Башня из слоновой кости

      Саске был совершенно один, он смиренно брёл по остывшим обочинам дорог, вдоль кюветов, седая пыль которых припорашивала его ноги. Когда кто-то шёл навстречу, Учиха отступал в тень деревьев, которые росли вдоль дорог, превращаясь в ночи в своеобразный неф. Он прятался, чтобы не привлекать внимание. Его пижама была слишком броской, и омега думал, где мог бы раздобыть хоть какую-нибудь одежду, причём, до наступления рассвета, потому что когда встанет солнце, ему придётся затаиться.              Летний домик его семьи находился за городом, недалеко от шоссе, по которому они к нему ехали. Омегу укачивало в машине, и каждый раз, когда они ехали к домику, он почти весь путь сидел смирно и смотрел перед собой на дорогу, чтобы подавить позывы тошноты. Саске помнил это шоссе, помнил, что перед лесистыми холмами они с него сворачивали и ехали по прямой небольшой дороге прямо до посёлка.              Саске посмотрел на свои пыльные ноги и резиновые шлёпки, которые ему выдали в больнице, — в них он далеко не уйдёт. Учиха тяжело вздохнул; около сорока километров от начала шоссе, а до этого — неизвестно, пока он не доберётся до ближайшей остановки.              Учиха считал про себя: «Средняя скорость шага около пяти километров в час, если не хромать и сохранять один и тот же темп. Путь вдоль шоссе займёт в таком случае около восьми часов, однако, с остановками и передышками около десяти. Я смогу справиться за ночь, если днём хорошенько отосплюсь. Спокойно перенесу несколько дней без еды, нужна только вода…»              Возле храмов находились колодцы, попросить у кого-нибудь бутылку и взять её с собой не представлялось Саске сложным, только одежда… Он отгонял от себя мысль, что придётся ходить по помойкам, чтобы отыскать что-нибудь там, он брезговал надеть собственную несвежую футболку, так что взять грязную одежду с чьих-то плеч и вовсе казалось ему чем-то неприемлемым. Вдобавок, нужно будет копаться в мусоре — Учиха скривился — он будет рад, если этого удастся избежать, а если нет, надеялся, что его попросту не стошнит.              Остановка выплывала из мрака, как белый парус из густого морского тумана, горел один — единственный фонарь, под ним висело расписание автобусов, а рядом, позади сидений, была карта. Мутный желтоватый свет рассеивался и был наполнен пылью, её пыльца светилась и гасла, а редкие мотыльки уносили её на своих крыльях. Возможно этой зимой в этой части города шёл сильный снег — козырёк остановки был опущен чуть больше, чем требуется, и тень его покрывала карту почти полностью. Саске щурился, вглядывался в расплывающиеся слоги, линии дорог и красные точки станций. Он находился почти на окраине города, и до шоссе нужно было идти и идти, причём через город, чтобы не заблудиться.              «Ничего не поделаешь».              Он пошёл. Шёл, постоянно оборачиваясь в страхе, что за ним кто-то следует. Сердце всё никак не унималось, а ещё прохладный ветер холодил кожу, заставляя порой ёжиться. Дни были тёплыми, вечера порой душными, но ночью было достаточно холодно, и Саске спасало то, что он двигался, и его тело согревалось само собой. К утру его ноги вспотели, дорожная пыль заставляла ощущать себя утопающим в грязи. У ливневой канавки он помыл ноги. Поднимающееся солнце опустошало его голову и наливало свинцом, заменявшим ему мозг. Он не устал, но тело его клонилось к земле, чтобы упасть на неё грудью, и омега бы поддался этому влечению, если бы не страх, что стоит ему закрыть глаза, как его тут же поймают.              Саске не был уверен, сколько он прошёл за ночь. Древесный неф сменили грубые прибрежные постройки, а лёгкие заполнил солёный запах моря. Он ступил в порт с рассветом. Впереди высились вышки основных построек, и дальше, в море, на фоне красного солнца в тучах, вырисовывался город куполов и минок*. Он собирался провести день в порту — там его точно искать не будут, потому что с этим местом его ничто не связывало до этих пор. Большие склады, доки, хранилища — можно было затаиться и где-нибудь поспать. Раздался гудок парохода. Саске дёрнулся.              «Ну, может, не совсем спать».              Как бродяжка он прижался к стене и, надеясь, что не поймает на себе чужие взгляды, торопливо прошёл к складу. Неловкое, ребяческое, тщеславное чувство раскаяния заставляло его полагать, что он претерпел подобные унижения ради того, чтобы сбежать к лучшей жизни, пускай в нищенской шкуре.              Он никогда до этого не сидел на земле; падал на неё, ходил во время дождя босыми ногами — однажды выбежал из дома, чтобы поиграть в луже — но не сидел, чувствуя себя как брошенное животное. Он даже в один миг подумал о том, что наверное было бы не так страшно находится в тепле и уюте рядом с братом, но после сразу же отогнал от себя эти мысли — уж лучше быть грязным физически, чем… это.              * * *              Учиха не привык спать в настолько некомфортных условиях — земля была холодной, ветер влажным, а чужие взгляды жгли лицо. Он подвернул штаны до колен так, чтобы они походили на бриджи, а рубашку повязал через плечо — пусть уж лучше он будет похож на каси-дзёро*, чем на беглеца. Взглядов поубавилось, но от этого легче не стало.       Накрапывал дождь. Сидя недалеко от других безродных бродяг, Саске притулился к большому камню у края пыльных контейнеров возле порта, откуда нищих не гнали. Они разводили там небольшие костры, разогревая на них рис и фасоль, которые после уносили в жестянках. Эта еда, перепадавшая им неизвестно откуда, эти объедки, перемешанные с их жалостью или презрением, это невообразимое кушанье стояло в горле комом. Желудок омеги начал пожирать сам себя. Веки каменели от затаённых слез. Дождь потушил все костры, но они продолжали чадить. Нищие оберегали свою похлёбку, пряча банки с едой под полами пиджаков, под накинутыми на плечи куртками. Саске не собирался к ним подходить, но его поджатые от прохлады плечи всё же приманили к нему человека — женщину, что поинтересовалась его состоянием, а когда омега промолчал, спрятав лицо за длинными прядями, оставила рядом с ним коричневый свёрток, который оказался старой курткой с дырявыми рванными карманами, что оторвались и болтались. Учиха не надел бы её, если бы не боялся простудиться. После он пожалел об этом.              Весь день он был печален, но серьёзен, он не позволял себе расслабиться, а потому заснуть, хотя под вечер захотелось. Саске боялся проспать слишком много, хотя не верил, что на земле сон будет настолько сладким, чтобы пережить несколько часов. Он успел лишь несколько раз подремать, свесив голову вперёд и уперев её в колени, в остальное же время просто наблюдал за бедняками, изредка вставая, чтобы размяться. Было скучно, Учиха много думал и печалил себя ещё больше, ведь идея бежать из клиники сейчас казалась опрометчивой и глупой. Саске мог бы поговорить с врачом, с полицией, наплести, что внешний вид брата возвращает его к травмирующим событиям, притвориться сумасшедшим и просидеть в больнице дольше, а после договориться как-нибудь с Наруто, чтобы тот его забрал. Так много хороших идей пришло к нему с каплями дождя, будто на холодной земле думалось легче. Знай он об этом чуть раньше, и вовсе не встал бы с пола в больнице.              Разве что, в туалет.              Ночью он мог спрятаться за деревьями, днём же ему казалось, что каждый угол у всех на виду, и не то, чтобы его сдерживал слишком большой стыд пописать, отвернувшись к стене, но он не хотел, чтобы его за этим застали сторожа, которые время от времени ходили туда-сюда. Ему могло прилететь за то, что он гадит на священные контейнеры — и это не было паясничеством; на том, возле которого он сидел, была наклейка «небесные дары».              С приходом сумерек Саске взбодрился. Он устал сидеть, его ноги побаливали, а тело начал пробивать озноб от влаги и морского ветра. Солнце растеклось по горизонту. Бетон, море и грязный песок слились позади него в золотой пыли с толпой моряков, рабочих, шпаны и воров со всех уголков Японии. Учиха с трудом поднялся на ноги и стоял на них неуверенно, будто под ним Земля перестала вращаться, ибо ей было трудно нести омегу вокруг солнца.              Натянув куртку повыше, Саске отряхнулся, простился взглядом с портом и отправился прочь от берега. На ногах болтались тапки, которые уже раздражали, но сменить их было не на что, а босиком он бы стёр ступни до крови. И с этим приходилось мириться. Он шёл, опустив взгляд в землю, чтобы его лицо никому не показалось знакомым. Саске не был уверен, что его объявили в розыск и успели развесить его фотографии по всему городу — он всё-таки не преступник, не сумасшедший маньяк, а просто строптивый подросток. Да и кто его из обычных людей искать будет, даже если повесят фото?              Саске почесал голову. Желудок ворчал, в нём зарождалась буча, и приходилось обнимать себя руками, чтобы немного унять дискомфорт. Он и до того, как заболел, ел немного, за время недуга питался кое-как, и потому решил, что несколько дней без еды перенесёт достаточно легко, тем более, он неплохо поел перед побегом. Правда, пока он сидел в доме, он мог перекусывать время от времени помидорами. На улице же было нечего есть, вдобавок, он сутки не пил. В порту был чан с водой, но в ней плавали сухие листья, пыль и личинки комаров — не самое приятное питьё, что он мог найти. Он всё ещё надеялся повстречать на своём пути храм с колодцем.              Через город было страшнее идти, чем в обход его по тёмным аллеям, ведь темнота кроме страха ничего в себе не несла, а вот подвыпившие в местных барах лица — да. Саске сторонился громких компаний, старательно прятался от их взглядов; он, конечно, выглядел как оборванец, но оставался молодым омегой, запах которого даже терпкий пот не перебьёт, да и чем выше градус алкоголя, тем ниже стандарты, ему такие приключения виделись только в кошмарах.              Обогнув очередного пьяницу, он почесал затылок, нервно прикусив губу. Грязь его раздражала, она начинала чесаться, а кожа на руках покрылась красными пятнами, скорее от непривычки, чем от какой-либо другой реакции. Саске мечтал помыться, почистить зубы и надеть чистую одежду, но чем дольше он шёл, тем меньше верил в это счастье.              Он поднимался по левой стороне улицы, где нечётные номера. Пора было переходить дорогу. Учиха повернулся к пустынному шоссе, к канаве со зловещими огоньками, отделявшей его от школы, где он некогда сдавал экзамен по кэндо. В горле запершило. Он никогда не посвящал себя чему-нибудь всецело, его мотивом практически всегда был Итачи, который всё делал замечательно, и тем самым вызывал у всех зависть, даже светлую со стороны своего отото. Но сейчас, глядя на знакомую тень на фоне светлеющего к западу неба, он скучал, и в груди что-то болезненно сжималось от тоски. Может, не всё он делал из-за брата.              Тень школы быстро скрылась за тёмными силуэтами других домов.        — Всё в порядке? — его окликнула компания альф и бет, что сидели возле круглосуточного магазина.       Саске не отвечал на вопросы, а просто кивал головой, и вроде как не выглядело слишком грубо, но и у спрашивавших не было желания продолжать диалог.        — Куколка?       Учиха криво усмехнулся, на кого уж точно он был не похож, так это на куколку. На улице было прохладно, а Саске в дырявой болтающейся куртке и грязной мятой рубашке. У него было жалкое, несчастное, замкнутое, бледное и грязное лицо, так как он не решился умыться в канавке, где намедни мыл ноги.        — Эй, — самый долговязый из них, с выбеленным боксом, поймал его за рукав, — ты из дома сбежал?       Саске сделал выпад вперёд, но вырваться не смог.        — Нет, всё хорошо, — голос омеги оказался немного сиплым, — отпустите меня.       Он сделал повторную попытку вырваться, и швы рукавов куртки жалобно заскрипели.        — Ты такой молоденький, — не унимался альфа.       Где-то за их спинами, там, где сидела остальная компания, кто-то снисходительно попросил наглого парня: «отпусти его, Майа».        — Может, тебе что-то нужно?       Учиха развернулся и замер, осматривая альфу. На его куртке искрилась холодная изморось, под ней была красно — белая джерси*, на ногах шорты из лайкры, а возле магазина цветастые велосипеды. Чужие глаза блестели, причём, достаточно ясно; альфа не был пьян, тем более, некоторые его друзья уговаривали не приставать к людям. Скорее всего команда велосипедистов, задержавшаяся на тренировке.        — Вода.       На самом деле, Саске даже не надеялся, что незнакомец его послушает, и быстро согнувшись к собственной сумке, достанет бутылку воды, а после протянет его Учиха.        — Спасибо. Доброй ночи.       Омега развернулся, и поспешил уйти.        — Тебе точно не нужна помощь? — Нет, я просто гуляю.       За ним никто не последовал, возможно, потому что парни не ожидали, что он уйдёт таким образом, или потому, что посчитали это пустой тратой времени. Саске уже собирался их пугать тем, что чем-нибудь болен, чем-нибудь отпугивающим — сифилисом, например. Правда, после того, как он об этом подумал чуть дольше, то засомневался в действенности подобного метода.              Саске поспешил скрыться за тёмным поворотом.              В первую ночь идти было куда легче, ноги его тогда были более послушными, а голова была переполнена страхами, которые гнали его в спину. В следующую он стал слишком много оглядываться, всматриваться в дорогу, в проходящих мимо людей, вслушиваться в их разговоры. Так много жизней текло вокруг, тяжёлых, лёгких, печальных, весёлых, но Саске всё равно не чувствовал себя частью этого потока. Его отдалила от мира смерть родных, его болезнь, лекарства, которыми его пичкали в больнице.              Конечно, он не Гаара, у него не было навязчивой идеи, которую нельзя вылечить уколами. Саске отлично понимал, что лечение в клинике ему всё-таки помогло, пускай и само нахождение там его совсем не радовало. Оставалась только надежда, что эффект от таблеток продлится достаточно долго. В волшебное выздоровление до конца своей жизни он почему-то не верил. Он не слышал стуки, голоса, его голова была достаточно чиста, но тело постепенно тяжелело.              Омега вновь схватился за живот.              Он практически никогда не страдал болями в нём, но и не голодал до этого, Микото этого не допустила бы. Внутренности редко давали о себе знать, а сейчас все напасти легли на ослабшие плечи разом.              Асфальт под подошвами полз сам по себе, как полотно беговой дорожки, укатываясь куда-то во мрак и там сгорая синеватым огнём отражённой влагой луны. Небо расчистилось, и утро обещало быть достаточно тёплым, чтобы можно было согреться и хорошенько отдохнуть, правда, Саске ещё не придумал, где именно. В первую ночь он знал, что в порту будет для него место, где останавливаться следующим утром он понятия не имел, так как пешком в этом районе никогда не ходил и жил далеко отсюда. Учиха надеялся, что сможет затаиться у построек бедняков, которые встречались то тут, то там по городу. Он слышал, что там не очень любят незнакомцев, собственно, как и везде, но вид его сейчас угрозы не представлял, да и ему пока что достаточно везло, если всё происходящее можно было назвать везением.              Выпив за раз практически половину всего своего запаса воды, Саске снова почесал голову, уже более навязчиво — затылок ужасно зудел, и чем больше он его чесал, тем хуже делал. Ранее он принял это за реакцию на грязь, но начал сомневаться в собственных выводах.              Несмотря на частые остановки для передышки, омега прошёл достаточно много, и когда начало светать, добрёл практически до шоссе, правда, как понял позже, немного сглупил и мог пройти прямо, а не через автобусные остановки. Саске успокаивал себя тем, что всё — таки справился с городом за две ночи и ни разу не заблудился, шастая по широким проспектам. Кобе был огромен, и вдали от порта стало сложно искать убежище. Изредка попадались подворотни, но Саске не осмеливался туда заходить, однако себе пообещал, что если не найдёт другой вариант, то воспользуется этим…              Так и получилось.              С восходом солнца, омега, как нежить, последовал за тенью между домами, к лежанкам из картона, к мусорным бакам и складам бесхозных вещей. Пока он шёл за ночью, другие спали, и их тела лежали тугими свёртками на отмостках. Он шёл, мягко ступая по земле, чтобы никого не разбудить; когда они очнутся, лишнее тело не привлечёт особого внимания.              Подворотня была узкой и грязной, единственный таз — засаленным. В углу стоял почерневший бак, в котором зимними ночами поджигали мусор, а рядом с ним свалка картона, который, наверное, разбирали по нужде. Учиха его трогать не стал, как и раньше усевшись прямо на землю; этим утром она была не такая уж и холодная, чтобы что-то застудить.              Становилось шумно. В порту гудели корабли, а в городе машины — и то и другое было раздражающим, спать было невозможно, другие люди, что были в том же углу, были с ним солидарны. Воздух наполнился ворчанием и шорохом неторопливых движений, но всё ещё царило сонное спокойствие, ибо все смотрели сквозь Саске, никому он был не интересен. Люди шатались туда-сюда по узкой тропинке, то ли разминаясь, то ли прогоняя таким образом скуку. Саске спрятал лицо в сведённых предплечьях. Почти все друг друга знали, обращения друг к другу были весьма фамильярными. Кого-то звали по имени, к кому-то применялись клички, Саске наблюдал за всеми по их резиновой обуви, что мелькала в поле зрения между его разведёнными бёдрами.              Звенела металлическая посуда, люди завтракали, а после куда-то расходились. В углу улицы осталось лишь несколько человек: сам Саске, двое парней — бет, мужчина из сала в широкой чёрной куртке из потёртого дерматина, женщина с забавным чепчиком и молодая девушка в цветочном платье. Наверное то, что вид омеги никого не пугал, её заслуга; она выглядела так, будто вот-вот отойдёт. Бледность её кожи была желтоватой, худоба сухой, а по всему телу распространялись странные язвы, похожие на следы тушения сигарет о кожу. К ней обращались «мышка» — то ли от серости волос, то ли от того, что казалось, будто она не проживёт больше года. Голос её был хрипловатым, и говорила девушка поникшим тоном, улыбалась на бок, а ходила, поворачивая колени друг к другу, будто хотела в туалет. — У тебя снова ломка? — спросил её один из парней. — Нет, просто спина болит, — ответила она и нервно почесала висок, собирая на пальцах несколько выпавших волос.       Саске видел наркоманов на лечении в больнице, то есть, они не из-за наркомании были там, а из-за каких-нибудь расстройств, но бонусом многие из них употребляли, порой это отображалось на лице. Кокаин, амфетамин и опиум — об этом ему коротко рассказал Гаара — но людей такого вида в больнице не было. В уголках раскосых стеклянных глаз её скопились белесые гнойные шарики, какие обычно были у слепых котят, и их вычищали крепким чаем. Девушка посматривала в сторону Саске.              Мышка вернулась на своё место, где она спала этой ночью, её мыльный взгляд остановился на обуви омеги.        — Ты из больницы? — Саске удивлённо приподнял голову, смотря на неё. Он не ожидал, что Мышка к нему обратится. — Что? — Говорю, ты из больницы? — Учиха проследил за её взглядом и так же посмотрел на свою обувь. — Я лежала не раз, нам такие же выдавали, — увидев растерянное выражение лица, она кое-как улыбнулась, — да не трусь, тут всем насрать. Мне тоже побоку. Бежал?       Врать было бессмысленно, омега решил побег не отрицать, и легонько кивнул.        — Из диспансера? — Лечебница, — ответил он и опустил взгляд, — суицидник — рецидивист.       Мышка понимающе покачала головой, и её жиденькие волосы скатились с плеч.        — Тоже выпилиться пыталась, но этот мудак даже сонники* нормальные не нашёл.       Она сказала что-то ещё, но Учиха ничего не понял, потому что речь Мышки была весьма невнятной, будто время от времени у неё западал язык, вкупе с непонятными названиями это превращалось в вязкое, липкое желе из звуков, которое шмякалось об пол с тяжёлым придыханием. Саске почесал голову.              Мышка была разговорчивой, возможно, ей было скучно, пока не было никого достаточно молодого рядом, а может, ей просто нужно было словами перебить нервозность. Её руки были в чёрную крапинку, она чесала между пальцами ног, там, куда скорее всего делала уколы героина, и рассказывала о своём бывшем парне, имя которого всегда заменяли ругательства.        — Ты давно здесь? — Мышка в ответ потерянно пожала плечами. — Наверное. Я раньше ближе к центру ходила, но тут лучше, люди более, — она сделала странное движение руками, — более мягкие. Типа, просишь, могут деньжат подкинуть. А там на углу Джей, он всё здесь знает, у него можно джанк купить, правда, иногда такое дерьмо попадается. Слушай…       Саске криво усмехнулся.Конечно она попросила его взять для неё какую-то дрянь, омега не ответил. Он предпочёл завалиться на бок и попробовать подремать, что от сильной усталости у него всё же получилось, но без сновидений. Учиха быстро провалился в сон, и так же быстро из него выпал, не заметив проспанных часов; такое с ним редко происходило, и когда случалось, он просыпался растерянным, будто и вовсе не спал.              Ближе к вечеру людей в углу стало больше, они возились в своих пожитках, крутились, говорили, перекусывали. Где-то у бочки с копотью несколько типов, морщась от неудобной позы, обливаясь потом, искали в вещах мелких насекомых. Вши населяли подворотни, они одушевляли её одежду. Саске снова почесался и брезгливо сбросил с плеч куртку, чтобы проверить её на наличие этих полупрозрачных вредителей. В желтоватом солнечном свете он выискивал их в швах куртки, на её подкладке, воротнике, и к своему ужасу вскоре обнаружил. С чужой вещи на его волосы перебрались вши, и судя по тому, как чесалась его голова, их было немало. Саске давил их ногтями с отвращением и неприязнью, их прозрачные тельца лопались с отвратительным звуком, и он отбрасывал их останки, обагрённые уже его кровью, на землю. Отложив куртку, он почесал голову, раздражённо фыркнув. Зуд распространялся по затылку, как лесной пожар.              «Отлично, я теперь вшивый» — теперь мыться ему хотелось ещё больше, настолько, что ему казалось, что если доберётся до ванны, то стянет с себя кожу. Саске хотелось выть раненой собакой, голод его пугал не так, как грязь.        — Ты сходишь к Джею?       Мышка держала руки у груди, её ноги нервно подрагивали. Омега нахмурился, посмотрел на темнеющую улицу и задумчиво прикусил губу. Курьеры много ходили, знали потайные места для пряток и отлично ориентировались в городе.        — А где он? — Чуть выше по улице, там, на углу. Сразу его заметишь.       В этот раз он вышел ещё до полного захода солнца. Улицы горели закатным пламенем, и стёкла плавились красноватым светом. Редкие деревья блистали, солнце осыпало их позолотой. Свет трепетал, но деревья были спокойны, они окаймляли душные дороги. Однажды он уже наблюдал такой закат из окна своей комнаты, мечтая выбраться из неё и последовать вслед за солнцем за горизонт на обратную сторону земной плоскости. Сейчас он хотел бы вернуться в комнату, но шёл к углу улицы, где в мареве вечерней жары стояла высокая фигура. Крепыш, с руками, засунутыми в карманы, в белой майке и с тяжёлой цепью на шее. Он был плотен, но двигался легко, ибо все углы фигуры выглядели размыто. Узколобый, нос и вся физиономия были сплюснуты, хотя каждый мускул на лице был литой, крепкий. Ему было что-то около двадцати пяти. Его действительно было сложно проглядеть, Джей — единственный арап на углу этой улицы, возвышающийся над плывущим в мираже асфальтом, как скала над морем.              Саске скомкал в руках куртку, которую не выкинул только потому, что не хотел остаться при похолодании без верхней одежды, и набрав в грудь побольше воздуха, подошёл к парню вплотную.        — Джей? — Саске был уверен, что это кличка, но альфа обернулся.       Его смерили насмешливым взглядом. Парня позабавил его вид, а может, голос. Учиха сам удивился, обнаружив в собственном голосе чуть-чуть нерешительные нотки, ему самому неведомые, некое подрагиванье на слегка повышенных в сравнении с обычным тембром тонах.        — Ты от Мари? — у него был смешной акцент. — Мышки? — Джей улыбнулся на бок. — Мышки, — альфа обернулся, чтобы увидеть, не привлекают ли они слишком много внимания, — слушай, скажи ей, что я в долг больше давать не буду. — Думаю, ей уже достаточно. Я тут не за этим.       Крупный детина вздёрнул бровь.        — Тебе тоже в долг давать не буду. — Вы же хорошо город знаете, — альфа кивнул, позабавившись вежливым обращением, — не подскажете как до шоссе быстрее добраться? — Подзаработать хочешь?       Колкость омега пропустил, правда, через себя, и с трудом сдержался, чтобы не съязвить в ответ. Он был голодным, уставшим, по его голове бегали раздражающие вши — Саске был не в настроении быть милым. Не услышав ответ, Джей всё же продолжил:        — Спустись на два квартала вниз, потом поверни налево и иди вперёд. Не промахнёшься. — Спасибо, — Учиха дёрнул голым плечом, — а, и ещё, — он достал уже пустую бутылку воды, — не знаете, где можно наполнить? — Когда будешь идти по дороге, найдёшь забегаловку, — прозвучало невнятное название, — она ядовито — зелёная, сразу в глаза бросается. Там работает старик с забавной бородкой. Можешь у него попросить, чистую получишь.       Саске ещё раз поблагодарил курьера, простился и отправился обратно, обходя угол, в котором прятался, чтобы его никто из уже знакомых не заметил, тем более Мышка. Темнело, было часов восемь. Омега беспокоился, что старик может просто закрыть заведение, но когда он подошёл к кислотной вывеске «васаби», людей у стойки было достаточно, а за кухонным аппаратом был молоденький омега.              Неловко было подходить к прилично одетым людям, Учиха топтался рядом до тех пор, пока его не окликнули «бедняжкой». Сердобольного вида старик сидел на пороге рядом с дверью, забавная бородка была сухой и выглядела как козлиная, но взгляд был мягким, добрым, такие люди подкармливали бездомных животных и не боялись бродяжек.              На вежливую просьбу дать немного воды, старик улыбнулся и наполнил бутылку из кулера, а вдобавок притащил ему гречневую булочку. Саске хотел отказаться, но ноющий желудок его остановил, пришлось лишь поблагодарить старого бету столько раз, сколько позволило дыхание, а после он отошёл в сторону, чтобы наспех эту еду проглотить. Казалось, что его истощённый организм усвоил еду практически сразу, не оставив и крошки в пустом желудке. Однако стало легче, живот хотя бы болеть перестал, а переварившись, булочка даст ему силы дойти до летнего домика, где есть вода, постель и крупы про запас. Наверное.              Саске посмотрел в ночь, на дорогу, которая теперь казалась бесконечной. Эти две ночи дались ему с трудом: тапки натирали, ноги устали, а желудок обещал сам себя сожрать, как уроборос.        — Ты попал в беду? — старик вышел из забегаловки с чашкой чая и снова сел на порог. — Наверное, — омега сложил на груди руки, — скорее, я сам к ней пришёл. — Порой случается. Было бы хорошо, если бы человеку были известны все его пути, но мы таким счастьем обделены. Надеюсь, — он отпил чай, — у тебя есть друг, к которому можно обратиться? Родители, может, знакомые?       Было неприятно пользоваться чужой добротой, Саске думал просто уйти, но понимал, что другого шанса ему может не выпасть, хотя ему кое-как, но всё ещё везло.        — Есть, правда, я не могу с ним связаться, — омега виновато опустил взгляд, — я не надеюсь, что Вы согласитесь, но хотел бы попросить Вас позвонить, — Учиха склонился в вежливом поклоне.       Внук — Саске это понял по обращению к старику «деда» — покосился на него.Доверия Учиха не внушал, даже будучи очень вежливым и явно воспитанным, и потому, когда старик зашёл за стойку, омега ему что-то шепнул, сведя брови на переносице. Но предупреждение добродушный хозяин «васаби» пропустил мимо ушей, он махнул внуку рукой и вынес Саске мобильный телефон. Учиха взял его в руки и улыбнулся, это был старенький кнопочный аппарат, возможно, старик просто о нём не особо беспокоился.              Омега выучил номер Наруто наизусть, позвонить ему не было проблематично, но альфа просто-напросто мог не ответить на звонок с незнакомого номера, мало ли кто с его родом деятельности звонить мог. Прозвучало около шести длинных гудков, и Саске начал беспокоиться. Наруто всегда был на связи до одиннадцати, после шёл спать, Учиха не был уверен, что альфа на это время отключал звук, потому что около полуночи у него никогда не возникало нужды позвонить.        — Да? — Саске опешил. К его немалому удивлению, Наруто ответил, но достаточно грубо, хотя голос не казался уставшим. Это было обрывистое «да», будто кинутое лающей собаке, совсем неприветливое, да и сам Наруто звучал достаточно странно, к омеге, по крайней мере, он никогда раньше так не обращался. — Наруто — сан, это Саске, я… — пока старика не было, Учиха придумал, что скажет, придумал, как будет оправдывать свой побег, но из-за растерянности начал что-то невнятно блеять, спотыкаясь о каждый слог.       Он боялся, что его отругают, как провинившегося ребёнка, отчитают и накажут, оставив на улице. Грозный тон зародил в нём новые страхи, но ненадолго, услышав ответ, альфа вдруг заговорил очень мягким, почти мурлыкающим голосом. Тембр был гортанным, но его умягчала некая нежность, и проступали какие-то высокие нотки, чью вибрацию хотели — намеренно или нет — приглушить. Саске растаял, потому мыслями вернулся к себе в комнату, когда Узумаки был его единственным спасением. Наруто сбросил звонок и сразу же перезвонил, чтобы не тратить чужие деньги.        — Где тебя, чёрт побери*, носит? — На улице…       На другом конце раздался шумный выдох.        — На улице? В заднице Кобе? Где три убийства и два изнасилования — обычный вечер? — Со мной всё хорошо, — Саске поспешил успокоить альфу, — почти. Мне вроде как повезло с такой статистикой. — Позвони брату, попроси, чтоб он тебя забрал. — Я не пойду к Итачи, и обратно тоже не вернусь. Наруто — сан, Вы единственный, к кому я могу обратиться. — Не время показывать характер. — Я сказал, что не пойду, значит есть причины.       Наруто замолчал, а в динамике были слышны лишь шумное дыхание и глухой стук — альфа что-то искал в деревянном ящике. После невнятное ругательство и тяжёлый выдох.        — Где ты? — Я, — Саске огляделся, — я не знаю, похоже на Касаятё, — хозяин забегаловки указал в сторону, — рядом станция Хигашинаруо, — подсказал ему старик. — Потрясающе. Я сейчас кое-кому позвоню…       Саске посмотрел на своё отражение в стекле рядом стоящего дома — он стеснялся показаться таким перед кем-нибудь знакомым, но если его вид послужит первым впечатлением для кого-нибудь из знакомых альфы, это станет для него катастрофой.        — Не нужно, Узумаки — сама, пожалуйста, я не хочу видеться с кем-то посторонним, — ещё один резкий выдох. — Саске… — Пожалуйста.       Альфа снова замолчал, на этот раз молчание продлилось дольше, а посторонних звуков не было — Наруто просто думал.        — Поезд до Кобе будет только утром, потому я поеду на машине. Доберусь до города часов за пять. Ты сможешь дождаться меня у остановки? Или лучше я позвоню своему знакомому, он тебя подберёт, а я заберу по приезде… — Я дождусь на станции. — Это проверенный знакомый… — Хигашинаруо, я буду ждать только Вас. — Пожалуйста, будь аккуратен. Там поблизости где-то должен быть полицейский офис, возле него спокойнее, потом, ближе к утру иди к месту встречи. — Хорошо, Узумаки — сама. Спасибо. — Еду.       Звонок прервался, стало легче, даже плечи его немного приподнялись, будто с них стянули тяжёлый мешок. Саске вернул мобильный телефон, ещё раз поблагодарил сердобольного старика и откланялся. У него было время отыскать станцию. В след ему что-то весело кинули, но Учиха не разобрал, да и не пытался — ветер гнал его в спину в сторону рельс.              Его шаг стал стремительнее, ноги легче, а внимание теперь не было приковано к асфальту, по которому он ступал. И если в первую ночь он наблюдал лужицы под ногами, в следующие пустынные пороги и тёмные силуэты, то сейчас его глаза поднялись чуть выше, на двери и окна, в которые он изредка заглядывал, по большей части случайно. Тёплые помещения, пропитанные уютом и запахом еды — Саске ни разу не думал о том, что будет думать об этом, как о чём-то столь далёком. Жилые дома, подъезды, поздние бары и забегаловки, изысканный ресторан — когда эта дверь приотворилась и позволила ему мельком, задохнувшись, увидеть мир за нею — тогда ему впервые открылась великая власть греха зависти и чревоугодия. Он когда-то совсем не беспокоился об этом, принимая родительские блага как само собой разумеющееся, а теперь взирал на это с такой тоской и таким благоговением, на то, как за круглыми столиками, вращающимися в круге света, чужие ноги праздно шаркали по мраморному полу, а руки касались холодной ножки бокала. Саске снаружи, и он грелся у холодного металла, растирал по одежде пятна ржавчины, ночевал в месте, сверху напоминающем литейную яму, раздражённо переживал мелкий дождь и паразитов на собственном теле. Отчасти он сам был в этом виноват. Виноват, что иногда медлил, когда нужно было действовать быстро, а когда нужно было хорошо всё обдумать, поспешил. Но виноват ли он был в том, что случилось с его семьёй? Что воздух, которым он дышал, становился синим и сернистым — его дыхание сбилось.              Чем больше становилось домов, тем тучнее становилась толпа, и тем очевиднее огибали Саске прохожие. Его это почти не обижало, он понимал причину: его вид, его одежда, даже его запах оставляли желать лучшего. Он не плевался только потому, что тело принадлежало ему, и постепенно погружаясь в грязь, омега даже медленно принимал её, конечно, до первой встречи с ванной. Он обязательно отмоется, как представится случай.              Станция встретила его молчанием и слабым поскрипыванием веток уже отцвётшей сакуры. Саске пропустил её цветение в этом году, хотя обычно каким-нибудь образом заставал, несмотря на то, что за ним совершенно не гнался. Учиха не так часто праздновали нечто подобное. В их саду было две вишни, за которыми ухаживала бабушка, и которыми любовалась Микото. Они цвели в середине марта и сбрасывали свои лепестки на порог, ветер прибивал их к двери, и когда кто-то выходил на задний дворик, то первым делом вступал на розовый ковёр, что таял уже через две недели, и неубранные лепестки умирали пятнами на деревянном полу. Сакура у станции была помечена жёлтой лентой, а на ней просьба не оставлять рядом велосипеды — её собирались срубить.              Саске обнял себя руками — не из-за холода, а из-за неожиданного чувства одиночества, которое переживалось куда легче, когда было осознание, что на белом свете есть ещё твои родные, к которым можно будет прийти. Одиночество в пустом мире — что-то совершенно другое, холодное, чёрное, выгрызающее плоть в груди.              Он не стал взбираться на подмосток, Саске собирался перейти рельсы по дороге рядом, там, где стоял светофор. К платформе редко подходили люди, и он не хотел, чтобы они его видели. Тем более, за остановкой была небольшая возвышенность с запущенными кустарниками и несколькими деревьями — там можно было спрятаться и отдохнуть, дожидаясь альфы.              Размышления порой скрашивают скучные часы, но точно не в момент ожидания — Саске не мог отвлечься от мысли, что Наруто едет к нему, что под утро фары его машины покажутся на горизонте. Утро было далеко, но Учиха зачем-то смотрел вдаль, искал в ней свет «рабочей лошадки», как звал её Узумаки.              Наруто носил дорогие костюмы, когда приезжал к ним в гости, был научен манерам, чтобы крутиться среди интеллигенции, тесно общался с Фугаку в конце концов и работал с ним, но в отличие от последнего среди всех машин почему-то предпочёл очень простую. Саске видел её всего раз — во время первого приезда альфа приехал на машине Нары — сана — и она его очень удивила, и это удивление после переросло в очевидный вопрос.       Наруто ездил на стареньком сером мерседесе, который был старше Саске раза в три, но выглядел всё ещё хорошо, потому что его любили. Альфа рассказал, что это была его первая машина, сказал, что учился ездить именно на ней, а потому в праворульных машинах теперь чувствует себя странно. Это был подарок, правда, он не уточнил от кого, но этот подарок был ему дорог и занимал почётное место среди вещей, за которые Узумаки обещал пойти в огонь, воду и через медные трубы.              «Вот это машина» — говорил мужчина, — «а сейчас бытовая техника на колёсах».              Омега в этом совершенно не разбирался, он с лёгкостью мог перепутать марки автомобилей, но верил Наруто, потому что восхищённый тон его, пропитанный уверенностью, внушал доверие.              Саске старался задремать, но колокольчик в его голове звенел, не переставая, то была радость, терпение, остаток усталости, который клонил его голову вперёд, на колени, но не позволял сомкнуть глаза. Учиха разглядывал редких прохожих, дома напротив, копался под ногами, вырывая сорняки для того, чтобы очистить их от листьев, отряхнуть их корни, а после выкидывать куда-то в кусты. Он ковырялся в земле, рисовал на ней пальцем, после отряхивался от пыли. Вычёсывал волосы, расчёсывал их пальцами и стонал от негодования. Он кидался камнями. Это было не интересно, но время занимало, бесконечное время, которое тянулось с трудом. Омега успокаивал себя тем, что когда всё закончится, он будет смотреть назад и думать, что всё прошло, ему приходилось полагаться на будущее, чтоб переждать настоящее.              Час, второй, третий — у него не было часов, но он чувствовал каждую секунду, с каждой был знаком, и в каждой что-то совершил. Он слонялся по возвышенности как приведение, мял кусты, очистил сорняки, запачкав руки, а после искал канавку, в которой мог бы немного помыться. После того, как не нашёл, лёг на землю и рассматривал небо, заплывшее полупрозрачными облаками.              «Даже звёзд не видно, мир точно хочет, чтобы я сдох от тоски».              Звёзды ушли вместе с облаками, будто специально прятались за них, а утро пришло с чистым небом и пением птиц над полем позади. Машин на дороге стало больше, и усталые глаза их видели одинаково расплывчатыми. Можно назвать это интуицией, но когда показались одни особенные огни, омега встрепенулся, поднял голову и посмотрел вперёд, ожидая попутного ветра с ноткой ветивера. Огни приближались, скатывались, пропадали за дорожным полотном, а после снова взлетали. Шумный мотор, квадратные фары — сердце в груди забилось сильнее от восторга.              Это был серый мерседес. И Саске его почти уже любил.                             *Минка — традиционный японский дом. *Каси-дзёро — самый дешёвый вид проституток, дословно «проститутка с набережной». *Джерси — веломайка. *Сонники — группа снотворных и седативных препаратов. *Я не стал использовать коронное нарутовское «даттебаё», ибо что моё чувство прекрасного в виде горбатой лани не позволяет вписать его в этот фанфик, потому Наруто будет бросаться всеми видами чертей при любом удобном случае. Простите -.-