Башня из слоновой кости

       Порой счастье заключается в глупости, и омега был этим счастьем обделён. Саске пытался убедить себя, что это была неправда, что ему просто показалось, или просто — напросто произошло случайно, но ощущение чужой руки между ног жгло, всё ещё приносило дискомфорт, и неприятные воспоминания впечатывались в подкорку сознания, чтобы никогда оттуда не исчезнуть. Возможно, как предполагал Учиха, Итачи просто было одиноко, будучи разделённым со своим возлюбленным. Он взрослый альфа с потребностями, которые не уймёт даже характер, ему хотелось близости, а Саске, наверное, единственный омега рядом. С другой стороны, даже подобное оправдание было обидным, ведь брат пренебрёг неприкосновенностью его тела, хотел воспользоваться им вместо кого-нибудь другого, поставил свои потребности выше желания своего отото*.              Учиха старательно отгонял от себя мысль, что возлюбленным его брата мог оказаться он сам, но игнорировать эту мысль полностью не получалось, ведь если принять её как данность, то становилось понятным, почему против Фугаку, почему он говорил о сложностях с «текущим омегой в доме, полном альф».              Он любил старшего брата, но исключительно как брата; так любят родителей и близких друзей, чисто и невинно, без толики сексуальности. Это дружба, которая приобрела внезапную властительность любви. Но Саске назвал это дружбой, и главное различие между этой «любовью» и любовью романтической в том, что первой неведома ревность. Омега не думал об Итачи как об альфе, волновался, конечно, о его личной жизни, но это было только проявлением заботы, и он, правда, обрадовался, когда узнал, что Итачи искренне влюблён.              Возможная близость с братом вызывала лишь чувство неправильности, может, даже отвращения, но сказать об этом Итачи в лицо представлялось чем-то оскорбительным и недопустимым. Причин для молчания было немного, все они упирались в почтительное отношение к нему, и хотя всё это казалось незначительным, пересилить чужой авторитет Саске почему-то не мог. Ему придётся притворяться, что ничего не было?              Опять играть в счастливого человека. Саске почти привык улыбаться, когда улыбаться не хотелось, трудиться, когда не верил в успех, жить, когда не видел смысла продолжать жизнь. Даже сейчас, когда омега открыто конфликтовал почти со всей семьёй, он все ещё сохранял привычку делать то, что не хотел. Однако, в отношении брата все эти игры были бы особенно сложными, потому что он тот человек, в котором Саске хотел найти защиту и поддержку. Выступ, за который он хотел бы ухватиться перед падением в пропасть, оказался ненадёжным.              Было хорошо, что после указаний врача он мог не покидать комнату, но сколько он сможет прятаться за дверью, в помещении, где он всё равно не имеет возможности остаться один?              «Тук — тук».              Тяжёлое чувство одиночества наплыло с новой силой, подогреваемое тоской. Это было похоже на смерч, необузданный, сильный. Саске застыл, прижимаясь к двери, словно прибитый к ней гвоздями, и недоумевая, какая именно из мыслей смогла тряхнуть его настолько сильно. Омега стоял на краю земли, Пацифиде, если такое место было на свете, хотя определённо должно было быть слово вроде этого для обозначения места, не существующего вовсе.              Ни холодно, ни жарко, ни горько, ни сладко — никак. На краю земли люди оказываются, когда окончательно запутываются, среди них, но поодаль от всех, стоял и Саске. На смену пустоте пришли чувства, сменяя друг друга точно потоки воды в одной волне, спутываясь как нитки после скатывания, порождая странное ощущение удушения от их переизбытка. Слабость отступила, и нагрянула нервозность, неся с собой подозрительную энергию, чтобы блуждать взад — вперёд по комнате, пинать стены, за которыми перемещалось существо, почти что лезть на них и выть от негодования.              Саске не спал, ибо чувствовал себя приклеенным к потолку, в жарких тлетворных испарениях чужой любви, поднимавшихся к нему и душивших его. Он считал себя виноватым в том, что юное очарование его лица и сладость созревающего тела одолевали Итачи, словно проказа, порождая неимоверный зной восходящего тепла человеческой плоти, соблазнительно недосягаемой.               Он в который раз стал думать о том, что уехать из дома в Токио могло оказаться не такой уж плохой идеей, во всяком случае, против одного врага он сможет выстоять лучше, чем в замкнутом пространстве, окружённом акулами, где кожа грозилась прокоптиться в гнилых страстях до цвета чёрных сигарет, что курил Наруто. Секс с этим мужчиной не вызывал отвращения, как совокупление с самым близким родственником. Узумаки мог не нравиться Саске как человек — его манеры, деятельность, характер, но как к альфе омега к нему никаких претензий не имел.              Забравшись на постель, омега притулился в её углу, у стены, и вновь посмотрел на стол, на котором лежал телефон. Наруто был часто очень занят, освобождался только под вечер, часов в семь, Саске ложился спать где-то в десять. Терпеть кого-то три часа в день было не самой плохой перспективой, но теперь было неизвестно, останется ли вообще подобная возможность.              С приходом поздней ночи существо затихало для того, чтобы выбраться из стены и побродить по тёмным углам. Оно двигалось медленно, вразвалочку, приникнув к полу животом и грудью, и только бледные острые локти могли промелькнуть перед нервно дрожащими и приоткрывающимися веками. «Тяп — тяп — тяп» — шлёпало оно раскрытыми ладонями по полу, забиралось под кровать и хваталось сухими, цепкими пальцами с костлявыми фалангами, но вздутыми суставами, за край его простыни или одеяла и пыталось утянуть во мрак. Оно преследовало Саске даже во снах, как неподвластное зло, плачущий ангел*, подкрадывающийся к нему всякий раз, когда на него не смотрят.              Следующим утром омегу разбудила мама нежным поглаживанием по лицу. Её лёгкие пальцы порхали по его щеке и прежде напуганный существом подросток проснулся слишком резко, распознав прикосновение. Микото грустно улыбнулась, поздоровалась и сообщила, что принесла завтрак.        — Смог поспать? — Как всегда, — Саске приподнялся, помогая себе рукой, отвёл от матери глаза, остановив взгляд на полированной глади стоявшего на краю кровати блюда, там отражалось его лицо, и, склонив голову набок, пояснил, поправляя волосы, — не думаю, что первая таблетка сразу даст эффект. Нужно время. Сколько сейчас? — Полдевятого, тебе нужно принять лекарства. Если хочешь, можешь потом поспать.       Омега достаточно быстро позавтракал салатом, под пристальным материнским взглядом принял лекарство и после, когда остался один, задумался над тем, что хотел бы сделать, пока есть время. После полудня омега собирался позвонить однокласснику, взять у него домашнее задание и, в принципе, делать то, что делал всегда. Можно было почитать, правда, в этом была сложность, потому что слова ускользали от него, как склизкие рыбы, которых пытались ловить голыми руками. Саске мало что запоминал из прочитанного, а то, что запоминал, обрывками смешивалось с беспокойными мыслями, в итоге превращаясь в сумбурную кашу. Книгу с сожалением пришлось отложить.       Оставались средства, которые любили его сверстники — забыться в фильмах и сериалах, но и тут возникли сложности, потому что омега не знал, что именно хотел бы посмотреть. Фильмы, выбранные наобум, его скорее утомляли, чем развлекали, а сериалы пугали количеством серий.              В комнату постучали. Учиха не играл на инструментах, плохо пел, не попадая в ноты, танцевать даже не пытался, но неожиданно приобрёл чуткий слух, различая малейшие различия в окружающих звуках. Мама стучала торопливо и легко, почти играючи, ударяя одной — единственной костяшкой указательного пальца; папа стучал твёрдо, только два раза, делая между стуками небольшую паузу, прикладывая о древо плашмя четыре фаланги, а Итачи стучал как-то средне, немного торопливо как мама, но твёрдо как отец, в своём необычном темпе, делая небольшую паузу между вторым и третьим стуком. Пятки, на которых сидел омега, разъехались в сторону, заставив его опуститься, потом содрогнулось все тело. Саске поднял голову и смиренно сложил руки на бёдрах, а когда через приоткрытую дверь вошёл Итачи, не дождавшись ответа, он окаменел. Все его ощущения собрались воедино на коже, а под нею он остался совсем пустой, лёгкий как пёрышко, легче воздуха, дыма, талька, водорода, чего угодно — и это не та пустота, которая окрыляет, это вакуум, от которого больно.        — Здравствуй, — альфа закрыл за собой дверь.       Саске ответил ему тем же, и без команды мышцы его лица натянулись в вежливую улыбку, а глаза опустились, чтобы скрыть беспокойство. — Как ты себя чувствуешь?       Сухое «хорошо» сорвалось с губ почти шёпотом, но из-за воцарившейся тишины, оно прозвучало достаточно громко. — Я хотел извиниться за вчерашнее, — Итачи сунул руки в карманы, и омега посчитал это жестом, чтобы скрыть волнение, ведь брат ступал вперёд неуверенно, немного покачиваясь, будто подступал к спящей змее, — ты так быстро убежал, что я не успел сделать это вчера. — Моя фантазия разбушевалась, прости. — Сейчас всё хорошо? — Да, по крайней мере лучше, чем вчера, — кое-как преодолев окаменение, Саске качнулся в бок и с усилием поднял голову и взгляд.       Когда они встретились глазами, омегу глубоко впечатлило выражение невинности на его лице — как в прошедший вечер. Заговорив с братом о случившемся, он удивился ещё сильней, обнаружив, что Итачи не чувствует вины за то, что сделал, а просил прощения, похоже, лишь бы получить милость. Альфа помнил, что сделал, понимал, что мог напугать подростка, но говорил обо всём так, как будто ни он, ни омега не имели к этому отношения.        — Твой возлюбленный… — Учиха произнёс это с вопросительной интонацией, требующей собеседника продолжить очевидную мысль. Итачи противился, сомкнув губы, привычно отгородившись, и омега видел своё отражение в мраморных чёрных озерах, и оно было украшено холодными звёздами. — Тебя это пугает?       Саске показалось забавным, что они не произносили большинство слов вслух, но эти слова всё равно присутствовали в комнате, беззвучно висели в воздухе, позволяя считывать себя и всё понимать.        — Я не знаю. Прости. Могу я спросить, как давно? — Года два, два с половиной, наверное, — Итачи старательно пытался заглянуть Саске в лицо, — таким образом.       Омега кивнул, сделав вид, что что-то для себя уточнил, но на деле пребывал в ещё большем замешательстве, чем прежде. У него в сердце маленький стеклянный колокольчик и под ним — асфодель*, любое дребезжание, более сильный толчок его разобьёт вдребезги, и тонкие осколки поранят нежные цветы.              Что означало «таким образом» Саске прекрасно понимал, но осознать не мог, не хотел, потому что это было за некоторой гранью, которую он не желал переходить. Он и сейчас не считал себя достаточно взрослым, но принимал то, что выглядит уже достаточно зрело, а три года назад он по всем меркам был как ребёнок. Неуклюжий несуразный подросток, у которого только начали происходить в теле заметные изменения.        — Я не хочу, чтобы ты думал, что у меня какие-нибудь больные наклонности, — будто прочитав чужие мысли, заговорил Итачи, — ты единственный, к кому я испытываю такую привязанность, — он прошептал с нежностью, все больше и больше превращавшейся в звук его голоса, сев на кровать и наклонившись так, что его дыхание коснулось шеи омеги. — Я, как и обещал, сделаю всё, что могу, чтобы защитить тебя. — Я ценю твою заботу, — Саске понимал, что должен был сказать что-нибудь другое, — прости, это сложно, я должен всё обдумать.       Его колена коснулись, и омега ненавязчиво двинул им, чтобы сбросить чужую ладонь, но к счастью, альфа убрал руку раньше, чем завершился жест. Итачи улыбнулся, коснулся пальцем холодного лба, не ткнул как обычно, а мимолётно мазнул.              Тяжёлые капли застучали по цинковой крыше, дождь словно тоже ждал, когда альфа покинет комнату. Саске растерянно сник, вновь ощутив под собой земную твердь, сник с сожжёнными родным запахом лёгкими, ножом, зажатым между беззащитно открытыми рёбрами, и глазами, сухими и стеклянными.              Омега никогда не испытывал сложности в том, чтобы кого-то отпугнуть своим пренебрежением, холодом, игнорированием. Естественно, у него не было опыта общения с альфами, опыта отношений, опыта отказать так, чтобы не обидеть чужие чувства, раньше хватало одного взгляда. Но с братом было по-другому. Омега не желал разбить его сердце отказом, ибо разочарование Итачи ляжет новым грузом вины.              Может, когда-нибудь Саске будет проклинать свою мягкотелость по отношению к брату, но в этот момент он мог лишь опустить руки и расслабленно выдохнуть, когда остался в комнате почти один. Существо пробралось в другую стену и вновь застучало, будто искало клад, не слишком громко, терпимо, этот стук можно было игнорировать.              Учиха понимал, что должен был что-то решить, продумать план действий, как делал обычно, но ему было откровенно лень, не было сил и желания трудиться в тот момент. Он окунулся в бурный холодный поток, отпустил напряжённые струны мышц и позволил ему унести себя куда-нибудь в своё русло. Ему нужно было отдохнуть.              День брёл медленно и тяжело, точно хромая кобыла, запряжённая в плуг. Каждым шагом она утопала копытами в рыхлой земле и тащилась всё тяжелее и тяжелее, и под вечер Саске совсем отчаялся себя чем-то развлечь. Омега перебрал все прочитанные книги, чтобы не нырять в новые миры, а поплавать в старых, но, к сожалению, он не успел забыть их достаточно для того, чтоб возникло желание что-нибудь из этого перечитать. Фильм он не помнил, домашнее задание закончилось слишком быстро. Рукоделие его не привлекало, а рисовал он исключительно на стенах, потому что однажды его что-то посреди ночи укусило простым карандашом накалякать над кроватью кота.              Когда зазвонил телефон, Саске устроился на коврике для йоги, чтобы облегчить боль в спине от непривычно долгого сидения и ничегонеделания. Он повернул голову, но ничего не предпринял, решив, что это было сообщение, но когда звонок продолжился, подскочил, чуть не шлёпнувшись набок. Одноклассник, с которым они обменивались домашним заданием, никогда не звонил, родители были дома, Итачи тоже, а кроме семьи его номер знал только Наруто. Они не созванивались, почти всегда только переписывались, а звонил он только тогда, когда не имел времени на смс, а дело нужно было обсудить срочно.        — Здравствуйте, Узумаки — сама, — омега прижал телефон к уху и осел обратно на коврик.       Учиха знал, что должен был здороваться первым, не растрачивая время на «алло» и вопросительное «да», потому что у альфы была странная привычка. Он почти никогда не здоровался и не прощался, начинал разговор с того места, где останавливался вчера, словно не существовало перерыва во времени. — Здравствуй, — мужчина говорил, немного приглушая естественную звонкость своего голоса, — ты как? Твой папа сказал, что ты приболел.       Хотелось засмеяться, вероятно истерически — Саске неловко прикрыл глаза ладонью. Он знал, что Фугаку может немного подправить диагноз, смягчить его, но чтобы психическое расстройство преподнести как простуду — отчасти смешно, отчасти грустно.        — Можно и так сказать, приболел, — скрывая насмешку, ответил омега, — нормально себя чувствую, наверное, спасибо. — Голос у тебя уставший, ты хорошо спал? — Нет, он не уставший, мне просто скучно. А Вы как? — Всё хорошо, — можно было услышать, что Наруто улыбнулся, — работы много, некогда скучать.       Омега хотел уточнить, что именно его развлекает, но вовремя вспомнил, чем занимается его будущий муж, и передумал.        — Мой отец не уточнял, чем именно я приболел? — Хм, ну, — послышался полусмешок, который Саске не понял, потому что не видел для него причины, но после него ещё ярче стали плутовские и шармёрские оттенки голоса Узумаки, — он сказал это между прочим, мы созванивались по другому вопросу. — Понятно. — Что-то серьёзное? — Я не знаю, если он собирается сказать об этом сейчас, или чуть позже, но, думаю, это важно, — думать об этом было куда легче, чем говорить. Большого усилия стоила попытка выровнять голос, чтобы исчезли высокие нотки и сопровождавшее их подрагивание. — В общем, со своей болезнью я ходил не к обычному терапевту, а к психиатру.       Звучность слова «психиатр» и странный звук собственного голоса возвратили ему осознание той опасности, в какую ввергает его диагноз, заставляющий беседовать с монстрами своих кошмаров. В висках тонко задрожали жилки, а недолгая тишина в динамике телефона показалось невыносимо долгой. Секунды никогда ещё не казались Саске настолько массивными и значимыми.        — Всякое в жизни случается, — наконец заговорил альфа, жалости в его тоне не появилось, — почти у каждого сейчас что-то есть. Депрессии, панические атаки, бредовые идеи. — Но они хотя бы со стенами не разговаривают. — Я бы тебя в подобном не заподозрил, а значит — всё не так плохо. Главное — осознать проблему и что-нибудь предпринять, а если ты уже был у врача, то началось лечение. Всё будет хорошо. — Надеюсь, спасибо, что подбодрили. — Но в твоём голосе всё ещё звучит неуверенность, — Наруто снова улыбнулся, — хочешь об этом поговорить?       Саске действительно хотелось с кем-нибудь поговорить, может, не совсем о своих болезнях, может, просто так кого-нибудь послушать, но нужен был кто-нибудь кроме существа в стене.        — Не думаю, что у Вас есть на это время. — Почему же? — Потому что Вы весь день работали? — Не ртом же, — омега ухмыльнулся, — поэтому не переживай.       Омега почувствовал себя лучше хотя бы от того факта, что его не стали избегать. Они просто говорили, впервые настолько долго, и этот разговор был достаточно прост, не очень содержателен воспоминаниями или личными секретами, но всё равно интересен. Саске заметил, что использовал более сложные слова при разговоре, чем Наруто, наверное потому, что привык выступать с докладами, общаться исключительно в дипломатическом тоне с малознакомыми людьми. Он всегда так делал, но почти сразу решил не показывать эту сторону своей натуры, а окунуться в тёплый, непосредственный свет, исходивший из глубокой естественной интуиции собеседника. У Наруто оказалась весьма милая особенность, в диалоге с ним возникало ощущение, будто с омеги сняли одежду, скорее даже шкуру, ибо мужчина требовал от собеседника чего-то большего, чем просто обнажённость. Конечно, не физическую, душевную. Каким-то образом, своей интонацией, тёплым тоном и интуитивной чувствительностью мужчина располагал к себе, затрагивал такое в нём, существование чего Саске только смутно подозревал. Немногие книги обладали способностью повергать подростка в транс, в состояние высшей прозрачности, когда, сам того не сознавая, он делал глубочайшие выводы, а альфа смог.              Учиха решил, что Узумаки мог бы быть не таким уж плохим, сложись его судьба немного иначе. Во всяком случае, ему стало ясно, чем именно Наруто расположил к себе Фугаку, но это не значило то, что Саске передумал на его счёт.              За разговор он был благодарен.       

* * *

             Через две недели Саске снова сидел в кабинете психиатра, не так долго, как в прошлый раз. Большинство вопросов касалось самочувствия и возможных побочных эффектов. Возможно, омеге повезло, потому что ничего подозрительного с ним не происходило, конечно, улучшений он тоже не чувствовал, но врач сказал, что нейролептики так быстро и не действуют.              Отношения с отцом не улучшились, а с братом…              Существо безобразно портило всякое мгновение, в котором давало о себе знать. Противный стук в стены, в окна, под полом преследовал подростка везде и стал доводить до нервных тиков, когда от раздражительного звука начинали подрагивать руки и плечи. Выходить из спальни было просто необходимо: прогуляться, сходить на кухню, к матери, в гостиную. Близились праздники, о которых Учиха позабыли ввиду нагрянувших забот, а потому приготовления начались практически за несколько дней до нового года. В их доме неожиданно возникла суета, приправленная блёстками, серпантином и цветными лентами.              Саске выходил в гостиную и помогал матери, которая необычно для себя что-то постоянно говорила, и голос её оставался сладостно сочувственным. — Ты должен выходить чаще к нам, — говорила она, похлопывая сына по плечу, трепетно сжимая его пальцами, а после поглаживая, будто выискивала в швах водолазки пылинки, — я была бы спокойнее, если бы ты общался с кем-нибудь. Даже если не с нами, то с друзьями. «Которых нет» — Учиха ухмыльнулся. — А то сидишь в комнате, — продолжала женщина, — как затворник. Человеку нужно говорить, особенно тебе. — Я говорю с Н… Узумаки — самой.       Микото обернулась так резко, что волосы на её плечах забавно подпрыгнули, это не было преувеличенное удивление, скорее, горящее любопытство. Она улыбнулась, прищурившись, и поспешила скрыть это лукавое выражение лица, сделав вид, что подправляет мишуру. Саске не очень хотел этим делиться, но счастливое выражение лица матери заставляло его чувствовать себя лучше. Она тоже многое пережила из-за него, и если он хоть как-то мог её повеселить, то почему бы и нет?        — Он звонит тебе? Или ты ему? — Он, — на лестнице раздались шаги, — всегда по вечерам, когда ему не сложно. — О чём говорите?       Саске приоткрыл губы, но слова застряли в горле, встав поперёк как жёсткие рыбные кости. Краем глаз он увидел высокую стройную фигуру, плавно вышагнувшую через арочный пролёт в гостиную. Итачи лениво прошёл к дивану, и когда сел на него, сказал, что бабушка попросила его помочь. Омега сделал вид, что не обратил на его приход внимания, ибо молчание, к которому брат его призывал, тайна, которой он окружил ту проклятую ночь, заставили Саске отвернуться и от него.              Альфа часто пытался с ним заговорить, но Саске упёрто отвечал слишком сжато и глухо, будто на допросе, боясь ляпнуть лишнее слово, которое подарило бы Итачи надежду, что он может рассчитывать на взаимность. Омега бегал от него как мог, но врал, что ничего не случилось, хотя каждый раз, когда брат трогал его за руки или талию, его сердце билось отчаянной птицей. Итачи, наверное, всё прекрасно понимал, но не прекращал попыток добиться от Саске прямого ответа, и несколько дней назад просто зажал его на лестнице.              «Не убегай от меня, глупый отото» — он прошептал это слишком нежное для омеги слово. Подросток оказался прижатым к более сильному телу. На миг Саске ощутил прикосновение чужих подвижных предплечий и немного отстранился из вежливости. Над ним будто издевались, требуя, чтобы омега, защищаясь, упирался в крепкую грудь, его руки дрожали. Итачи делал вид, что ничего не замечает.              «Я не убегаю» — он сказал это глухо, с чувством стыда и, может быть, сожаления.              Бледные пальцы охладели, и жар разгорячённого тела напротив их нисколько не согрел. Саске пытался кое-как незаметно отступить, шептал под нос оправдания, которые никто слушать не собирался. Вместо того, чтобы попытаться успокоить нервного брата, альфа склонился над побелевшим лицом, заставляя Саске почувствовать тепло чужих губ. Губы самого омеги задрожали, и поцелуи не слились в один. Эта лёгкая дрожь его рта, раскрывшегося и ускользавшего от чужого рта с каждым спазмом, была вызвана, быть может, его стремлением не лишиться сразу сознания, не погибнуть от волнения.              «Отпусти меня, пожалуйста» — это было похоже на мольбу, таким тоном молились в церкви и взывали к милосердию.              «Почему ты боишься меня? Я просто люблю тебя, как и тогда, когда ты об этом не знал» — потому и не боялся, потому что оставался в неведении. Не считывал взглядов, не понимал чужого помысла. Саске любил и примерял свою любовь на других, не ожидая, что чужая страсть носит немного другой характер.              «Пожалуйста».              Итачи отстранился, позволяя убежать, может, потому что понял, что заставляя, не получит ответа, а, может, потому, что услышал, как скрипнула дверь в коридоре. Они не общались после этого.        — Распутай гирлянду, пожалуйста, — попросила Микото старшего сына. — Так что там с разговорами?       Саске встрепенулся и почесал висок.        — Ничего такого, просто говорим обо всём и ни о чём. О своей работе он ничего не рассказывает, о себе, собственно, тоже, разве что о вкусах в кино.        — Только о кино? — послышался наигранный вздох сожаления. — Я думала свадьбу обсуждаете. — Он пишет мне по поводу свадьбы только когда нужно что-то решить. В последних разговорах мы этого не касались. — Тогда хорошо, я рада, что вы нашли общий язык. Кстати, после нового года мы хотим пригласить его на ещё один обед. Когда у тебя течка?       Омега ошарашенно вскинул на маму взгляд, а за его спиной звякнули уроненные лампочки. Скорее отреагировав на испуганный взгляд Саске, нежели на ступор Итачи, Микото активно замахала руками и засмеялась.        — Нет — нет, это как раз для того, чтоб мы не ошиблись датой и обед не пришлось отменять. — В середине января, — недоверчиво пробубнил Учиха в ответ, — если ничего во мне не поменялось, то числа шестнадцатого — семнадцатого. — Я вернусь через несколько минут.       До сих пор альфа говорил глухим голосом, в унисон с расплывчатостью всего вокруг и стеной тумана, которая прижимала садик на улице к земле, а плотную важность к дому Учиха, но эту фразу сказал так громко и звонко, что все деревья, стоявшие на страже, внезапно насторожились в своей туманной вате и отозвались на его голос. Саске не осмеливался пошевелиться до тех пор, пока альфа не покинул помещение. Через несколько минут, как он и обещал, Итачи вернулся и с привычным безучастным выражением лица продолжил делать то, что его попросили.              Зал был украшен сверкающими шарами, ёлкой, искрящимся дождиком и цветами из красного шёлка, который умела делать Микото. Диваны были сдвинуты с мест, стол раздвинут и поставлен в центр, и Саске знал, что послезавтра на него водрузят цветные съедобные горы из салатов, закусок, огромное блюдо с пряным рисом и кусочками говядины. Ради этого его мама и бабушки проведут весь день на кухне, а после ночью не умнётся даже половина.              С виду все было замечательно и благополучно: время текло как вязкий сон, но в глубине скрывалось нечто фатальное, предостерегающее, оставляющее наутро тревогу и боль. Омега знал, что рано или поздно мнимое веселье закончится; знал, что время утекает меж пальцев. Но ещё он знал, что ничего с этим не поделать — пока. Что-то должно произойти, что-то большое, способное увлечь его в другой мир, где прежних переживаний уже не будет.              Дни сменяли друг друга в однообразной пелене тумана. Снега в этом году не было, а редкие дожди лишь подмачивали землю и крыши, солнце, как гуляющий родственник, появлялось время от времени, но тепла с собой не приносило, лишь висело на тяжёлом небе ярким холодным пятном.              Саске не питал к праздникам большой любви, разве что в детстве, когда праздничные ёлки, подарки под ними и красочные фильмы создавали вокруг с виду обычных календарных дней невиданный ажиотаж. Но он вырос, любовь к веселью, как и его хорошие отношения с братом, остались в прошлом, горечь от последнего беспокоила омегу больше, чем лёгкий отголосок мизантропии.              Всё казалось таким бессмысленным, наигранным для Саске. Он сидел в углу и ел помидор, а остальное семейство точно пыталось забыться в громких речах и выпитом саке: сытые и пьяные и не думающие ни друг о друге, ни о солнце, которое встанет утром, ни о поручениях, которые нужно выполнить, ни о приговоре врача, ни о мучительных, тягостных обязанностях, от которых день становится отвратительным, а эта ночь святою в парах свинцовых облаков и сырой земли, пахнувшей гниющей травой.              В книгах такое состояние называлось апатией, и омега не знал, было ли оно вызвано антидепрессантами, которые он принимал, или перепутьем решений, которое не мог обойти. Саске застыл и стал как деревья в садике: недвижимые, внимательные, бледные, голые, захваченные в плетёную дымную сеть. Единственное, что он хотел, так это элементарно выспаться. Лечь часов в девять, и не открывать глаз, пребывая в крепком сне до самого утра. Чтоб не беспокоило существо, чтоб не было свадьбы, чтоб любовь брата вновь стала нормальной.              Зазвонил телефон, оповещая о новом сообщении. Учиха лениво достал его из заднего кармана, прочитал поздравление от Наруто, а после, по привычке прикусив нижнюю губу, прокрутил их переписку назад, к фотографии. Несколько месяцев назад, стоя на том балконе, жалуясь на обгоревшие щёки и плечи, наблюдая за неуклюжими чайками, он и не представлял, насколько был счастлив.              Всё, что осталось после нового года — больные головы и горы грязной посуды, которую Саске от нечего делать перемывал. Чужой липкий взгляд гулял по его спине, грел, почти гипнотизировал, и омега знал, кому он принадлежит, но Итачи не приближался, и на том можно было сказать «спасибо».              Учиха не знал, чего ожидал брат. В том, что он не одумался на его счёт, Саске был уверен, потому что тревога от его взгляда всё ещё посылала сигналы, а существо в стенах с его приближением точно само сходило с ума и кидалось из угла в угол, как при пожаре. Никогда прежде омега не задумывался над тем, что не хотел бы быть брату врагом по другим причинам, нежели их некогда тёплые отношения. Итачи выглядел внушительно. Бесчувственная красота его лица, изящество и сила его тела почему-то порождали дрожь, словно остался один на один с тигром, прекрасным хищником, которым можно восхититься прежде, чем он убьёт тебя. Он должен был быть окружён обстоятельствами, которые делают человека таким опасным, награждали силой духа, способного смириться с любой участью, наконец, присущей ему суровостью, которая позволяет колкому холоду чёрных глаз засиять.              Если у Саске под сердцем рос асфодель, то альфа цвёл потрясающим синим цветом аконита, чей чайный аромат мог отравлять на расстоянии: возможно, было это частью его запаха, или удаль, за которой можно было уследить, его не зная. Омега называл удалью дерзость, пронизанную страстью к опасности. Её различают во взгляде, в походке, в улыбке, и она вызывает в душе смятение, выбивает из колеи. Жестокость — это спокойствие, которое будоражит. Порой говорят: «Тот ещё парень», и в тонких чертах Итачи сквозила чудовищная жестокость. Даже само их изящество было жестоким. Оно проступало в очертаниях рук, когда они были неподвижны и просто покоились на столе; они тревожили и смущали этот покой.              Омега предполагал, что Итачи просто ждёт, когда он передумает, решит, что уж лучше быть с родным братом, чем с незнакомым преступником в пяти сотнях километрах от дома. Мог ли Саске передумать? Нет, наверное, по крайней мере, пока находится в своём уме. Не то чтобы он смирился со свадьбой, но даже если он останется дома, он не пойдёт брату в руки.              В новом году его стали звать обедать за стол, и в первый же раз умудрились перебить возвращающийся аппетит.        — В среду придёт портной, — обратился к нему Фугаку, — примеришь свадебный наряд. — Хорошо, врач сказал, когда мне можно будет выходить из дома? — Тебе куда-то нужно? — В школу, — альфа в ответ непонимающе поднял бровь. — У тебя каникулы. — После них. Тем более, у меня есть тесты, которые я задолжал из-за своего больничного.       Мужчина ненадолго замер, и хоть он постарался скрыть момент этой глубокой задумчивости, сделав вид, что рассматривает что-то в тарелке, Саске успел его прочитать.        — Мы говорили с твоей мамой о том, чтобы перевести тебя ненадолго на домашнее обучение.        Одна его рука сжимала хаси, а другая — подлокотник стула, и они не пошевелились, но мысленно Саске сложил их вместе, чтобы этот жест дал силу его мольбе, в которой воля и зов соединяются в силу, способную вызывать из небытия.        — Я хочу в школу, не хочу учиться дома. — Прости, — альфа пожал плечом, — тебе сейчас будет лучше быть под постоянным наблюдением. — Можно я сам буду решать, что для меня лучше? — Не в таком состоянии, — омега только отложил в сторону палочки, не делая иных жестов, но его пальцы с такой силой сцепились друг с другом, что он едва не сломал их. — Боитесь, что я плохо буду выглядеть на свадьбе? — Не беспокоишься о своей свадьбе, позаботься о свадьбе брата.       Саске разомкнул пальцы, потому что расслабился, вдумываясь в сказанные отцом слова и пытаясь их понять. Неуверенный взгляд с трепетным взмахом ресниц перескочил с отцовского галстука на мамино лицо, после на привычно опущенные глаза брата, который на сказанное никак не отреагировал.              Считав замешательство омеги, Фугаку довольным тоном продолжил:        — Между прочим, он объявил о помолвке с Изуми.       Саске не слушал разговоры за столом после того, как встал из-за него и пересел в кресло. Всё, что его интересовало — собственное состояние, но никак не подвыпившие родственники. Итачи всё так же безучастно ел, не поднимая взгляд.        «И вы ему поверили?» — не так давно он искал поцелуй на губах омеги, и лихорадочный жар его дыхания замечательно дал понять, что это не наигранное желание.       То, что старший брат Саске нравился Изуми — ни для кого не секрет, но альфа никогда не проявлял к ней нечто большее, чем вежливое почтение. Наверное, его даже забавляли её тщетные попытки произвести на него впечатление.              Омега вновь посмотрел на отца. Фугаку знал о том, как Итачи относился к Саске, знал о его болезненной влюблённости, но почему-то говорил о помолвке почти что с удовлетворением, будто его могли одурачить подобным заявлением. Или между ним и братом состоялся разговор.        — Что ж, поздравляю.       В этом «поздравляю» не прозвучало ни капли искренности, Учиха даже не пытался сделать так, чтобы это выглядело правдоподобно. Ему пообещали, что спасут — от свадьбы, от обязанностей, от отца, а в итоге обещавший просто ретировался самым нелепым из всех возможных способов. Если Итачи пытался таким способом убедить отца, что не нужно отдавать Саске замуж, потому что он сам скоро уйдёт из дома, то это было безумно глупо — он не сбежит раньше апреля. Да и не в духе альфы было решать проблемы таким радикальным способом, причём откровенно идиотским.              А может, — Саске печально повесил плечи, — брат просто — напросто решил уйти из семьи, так забыть свою привязанность, прекратить конфликты с родителями, которых наверняка любил.              Мир вокруг играл по каким-то своим правилам, совершал всё на своё усмотрение, а когда Саске пытался разобраться в происходящем, он изворачивался, тут же менял карты и бросал их ему в лицо. Оставалось только ждать, — только вот чего?               * Отото — (яп.) младший брат. * Плачущие ангелы — чудовища из сериала «Доктор Кто», которые могут двигаться только если на них никто не смотрит, при взгляде они обращаются в обычные каменные статуи. * Асфодель — цветок теней и мёртвых душ, сожаления и надежды.