Башня из слоновой кости

      Саске преступил свои принципы, и причиной тому был страх, банальный, человеческий. Ни стыд, ни горечь, ни гнев нисколько не повлияли на его окончательный выбор — он решился бежать. Учиха делал ставку на риск с маниакальной ревностной тщательностью и готовил свою авантюру подобно тому, как готовятся к встрече со старым другом: было волнительно и тем не менее радостно совершать это маленькое преступление.       Жертвы были выбраны после тщательного наблюдения. Саске жертвовал сном, обедом и гордостью, чтобы разузнать, кто из санитаров ведёт себя наименее ответственно. Он не спешил налаживать с ними контакт, просто смотрел, кто пропускает обходы, кто играет с ключами, кто часто выходит курить. Так же наблюдал за тем, кто к нему как относится — ведь сложность состояла в том, что о Саске ходили весьма неприятные слухи, и в итоге для «любовной оферы» осталось только двое: Сакура — девушка с розовым хвостиком, которая следила за ним в свою смену и Джуго. Последнего было по-человечески жаль, но Сакуру было бы сложнее склонить к отношениям.       Саске был омегой, и с альфой у него было больше шансов. Да и отношения с Джуго пугали меньше, чем со вспыльчивой бетой, которая чуть что угрожала транквилизаторами. Учиха смотрел на альфу и пытался найти в нём что-нибудь, что его привлекает, надеясь, что с этим будет легче играть влюблённость. Джуго был неплох собой: весь рыжий — волосы, и глаза и губы, приплюснутая линия носа придавала ему задиристый вид, не говоря о том, что золотистая бледность его растерянного лица внушала спокойствие. Он был большим, но не страшным. Глаза его были невинны, движения уверенны и спокойны. В уборных он хладнокровно разгонял курящих, обыскивал и обирал их, порой награждая, как милостью, предостережением или снисходительным вздохом, разрешая докурить. Как альфа он Саске не нравился, но Учиха ценил его спокойствие. Он скручивал буйных больных невозмутимо, будто выжимал бельё руками, по ночам лениво, но с важным видом, чуждым всякой романтики, делал обходы. Когда он заходил в палату в три — четыре часа утра, Саске чувствовал, что альфа смотрит на него достаточно долго, потом, если не видел, что Гаара не спит, разворачивался и уходил.              Джуго был очень мил с омегой. Он единственный завязывал с ним разговоры, хотя весь его вид говорил о том, что ему неловко. Альфа подходил к нему как бы невзначай, здоровался, интересовался самочувствием, а после доставал из кармана ночные трофеи — булочки, рисовое печенье, леденцы. Пока Саске ел — ему пришлось, чтобы обрадовать Джуго, но по сути он брезговал есть с чужих карманов — Джуго что-то бубнил под нос, по большей части что-нибудь о себе, причём, много чего неожиданного, например, о том, что у него возникали вспышки гнева. Учиха ассоциировал альфу с пандой — безобидным медведем, но, судя по всему, как любое дикое животное, Джуго имел и тёмную сторону, которую сложно было представить. Саске чутко внимал его бубнежу, но действовать боялся, чтобы не спугнуть. — Дай ему подойти поближе, — учил его Гаара, хотя Саске не просил, — пусть он покружит возле тебя, потом он вполне может предложить тебе заняться сексом.       Омегу такие разговоры смущали, а вот бета, на удивление, в этих делах был весьма опытен.        — Если он стесняется, предложи ему сам. — И как ты себе это представляешь? С бухты — барахты ему предложить?       Гаара пожал плечом, всё также глядя в окно пустым, но поникшим взглядом.        — Ты вкладываешь во всё слишком много смысла. Санитары тут по большей части студенты, причём, из-за занятости и усталости весьма одинокие. Для них интрижка ради интима не редкость.       Каждую ночь его скупые слова давали Саске пищу для размышлений. Они сбивали его воображение с толку. Его мысли никогда не опускались в своём течении до столь низких интрижек. И даже если омега ему предложит, и Джуго согласится, то… Ему придётся это сделать? Мысли о близости неизбежно приводили Учиха к Наруто, перед которым почему-то было стыдно. Саске этот стыд не понимал, ведь какой-нибудь душевной близости между ними не возникло, наверное, Наруто просто должен был стать его мужем. Может, от того, что только его Саске представлял в своей постели, он воспринимает план с Джуго изменой?        — Ты покраснел, — Гаара перевёл взгляд с окна на омегу.        — Тебе показалось.       Саске поправил волосы.То, что он даже думать не мог об этом без стеснения, было весьма забавно. Он отвернулся к двери и лёг на койку, надеясь, что сможет таким образом отвернуться от всего мира, где не будет ни лечебницы, ни трагедии, ни забот. Где он сможет просто быть в спокойствии.              Он осуждал себя за то, что мало думал о родителях, которых на днях похоронил. Саске понимал, что они ушли, но где-то в глубине его тела маленький ребёнок всё ещё верил, что за ним, потерянным, вернутся. Верил, что это лишь туманный неприятный сон, и, может, для других это было глупо, для самого омеги эта вера оставалась стержнем, на котором он держался.              Микото всё ещё приходила к нему во сне, садилась у его кровати и гладила по макушке. Мамины руки всегда были ухожены и слишком сильны для женщины, но даже это казалось ему привлекательным. Причёсываясь или собирая волосы перед работой, она прятала свои руки в волосах, отчего их белизна ещё сильнее бросалась в глаза. От неё исходил приятный аромат нероли. Его сны превратились в прошедшие будни, когда она просто за ним ухаживала, когда была рядом и окутывала своей заботой. Саске скучал, ему не хватало тепла, которое раньше он совсем не замечал. Он так много хотел бы сказать родителям, вернуться назад во времени и вести себя по-другому, чтобы после не чувствовать себя виноватым.              Он засыпал с печалью и с печалью просыпался, а когда приходилось возвращаться к осуществлению плана, её заменяла тревога, которая усилилась с приходом полицейских. Их вновь было двое, те же самые, что присутствовали при его первой встрече с психиатром. Полицейские задавали те же самые вопросы, что задавала врач, причём, в той же манере, что и она, будто Саске уже признал свою вину. Во всяком случае, встречи с Сенджу-сама всё-таки были немного полезны — Учиха научился держать себя в руках, пока на него давили и смотрели как на врага. Он был окружён неприятелями.              Саске сомневался, спрашивал себя, должен ли он под угрозой насилия и заключения рассказать о Итачи? Он всё ещё был ему дорог, и потому омега отвечал себе «нет».              Однако, если бы его припёрли в угол, отрезали ему пути отступления, быть может, хотя и ценой какого стыда, Саске сдал бы его. Было бы это подло?              В эту встречу с полицией Саске о брате не говорил и старался выглядеть предельно честным, когда о нём спрашивали, с неподдельным удивлением вскидывал взгляд, когда бета в униформе спрашивал его о свадьбе. Учиха был уверен, что развеял сомнения следствия по поводу Наруто, потому что очень правдоподобно и неосознанно, когда заговорил, потёр безымянный палец, на котором не было кольца — с него всё сняли, когда привезли в лечебницу. Саске даже немного скучал по золотому ободку, ведь уже привык цепляться за него пальцами во время нервного напряжения.              Мужчины, когда ничего толкового не разузнали, расстроились и ненадолго вышли из кабинета, чтобы за ним что-то обсудить, а Саске незаметно пододвинул свой стул ближе к окну, у которого сидел. Он пытался понять план здания, и, как Саске предполагал, выход находился с той же стороны, что и кабинет, где его допрашивали. Забора не было, только возле садика, и то низкий, так что единственным препятствием были двери — ключи от двери в крыло и отделение находились у санитаров, однако Учиха сомневался, что ими можно было открыть главную, парадную, тем более, там должен был быть охранник. Саске ходил либо в больничной пижаме, либо в той, что принёс брат, и та и другая будут бросаться в глаза, если он просто так спустится вниз и выйдет из больницы.              Где раздобыть одежду Учиха не знал, разве что украсть у кого-нибудь из других пациентов более — менее приличного вида халат. Было хорошо, что, бежав со второго этажа, ему не придётся пересечься с большим количеством людей, может быть какой-нибудь санитар, делающий обход по другому расписанию — но это максимум. Другое дело — пройти в таком виде перед охраной и выйти на улицу, а после куда-нибудь долго идти в домашних тапках, привлекая внимание всех прохожих.              Саске собирался бежать в ночь, захватив с собой немного еды, которую он уже несколько дней забирал из столовой — печенье, фрукты и леденцы — и направиться в сторону их летнего домика, которым Учиха давно не пользовались, так как не было времени ездить. Дальше он разберётся, может быть свяжется с Наруто, который, омега надеялся, поможет ему уехать из города. Покинуть проклятый Кобе навсегда и никогда не возвращаться. Родители, наверное, были бы против, ибо клан Учиха всегда считал своим кредо необходимость сохранять свои корни, изучать их, беречь, всегда возвращаться к семье. Корни? О каких грёбаных корнях они говорили? На языке рождалась горечь — они не деревья, они люди, произошедшие из семени и вечно остающиеся семенами. Саске этого не нужно. Он собирался оставаться семенем — быть своим началом и своим концом. Не хотел гнить ни в какой земле, хотел, чтобы его вечно носил ветер. Всю память о родителях он будет носить в себе.              Ручка двери дёрнулась, и омега поспешил вернуться в прежнюю позу.        — Мы скоро вернёмся, — сказал тот, что выглядел старше, — надеюсь, ты что-нибудь вспомнишь.       Учиха ничего не ответил, только попрощался, и был счастлив, что допрос закончен. Джуго отвёл его к палате, спросил про самочувствие, и, услышав, что всё хорошо, оставил омегу. Они говорили ближе к вечеру, у Саске было время всё обдумать.              Он писал на полях книг ручкой, которую одолжил у Гаары, шифруя свои пометки в виде рисунков кошек — даже если их кто-нибудь найдёт, то ничего не поймёт. Кошки скакали, танцевали, были наряжены в различные платья, Саске чудом запомнил, что значит тот или иной символ на них, и потому спешил поскорее сбежать, чтобы не приходилось помнить эту глупость слишком долго.              Днём он делал пометки и отжимался за койкой Гаары, чтобы в случае чего иметь силы и возможность преодолеть препятствия, вечером выходил в общий зал и следил за санитарами, общался с Джуго, а ночью дежурил у двери, выглядывая в зал.        — У тебя усталый вид, — заметил рыжий альфа, когда они вновь заговорили, — ты точно хорошо спишь?       Саске улыбнулся, чтобы оттянуть момент ответа и придумать что-нибудь более-менее правдоподобное. Джуго так же наблюдал за ним, а потому неуверенный ответ точно мог показаться ему ложью, а после о романтических отношениях, пускай даже фальшивых, можно было и не мечтать.        — Если честно, — Учиха поджал плечи, спрятал ладони между бёдер и попытался сделать виноватый вид, заглядывая прямо в лицо альфе, так, чтобы повернувшись, он не смог не встретить этот взгляд, — я просто читал, — после он немного поднял тон голоса, чтобы тот звучал достаточно жалостливо, — такая интересная книга была, что я просто не мог оставить главу на следующее утро. Не дочитав, я, наверное, умер бы от любопытства!       В этом не было Саске — ни в одном из сделанных жестов, ни в одном из сказанных слов. Он вёл себя так, как вела себя Изуми, ведь её считали милой, и судя по всему, Джуго был не против. Ему нравилось. Учиха был вынужден играть. Всегда. Возможно, кроме его покойной семьи более никто его настоящего не знал, возможно, и семья не знала. Когда Саске говорил с альфой, ему хотелось, чтобы речи его казались игривыми, банальными, ни о чем, чтобы между строк читался любовный интерес. Ему хотелось бы показать себя кокетливым, уверенным в себе, но вопреки его желанию в словах сквозило беспокойство и тревога, и от этого возникало чувство неуверенности. Это самое чувство давало понять, что напрасно и бессмысленно пытаться выглядеть сильным и свободным, ведь скромная его природа всегда отыщет тысячу щелей и проявится все равно.        — Ты должен спать, чтобы чувствовать себя хорошо. — Я буду. Как раз сегодня всё дочитаю, — на самом деле Саске даже не начинал, — и дальше точно только спать, потому что больше развлечений нет. Ни игр, ни телефона, ни парня, который хотя бы приходил пару раз в неделю.       Омега надеялся, что это звучало как отголосок флирта — неумелого, но всё же. Он хотел бы пойти другим путём и показать свою заинтересованность более окольными путями, но просто-напросто не умел играть нежность, не знал, что и каким тоном ему стоит говорить. Когда человек по-настоящему влюблён, это получается само — собой, а Саске не мог себя заставить.        — Нет? Ну, к тебе вроде как заходили знакомые, может, ещё зайдут, — и хотя Джуго не уточнил какой именно из знакомых, не сделал акцента на этом, но было ясно, о ком он пытается спросить. Омега лихорадочно вспоминал, не сказал ли он что-нибудь компрометирующее при встрече с Наруто. — Наруто-сан друг семьи. Тем более, мы с ним не так уж и хорошо знакомы, чтобы считаться даже простыми приятелями. Джуго выждал небольшую паузу прежде, чем спросить: — Сколько тебе лет? — Уже можно, — знал бы альфа скольких сил и стыда стоила эта фраза, сказанная невозмутимым тоном. Альфа опешил и был удивлён, но весьма приятно, потому что заулыбался, хотя и пытался это скрыть, а Саске просто отвернулся в сторону телевизора, чтобы скрыть возможный румянец. — Выглядишь более стеснительным…       Учиха даже заставил себя улыбнуться, словно замечание Джуго не имело ровным счётом никакого значения, и слегка пожал плечами, изображая удивление по поводу мнения о нём, но его улыбка, которую он так хотел сделать простой и непринуждённой, долго продержаться не могла. Смущение оказалось слишком сильным. Саске чувствовал, как его захлёстывает тревога, словно он шёл на верную гибель, и когда произнёс:        — Внешность обманчива, — его голос почти дрогнул, — но твоя мне нравится.       Альфа мгновенно потерялся, и его взгляд вмиг утратил свою глубину и уверенность. С тяжёлым усилием он невнятно пробормотал междометья, считая, что должен что-то ответить на комплимент. Саске тут же стало стыдно за свою настойчивость. Ему захотелось как-то загладить это, и он сказал, положив ладонь альфе на предплечье (это был его первый дружеский жест, он вообще тогда дотронулся до Джуго впервые, за исключением походов по лестнице):        — Прости, просто настроение игривое. — Нет, что ты, — рыжий великан застенчиво опустил голову, и Саске понял, что если бы он не начал действовать, то не дождался бы первого шага от него, — ты тоже красивый. — Спасибо.       Учиха надеялся, что альфа поверил в его чувства, и что лицо его никак не выдало. Рыжий альфа был не слишком проницателен, но вполне мог наловчиться распознавать ложь, работая в психиатрическом отделении. Лечебница была полна лгунов. Каждый был готов придумывать, сочинять приключения, в которых выставляет себя героем. Скука вынуждала больных воображать и погружать в это вязкое море всех слушавших, хотя всем было известно, что воображение — опасная вещь, и когда его слишком много, рискуешь упустить из виду подводные течения реальной жизни. И Саске лгал, лгал и придумывал свою любовь, как другие тысячи своих приключений, и его история заинтересованности была шита белыми нитками, а в его глазах наверняка прыгали чёртики.        — Ты голоден? — вдруг поинтересовался Джуго. — Я могу принести тебе что-нибудь. — Нет, я только с ужина вернулся.       И если раньше альфа носил ему небольшие закуски, то теперь стал явно перегибать c их количеством, будто собирался откормить омегу, а после съесть, как ведьма Пряничного домика. Но Саске всё принимал, потому что посчитал, что так будет правильно, и хотя всё съесть просто физически не мог, он обычно брал леденцы или какую-нибудь булочку и жевал их до конца разговора.              На следующий день после признания Саске Джуго встретил омегу после ужина и повёл на лестницу со скользкими ступеньками. При свете одной слабой лампочки она казалась высеченной в толще каменной стены и утопала в полумраке — гейдельбергская бочка*, чьё дно терялось где-то в подвале. Гаара сказал, что это было место всех любовных свиданий, где дрожали в воздухе звуки поцелуев, которыми обменивались уединившиеся парочки. Джуго спускался, перепрыгивая через несколько ступенек, не боясь поскользнуться. Его санитарская рубашка была не заправлена, смята и болталась при прыжках, немного оголяя поясницу. На повороте лестницы он внезапно остановился. Обернулся и подтянул Саске к себе за руку.        — Здесь спокойнее, — объяснился альфа.       На самом деле ничего подобного — в отделении было разговаривать куда удобнее, ибо там были стулья, да и сами больные часто интереса к чужим разговорам не проявляли, будучи больше увлечёнными телевизором. Саске слегка пожал плечами. Какой-то незнакомый санитар, спускаясь по лестнице, остановился как раз на их ступеньке. Джуго так взглянул на него, что тот, не произнеся ни слова, поспешно ретировался. Своей строгостью и какой-то силой этот взгляд привёл омегу в восхищение. Учиха догадывался, что его ждёт, если после неудачного побега вскроются карты и его фальшивая влюблённость, но только мрачные мысли завершили пение в его голове, взгляд Джуго, остановившийся на омежьем лице, смягчился и превратился в лунный лучик, пробивающийся сквозь листву, и он улыбнулся:        — Может быть, не всегда.       Омега ничего не ответил на этот раз, а Джуго все шептал, очень тихо, не переставая улыбаться. Говорить нужно было тихо. Они стояли чуть дальше зала для посещений, рядом был кабинет психолога и подсобка. Альфа был настороже, что бы их не застали заведующие. Он что-то рассказывал, может, болтал о погоде, но Саске не слушал, ни единого слова, он смотрел на лицо, пытаясь выдать это за интерес, однако мысли его были совершенно о другом.              Изредка он смотрел в сторону двери в зал посещений и думал о том, что, должно быть, бежать через него было быстрее.        — Тут так темно, — сказал Учиха, когда тон голоса альфы пошёл на спад, ознаменовав конец монолога. — Тут всегда так, даже днём. — Могли бы сделать окошко. — Поверь, нельзя, ибо какой-то идиот решил, что очень удобно будет поставить лестницу посреди здания, — Джуго почесал лоб и огляделся, — ну… В принципе, может быть и удобно, все предпочитают именно по ней ходить, чтобы отделения не обходить. — Может, специально так сделали, чтоб всех запутать, — Саске улыбнулся и качнул бедром, чтобы это стало похоже на «разговор ради шума», нежели на попытку что-нибудь разузнать. — Зачем интересно? Из-за психиатрического крыла всю больницу превращать в лабиринт?       Саске пожал плечом. «Значит, тут есть и обычные больные по соседству» — думал он. Так сбежать будет легче, ведь в случае встречи с кем-нибудь, он может сказать, что с другого крыла, и просто искал дежурного медбрата или медсестру, потому что очень болела голова.        — Честно, я даже не представляю, как ты работаешь, — Учиха вложил в свой голос восхищение, — я до сих пор не привык к шуму в дортуаре. — Я тоже, но это нужная практика. Тем более, так я помогаю людям, — сквозь все речи Джуго скользила эта прозрачная нить помощи другим во имя искупления чего-то. Прошлое альфы так же было неясным, но по глупости или искренности части его просачивались через его истории, и, наверное, часто. Джуго мог бы рассказать Саске больше, если бы ранее его поведение способствовало общению. До этого омегу было не расшевелить. Порой он даже не понимал чужого голоса, хотя вроде как внимательно вслушивался.       Разговор заходил в тупик, ибо оба не придумали, о чём говорить. Джуго пытался что-то неразборчиво для омеги лепетать, но путался в словах. Альфа всегда говорил односложно, он не был создан для разговоров, но тишина вынуждала его открывать рот и лепить из мыслей одиозные предложения. Учиха улыбался просто для того, чтобы собеседник думал, что ему нравится, и от непривычки очень скоро у него заболели щёки.              Не было понятно, чем должен был закончится разговор в полутьме на лестнице — замечанием врача, прошедшим санитаром, концом перерыва Джуго, поцелуем? Саске пытался зацепиться за любую возможность подойти поближе, и в первый их подобный разговор потерпел поражение. Джуго просто в один момент снова взял его за руку и повёл обратно, сказав перед тем, как уйти, что зайдёт к нему перед отбоем, а после зашёл лишь для того, чтоб пожелать спокойной ночи. Гаара улыбнулся.              Окно в их палату было приоткрыто, и откуда — то снизу ветер, скользивший вдоль стены, приносил к ним нежный запах глициний и шиповника — свежий запах свободы, растаявший быстрее, чем первый снег в тёплую зиму. Нагретые солнцем цветки совсем скоро остыли после захода солнца, ветер вернулся к земле и заскользил по улочкам, не вздымаясь. Саске расстроился.              Свидания на лестнице продолжились. Джуго всегда аккуратно брал его за руку перед тем, как увести к подвалу — они стояли над ним, но делал это незаметно, подходя почти вплотную, чтобы другие не видели. Наверное, альфа заботился о репутации Саске, хотел, чтобы он выглядел достойно, и благодаря этому всё, что он делал, приобретало размах. Словно больше ветра наполняло движения альфы, и это напоминало омеге мальчишку, пригнувшегося к рулю велосипеда, который стремительно мчится вниз по склону, и встречный ветер, задирая рубашку, открывает взору прямую и твёрдую узкую грудь. Может, так ведут себя люди, когда влюбляются, и чем больше блеска Учиха видел в глазах напротив, тем больше чувствовал себя виноватым. В его глазах наверняка этого блеска не было, но Джуго не замечал, может, он его себе придумал. При каждой встрече альфа брал на себя обязанность провести какой-нибудь урок, будто Саске в этом нуждался, ввиду своей юности.              Стены, пожелтевшие от влажности, пронизывающее дыхание альфы, запах его лосьона после бритья. Носовые платки в кармане Саске, шум машин, проезжавших мимо, муха, судорожно бившаяся в окно. Пот, слюна, шорохи, скрип ткани, подспудные взгляды, смущение, страсть, спешка, волнение, бессилие, ложь, нежность.              Было всё — за исключением любви.              Джуго никогда не пресекал границы омежьего тела, все прикосновения альфы про себя Учиха называл «пальпацией», ибо так бережно и ненавязчиво его касался только врач. Речи о поцелуях и вовсе не шло, даже если бы Саске попросил. Джуго был бы хорошим другом — думал Учиха, и оттого на душе становилось тяжелее. Предавать кого-нибудь столь наивного при наличии зубастой совести было больным шагом, он никак не мог получить от этого удовольствия и почему-то хотел, чтобы альфа об этом знал. Пусть не держит зла на него после побега, потому как Саске сбегает от безысходности.        — Не хмурься, — омега аккуратно коснулся кончиком пальца складки между бровей, которая частенько появлялась, когда Джуго по-настоящему увлекался собственным рассказом.       И сразу же после прикосновения, лицо альфы становилось гладким, в глазах проскальзывало удивление, а на губах улыбка. Его, наверное, редко трогали, и эта редкость чувствовалась в его кротости, которая появлялась только в тех моментах, когда Саске проявлял подобную смелость. После такого Джуго быстро опускал взгляд и смотрел омеге под ноги, пытаясь возобновить рассказ, который уже сам позабыл. Чужие прикосновения мешали его мысли, после чего он старался убежать, чтобы не наломать дров — при обычных обстоятельствах Джуго испытывал проблемы с общением, в таком состоянии тем более.              Учиха чувствовал чужое смущение даже в темноте, хотя не мог разглядеть чувств в рыжих глазах напротив. Нужно было действовать. Приблизившись к альфе, Саске попытался его поцеловать, но он со смехом отстранил омегу. Этот толчок заставил его отступить и смутиться, но не растеряться, а потому он сразу же попытался перевести всё в шутку:        — Что, поджилки трясутся? — Вот именно, трясутся, — чуть опустившимся голосом ответил Джуго.       Невыносимый стыд залил бледные щёки, ведь Саске, кажется, убедил себя, что альфа общался с ним исключительно из жалости. И он осознал всю свою нынешнюю некрасивость, куцый отросший хвостик, собранный наверх, болезненную бледность и вину во взгляде. Однако собирался сохранить лицо: ничем не выказал своего смятения и первым повернулся, чтобы сделать шаг в сторону лестницы. Он успел сделать только выпад вперёд, прежде чем альфа схватил его за запястье и притянул к себе. Саске ударился боком о чужую твёрдую грудь, настолько упругую, точно она была не из живой плоти, а стальных прутьев, обтянутых кожей. Прутья двигались и перекатывались под пальцами как огромные рыбы, и омега испуганно их ощупывал те несколько секунд, что его тянули вверх, чтобы поцеловать. И это был первый поцелуй Саске, и произошёл он в столь неприятных обстоятельствах. Его сердце билось так сильно, что наверняка альфа почувствовал трепет чужой груди. Чужое сердце билось также быстро.              Саске зажмурился. Поцелуй Джуго — это первобытная форма, выражающая желание укусить, и даже больше того — сожрать. Слишком жадные движения губ, слишком жаркое дыхание и тесные объятия. Альфа обнял его, сжав так крепко, что едва не задушил, поцеловал его поцелуем самым свирепым, требовательным, точно выплеснул в нём весь свой запас ярости и страсти. Начав задыхаться, Саске отстранился, всё ещё ощущая во рту вкус чужой слюны — поборов брезгливость, он сглотнул. Растерянность ослабила его мышцы, и потому не будучи способным отстраниться, он уткнулся носом в изгиб шеи, чтобы скрыть тревогу. Омега позаботился о том, чтобы не намочить санитарскую рубашку мокрыми губами, прислонившись к ней щекой — он спрятал свою голову под чужое крыло, чтобы мир не увидел выражения его лица — совершенно несчастное. Чужое тепло его размягчило, растопило, и Саске вспомнил, как давно его не обнимали и как ему этого не хватало. Последней его обняла мама…              В горле встал ком.              Соль защипала глаза, и Учиха забеспокоился, что может неожиданно расплакаться — он себе этого объяснить не мог, а Джуго так и вовсе не знал, что сказать в таком случае. Он судорожно искал что-нибудь, за что можно было зацепиться — складки на одежде, которые можно было бы перебирать пальцами, волосы, ключи, что упирались ему в рёбра. Тёплое острое железо прямо под лёгкими. Учиха отлично чувствовал его и цеплялся сознанием именно за острые зубцы, отделяющие его от света за стенами, за бородку, за головку, за шток, за твёрдость металла. Он думал только о ключе и его форме, думал о станке, который его создавал; сухие слёзы отступили, и дыхание начало возвращаться в норму. Саске не собирался красть ключ, по крайней мере в этот раз, он просто пытался занять чем-то руки и сунул одну в маленький кармашек почти неосознанно.              Объятья ослабли, стальные прутья мышц разошлись, и альфа отстранился, смотря куда-то вверх.              Возможно Джуго попросил его подождать.       Его кто-то звал, стоя на лестничной клетке второго этажа. Альфа улыбнулся, чтобы приободрить Саске, а после обошёл его, мягко придерживая за талию. В ушах стоял звон, Саске не слышал ничего, кроме собственного частого дыхания. Губы альфы для него распахивались совершенно беззвучно, а рука перестала греть кожу и теперь просто обжигала, а ладонь омеги наоборот была холодной.              Джуго обернулся.        — Подожди, я сейчас, — голос альфы донёсся до него сквозь плотную безвоздушную пелену, точно Учиха находился под стеклянным куполом.       Рука с поясницы соскользнула, и Джуго взметнулся вверх по ступенькам к зовущей девушке, оставив Саске стоять на лестнице с онемевшей кистью. Тонкая шея надломилась, голова омеги упала вперёд, и взгляд устремился на сжатый кулак, в котором металлические зубья впечатались в нежную плоть пальцев. Он не собирался красть ключи, но сделал это, и теперь стоял с ними на лестнице, совершенно растерянный.              Сердце пустилось в пляс.        Подойти и отдать ключи нельзя — думал Саске, — Джуго поймёт, что он их вытащил сам. Просто оставить их тоже нельзя, потому как альфа не поверит, что просто потерял, он открывал ими дверь десять минут назад.       Глаза перебегали с ключей на дверь, на кабинет, на лестницу, на которой ещё раздавались голоса. Саске с трудом сделал шаг вперёд на слабых ногах, почти коснувшись коленом ступеньки выше. Нервозность, вызванная страхом, тревога, приводили его в состояние, граничащее с религиозным экстазом. В его ушах звенели церковные колокола, колокола часовен и маячных высоток, и казалось, что вокруг нестерпимо шумно, хотя говорили только на верхней лестнице.              Это было похоже на глупость, Учиха не понимал, почему сорвался в тот момент с места. Просто нужно было сделать хоть что-то, даже нечто столь глупое и безрассудное.       Побег совершался под покровом неясного света, скорее всего после захода солнца, когда больница затихала, а пациенты засыпали. Осторожно, на цыпочках, он подошёл к двери, выбрал один из четырёх ключей, тот, которым альфа открывал дверь на лестницу, и, сжав челюсти, осторожно провернул. К его ужасу, замок поддался. Он беззвучно ругался про себя, производя в полутьме, на ощупь, сложные движения ради предосторожности — поворот обычной дверной ручки требовал множества усилий, каждое из которых переливалось, как грань драгоценного камня. Пожалуй, более аккуратными могли быть только ювелиры. Учиха желал иметь обострённый слух, чуткость к малейшему шороху, чтобы не оборачиваться каждый раз, когда ему мерещились шаги. Коридор, в который он вышел, был высок и широк, пахло лекарствами и старостью, а из звуков лишь глухое блеяние мирных разговоров за стенами и закрытыми дверями. Омега шёл к двери не оборачиваясь, но слух его и всё внимание были обращены назад, туда, где в любой момент мог появиться Джуго. Он порывался бежать, но ноги при каждом шаге прирастали к полу, их приходилось с силой отрывать, чтоб продвигаться дальше. Он был так напуган, что боялся взглянуть куда-нибудь кроме пола, боялся встретиться с кем-нибудь взглядом, чтобы его не раскрыли. Глаза цеплялись за потёртую линию плинтуса.              Редко он осмеливался бросать подспудные взгляды по сторонам в отчаянных попытках найти выход. Коридор повернул направо и привёл его в большой зал, где двери наружу всё ещё не было. Было достаточно людно для вечера, и мозг Саске тщетно придумывал сотни сюжетов, которые он мог бы поведать спросившему его врачу, но врачей не было… Учиха огляделся, не слишком явно, чтобы не было похоже, что он заблудился, и всё то время не останавливался, но очень замедлил шаг. Остановившись, он наверняка бы привлёк внимание, Саске не мог себе такого позволить.              Стойка с медсестрой, двери в палату, часы, нежно — зелёная лавочка и мусорное ведро со смятой бумагой, банановой кожурой и пустой пачкой от сигарет внутри. Учиха остановился. Он посмотрел в сторону медсестёр, которые о чём-то активно шептались, а после снова в корзину с мусором. Ему было всё равно, что о нём подумают люди за его спиной, всё равно, что подумает кто-либо, кто его увидит, ему нужно было выбраться наружу — подавив отвращение, он быстро наклонился и достал пачку, пряча её под рукой, а после сделал вид, что ничего не было и направился к девушке, что сидела с телефоном на другой лавке.        — Здравствуй, — она подняла на Саске взгляд, — ты не знаешь, где можно покурить? Очень надо.       Учиха никогда так много не кривлялся, ибо должен был каждое слово подкреплять слишком активной мимикой. Как бы случайно он подтвердил свои слова, переложив пачку в другую руку.        — Не уверена, но вроде там, — она показала за угол, чуть-чуть наклонившись вперёд, — на улице. По крайней мере, когда я шла, там постоянно курили санитары. — Спасибо большое, — Саске выдавил из себя улыбку, а про себя радовался, что голос его ни разу не дрогнул.       Он поспешил туда, куда ему показали, и теперь почти срывался на бег, потому что свобода была близко, и когда он подошёл к углу, в нос ударил вечерний запах глициний. Он тянул, манил, Учиха шёл по запаху как охотничья собака, свобода — его добыча. Дверь на улицу была стеклянной, небольшой, возле неё ходил сутулый загорелый охранник, крутя на пальце связку ключей. Саске напрягся, и сердце от паники почти остановилось, но губами он попытался изобразить улыбку. Подойдя совсем близко, он сложил руки как в молитве, в основании которой была пачка сигарет, и только охранник приоткрыл рот, чтобы спросить его что-то, Учиха зашептал:        — Пожалуйста, я быстренько, — он даже колени преклонил.       Альфа с худым собачьим лицом, видимо будучи сердобольным, махнул рукой, и Саске вышел.              Дверь скрипнула за спиной, и громкий духовитый ветер его почти что задушил — чистый, без примеси запахов лекарств, стен, охры, потных тел и грязных простыней. Он пах по-особенному, потому что за спиной никто не шёл, он пах по-особенному, потому что он дышал им один, для него одного его было слишком много. Веки опустились, как занавес после спектакля, и лёгкое удовлетворённое дыхание смешалось с запахами вокруг.              Ветер слишком тяжёлый, а он слишком лёгкий, дальше его погнали прохладные потоки, уносили от дверей больницы по стене в сторону заборчика, а после подбросили вверх, чтобы он через него перемахнул. Ноги горели.              Он вышел на дорогу, которую много раз видел из окна, из-за решёток на нём, и по которой время от времени пускал гулять свою тень в фантазиях. Ему казалось, что он живёт здесь уже сто лет, половину которых прожил хорошо, а вторую — совершенно ужасно, и два этих пути — хороший и плохой — пересеклись под его ногами. Неожиданно омега оказался в начале незнакомого пути с одним — единственным знаком «беги».              Он коротко оглянулся назад и увидел свои следы, сеть дорог, которые соединялись в причудливую перспективу; асфальт был наполовину разбит: град, дождь и ветер разрушили его, проделали в нем ямы и истончили. Он увидел следы крови из ран, появившихся после падений, увидел тени мертвецов, которые стояли у стены с открытыми глазами. Чужих следов не было. Только запах маминого платья, который распространяется только до черты новой дороги. Он однажды прочитал, что самый лёгкий путь — это спуск в ад, и может быть, ад — не лучший исход его жизни, но он не был уверен впереди он или позади. В любом случае Учиха решил испытать судьбу и, вместо того чтобы пойти по серой улице назад, к ищущему его Джуго, он вздохнул и повернул направо, скрестив руки на уровне сердца и ускорив шаг почти до бега.              Саске мог потерять шлёпки, которые соскальзывали с ног, и, если бы так случилось, то не заметил бы этого. Его пижама была слишком свободной и ночной воздух холодил кожу, в ладонях всё ещё были зажаты ключи и пачка сигарет, а в голове мысли читались белым шумом, и только одна из них звучала достаточно чётко, чтобы её можно было понять — у него получилось, он ушёл. Омега представлял себе побег сложным испытанием с миллионом подводных камней, но смог выбраться из больницы практически не напрягаясь. Другое дело — его могли поймать, и потому, уловив сырой запах и журчание воды, помня о том, что увидел из окна больницы, Саске побежал в сторону канала, чтобы там утопить свой след.              Он читал, что если идти по воде, то собаки его не найдут, и потому опрометчиво полез в холодную воду — берег позволял, и стуча зубами, побрёл вверх по течению, ругаясь под нос благим матом на всех языках, что были ему знакомы (на большинстве он знал исключительно ругательства), ведь читал — ему уже самому становилось смешно об этом думать — что ругательства облегчают физическую боль.              Он шёл вперёд, из одной тьмы в другую, из тёмного лестничного колодца в ночь под мостом, где собирался остановиться и согреться. Сидя на земле, у края воды, он обнимал влажные колени и грел пальцами стопы. Всё пройдёт. И это тоже.                      * Гейдельбергская бочка — самая большая бочка для выдержки вина.