти не желали исчезать ни скользкие поцелуи, ни липкие руки, ни кукольный домик из гардин напротив. Омега запыхался, пробежав несколько метров, но путь показался ему очень длинным. Он захлопнул дверь и стоял, прижавшись к ней спиной, с бледным лицом, нервными руками, чья хрупкость исторгала слезы, окончательно опустошённый.