Башня из слоновой кости

      Зима была грязной, сырой, с тяжёлым серым небом и ртутными лужами, под которыми не видно земли. Гулять желания не возникало, фильмы просто так играли на фоне, а весь досуг Саске сводился ко сну или тоскливому наблюдению из окна за торопливыми прохожими, чьи зонтики срывали порывы ветра. Бесцельно потраченные часы у холодного стекла всё равно были интереснее чем то, что происходило в стенах их дома. Все вели себя тихо, и это в определённый момент начало раздражать. Может, так было потому, что Саске ожидал какого-нибудь действа, прояснившего бы ситуацию. Но нет — молчание прерывалось короткими будничными разговорами и еле различимой вознёй.              «Итачи объявил, что хочет жениться! Неужели это событие будет обсуждаться меньше, чем фиктивный брак?» — омегу сжирало любопытство.              Конечно, в какой-то мере это было ожидаемо, ведь Изуми влюблена, а Итачи всё равно, но ведь это всё-таки свадьба, настоящая, для создания семьи. Саске хотел бы расспросить об этом брата, но боялся к нему подходить, вдобавок, они находились в негласной ссоре, что пресекало возможность просто поговорить.              Снова приходилось ждать.              В среду, как и обещал Фугаку, пришёл портной: омега средних лет, похожий на ориентального кота. Высокий, худощавый, с длинной шеей и маленькой головкой, он много жестикулировал и передвигался короткими шажками, точно гейша, семенящая на гэта*.        — Что будем примерять для начала?       Саске пожал плечами, глядя на огромные сумки, что омега притащил с собой. Подростку была откровенно безразлична примерка одежды; поход по бутикам он переживал с трудом, а при виде метров разрисованного цветами и журавлями шёлка становилось тошно.              Микото предложила начать с фурисоде, и Учиха обречённо согласился. Его одевали в четыре руки, и сам Саске никак этим рукам помогать не хотел, напротив, даже противился — ссутулился, вертелся, и каждое встречное движение выполнял через «не хочу». Портной это учтиво игнорировал, хотя, порой можно было услышать его нервные пощёлкивания языком, а мама, похоже, не замечала, так как была больше занята видом кимоно. Она придирчиво разглядывала рисунок, швы и петли, так, будто что-нибудь понимала в пошиве одежды.        — Может, не будем тебя стричь? — Микото попыталась пригладить его волосы на затылке, которые от неаккуратного валяния и без укладки торчали, как перо криво надетой эгретки*. — На мне всё равно будет косынка. — Которую ты снимешь сразу после церемонии.       Саске фыркнул, но перечить не стал; волосы всё равно нужно будет уложить и аккуратно собрать, а с короткими боковыми прядями это будет сложно.              Его укутали в несколько халатов и повязали их поясом, после стали оглядывать. Наряд был на удивление красивым, ведь при выборе тканей и рисунков омега тыкал в цветные картинки, как пальцем в небо, без интереса и энтузиазма, а в итоге просто предоставил выбор Узумаки. Портной сказал, что оно ещё не готово, и верхнее чёрное кимоно будет вышито белыми и розовыми пионами на груди, там, где будет перкалевый пояс, а низ доработан птицами.              Его попросили пройтись. Омега чувствовал себя неловким и неуклюжим, ибо шаг был ограничен тесным шёлком, а широкий пояс и огромный бант делали его нелепым, но мама так не считала. Её трогательный взгляд стал влажным, а брови сдвинулись к переносице и немного приподнялись, отчего Микото выглядела чрезвычайно печально, будто держала в руках не наряженного, а умирающего сына. Возможно, неожиданное осознание грядущего пробудило и обострило её материнскую совесть. Матери связаны с детьми странными узами, и слёзы, пускай даже сухие от привычки, рождали такие же в глазах напротив, рождалась горечь одна на двоих, и от вида печальной родительницы возникала боль, такая мучительная, что хотелось её утешить, даже если проглотил язык, даже если не знал, что говорить. — Вы с женихом такие разные, — скорее, чтобы стереть с бледного лица печальную мину, нежели просто из желания поболтать, заговорил портной. Саске удивлённо покосился на него из-за плеча. — Вы с ним знакомы? — Ну да, — омега кивнул, — я же и для него шью. Он мне давал указания и для Вашего наряда. — Ох, да, я и забыл. Просто у меня совершенно нет вкуса в подобных вещах, а он, похоже, только этим и дышит.       Микото отстранилась, и грусть не позволила её улыбке расцвести полным цветом; но это была светлая печаль, та, которая почти всегда случается у родителей, когда нужно отдавать ребёнка во взрослую жизнь.              Фугаку застал его на низкой скамеечке перед портным, который чертил мылом на чёрном шёлке лепестки пионов. Саске был бледен, и от него веяло холодной красотой; он опустил руки, поправил длинные рукава, встряхнул волосы резким движением, и дрожь от этого жеста прокатилась до самых лодыжек, приводя в движение бесчисленное количество розовых бутонов на подоле. Их глаза встретились всего на мгновение, и подросток опешил, увидев прежде незнакомые искажения на отцовском лице. И всё было как обычно, те же плотно сомкнутые губы, те же тонкие морщинки возле глаз, все то же, но альфа неожиданно поспешил отвести взгляд, подождал, когда сын отвернётся, а после снова на него посмотрел. Может, его тоже тронул свадебный наряд, но сложно было сказать, глядя Фугаку в непроницаемые тёмные глаза. В них, на первый взгляд, не было ничего живого, нежного, но они таили в себе нечто таинственное, как пустые театры, заброшенные тюрьмы, выключенные механизмы и пустыни; может, это были чувства.              Взглядом они так и не встретились, а примерка, по большей части, проходила в полной тишине. Саске дефилировал, когда его просили, поднимал руки, крутился, наклонялся. Он ощущал себя куклой, марионеткой без видимых нитей. Мама восторженно хлопала в ладоши, а отец лишь изредка кивал головой. Когда с фурисодэ было закончено, омега примерил костюм, и портной возмутился, что тот похудел.        — Худеть нужно до снятия мерок, или хотя бы предупредить! — Это было незапланированно, обещаю набрать к весне все потерянные килограммы. — Только не переборщите.       Даже если бы хотел, то не смог. Аппетит появлялся всё ещё редкими моментами, да и то во время завтраков, когда Саске ел отдельно.        * * *       За день до течки Учиха подготавливался: запасался водой, салфетками, полотенцем, которым будет обтирать пот с кожи, менял привычную хлопковую простынь на непромокаемую, чтобы уберечь матрас от жирных пятен. Ему приходилось менять даже любимую пижаму на неудобную сорочку из полупрозрачного муслина, которая во время сна стремилась вся собраться подмышками, но зато легко стиралась, и её было совершенно не жаль.              Существо за стенами заинтересованно перемещалось от двери к кровати и обратно, следуя блужданиям самого омеги, который ждал прихода температуры, как неминуемой смерти. Саске не любил подобную особенность своего организма, не только потому, что течка заставляла его вести себя как затворник в четырёх стенах, это больше было связано с физиологическими тонкостями её протекания. Омега всегда был чистоплотен, иногда даже слишком. Любой признак грязи вызывал в нём приступы отвращения, будь то что-нибудь действительно мерзкое, или вполне привычное, типа капли лужи на обуви, но во время течки всё менялось. Его брезгливости приходилось отступать, давиться в тёмном углу его тела и ждать момента выбраться снова, ибо сам он становился не очень чистым, и он, и всё, что его окружало.              Он омега, а потому раз в четыре месяца должен быть грязным. Саске натягивал на себя сорочку, как белое платье приговорённого, и вечером её подол уже оказывался мокрым. Поднялась температура, а по плотно сжатым ляжкам текли розоватые выделения. Всё, что он мог, это вытираться салфетками, выбрасывая их после использования в специальный пакет, и старательно лежать на боку, подкладывая под бёдра полотенца, чтобы после спать на относительно сухой простыне без разводов от кровяных вкраплений.              В первый день к нему никто не заходил, даже мама, которая брала на себя обязанность носить ему кушать, потому что неловко было смотреть на омегу, чьё тело непослушно изнемогало от физического желания. Саске и сам не хотел бы, чтобы к нему кто-нибудь заходил. Желание есть и пить отступало на второй план, всё, на чём он был сосредоточен, — болезненное возбуждение, которое приходилось снимать неумелыми движениями ладони по члену.              Саске лежал на кровати, задрав сорочку до живота и немного раздвинув ноги, когда зазвонил телефон. Он не предупредил Наруто о своём состоянии, да и не представлял, как это вообще можно было сделать. Сказать напрямую — прозвучит слишком откровенно, тем более, как провокация по отношению к наверняка одинокому альфе, с которым они скоро сочетаются браком. Намекнуть он не мог, потому что темы их разговоров даже мельком не касались чего-то, к чему можно было привязать течку, а искать другие выходы Саске поленился, не до этого было.        — Как ты себя чувствуешь? — омега пожал плечом, будто Наруто мог его увидеть. — Ну, относительно хорошо.       Он приложил ладонь ко лбу, чтобы проверить температуру, а после стыдливо спустил руку вниз, к задранному подолу и легонько коснулся пальцем обмякшего после недавней разрядки члена.        — Чем занимаешься? — Читаю, — когда альфа поинтересовался что, Саске скосил глаза на стопку книг у стола и выбрал ту, что лежала наверху, — «повелитель мух». — Не самое весёлое чтиво перед сном, и как, интересно? — На самом деле я выбрал это наобум, чтобы практиковать свой английский. «Сонная лощина» понравилась мне больше. А Вы любите читать? Омега старательно держал свои тон и дыхание ровными. — Мои пути с книгами пересекались достаточно нечасто, — в динамике раздался глухой смех, — я был проблемным ребёнком и пропадал на стройках, а не в библиотеке. Единственное, заставляли читать в школе. — Если честно, школьная литература мне редко нравилась, но кому об этом скажешь? Учителя заставляют восхищаться всем. — Можешь говорить мне, потому что Тоору* бесхребетный, «Шум»* приторно — сладкий, а Гэндзи Моногатари* нечитаем от слова «совсем». Каждый раз, когда я, скрипя зубами, говорил о том, как мне всё это понравилось, писатели, наверное, вращались в гробу, как тасманский дьявол.        Саске улыбнулся, и от игривого тона альфы по коже побежали мурашки. Прижав мобильный телефон к уху плечом и левой рукой задрав влажный подол, правой Учиха с нажимом провёл по животу, в том месте, где начинал скручиваться новый узел концентрированной похоти. Конечно, он не собирался трогать себя, пока Наруто на связи, но его тело шло против его намерений, а потому полотенце под ним вновь начало впитывать вязкие капли.        — А после школы? — После школы я дрался, и понятно, что не книгами. — Драчун? — Не совсем, я дрался во благо, как думал тогда, — альфа издал свистящий звук, с каким обычно крутят пальцем у виска, — почти никогда не лез в драку первым, а если и лез, то с благороднейшим намерением выбить из человека дерьмо, очистив его.       Они не говорили о деятельности Наруто, было слышно, что сам альфа избегает этих тем. Саске считал, что мужчина просто привык в разговорах с посторонними не говорить о своей работе, но порой это было странно. Омега знал, кем тот является, но они всё равно оба делали вид, что это неизвестный факт; драки как драки.              Когда дыхание начало сбиваться, а член снова окреп, требуя ласки, Учиха поспешил соврать альфе о том, что ему нужно в душ. Отбросив телефон в сторону, омега вцепился в бёдра пальцами, оставляя на чувствительной коже красные следы. Пенис сочился тягучей влагой, сочилось между ягодиц; кожица, и до этого чувствительная, теперь реагировала даже на малейшее щекотливое дуновение комнатных воздушных потоков. Плотно сжав губы, Саске обхватил член пальцами, и неаккуратно подёргал его, пачкаясь в смазке. Альфы это любили, а омега не понимал, что может быть чудесного в том, чтоб быть с ног до головы измазанным выделениями, которые потом высыхали и образовывали на коже прозрачную стягивающую плёнку. Стоит ли постоянно влажная дырка пренебрежения неприятными ощущениями после?              Его ноги сильнее разъехались в стороны, а пальцы скользнули ниже, миновав увлажнившуюся поросль. Он никогда прежде не вставлял в себя больше одного пальца, среднего вполне хватало, чтобы почувствовать сладостное проникновение и удовлетворить страстное желание принять что-нибудь в своё тело. Но в этот раз шальная мысль, что рано или поздно к нему прикоснётся альфа, заставила использовать и указательный палец. Шумное и частое дыхание начало смешиваться с голосом, отражаясь эхом от голых стен. Внезапное осознание, что оно может просачиваться сквозь дверные щели в коридор, заставило Саске нервно дернуться и замереть.              Итачи мог быть где-то там, может быть, стоял прямо за дверью, крутился как учуявший суку пёс и ждал, когда можно будет войти в сладко пахнущую течкой комнату. Учиха подскочил с кровати, обронив лежавшее под собой полотенце, и подбежал к двери, чтобы проверить, не забыл ли он закрыть её на защёлку, а после примкнул к безжизненному древу ухом, чтобы убедиться, что за ней никого нет.              «А вдруг отец прав, и я не смогу сказать ему нет, особенно, в таком состоянии», — не то чтобы омега неожиданно засомневался в своей вменяемости, просто он и правда испугался, что альфа поблизости сможет в нём что-то пробудить, а даже если не пробудит… «Изнасилование во время течки за изнасилование не считается» — говорили все вокруг. Конечно, это было нечестно, но кому до этого было дело, если омега во время течки ничем не лучше глупой собаки.              «Тук — тук» — существо снова дало о себе знать.              Вместе со страхом в Саске проснулся и стыд. Оголение перед кем-то казалось ему весьма позорным, и пускай в реальности вроде как никого не было, но существо вполне могло за ним подглядывать. Осознание этого заставляло чувствовать себя неуверенно.              Всю оставшуюся ночь омега предавался чувственным порывам, но уже под одеялом. Он кусал предплечья, чтобы приглушить собственные стоны, а всю его разыгравшуюся в течке нежность поглощала набивка подушки, которую он обнимал, кусал, в которую сдержано толкался бёдрами. Обессилев, он провалился в крепкий сон, а утром его разбудил неуверенный стук в дверь. Это была его мама.              Целомудренно прикрыв ноги сорочкой, Саске открыл для матери дверь, а после вернулся на кровать, свернув полотенце в плотный жгут и просунув его между ног.        — Доброе утро! Всё ещё температуришь? — женщина засеменила с полным подносом к столу. На нём была тарелка с кашей, чашка чая, печенье и нарезанные дольками фрукты. — Доброе, мам, — омега поёрзал, — да, есть немного. Однако, сегодня уже легче.       Микото добродушно кивнула головой.        — Вы уже решили с папой, когда будет ужин? — Да, двадцать четвёртого числа. Твоя течка уже закончится, мы сможем подготовиться, как следует. Правда, я не знаю, если папа созвонился с Узумаки — саном. — Он мне об этом ничего не говорил, наверное, созвонятся на днях, — Саске почесал растрёпанные волосы и задумчиво уставился на стол, — а что насчёт свадьбы Итачи? — Ох, тоже ещё принесёт забот. Мы пригласим семью Изуми на ужин через недели две. Свадьбу всё равно будем играть не раньше осени, пока не горит. — Просто все так спокойно приняли эту новость, со мной было по-другому. — Мы ожидали этого, — Микото пожала плечами, — да и Итачи уже взрослый, за него не так волнуешься. Наверное, это плохо прозвучало, — она тряхнула руками, будто пыталась вернуть время назад, — я имею в виду то, что мы безусловно очень рады, но их свадьба вызывает меньше страхов, чем твоя. Ты такой молодой, но уже уходишь в чужую семью — мне непривычно об этом думать. — Это официально всё ещё фиктивный брак, — тон Саске выдавал раздражение.       От нового движения плеч шёлковые пряди надушенных волос скатились вперёд по вороту рубашки, женщина склонила голову набок и мечтательно улыбнулась.        — Я, наверное, всё романтизирую, но думаю, что вы неплохо смотрелись бы вместе. Поладили вроде как, да и он кажется весьма милым молодым человеком. — Ты знаешь, чем он занимается, где работает, его прошлое? — Нет, не знаю, — но лицо её виноватым не стало, а улыбка не исчезла, — но я доверяю выбору твоего отца.       Саске от горечи фыркнул, и в этом резком выдохе скопились все ядовитые пары, отравлявшие лёгкие, заставлявшие его задыхаться.        — Я бы не советовал. Он мне в лицо сказал, что просто не хочет со мной возиться, поэтому замуж и выдаёт.       Микото стояла смирно, сложив руки замком перед собой и чуть опустив подбородок. Её лицо, как ночной сад, одинокий сад, затерянный в мирах, где вращаются бесчисленные звёзды. Мрачное лицо с неосязаемой грустью, точно сад с голыми ивами, но прячущий в своих ветвях солнце. Женщина почти неслышно вздохнула, а после уголки её губ вновь поплыли вверх, и от этого её бледная кожа будто накрылась прозрачной тенью вуали — сеточкой микроскопически тонких, лёгких, скорее нарисованных, чем настоящих, морщин. Она сделала нескольких шагов к кровати сына и неуверенно присела на её край.        — Я знаю, что твой папа бывает слишком резок в своих высказываниях, — Саске криво ухмыльнулся, — просто он такой человек. Очень сложный в общении, но если он не говорит, что любит, в лицо, то не значит, что этого не делает. Папа заботится о тебе, обо мне, об Итачи, о всей семье и клане в целом. Поверь, он горы перевернёт для того, чтобы ты был счастлив. — Но от того, что он меня обижает, я не счастлив. Я с ума схожу, а он даже со мной ни разу не поговорил, — его нижняя губа легонько задрожала, — чувствую себя нелюбимым ребёнком.       Микото взяла его за плечи и притянула к себе, прижимая голову Саске к своей беспокойной груди. — Это сложно принять, но некоторые люди просто любят по-особенному. На папу есть за что злиться, но постарайся по возможности не принимать его слова близко к сердцу. Что — что, а методы заботиться у него весьма сомнительные. — Просто смириться? — Учиха отстранился. — Наверное, так будет легче. А насчёт внимания я с ним поговорю, тебе действительно нужна поддержка.       Саске кивнул и стёр излишек солёной влаги с глаз.        — Так что не беспокойся, — Микото погладила его руку, встала с кровати и направилась к двери, — я зайду позже, — её взгляд скользнул от лица к животу, а потом она отвернулась и ушла.       Омега оставался почти неподвижным, но тряпичный жгут не сдержал влаги, и сорочка, уже изрядно пёстрая от вполне отчётливых отметин, провиснув под благоразумно прижатыми друг к дружке ляжками, украсилась огромным мокрым пятном.              «Смириться? Наверное, я уже, раз думаю, что свадьба — это выход».              Печальные мысли заглушила похоть. В мягком дневном свете, рассеянном из-за облаков, в пропитанной нежным ароматом комнате, слепящий динамизм желания разгорался в паху и распространялся на всё остальное тело, покрывая его пятнами цвета спелых персиков.              Четыре дня в его жилах вместо крови текла лава, а его плоть жадно хваталась за опору из чего-то твёрдого и вещественного, что позволило бы ему собраться и несколько минут отдохнуть. Саске не хотел принимать это за страсть, за экстаз, возникающий от того, что плоть трётся о плоть. Ему было легче думать, что просто болен на эту неделю, что его тело превратилось в олицетворение Везувия.              Четыре дня жажды и самокопания. На пятый стало легче, Саске начал убираться. Итачи, к счастью, никак себя не проявил во время течки, а после, когда омега впервые вышел ужинать с семьёй, узнал, что брат и вовсе появлялся дома лишь поздно ночью, а утром снова пропадал. И пускай подобное поведение было редкостью для Итачи, родители это снисходительно прощали, да и виду не подавали, что это их как-то беспокоило. Конечно, альфа был взрослым, но Саске не считал это достаточным оправданием для игнорирования столь разительных перемен.              «А вдруг Итачи тоже сходит с ума?» — Саске не был в этом уверен, потому как своих симптомов в брате не замечал, но каждый ведь сходит с ума по — своему.              По-своему. Саске не заметил улучшений после начала приёма лекарств, хотя очень надеялся. Существо всё ещё тревожило его, правда, в последнее время чуть меньше, но Учиха это связывал с затишьем окружающей суеты. Он надеялся и вовсе перестать слышать отвратительный стук. Больше всего Учиха переживал, что его болезнь не может быть вылечена до конца, что ему придётся терпеть незримое присутствие маленького чудовища до конца своей жизни. Терпеть обострения и периодически пичкать себя психотропными лекарствами, иметь трудности с обучением и работой.              Вдобавок ко всему его убивало ожидание — длительное, мучительное, томительное. Оно было особенно тяжёлым от того, что Саске даже не знал, что именно ему ждать — неожиданное объявление от брата, родителей, от Узумаки в конце концов, который должен был приехать на ужин. Последнего омега тоже ждал, потому что по иронии судьбы случилось так, что Наруто знал о его нынешних душевных терзаниях больше других.              Было стыдно признаваться, но Саске почти забыл, как выглядел Наруто. Он, конечно, мог назвать цвет его глаз, волос, вспомнить несколько шрамов на щеках, но цельный портрет не воссоздал бы. За всё то время, что они не виделись, альфа превратился в некий образ, голос в динамике телефона, и перестал ассоциироваться с кем-то живым и настоящим. Потому, когда Учиха увидел его в прихожей, замешкался в стеснении. Он совершенно позабыл, насколько взрослым выглядел мужчина, и что тет-а-тет с ним было вновь непривычно говорить.              Они поздоровались как и в первый раз — излишне вежливо и демонстративно, будто их мог кто-нибудь осудить за отсутствие нужных манер. Спутник альфы, господин Нара, тоже его поприветствовал как прежде и сразу же поинтересовался самочувствием омеги. Смутившись, что кто-то ещё знает о его недуге, Саске ответил невнятно, что всё хорошо, но по тону можно было легко понять, что это не так.              Всё то время, что гости разувались и раздевались в прихожей, Учиха стоял рядом, не отходил, чтобы начать разговор как можно скорее, первее отца или кого-нибудь из родственников. Наруто наблюдал за ним с полуулыбкой.               Спокойным и сильным движением плеч альфа скинул с себя пальто, повесил его на вешалку и наконец обратился к Саске. По привычке Наруто неожиданно начал разговор с той темы, что они не завершили накануне, омеге понадобилось несколько секунд, чтобы понять в чём суть; к счастью, он почти к этому привык.        — Я недавно смотрел один хороший фильм, точнее, объективно его хорошим не назовёшь, но я получил удовольствие. Может, и тебе понравится — ты вроде как говорил, что любишь ужасы. Это что-то в стиле «Американского оборотня».       Голос, к которому Саске уже привык, немного успокоил и снял напряжение. Альфа уже не выглядел таким незнакомым.        — «Американский оборотень» не был рассчитан на то, чтобы я его посмотрел. — Что за пренебрежение классикой? — Мне пятнадцать, этот фильм, наверное, раза в два меня старше. — Это разве причина его не смотреть? — Наверное, меня напугали там только спецэффекты. — Так всё-таки смотрел? — Саске опустил взгляд и слабо кивнул. — Так чего возмущаешься? — Не знаю, настроение такое.       Наруто рассмеялся, чем привлёк внимание семьи омеги, но внимания на это не обратил — он что-то пробормотал себе под нос, а после как ни в чём не бывало продолжил рассказывать про фильм. А потом не про фильм. После первой, от силы второй, мысли он пускался в воспоминания. Естественно, воспоминания о детстве и его учителе. Воспоминания Наруто всегда крутились вокруг истории, которую он как-то вначале рассказывал и которая произвела на омегу тогда неизгладимое впечатление. Героем рассказа был его учитель, Ирука — сенсей, как называл его сам мужчина. Альфа отзывался о нём тепло и приятно, наверное, даже теплее, чем о своей машине, собаке или сестре. Он говорил, что в детстве тот за ним присматривал, как за собственным ребёнком, часто ругал и отчитывал, когда Наруто что-то вытворял, а после вёл в местную забегаловку и угощал раменом. Альфа признался, что порой специально хулиганил, чтоб потом его угощали и читали поучительные лекции.              Мелкое хулиганство — тема всегда была первой и последней в репертуаре Узумаки. Такая у него манера разговаривать — поверхностно. Лейтмотивом служили болезни, поскольку между «приключениями на задницу» у него болела голова, по которой прилетало твёрдой учительской рукой. Саске называл это «старческой мигренью», но Наруто об этом не говорил, да и вообще свои едкие замечания он старался держать при себе.              Они вместе прошли в гостиную, вместе сели на диван, и от разговора Узумаки оторвался только для того, чтоб со всеми поздороваться и ответить согласием на предложение выпить чай. Саске эта сосредоточенность на нём самом нравилась, да и вид отца, который молча за ними наблюдал, так же доставлял некоторое удовольствие. Омега не давал никому и шанса поговорить с гостем, непривычно для себя задавал много вопросов, да и вообще вёл себя непозволительно разговорчиво для Учиха. Много говорил, но смотрел на свои колени, потому как говорить с Наруто, смотря на него, было невозможно — природная робость давала о себе знать. Глядя на колени, Саске мог забыть, что рядом с ним сидит живой человек, почти как разговор по телефону. Правда, других это могло раздражать.        — Ты всё-таки носишь его? — альфа прервал рассказ, посмотрев на руки омеги.       Носил. Саске долго противился кольцу, особенно учитывая то, как он к нему относился, как относился к свадьбе и отцу. Он категорично выходил с ним из дома, но, возвращаясь, снимал. Это был протест — бессмысленный и никому, кроме Саске, не нужный, а потому он вскоре сдался и почти забыл о том, что носит кольцо на пальце. Омега даже перестал его в последние дни замечать.        — Оно красивое. Думаю, было бы жаль, если бы кольцо без толку валялось среди моих вещей. — Я рад, что тебе понравилось. — Наверное, в таком не принято признаваться, но у Вас вкус к вещам намного лучше моего.       Во всяком случае, выбор Наруто Саске считал правильным, а вещи красивыми. Из-за своей невнимательности к внешнему виду других людей и нелюбви ходить по магазинам омега не разбирался в вопросе одежды и стиле. Он обычно надевал то, что ему удобно, а почти все вещи в его шкафу подобраны мамой — Саске просто знает, что из вещей ему носить в доме, что на выход, а в школе у него была форма. Когда же возникал вопрос выбора, Учиха впадал в ступор, а вот Наруто, казалось, в этом был весьма неплох.              Взгляд Саске скользнул по костюму альфы — может, вынужденно разбирался. Альфа этот взгляд увидел.        — Я не хожу в повседневной жизни так, — Наруто улыбнулся, — и у меня есть много сомнительных вещей в гардеробе. — Но тебе всё идёт, как последней падле, — Шикамару Нара говорил достаточно мало, но иногда что-то вставлял, порой забавное, порой непонятное для Саске, но Наруто понимал и отвечал.       Друг Наруто был странным, молчаливым, но может именно эта его черта позволила им неплохо ладить, учитывая любовь Узумаки поговорить.        — Думаю, это божественная компенсация за то, что в детстве мне приходилось ходить в чём попало, — это было сказано для Шикамару.       Саске заметил, что Наруто никогда не говорил о своих родителях; он мог говорить о детстве, о своих знакомых и родственниках, но никогда о родителях. Омега полагал, что у него были с ними весьма натяжные отношения, или мужчина и вовсе был сиротой. Возможно, если бы Учиха не пережил весь тот кошмар с видениями и изнеможением от беспокойного сна, то испытал бы от этой мысли жалость, но сочувствие в нём уступало место другим чувствам, менее человечным и добрым. Если бы кто-нибудь мог залезть к нему в голову в тот момент, то наверняка бы разочаровался в омеге. Во всяком случае, Саске воспринимал себя как крадущееся, бесшумное, хитрое животное, но никак не честного человека. Он больше лукавил, чем говорил честно — знал, как избежать работы, как избежать запутанных отношений, как избежать жалости, сочувствия, показной храбрости и других опасностей. Он собирался оставаться в одном месте и с одним человеком ровно столько, сколько необходимо, чтобы получить желаемое, а потом уйти.        — Ты выглядишь таким задумчивым, — заметил Наруто и невесомо коснулся его локтя, точнее, Саске даже не был уверен, что прикосновение действительно случилось, он только почувствовал тепло чужой руки. — Это мой постоянный вид.       Альфа согласно кивнул, но складка между его бровями не разгладилась. Может, это было проявление способности мужчины читать людей, но и Саске был не промах. Врать он умел, порой так изобретательно и виртуозно, что сам удивлялся. Конечно, как Наруто дрался, так и омега лгал во благо, и он был в этом уверен. Он никогда не подставлял людей своей ложью, и врал он всегда только о себе, но ни о ком другом. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о нём слишком много, ведь чем больше о тебе знают люди, тем более ты уязвим и безоружен.              Привычно заправив длинную прядь за ухо, Саске улыбнулся.        — Я просто часто увлекаюсь какой-нибудь мыслью, если я вдруг потеряю нить разговора, прошу Вас, Узумаки — сама, на меня не обижаться. — Что ты, — Наруто добродушно махнул рукой, — меня сложно обидеть разговором. И да, можешь звать меня по имени и без «сама».       Учиха опешил. Ему была неведома фамильярность в общении с чужими людьми — его воспитывали по-другому. Даже в школе он обращался к одноклассникам по фамилии, многие путали это с излишним почтением, но Саске просто так привык, и потому звать кого-то по имени, особенно, настолько взрослого, казалось ему неуместным.        — Может, доно? — Ещё хуже, если тебе так важно, то можешь использовать «сан».       Он был озадачен и смущён, и если бы Саске мог исчезнуть, провалившись под паркет, то так бы и поступил. Но всё, что омега мог в этот момент — опустить взгляд, чтобы не выдать своей стыдливости, подавить трепет голоса и обратиться к мужчине по имени.        — Тогда хорошо. Не обещаю называть Вас так всегда, скорее всего, буду иногда путаться, Наруто — сан.       Черти любят выскакивать из табакерки так, чтоб это было эффектно, чтобы останавливать кровь в сосудах неожиданных зрителей. Итачи вступил в зал и время замерло, замолкли голоса и взгляды устремились к нему. Брат Саске, прямой, как палка, прошёл прямо перед ним. Он выглядел бетонным блоком, чьи углы неминуемо обдирали пространство, воздух и небесную синь. Его равнодушный холод заставлял поверить в благородство крови. Саске не сомневался: он слышал фамильярное обращение к Наруто, и ему это не понравилось. По омежьим плечам полоснул острый взгляд, и будь он твёрдым — из плотной материи — то непременно ранил насмерть.              Взгляд Итачи скользил по всему без остановки, будто альфа не разглядывал в зале присутствующих, а провожал кого-нибудь глазами. Но даже этот взгляд на секунду остановился на белокурой макушке, и оправившись от лезвия в плече, Саске коротко посмотрел на такое родное и в то же время незнакомое лицо.              Учиха не любил слышать и чувствовать совесть, потому что она была у него особенно жестокой. Его совесть — не чувство справедливости, а безжалостное животное, которое впивается зубами в глотку и волочит по полу, пока её обладатель перед ней не согнётся.              Саске пожалел, что посмотрел в глаза Итачи. Пускай их взгляды не встретились, омега отчётливо увидел то, что было в них — нечто уже не существующее, блистающая пустота, едкая, леденящая, которая отделяла пламя души от нужного воздуха внешнего мира. Хуже того — отделяла его от мира живых, превращая в нечто прекрасно — мёртвое, как статуи из мрамора или готические дворцы. Такая пустота была в канале ружейного ствола, и Саске не знал ничего до такой степени злобного. Душа Итачи давала себя почувствовать через приоткрытый рот и пустые глаза. Омега чувствовал себя в этом виноватым.              Итачи ведь любил его давно, сначала как брата, потом как омегу. Не приближался к предмету своего обожания, потому что запретили, страдал, а после Саске его отверг и начал избегать в тот же день, как тот ему признался. Омега стыдливо поджал плечи. Итачи замешкался. Его поступь была медленной и тяжёлой, как у боевого коня в латах, отягощённого благородством огненного блеска, серебра и бархата.              Наруто как и прежде заметил перемену в поведении Саске, но учтиво промолчал. Разговор пошёл более вяло, в основном потому, что Наруто отвлекался на вошедшего альфу, который ничего не говорил, но своим пристальным взглядом привлекал к себе внимание. Узумаки, наверное, не понимал, что думать и как на такие взгляды реагировать, и Саске никак ему помочь не мог — не при брате же пытаться объяснить его же поведение. Но Наруто говорил, хотя и было тяжело. Наверное, его было невозможно заткнуть даже под угрозой смерти.              Учиха сдержанно отвечал и скромно улыбался, когда его забавляла та или иная фраза. Эта была очень сдержанная улыбка, проявлявшаяся еле-еле в уголках глаз и рта, но и её было достаточно, чтобы собеседник понял, что его шутку оценили.       Вмешался Фугаку, и несмотря на то, что он демонстрировал недовольство поведением младшего сына, альфа сделал замечание Итачи — так думал Саске, потому что Фугаку что-то шепнул ему на ухо, и брат смиренно опустил взгляд в пол. Отец всё ещё имел над ним влияние — омега прикусил губу от пришедшей в голову мысли. Это было нечестно, но Саске желал узнать ответы, и он собирался использовать для этого присутствие отца, при котором Итачи не стал бы огрызаться и демонстративно игнорировать разговор.        — Наруто-сан, — Саске сделал глубокий вдох, — могу ли я приглашать Вас на мероприятия после свадьбы? Конечно, не отвлекая Вас от важных дел.       Итачи поднял на него мраморный взгляд фавна, и омега почувствовал холодок, пробежавший по позвоночнику. Пришлось твёрдо упереться ногами в пол хотя бы для того, чтобы обрести почву, которая стала уходить из-под ног.        — Думаю, это будет честно, — альфа кивнул, — ты ведь будешь ходить со мной на мои встречи.       Было видно, что Наруто опешил, ведь вопрос был смущающим. Саске знал это, но другого способа подвести разговор к нужной теме не придумал. И пускай он мог показаться глупым мальчиком, который испытывает к альфе больше, чем дружескую симпатию, омега был готов эту роль сыграть.       Учиха не умел флиртовать, даже не знал, что именно может альфе понравиться. Он не интересовался романтикой, любовные романы не читал и фильмы не смотрел, просто не переживал по этому поводу. «На всяк товар есть свой купец» — омега считал, что его вторая половинка просто придёт к нему, и у них всё будет хорошо, и никак эту половинку привлекать не надо.              Саске решил, что просто постарается быть милым.        — Это замечательно! — снова улыбка. — Может, даже сможете быть со мной на свадьбе моего брата.       Невольный жест удивления от внезапного заявления заставил блондина немного поменять позу, закинув плечи на спинку дивана. Предплечье Наруто оказалось почти у лица Саске, и его напряжённая мускулистость привела в замешательство.        — Брата? — Да, Итачи тоже женится.        — Правда? Что ж, поздравляю, — это было достаточно сухо даже на вкус омеги, а для красочного голоса Узумаки тем более. — Спасибо, — в том же тоне ответил Итачи. — Вы уже решили что-нибудь насчёт этого? — Саске обратился к отцу. — Ничего такого, твоя свадьба сейчас важнее. — Разве? Ладно, — последовал тяжёлый выдох, — Наруто — сан, Нара — сан, желаете чаю? Я принесу.       Саске ушёл на кухню.        — Тебе не нужно так перед ним лебезить, — Итачи последовал за братом. — Я не лебежу. — Пытаешься меня убедить так, будто я тебя не знаю, — он ухмыльнулся. — Даже если так, то что с того? — Саске запнулся, почувствовав страх.       Они стояли друг против друга и смотрели один другому в глаза, пока у омеги не выступили слезы, и пришлось сморгнуть. Итачи был задумчив, его довольно тонкие губы, которые подёргивались каждый раз, когда он о чём-то думал, но не говорил, пришли в трепетное движение невысказанных мыслей. Итачи никогда не говорил с кем-то о вещах, в которых не разбирался или считал, что они слишком личные, но о чем-то простом, обиходном он рассуждал с такой серьёзностью, что слушать его можно было исключительно во всём внимании. Он молчал, но Саске ждал, потому что знал, что брат собирался ему что-то сказать, и нужно подождать, пока он выйдет из своего крохотного уютного мирка, в котором вёл диалоги сам с собой, или сидел там в тишине и одиночестве, глядя, словно в трансе, на собеседника перед собой.        — Извини, — довольно тяжёлое слово для их семьи. Учиха не извинялись, они ждали, когда вина забудется своим ходом, а после делали вид, что её и вовсе не было. — Извини, — ещё раз повторил, — и за то, что было, и за моё дальнейшее поведение. Я не хотел тебя пугать, заставлять или давить, просто мне было важно знать, что ты думаешь об этом. А напор — наверное, альфьи причуды.       Итачи отвёл взгляд в сторону, чтобы их глаза не встретились, хотя в этом не было надобности, омега всё равно плохо читал чужие чувства в зеркале души, особенно, кого-то из семьи. Вдобавок, Саске даже не представлял, как должно выглядеть раскаяние.       Омега сцепил перед собой руки и опустил голову, чтобы длинная чёлка прикрыла лицо.        — Ты очень важный для меня человек, — было сложно подбирать нужные слова, — и я люблю тебя, но как брата. Ты мой нии — сан*, и, наверное, я не смогу воспринимать тебя как-то иначе. — Хорошо. Для меня главное, чтобы ты на меня не злился.       Не нужно было смотреть в глаза, вина чувствовалась в голосе, и это само по себе было дьявольское облегчение. Вера в то, что Итачи смирился с тем, что Саске его никогда, как альфу, не полюбит, наполнила Саске благодатью, позволившей его напряжённой спине распрямиться. Бесконечная — и братская — любовь охватила его тело и подтолкнула в распахнутые для объятий руки, но шаг был неуверенным — сказывались опасения. Итачи ничего не предпринял, как сомкнул предплечья, так их и разомкнул, Саске не почувствовал ничего лишнего. — Итачи, ты, правда, хочешь жениться? — Не жажду, но так будет лучше. Изуми хорошая девочка, не думаю, что найду для себя кандидатуру лучше, да и родители успокоятся. Если что, можно будет развестись. — Ну да, что в ЗАГС сходить, что в магазин за хлебом. — Сам в луже сидишь ещё и советы раздаёшь. — И очень умно было в эту лужу сесть ко мне.       Они вернулись в гостиную, и атмосфера там стала куда теплее. Итачи более не метал холодных взглядов, но разговоры с Наруто не поддерживал, да и сам блондин обращался к нему крайне редко, несмотря на то, что с другими родственниками общался более, чем мило. Саске никогда не упоминал Итачи в их с Узумаки разговорах, не жаловался на него, да и во время прошлой встречи они практически не пересекались. Саске предполагал, что это из-за того, что брат сам по себе выглядел нелюдимым и тем самым не располагал к разговорам.              Разговоры про погоду, после про свадьбу, потом про погоду. Всё было весьма скучно за исключением тех моментов, когда Саске имел возможность поговорить с Наруто о чём-то своём. Узумаки много шутил, иногда выдавал какие-нибудь забавные глупости, но всё это было в дружеской манере, иногда весьма нарочитой, будто альфа чётко очерчивал грань их отношений. Саске был не против, даже рад, что альфа так отреагировал на его неловкую попытку сыграть симпатию. Это придавало уверенность, что после свадьбы на Саске никто с супружеским долгом не набросится.              Наруто остался до ужина как и в прошлый раз, но в отличие от прошлого раза, провожать его было сложнее. Альфа на прощание очаровательно улыбнулся и подбодрил, что они увидятся достаточно скоро, ведь до свадьбы чуть больше двух месяцев.              «Два месяца» — звучало не так мало, но время летело нещадно быстро, но только когда Саске оглядывался назад. Будни Учиха выносил с трудом, в основном потому, что сидел в комнате и не знал, чем себя занять, а существо в стене от безделья тоже страдало.        «Тук-тук-тук!» «Тук-тук-тук!»       Главным разочарованием оказалось то, что Фугаку настоял на домашнем обучении, ведь омега надеялся, что сумеет уговорить отца позволить ходить ему в школу. Побочных эффектов от препаратов не было, Саске чувствовал себя немного разбитым, но это было терпимо, да и вёл он себя адекватно, а не как городской сумасшедший. Но нет. Каждый день к нему приходили учителя, обычно один, в четверг и пятницу двое. Фугаку наплёл какую-то чушь про проблему с лёгкими, которая и стала причиной для обучения на дому. Саске не стал возражать — учителя будут обсуждать его состояние в школе, не хватало ещё того, чтоб ученики прознали про его проблемы.              Все в семье делали вид, что всё хорошо, и омега чувствовал себя от этого некомфортно. Учиха не желал чужой жалости, нежности, сюсюканья, как с больным, но его угнетало чувство, что все его немного сторонятся, строят добродушные мины и разговаривают между собой полушёпотом.              Рядом с их домом жила не очень приятная семья, чей ребёнок иногда кидался камнями в кошек, как обезумевший.        — Он сегодня был слишком энергичным, — так теперь выражалась Микото. Ранее она давала более жёсткое определение, покрутив пальцем у виска, но теперь сдерживалась в присутствии Саске, который уж точно был немного чокнутым.       Может, это и не должно было быть обидным, но слыша это, омега чувствовал, как горло распирает тяжёлый и шершавый ком, перекрывающий дыхательные пути.              «Думает ли Наруто точно так же обо мне? Итачи?».              Как Саске и говорил, он не гнался за чужим признанием или любовью, но мысль, что его будут обходить, как прокажённого, обижала в некоторой степени.              Его паранойя по поводу собственной неполноценности начала свой рост, каждый день расширяясь до невероятных размеров, отчасти от того, что не было рядом человека, который бы его в этом переубедил, а отчасти от того, что всё ещё слышал существо. Каждый стук — звоночек в его мозгу, напоминание о безумии, которое не проходило.              Он снял плакат над своей кроватью и взялся за карандаш, чтобы рядом с котом в глубокой задумчивости выводить какие-нибудь линии. Не с целью нарисовать, но наслаждаться приятным дрожанием карандаша, когда его грифель цеплялся за шершавую поверхность стены. Увидь Микото эту настенную живопись, тотчас бы отчитала сына, ибо семья Саске ценила только дорогие полотна, а загогулины на стенах, отдалённо напоминающие людей, — пошлый минимализм. Саске не знал, зачем он их рисовал, полагал, что так пытался запечатлеть свои переживания, как на листах личного дневника.              Саске не был слишком плох в рисовании. У него определённо были способности, но он их никак не развивал. У него хорошо получались животные и пейзажи, но вот люди — никак. Вот и на новом рисунке на стене стояли люди. У них был счастливый и немного отрешенный вид… За ними пейзаж, и всё, что его портило — три деформированные фигурки на переднем плане. Впрочем, и деформированные-то не слишком — просто их туловища казались непропорционально массивными для тонких ножек, но надо быть настоящим занудой, чтобы придираться к такой мелочи.              «Кроме того, разве мир настолько совершенен, что в нем не найдётся трёх человек со слишком массивным туловищем при тонких ногах?»              «Тук-тук».              «И я о том же».              Он повесил плакат обратно за несколько секунд до того, как в комнате появилась Микото, чтобы счастливым голосом объявить о том, что на выходных приедет Изуми. Саске пожал плечами. К Изуми он был равнодушен, к её помолвке с братом уже тоже. Единственное, что волновало в её приезде — бесчисленное количество родственников, которое она с собой привезёт. Наверное, соберётся практически вся семья, которая будет галдеть и примешивать к отвратительному стуку свои звонкие и счастливые голоса.              Как назло, Наруто стал звонить реже. Саске стал скучать и по вечерам, ругая себя за излишнюю опрометчивость. Не стоили ответы его рисковых манёвров, хотя они и подтолкнули брата извиниться. Но что были извинения, что их не было — общаться они больше не стали, а по ощущениям, так и вовсе ничего не изменилось с того времени, когда они не общались целый год. Итачи днями пропадал, как он утверждал, в университете с друзьями. Последнее омегу настораживало. Не то, чтобы его старший брат был настолько плох в отношениях, но Саске часто примерял его образ на себя, а потому как никто понимал его уверенное чувство независимости и любви к одиночеству. А тут «друзья». Итачи даже шумных компаний не переносил, но судя по запахам на его верхней одежде, он крутился в больших компаниях.              «Итачи и шумные компании — звучало так же нелепо, как и студент филфака на дворовой вечеринке» — Саске хмурился.              «Тук — тук — тук».              Теперь омега был пленником четырёх стен, которые раньше считал своим убежищем. Некогда амбициозный ребёнок, теперь подросток с опущенными плечами, дитя невзгод с горькой складкой возле рта и грозным взглядом. Совсем один. Саске стал горько ухмыляться своим мыслям. В последнее время слишком часто. Его забавляли собственные выводы и идеи. За день до приезда Изуми, Учиха решил, что ему недоставало всего, даже одиночества.              В углу его комнаты сиротливо лежали книги, ведь его интерес к приключенческим романам угас настолько, что он уже больше не мог всерьёз представлять себя на месте героя или в похожих ситуациях. Он перестал искать трудности на свою голову, как делал прежде, перестал мечтать и искать пути выхода. Было так трудно вновь погрузиться в свои вымышленные истории, фантазии, рождённые на свет надоевшей игрой одиночества, но омега находил, несмотря на своё новое состояние — все больше уюта и комфорта в подлинных воспоминаниях о его прежней жизни. Детство Саске умерло, а его небо было опустошено.              Изуми прибыла почти что с фанфарами, всё было приправлено излишком церемонности и благородства. Саске поставили встречать вторую половину родственников у лестницы последним, чтобы его бледность и худощавость никого не напугали с порога. Омега про себя шутил, что родителям было бы легче просто сообщить о его кончине, чем пытаться всё утро растормошить, причесать и нарядить как куклу в дурацкую рубашку с бантом. Саске этот бант раздражал, но он отвлекал от выражения его лица, а потому ему пришлось смириться.              Изуми повзрослела с того момента, когда они виделись в последний раз. Её волосы стали длиннее, лицо румянее, а походка более женственной. Она нарядилась будто не для сватовства, а для выхода на ковровую дорожку, и Саске при виде неё закатил глаза. Столько трудов, чтобы добиться привычного равнодушного взгляда — пустая трата времени. Итачи, похоже, был с ним солидарен.              Изуми семенила мелкими шагами в своём зауженном книзу платье, будто танцевала яву. Это впечатляло, но не альфу, который нервно двигал челюстью каждый раз, когда приходилось останавливаться, чтобы её подождать — за его широким шагом девушка не поспевала.              Саске скромно ждал всех у лестницы. Скромно махал и кланялся, родственники отвечали ему тем же. В сравнении с приездом Наруто, все вели себя тихо, щебетала только Изуми. Она неуклюже пожимала предложенные руки, и когда ей делали комплименты, сильно краснела и по привычке прятала лицо за волосами, прикусывая их губами.        — Ты вырос, Саске — тян, — причина, по которой в отличие от остальных, омега не питал к ней той же нежности, это её манера обращаться к нему. — Ты тоже.       Он ухмыльнулся, когда она окинула его взглядом и попыталась отыскать хоть что-то, что можно похвалить. Остановилась на рубашке, после поспешила отойти.              Омега старался оставаться в стороне — нашёл хороший угол на кухне, там и стоял, пока все не разошлись. Не пришлось говорить, но все видели, что он есть и что спустился всех поприветствовать. Точно призрак на фото, которого нужно сначала разглядеть. Тошнота — правда, не такая сильная, как та, которую он чувствовал, в моменты обострения нелюбви к еде, — снова подступила к его горлу, а колени ослабленно дрожали, когда Саске топтался на месте. Его мышцы иссыхали, но никогда омега не осмелился бы сознаться в этой слабости. Опёршись о стену, он старался выглядеть как обычно, но тоскливое ощущение собственной заброшенности заставило его немного ссутулиться.              Бесчисленное количество людей даже без разговоров создавало шум, разбавляемый лишь отвратительным стуком, который слышал только Саске. То тут, то там, он мог проследить движение существа по стенам, карнизам и арочным пролётам, и каждый раз тихое, но навязчивое «тук — тук».              Омега отпросился у отца.        — Тебе плохо? — Саске кивнул. — Тогда можешь идти, мы позовём тебя только к столу.       Хоть они с отцом практически не пересекались и не говорили, было заметно, что Фугаку стал мягче, может, не характером, но своим отношением к младшему сыну. Омега понимал, что это по большей части потому, что от него теперь ничего не ждали, но он старался оставаться невозмутимым, по крайней мере, показывать своё понимание родителям не хотел.              В комнате было немного душно, несмотря на то, что день был достаточно холодным. Саске немного задёрнул шторы, чтобы пресный серый день, проглядывавший в окно, его не удручал своим тонким туманом и влажными от дождя ветками. Где-то недалеко скулил пёс, возможно, пёс соседей с безумным мальцом.              Умиротворение и торжественность, нездешнее, непостижимое спокойствие ужина внизу не могли нейтрализовать яд, гибельное, хриплое дыхание зла, таящегося в стенах второго этажа. Омега чувствовал невидимые когти, что стискивали его комнату, точно маленькую игрушку. Сквозь щель между гардин просачивался густой, глубинный зелёный цвет — не цвет травы или надежды, но цвет слизи, тины, цвет сырой земли, к которой неудержимо влекло, к земле, которая лежит на краю света, к этой бугристой суше, где можно быть свободным.              Стук усилился. Саске схватился за голову.              Копошение, звон посуды, шуршание одежды и приглушённые голоса — он чувствовал себя беспокойно. Врач говорил ему, чтобы он держался в стороне от стрессов, в стороне от шума, тогда, он утверждал, стук стихнет. Судя по всему, Саске мог выспаться исключительно в глухом подвале, в чём сам сомневался, а ещё сомневался в методах врача. Конечно, сумасшествие не простуда, за неделю не вылечишь, но прошла далеко не неделя, даже не месяц, а результата всё не было и не было.              Ничего.              Его действительно позвали только за стол, где каждый считал своим долгом поинтересоваться его самочувствием. Это было неприятно, потому что омега знал, что выглядит не очень, и постоянные напоминания о его болезненном виде заставляли чувствовать отвращение к своему отражению в гранях стакана. Итачи тоже страдал, но по-своему. Ему приходилось говорить, много говорить, отвечать на сотню вопросов и не отпускать из памяти дрессированную вежливость. Саске слышал скрип его зубов каждый раз, когда за столом звучало «Итачи».        — Итачи — сан! — уголок губ альфы нервно дрогнул. — Может, сыграем свадьбу следующей весной? Там больше благоприятных дней. — Я не думал о времени, потому согласен и весной.       Равнодушный тон брата был для омеги отчасти загадкой, потому что казалось, будто альфа не понимал всей важности происходящего. Будто завтра вместе с Изуми уедут и его обязанности перед новой семьёй, которую он собирался создать. Это поведение заметил и Фугаку. Незаметно они перебрасывались подспудными взглядами, фразами, бессмысленными для других, но понятными друг для друга, кажется, Фугаку даже пинал Итачи под столом, когда тот неприкрыто подавлял зевоту.              Саске ухмыльнулся, отложил столовые приборы в сторону и, извинившись перед семьёй, вернулся к себе.              «Простите, он просто ещё не поправился» — вторая половина семейства о его недуге не знала.              Когда весь клан собирался в одной гостиной, там становилось нестерпимо тесно, омеге не хватало кислорода.Его не было и в комнате, он дышал с трудом и через раз. Чудовище воровало не только его сон, но теперь и пыталось создать вакуум везде, где Саске посмел находиться.              От нечего делать Саске лёг на кровать и попытался подремать; спать он не хотел, но желал, чтобы этот день наконец-то завершился. Он другие дни не ждал, ибо они все были одинаковыми и пресными, но тихими.              Конечно, Учиха не заснул, он даже особо не надеялся, что у него получится с его особенностями восприятия, зато он думал, правда о печальных вещах, наподобие перспектив на будущее. Его же, больного, даже в университет не пустят, ни родители, ни Наруто, наверное, если вообще соберётся оставить Саске у себя, но слишком много хлопот. Оставалось надеяться, что лекарства всё-таки подействуют, или в ближайшем будущем изобретут таблетку от безумия.       Темнело. Тучи за окном опускались под тяжестью мрака, разгоняя ветер, который со свистом огибал прямые углы их дома. Монотонный галдёж смешался в звучании со скрипом сухих ветвей, создавая неописуемо отвратительную вечернюю симфонию. Таким звуком можно было пытать, и Саске прятался от него под одеялом, обхватив свою голову руками, точно прикрывался от падающих камней.              Неожиданно все смолкли, раздались торопливые шаги на лестнице, затем в коридоре, а после громкий стук — удар кулаком. Саске удивлённо поднялся с постели и уставился на дверь. Стучали не к нему, всё действо проходило чуть дальше, у кабинета отца, но Саске слышал приглушённые крики шёпотом, когда в слова не вкладывали голоса, но выдохи, с которыми их произносили, делали их всё равно громкими. Невозможно было разобрать, что именно говорили, даже когда омега прислонился ухом к двери.        — Итачи, перестань! Ты собираешься делать всё мне назло? — уже не шёпотом, глухими голосами — собачий лай в намордниках. — Назло? Я делаю всё, чего хочешь Ты, или уже сомневаешься в своих решениях? — Я про твою манеру исполнения. — Как умею, так играю. Воспитали подобным образом. — Если бы ты не противился моим решениям, мне не пришлось бы так поступать! — Я не виноват, что влюбился! Это неконтролируемый процесс. — Это не любовь, а навязчивая идея.       Раздался очередной удар, а после шаги, но уже врозь — они разошлись. Внизу всё было достаточно тихо, наверное, все даже есть перестали и переговариваться, чтобы услышать ссору, но навряд ли различили что-нибудь кроме ударов.              Очередная ссора, которая боком касалась Саске, а всё потому, что он всего-навсего омега. Был бы он хотя бы бетой, проблем бы не возникло — он был уверен — но нет, природа решила по-другому. Теперь он проблема для всего клана, из которого его старательно пытаются выгнать.              Ссора прошла, а ужин продолжился, скорее всего без Итачи, потому что когда все устраивались в комнатах для гостей, брат пришёл к нему в комнату со стаканом и таблетками, одетый слишком просто — в джинсы и толстовку. Не так он выглядел за столом.        — Всё хорошо? — альфа покачал головой, но выражением лица показал, что не волнуется по этому поводу. — Вы поссорились? — Не впервой, переживём.       Саске взял протянутый стакан и неуверенно покосился на брата.        — Мама занята гостями. Она попросила меня дать тебе лекарство и проследить за тем, чтобы ты всё принял.       Приём лекарств тоже был унизительным, потому что обязательно должен был быть наблюдающий. Саске не идиот, он понимал важность лечения, он сам обратился к родителям за помощью, а с ним обращались как со строптивым, невменяемым больным, который отрицает свои симптомы. Омега сам мог следить за курсом приёма таблеток, за расписанием, да и вообще был способен ещё позаботиться о себе, но даже тут в него не верили.       Проглотив положенные таблетки, Саске вновь зацепился взглядом за старые джинсы. Итачи в подобном обычно не гулял, разве что надевал для прогулок с семьёй, когда Микото настаивала на том, что нужно выехать на природу.        — Ты куда-то уходишь? — Да, мне нужно много чего обдумать. Отец в бешенстве, не хочу с ним видеться, а потому несколько дней проведу у друзей, — Итачи улыбнулся краешком губ, — не переживай за меня.       Получив мягкий тычок в лоб, омега насупился, но в голос не возмутился, вернув брату стакан и помахав рукой на прощание.        — Ты будешь хотя бы отписываться, чтобы я не волновался? — Если тебе будет легче, то обязательно.       Саске не слышал, как хлопнула входная дверь, когда брат уходил, но увидел его в окне. Он уходил стремительным шагом, не прикрываясь от моросящего дождя и, не боясь, наступая в лужи.              Омега почесал макушку, задёрнул гардины и шлёпнулся на кровать, прижав колени к груди. Он даже не переоделся, потому что ужасно ленился, думал, что, может, придётся ещё раз выйти из комнаты, а появляться перед почти чужими людьми в пижаме — моветон. Моветон, конечно, и спать в выходной одежде, но судить Саске в его комнате никто не мог, и потому он лишь укутался в одеяло и через минут десять от усталости задремал.              Ночь вступила в полную силу, безлунная, пасмурная, почти непроглядно — тёмная, но шумная от ветра и редких капель, срывавшихся с крыш. Вместе с уличным светом в доме затихали всякие разговоры, звуки, дом Учиха погружался в сон, как его обитатели. Прекрасный сон, тихий и спокойный, по крайней мере всего на несколько часов.              Саске проснулся.              «Тук — тук — тук» — глухой стук где-то в углу, у пола.              «Тук — тук — тук».              «Тук — тук — тук».              Омега отвернулся к стене и попытался прикрыть уши ладонями, но звук не утих, напротив, Саске стал слышать его чётче, громче, будто смолкли остальные звуки и остался только ужасный стук костяшек о паркет. Он теснее прижал ладони к голове, почти до боли и треска хрупких костей сжимая её.              «Тук — тук — тук».              Одеяло медленно поползло с напряжённых плеч. Омега встрепенулся, хотел встать, но конечности не слушались — его мышцы окаменели, каждая мышца натянулась, как струна, и замерла, точно арматура, укутанная в бетон. Напряжение его тела росло, накапливало энергию и в любой момент грозилось выплеснуться наружу судорогами или вихрем, чтобы Саске мог взвиться и подпрыгнуть до самой луны, что пряталась за небосводом.              Он кое-как перевернулся на спину, позвоночник не сгибался совсем, и когда Учиха пытался подняться и сесть, скрипел всеми позвонками, грозясь стереть все суставы в мелкий песок.              «Это, наверное, те побочные эффекты, о которых меня предупреждали» — но от этого легче не становилось. Саске будто стал пленником собственного тела, которое мало помалу отказывало.        — Мама! У него не получилось крикнуть громко, но он искренне надеялся, что тишина в их доме сыграет на руку, и Микото услышит. Звон его голоса отразился от стен и пропал в паутине мрака, расстелившегося по полу.       Одеяло пропадало под кроватью. Саске следил за ним, скосив глаза и всё чётче ощущал противный трупный запах, точно на грязной бойне, поднимающийся откуда-то снизу. Он поёрзал — ноги до конца не разгибались, а фаланги пальцев наоборот одеревенели, и всё, что омега мог, это неуклюже пытаться сжать кисти в подобие кулаков, упирая их в бёдра.        — Мама! — повторил он. — Она не придёт, она тоже боится, — он лежал на краю кровати, у самого его уха раздались одинокие слова, давно сорвавшиеся с человеческой ветки, и ему показалось, что произнёс их его искажённый голос, изнурённый, хрипловатый, неумело сворованный. — Кто тут?       Саске плохо видел комнату, он даже не был уверен, что различает какие-нибудь силуэты мебели и двери. Стены казались абсолютно голыми, потёки теней создавали впечатление, что это не обжитое пространство, а разрушенное помещение, дом, похожий на человека с содранной кожей.              Из-под кровати, из густой тени, выскользнула бледная костлявая рука, слишком уродливая и деформированная, чтобы быть человеческой. Длинные цепкие пальцы со вздутыми суставами схватили одеяло и сильным рывком стащили его остаток на пол, а после очень медленно под постель. Саске замер, его каменные мышцы пронзило болью и нервной дрожью.        — Мы. Мы всегда тут были, — искривлённый голос дал петуха, раздался гулкий хрип.       Саске не был пугливым, не был тем, кто плачет по пустякам, но в этот момент его глаза увлажнились — то были капли отчаяния, отклик его болезненного состояния, он даже защититься не мог — омега будто находился на грани эпилептического припадка.        — Иди к нам, — в двери, в стены, под кроватью застучали.       Учиха в панике оглядывался, до боли закатывал глаза, чтобы видеть, что происходит над головой, где к его макушке тянулась бледная рука. Двигаться было больно и проблематично, но Саске, сжав зубы, чтобы не стонать, попытался привстать, превозмогая скрип собственных костей. Штырь позвоночника не гнулся, но плечи всё ещё поддавались, и потому, вытянувшись на с трудом разогнутой руке, столкнул себя с кровати. Омега больно ударился о пол плечом и головой, в ней даже что-то зазвенело, а в глазах проступила мутная рябь. Он не поворачивал шеи, когда пытался подняться на руках, потому что боялся того, что увидит во мраке, ибо краем глаз замечал бледные блики серой, будто мёртвой, кожи на непозволительно длинных конечностях.              Холод окутал беззащитно отставленную лодыжку — уродливое существо схватило её и ненавязчиво потянуло на себя, то ли подтаскивая обратно к постели, то ли пытаясь утянуть в непроглядную пропасть, из которой вылезло само.              Саске снова позвал маму, но голос его утонул в мягких стенах, не позволивших ему вырваться за их пределы. Густой, зловонный смрад заполнял пространство, плотными потоками проталкивался в горло и оседал в лёгких вязким мазутом, затруднявшим дыхание. Этой грязью были заполнены дыхательные пути, и омега боялся, что начнёт отхаркивать их вперемешку с кровью.              Усилием он продвинулся к своему рабочему столу, и опираясь на еле согнутые пальцы, приподнялся над полом, чтобы кое-как открыть его ящик и достать оттуда складной охотничий нож, некогда подаренный братом. Саске не был на охоте, не носил его с собой, и единственный раз, когда вообще брал его в руки, на дне рождения, когда его вручили в красиво обёрнутой коробке. Ему его подарили просто как красивую безделушку, от которой не избавились только потому, что омега брата слишком любил, чтоб поступать так с его подарками.              Он был собран и плохо ложился в деревянные пальцы. Саске нервно впихивал его в кулак, неловко пользуясь кистью и локтями, как неотёсанными инструментами. Он поднял взгляд и замер. Существо стояло перед ним.              Худое, болезненно — костлявое, можно было разглядеть форму его скелета и размер суставов, скреплявших бедренные кости с берцовыми и плечи с предплечьями. Отвратительно неправильный, словно пойманный компрачикосами* и выращенный в бочке с выходом для конечностей. Высокий из-за длинных ног, но с неправильно коротким телом, будто кто-то вдавил его голову в грудную клетку, и ту от давления распёрло. В нём не было мякоти, плоти, он был обтянут рваной кожей — его тело, его конечности и лицо. Существо не имело глаз, лишь пустые чёрные глазницы, которые были темнее всего, что было в комнате, и так погружённой во мрак, у него не было носа, привычного, с хрящом, только обтянутая кожей кость. Не было рта — там зияющая дыра без зубов и с обрубком языка, который шевелился в попытках что-нибудь сказать.              Саске прижимал бесполезный нож к груди, пытаясь расправить лезвие, но ему не хватало сил, он царапал пальцы, из-за кровавой влаги всё становилось ещё сложнее.              Существо наклонило голову в бок, подняло руки и сделало несколько резвых, но маленьких шагов в сторону. Движения присущие клоунам в цирке. Костлявые руки прижались к неправильной груди и немного покачались в сторону — Саске отчаянно всхлипнул, оно его передразнивало.              Урод снова двинулся слишком резко — он шлёпнулся на пол, не случайно, намеренно, чтобы после, крадучись и скользя кривой грудиной по полу, подползти к омеге. Сердце замерло, но пульс был настолько сильным, что отдавался в кончиках пальцев, Саске не то плакал, не то давился, это было что-то нервически истерическое, состояние на грани срыва, на грани припадка. Нож не подчинялся, и Саске решил пожертвовать губой, вложив основание рукоятки в рот, подцепив лезвие зубами и дёрнув руками от себя. Нож расправился, а по подбородку потекла тёплая, солёная кровь. Неглубокая царапина, плоть не рассеклась слишком сильно, и омега убедил себя, что от этого не умрёт. Он вытянул руки вперёд, неуверенно держа нож в руках; они дрожали. Саске даже не был уверен в том, что сможет нанести хотя бы один весомый удар, а потому пятился назад, толкаясь от пола пятками, благо, штаны были достаточно скользкими.              Монстр приближался, шлёпал ладонями по полу и, покачиваясь, переставлял костлявые руки. По паркету клацали треснувшие от царапанья ногти.              Добравшись спиной до стены с дверью, Учиха в надежде ударил головой по клавише включения света, надеясь, что вместе с мраком пропадёт и существо, но свет, озаривший через мгновение комнату, лишь больше напугал его — существ было несколько, они таились в тёмных углах, а комната его облезла тёмными зловонными потоками, сочившимися из стен.              Дыхание который раз спёрло. Саске ударил локтем по дверной ручке и кое-как открыл дверь, всё так же превозмогая боль от каждого движения, травмировавшего каменные мышцы. В тёмном коридоре никого не было. Не было и привычного коридора — стены гнулись, потолки опускались, тени перекатывались точно тяжёлые шары туда — сюда, создавая странный гул, точно они имели вес. Омегу снова схватили за лодыжки и потащили в комнату, и он мог бы сопротивляться, если бы его конечности слушались его чуть лучше, но всё, что получалось — наотмашь угрожать ножом, который грозился выпасть с каждым новым выпадом.              Саске ткнул им существу прямо в глаз, а когда потянул нож обратно, то не обнаружил на нём крови, хотя был точно уверен, что чувствовал сопротивление сухой плоти в глубине отвратительной черепушки. Уродец отстранился и отступил назад, просунув в глазницу костлявый палец и ощупывая им повреждения. Учиха снова попытался сбежать, но на этот раз кричал, давал о себе знать всем, кто находился в доме, но на его зов никто не откликался. Никто. Совершенно.              Его горло дрожало, омега чувствовал, что кричит, был в этом уверен, но двери в коридоре не открылись, даже родительская.               «Может, они ещё не легли, может, продолжается ужин?» — Саске пополз к лестнице, которая никак не приближалась, будто коридор растягивался, увеличивая расстояние от комнаты омеги до неё, а может, кто-то продолжал держать его за ногу.              «Кто-нибудь, пожалуйста, помогите, мне больно» — омега сплюнул кровь, чтобы было легче говорить, но губа онемела и не слушалась. Его просьба превращалась в невнятное бормотание.              Он с трудом уцепился за край стены, где начинались перила, и думал, что дальше должно было стать легче, но лестница не желала поддаваться ему. В плывущем сознании ступеньки её пропадали, проваливались в небытие, и Саске терял равновесие, падал и больно ударялся руками и коленями, но продолжал держаться кое-как за перила свободной от ножа рукой, если бы он ослабил хватку хоть на мгновение, то покатился бы кубарем вниз, свернув себе шею.              Кружилась голова, взгляд плохо фокусировался на мутных тенях, но белую безликую фигуру, что лежала в прихожей, омега заметил почти сразу. Бледная, в обрывках дамаска*, в чёрных неопрятных разводах. Тело лежало на боку, и хрипло дышало, лица Саске не видел, не различал совсем, а когда подполз к нему ближе, понял, что лица вовсе не было. Оживший магазинный манекен, безликий и, наверное, бесполый, омега не мог различить в плывущей, набухающей плоти мужские или женские формы.              Саске шлёпал кулаками по полу, утопая в чёрной склизкой жидкости, от которой поднимались тяжёлые металлические пары. Пахло кровью и тлеющим мясом.              Манекен дёрнулся, заметив приближение Саске, не слишком резко, лениво, даже не дёрнулся, а перекатился чуть вперёд, запустив две измазанные в тягучей жидкости руки между бёдер. Поискав что-то под складкой ткани, лежачее нечто достало оттуда металлический ободок, блеснувший в тусклом свете лучей, что пробивался в окно над дверью. Зажав в кулаке ободок, манекен протянул его Саске, который с отвращением пытался вылезти из чёрной лужи.              Плечо манекена дрожало, лица не было, рта тоже, он не выглядел опасным, и омега, сведя в напряжении брови, боязливо протянул свою руку навстречу. Их трепещущие ладони соединились, сложив раковину с блестящей побрякушкой в середине. Глубочайший физический покой ослабил бледное тело; почти жидкие нечистоты растеклись под ним тепловатым озерцом. Манекен ослабил руку, и это облегчение заставило его грудь подняться, будто она наполнилась воздухом через невидимые щели, затем ещё одно движение — последнее.              Кажется, существо скончалось, но их руки всё ещё были соединены, предплечье омеги лежало с чужой ладонью в грязной крови.              Саске ждал. Не зная, каким чудом, он вдруг ясно понял, что биение, исходившее из их соединённых рук, было тиканьем часов. Глаза не видели их формы, но ощупав, он узнал камни, украшавшие циферблат, ремешок, что щупал на запястье матери.        — Мама? — он посмотрел на безликое тело.       Грудь пронзила боль, точно он напоролся на охотничий нож, что держал в руках. Мышцы окончательно отказали, а и так плохо видящие глаза застелила влажная пелена из горьких слёз, скатившихся по бледным щекам и оставивших борозды на кровавых разводах. Омега прижимал к груди спасительное лезвие, шептал просьбы о помощи, смотрел на обездвиженное тело перед собой и всё больше боялся, что это действительно могла быть Микото.              Он лежал в её крови, некогда сочившейся из раны на животе, она пачкала его волосы, лицо, впитывалась в выбранную ей рубашку. Как и при рождении Саске, так и при её смерти они связались кровью, и в этот раз её было настолько много, что подросток мог ей обмыться.              Он плотно закрыл глаза, слушая шлёпанье босых ног наверху — существо медленно двигалось к нему, но Учиха был окончательно обездвижен, чтобы дальше от него уходить. Он неестественно выгнулся назад и стал похож на сломанную игрушку.              Сознание плыло, и Саске надеялся, что это отвратительный сон, предзнаменование к чему-то ужасному впереди, но только не реальность, он закрывал глаза, смаргивая с ресниц капли чужой крови и думал заснуть, после проснувшись в собственной постели.              В итоге, он просто отключился от боли.                      *Гэта — японские деревянные сандалии в форме скамеечки. *Эгретка — торчащее вверх перо или иное подобное украшение на женском головном уборе. *Тоору — герой романа «Норвежский лес» автора Мураками. *«Шум прибоя» — роман Юкио Мисима. **Гэндзи Моногатари — «Повесть о Гэндзи». Написан на старояпонском, а потому Наруто говорит о его «нечитаемости». * Нии — сан — старший брат. * Компрачикос — скупщики детей, которые уродовали их и перепродавали как шутов, ну, или в цирк уродов. * Дамаск — вид ткани из шёлка.