***
Заломив край подушки под поясницу, лениво пожевывая колпачок от ручки, Саске лежал на постели с книгой и блокнотом, но не читал, а смотрел в окно, внезапно осознав, что вокруг чудесный тёплый вечер, один из первых вечеров наступающего лета. В мозгу проносились бессвязные обрывки мыслей. К примеру, вновь и вновь вставал в памяти день, когда, чуть ли не семь лет назад, в расцветающем Кобе, вскакивал он на каменную кладку в их садике за домом. У соседей играли БиЗу*. На веранде стоял плетёные столик и стулья, за ним сидел его подрастающий, слишком серьёзный для подростка, брат, а мама носилась туда-сюда со свежей рассадой и просила его слезть со скользких камней. Под мышкой Саске держал тонкую книжку, «Кокоро»*. Он не дочитал её, хотя в ней было не больше сорока страниц, потому что был обижен, что его не похвалили за отполированную обувь. Свою и родительскую. Вспоминая своё детское упрямство, надутые щёки, глупую обиду на эту ныне забытую книжку за то, что его заставили читать, а не разрешили поиграть с Итачи, он вдруг услышал до боли знакомую мелодию, лившуюся из динамика нарутовского ноутбука. Коси Инаба исполнял одну из старых молитвенных баллад. Учиха сразу узнал его голос, ибо слышал эту балладу десятки раз, когда группа Коси была популярна и звучала над соседским двориком. В своё время он полюбил этот голос за то, что он поддерживал его, одинокого и обиженного, в саду, и Саске незамедлительно приобщал к своей коллекции каждый новый его диск. Только он и Коси. Итачи слушал другую музыку… Если вообще слушал. В его комнате всегда было тихо. Иногда он играл в мяч, но редко отбивал его от стены — только в моменты глубокой задумчивости. «Играл ли он с ним сейчас? О чём думал, чего желал? Может, что-то замыслил?» — Саске случайно, задумавшись, снял колпачок с наконечника и отстранил кисть от губ, оставив на нижней тонкий след шариковой ручки. — Ты иногда такой забавный. Омега опомнился, выплюнул колпачок в ладонь и, поморщившись, отбросил его на прикроватную тумбу. Наруто наблюдал за ним с полуулыбкой, отведя глаза от фильма, который долго искал. — Просто задумался, — Саске потёр пальцем губу, там, где предполагал, что остались чернила, но по расползавшейся улыбке понял, что промахнулся. — Песня знакомая. И вообще не подсматривай. — Как не подсматривать? Мне нравится наблюдать за тобой, особенно, когда ты читаешь, — Наруто остановил видео, и музыка прекратилась. — Мой беглый взгляд настолько завораживает? — Ты иногда шевелишь губами. Это трогательно. Обычно, когда темнеет, ты начинаешь щуриться при чтении. Сложнее, наверное, концентрироваться, и чтение замедляется. Вчера перед сном был отрывок с Мириэлем — я прочитал это по губам. Саске смутился. Раньше он не замечал за собой этой привычки. Да и кто мог ему об этом сказать до этого? Читал он обычно в полном одиночестве — винить в этом кого-либо омега не собирался, он сам его выбрал, хоть и не сразу. Было от кого учиться. В школе он сидел на первых рядах, учителя на такие мелочи внимания не обращают, а с родителями он не так уж много говорил о книгах, тем более не читал перед ними. Он сдружился с чужими жизнями, расписанных на приятно пахнущих страницах, потому что не имел своей. Читая интересный роман и наталкиваясь на особенно сильное место, он часто захлопывал книгу и шёл прогуляться по комнате. Ему ненавистна была мысль, что хорошая история кончится. Саске растягивал процесс чтения как мог, стремясь отдалить неотвратимое. Но всегда, встречая действительно яркую, блестящую страницу или строку, делал паузу. Выходя из своего тесного мирка в реальное пространство комнаты, в родительский дом, в реальный мир, чтобы вновь стать самим собой, потому что иногда так сильно проникался духом другого, что боялся просто лопнуть. Чужие жизни волновали его, и чтение позволяло ему вступить в общение со всем миром на равных. Не было больше никаких препятствий. Одинокий, как никогда, он в то же время теснее, чем когда-либо, был связан со всем окружающим. Полноправно воплощён в нём. Наруто был первым, кто присоединился к нему в этих путешествиях. Никто из родных, но он, этот чужой альфа. Рано или поздно все мысли возвращались к прошлому, которое его всё ещё тревожило. Возвращались к Итачи, который был где-то рядом, не слишком — не в соседней комнате или квартире, но во вселенских масштабах, к которым обращался его раненный мозг, они были в одной точке. Точке, не тесной для миллионов, но невыносимо узкой для них двоих. Саске даже не знал, что чувствует к собственному брату. Страх перед ним — точно, ненависть — омега сомневался. Он был на грани, но пока все его хорошие поступки, склонявшие чашу весов почти к самому полу, теперь были уравновешены злом. Совсем чуть-чуть нужно было, чтобы эти весы качнулись к полному отвержению. Чуть — чуть. — Как проходит твоя течка? Саске был выдернут из своих мыслей новым обезоруживающим вопросом. — Как обычно, — он запнулся от смущения, — у омег. Если ты не знаешь, то, думаю, есть какие-нибудь обучающие видео. Наруто покосился на него с откровенной ухмылкой. — Такие видео называются «порно», с тобой особо не посмотришь. — Я и не смотрю порнографию. — Не скромничай, — но увидев оскорбившуюся мордашку напротив, альфа удивлённо вскинул брови. — Ты, правда, не смотришь? Совсем? — Считаю это глупой тратой времени. Иногда между ними возникали такие темы, учитывая любовь альфы к похабным шуткам, но они всегда прекращались очень быстро — Саске фыркал «извращенец» и отворачивался, или Наруто сам замолкал, потому что они были недостаточно близки. Но теперь — омега краснел всё сильнее — они встречались, и, наверное, нормально обсуждать нечто подобное со своим парнем. — Мне иногда лень фантазировать, — признался альфа, — тебе нет? — Я не занимаюсь мастурбацией повседневно — тоже трата времени. Наруто возмутился. — Мастурбация — это прекрасно! Лучший способ расслабиться, познать себя… — И как часто ты себя познаёшь? — это было чистой воды ехидство, и Учиха даже не надеялся, что ему ответят. — Каждый день, Саске. Нежные щёки побагровели. Саске прикрыл рот ладонью и опустил взгляд, потому что смотреть в чужие глаза стало совершенно невозможно, его охватило пламя стыда. Он закрыл глаза. Для него онанизм — постыдное увлечение, но если это Наруто… Его эгоистичная ласка — это тысяча соблазнительных форм, фантазий, горячих видений. Твёрдая рука мощным движением надевающая на себя кольцо плотно сомкнутых пальцев, тёплых и скользких, как чужое податливое тело. Тело, которое альфа представлял, которым желал овладеть, до которого страстно желал… дорваться. Учиха разочаровано фыркнул, почти обиженно. — Каждый? — он опустил тон своего голоса практически до шёпота. — Это логично, — Наруто не выглядел смущённым. — Я взрослый мужчина, у меня есть потребности. Более того, каждую ночь я ложусь в свою постель не один. На несколько секунд воцарилась звенящая напряжённая тишина. Горячие капли, проступившие на жаркой коже в душной комнате, скользнули под ворот пижамной рубашки, прямо между лопаток. Саске поёрзал. Ноги были ватными, а взгляд был прикован к смешливым огонькам в голубых глазах. Губы не дрогнули, чтобы задать вопрос, но почти незаметно дёрнулось плечо, и Наруто это движение уловил, более того правильно разгадал. — Потому что ты ещё не готов. — Я не маленький, — возразил омега и хотел отстраниться от подушки, чтобы приподняться и казаться выше, но был остановлен плавным движением приблизившейся к его лицу загорелой руки. Альфа коснулся его губ большим пальцем и легонько погладил, стирая след шариковой ручки. — Можно быть неготовым и в двадцать пять. Дело не то чтобы в возрасте, — белесая бровь приподнялась, альфа прикусил уголок нижней губы — и в возрасте тоже проблема, — ты выглядишь, как взрослый, у тебя созревший аромат, из-за чего моё тело реагирует соответствующе, но ты такой… Невинный. — Это решаемый вопрос, — не задумываясь о жестах, омега чуть-чуть раздвинул колени, — тем более, я… Мы… Официально женаты. У меня скоро течка, — взгляд соскользнул с загорелого лица на чужую ширинку, потревоженную лишь наплывшими волнами джинсовой ткани, но не скрывающую слегка набухшую плоть, — и, как я и сказал, в ней нет ничего сверхъестественного. — Я интересовался твоим самочувствием, — пояснил Наруто, — у моего бывшего поднималась температура, иногда его тошнило, а ещё его желание было настолько острое, что в него можно было кулак по локоть запихнуть. Саске наморщился и сдвинул колени. — Фу. У меня всё нормально. Температура есть, но не слишком высокая. Не тошнило ни разу, да и на стены я не лезу. Просто выделения и… Пальцев хватает. Зачем тебе? — Я просто хотел, чтобы Карин за тобой присмотрела. Омега понимал, что отношения их взяли слишком быстрый старт и мчались в своём развитии с неописуемой скоростью. Желание Наруто не спешить было абсолютно оправданным, более того, как бы не хотел Саске — а у него скоро течка — он всё ещё неопытный мальчишка для него. Но… — Не пойми меня неправильно, мы отлично поладили с твоей сестрой, но… Она ещё не настолько близка для меня. Это же не насморк. Наруто не стал противиться, наоборот даже слишком понимающе кивнул, а после отвернулся к ноутбуку и о чём-то задумался. Саске наблюдал за его сосредоточенным лицом, за неподвижными плечами и вздувающимися от работы мышц запястьями. Может быть, виной всему гормоны, но в этот душный вечер, в этой постели в нём пробудилась всепоглощающая страсть к этому молодому мужчине. Он чувствовал к нему неотвратимое притяжение, плохо скрытую слабость перед чужим телом, и все его усилия — устоять перед его грубой красотой, его неприступностью. Альфа был серьёзен. Сказал, что не хочет оставлять его дома одного, особенно, после произошедшего. Карин он звать передумал, чтобы омега не чувствовал себя неуверенно в моменты крайней чувствительности, а потому перед самым сном, обнимая за талию, он шёпотом сказал, что останется дома, но предупредил, что им нужно договориться о том, как они будут взаимодействовать. Наруто оставил влажный поцелуй на его плече, а после замолчал — у них было время всё обсудить.***
Саске бежал по заброшенной дороге, пустой, извилистой, грязной, почти тропинке с редкими ошмётками асфальта. Он бежал меж холодных рисовых полей, над ним проливалось тучными волнами тёмное, как королевский сапфир, небо, а по водной ряби, между тонкими сухими колосьями, покрытых снежной пылью, проскакивало чужое отражение — лицо брата, холодное, как мраморная маска, смотревшее на него его же глазами. У Саске были чужие руки, чужое тело, чужие губы, но свои глаза, наполненные страхом. Итачи будто поглотил его, как чёрная дыра, проглотил целиком, как питон, оставив свои пустые глазницы единственным окном в реальный мир. Саске бежал, потому что его несли чужие ноги. Его несли куда-то в плену чужой плоти, тёплого мяса, в котором он утопал руками, ногами, а лицо его застряло в чужой голове. Он был вынужден смотреть, его не слушались даже веки. Поля, колосья, мокрые всплески, мелкие камешки, всё ближе были одинокие фермерские дома, возле которых лениво качались овцы. Итачи замер, и Саске оглядывался, чтобы узнать причину остановки — цель, к которой тело его брата так стремилось. В метрах двадцати подросток увидел паренька лет тринадцати. Он развлекался, бросая камни, которые его собака приносила ему назад. Один из этих камней по его неловкости почти задел штанину ног, к которым примыкали ноги Саске. Сначала страх, а потом растерянность от того, что испугался, здесь, под ясным взглядом золотоволосого мальчишки, омега пытался вглядеться в его лицо, но тени падали так, что черты его расплывались. Только золото волос взметалось с нежными порывами ветра, как солнечное пламя в холодном свете луны и звёзд. Итачи смотрел на него откуда-то из глубины. Саске это знал, он это чувствовал — чужие глаза смотрели со дна черепушки через его глазные яблоки. Итачи не остался слепым, отдав свои глазницы. Он разрешил младшему брату наблюдать, быть его спутником в том, что хотел совершить. Встряхнув штанину, припорошенную дорожной пылью, ту, которую почти коснулся камень, он — Итачи, и привязанная к его ладони ладонь Саске — завёл руку назад, чтобы вытащить неторопливым движением из кобуры револьвер, рукоятку которого уже сжимала ладонь. Тотчас, глядя на тонкое и ироничное, уже в силу нежности черт, лицо мальчика, омега понял: как львица учит своего детёныша, так брат привёл его сюда, чтобы научить, что есть убийство. Стремительные безбрежные реки лиловой ярости потекли в чужом теле с севера на юг, от одной руки к другой, реки то с кипящими водоворотами, то с плавным ровным течением. Чужой взгляд сделался неподвижным на застывшем, тёмном, но при всём том сияющем улыбкой лице. Сердце Саске замерло. Крик застрял в горле, потому что чужой рот не слушался, превратив его истошное желание предупредить мальчишку в предсмертный хрип, поднимавшийся, не находя выхода, снизу живота ко рту. Золотоволосый мальчик в сумерках наклонился, чтобы взять из пасти собаки обляпанный её слюной камень. Он со смехом выпрямился. Падал первый снег. Перед его глазами на безысходный этот пейзаж пала пелена такой нежности, способной смягчить острые сочленения вещей, углы жестов, терновые шипы камней, снег был так легок, что рука с револьвером чуть опустилась. Маленький чёрный щенок со стоящими ушками дважды тявкнул, прыгая вокруг подростка. Видя полуоткрытый рот мальчика, Саске точно так же полуоткрыл и свой, но без смеха. В молчании собачка прыгала вокруг своего голоногого хозяина. И тут лиловые реки, на мгновение умерившие свой бег, потекли вокруг него ещё быстрее, сильнее, напористей. Плоть, в которой он увяз нагрелась, раскалилась, обжигая его кожу, образовывая на ней болезненные пузыри, а его собственные глаза пронзил взгляд со дна черепной коробки, вырвавшийся наружу, прорезавший снежный полог — тот нежный молочный сумрак, что струился от лица ребёнка и ложился на пустынную землю, устрашенную яростью Итачи. Саске ощущал в своей правой руке вороненую сталь. От его полураскрытого рта до полураскрытого рта парнишки пролегли мосты из тьмы и чистой воды, связавшие их до кишок. Незнакомый мальчик вдруг оказался к нему ужасно близко. Над утихшими рисовыми полями поднялась лёгкая голубоватая дымка. Между резким поворотом и прицеливанием не прошло и секунды. Итачи стал глядеть суровее, решительнее принялся растапливать теплоту, падавшую вокруг вместе со снежком от улыбки мальчонки на пустынную землю вокруг него. Рука его тянула за собой руку Саске, направляла в ночь, заставляла сжимать оружие и целиться в живое воплощение невинности. На невидимой колокольне часы начали бить десять, прозвучал первый удар, и звёзды в небе задрожали. Один, два, три, четыре… Саске почувствовал, что револьвер превратился в его внутренний орган, что его чёрное с блестящим ободком отверстие сделалось его собственной глоткой, наконец свободной что-то сказать. Палец. Дрожащий палец на курке. Лёгкий солнечный мальчишка, сверкающий в ночи, как солнечная капля, из которой по легендам вырастают самые красивые цветы. Он улыбался, так искренне, так широко, его живые глаза цвета ляпис-лазури напоминали то небо, которое явиться после долгой ночи… Явиться, но его не застанет. Не застанет своё дитя, которое ласкало любовными лучами, придавшими его коже такой тёплый оттенок. Итачи выпрямился. Выстрелить в Бога, ранить Бога и сделать его своим смертельным врагом. Он выстрелил. Выстрелил трижды. Хватило бы и одного. Звёзды осыпались собачьими слезами на землю. Мальчик упал — у него подкосились ноги, и он плюхнулся боком на землю. Дымок из ствола, затуманенного пороховым нагаром на расстоянии очертил вокруг его головы невесомый нимб. Пробил последний удар колокола, отсчитавший десять часов. По сухости, обметавшей нёбо и губы, Саске понял, что рот у него всё ещё полуоткрыт, и испытал ужас от того, что остался в физическом контакте с еще тёплым трупом. Живой мальчик должен был бы сжать зубы, откусить резцами тот мост темноты с пробегавшими по нему мерцающими волнами, но он опал, как лист, не сомкнув губ. Их сомкнул Саске. Рука, сжимавшая револьвер, послушно дрогнула, а после опустилась, направив его крик в землю. Саске опустил плечи — они опустились, он отпустил оружие — оно послушно стукнулось о землю, он посмотрел на собственные руки — они были горячими, чужая плоть опадала с него лоскутами. Его плен таял, растворялся в холодном лунном свете и оседал пылью под ногами, сливаясь с дорогой, стирая следы, что с ним был кто-то ещё. На дне затылка закрылись холодные глаза, теперь через него никто не смотрел. Омега остался один в прозрачной пелене девственного снега, холодившего его кожу. Саске перевел глаза на мальчонку, лежащего на земле, и одновременно обнял себя руками, чтобы остановить дрожь, оставлявшую его на вершине напряжения нервов, тишины, где людской страх, крики, всплески возмущения не могли его настигнуть. Он разглядывал распростёртую жертву. Удивлённый щенок обнюхивал мальчика с головы до ног, поскуливал, тыкался носом в тёплые ладони, кидавшие ему камни. Обнюхивал и обнюхивал. «Что я сделал?» — Саске отступил, сделал короткий шаг назад. Земля была мягкой, он немного проваливался, делая в ней вмятины. Он смотрел вперёд, на трагичную сцену, представшую перед всем миром в своей холодной наготе, в пошлом запустении, ещё более безлюдном в этом сумраке — картина зверского убийства. «А вдруг, он ещё жив?» — на гнущихся ногах он двинулся к тёплому телу на холодной земле, возле которого сидел растерянный щенок. Он, лежал, как спящий ангел. Его золотая головка лежала на согнутой левой руке, голые икры были плотно прижаты друг к другу, а пальцы, так нежно мазнувшие по влажной земле, были обращены к небу. Саске замер над ним, над его запыленными ногами, осыпанными морозными цветами волосами, пахнувшие ветивером, печальными красными маками, рождавшимися из груди убитого ребенка. В голубых глазах потухло солнце. Саске упал перед ним на колени, протянул руки к холодевшим щекам, пытаясь поделиться своим теплом, своей жизнью — длинной или короткой, поделиться половиной, чтобы ребёнок ожил и устремил в небо осознанный взгляд, но голубые глаза оставались стеклянными, в них отражалась одинокая луна, протянувшая бледные руки к кровавым цветам на груди. — Пожалуйста, — шептал Саске дрожащим голосом, — не уходи. Я умоляю. Бледнеющая кожа мальчишки покрылась росой чужого горя. Саске даже не заметил, что мир перед его глазами расплылся в слезах.Он трогал мягкие щёки, синеющие губы, зачёсывал трепещущими от слабости пальцами локоны золотых волос назад, и утопал в горячей липкой жидкости, которую впитывала земля. Ему казалось, что сам страх поддерживал его на ногах и, если страх прекратится, он не просто рухнет, но вообще превратится в ничто. Его горячие слёзы горячили только его собственное лицо, а телесная плоть мальчишки в его руках таяла на глазах. Сохранялся лишь этот белый, почти невесомый каркас. Снег, как и брошенный щенок, кружил вокруг. Шум делался почти видимым. Ветер затеребил хлопок белой рубашки на плече мальчишки, и Саске, обнимавшему его, почудилось чье-то человеческое дыхание, ласка пальца из света и слоновой кости, белокурого локона. Душа, более лёгкая чем снежинка, покинула его объятия, оставив цепляться пальцами за пустое тело — тело, которое Саске лелеял, которое почему-то любил, и верил всем алым сердцем, что его прощальные поцелуи приходились в темя. Он приподнимал слабые плечи, он прижимался тёплой щекой к глухой груди, а пространство вокруг рассыпалось — поля, земля, пустое небо, завывание одинокого щенка и его собственный плач. Его тепло рассеивалось, тело холодело, и ветер, и снег, всё на нём, как бремя чужой смерти. Только слёзы горячие. Объятья туже, тело меньше, беззащитнее, и он сжимался до точки, пока вдруг не стало горячо. Луна потухла, мир погрузился в темноту, но руки мальчишки вдруг обхватили его за талию, в жилах его забилась живая кровь, и Саске потерял последние силы, повиснув на чужих плечах. — Прости меня, — шептал он, поглаживая белобрысый затылок, — я не хотел, я, правда… Сон рассеялся, но слёзы остались — Саске обнаружил своё лицо мокрым, когда коснулся щёк, и Наруто был рядом, он прижимал его к себе и качал, как ребёнка. — Всё хорошо, — его голос был немного сонным, — я с тобой. Я тут, — альфа гладил его по спине, успокаивая, хотя у самого сердце в груди билось так сильно, что омега чувствовал его биение даже через одеяло, что случайно встало между их телами. — Тебе приснился кошмар, — немного отстранившись, Наруто вытер тыльной стороной ладони солёные щёки. Саске попытался успокоиться. Его впервые поразили нервные всхлипы, и это показалось ему чем-то болезненным. Наруто принёс ему воды, когда убедился, что омега полностью проснулся и пришёл в себя. Как только прошли всхлипы, вернулся стыд, и Саске старательно опускал взгляд, когда альфа расспрашивал его о самочувствии. Для него было унизительно просто расплакаться, как дошкольнику от ранки, ещё и у кого-то на глазах! — В этом нет ничего постыдного, — заметив подспудный взгляд Саске, устремлённый на влажный след на майке, возразил альфа. — Каждый может заплакать. Иногда это даже полезно. Учиха вытер нос бумажным платком. — Это просто не в моём духе, прости, что увидел. — Глупости, — альфа аккуратно погладил его по бедру — оно было ближе всего, — один плохой сон не отменяет того, что ты сильный и стойкий мужчина. Саске фыркнул, но ничего отвечать не стал, хотя посчитал последнее скорее шуткой, чем тем, что на самом деле думал Наруто. Он хотел забыться, хотел успокоиться, уткнуться в крепкое плечо, которое не рассеется звёздной пылью от неловкого движения, и выключив свет, попросился спать. Наруто привлёк его к себе, непривычно уложив по центру кровати, но привычно приобняв со спины и прижавшись коленями к бёдрам омеги. Саске был счастлив, что его не стали расспрашивать, что позволили остаться со своим грехом наедине, грехом, который всё ещё касался его пальцем из слоновой кости. Спрятав пальцы в чужой ладони, он пытался спать, но сна не было ни в одном глазу. Сердце его было всё ещё беспокойным, свободной рукой омега играл кольцами на пальце, а веки не смыкались, заставляя его всматриваться в пляшущие на стене отблески света. Целая ночь в театре теней. Саске так и не смог поспать, его будили то призрачные пальцы, то братская плоть, нарастающая на его собственной, то страхи, заставлявшие его закинуть руку за спину, искать на ощупь лицо альфы и ловить его редкие спокойные выдохи, чтобы успокоиться, что его солнечный мальчик жив. Иногда он себя ругал за нервозность, за трусость, за то, что «это бессмысленно, Наруто бы такими глупостями не стал заниматься», но чувствуя дыхание, он принимал долгожданное умиротворение и мог закрыть глаза, чтоб ещё чуть-чуть подремать.***
Утром не произошло чуда — отравленное беспокойствами письмо осталось лежать на столешнице. Ни Саске, ни Наруто к нему не прикасались, обходили стороной и делали вид, что его не существует. Узумаки просто не хотел касаться чего-то очень личного, а омега просто знал себя, знал, что взяв его в руки, первым делом посмотрит на оставленный адрес электронной почты, задумается о том, чтобы ответить. Наруто отвлекал его — поцелуями, объятиями, тёплыми словами. Они говорили о том, что Саске нужно для течки, и как они будут это время общаться. Альфа решил, что хочет быть постоянно рядом, из дома он не съедет, но слишком близко к комнате — выбор из двух он предоставил Учиха — подходить не будет. Переговариваться они решили по телефону, предупреждать о чём-либо или просто проводить досуг, если вдруг станет скучно. — Ты точно не хочешь ко мне? — спрашивал Саске, пока стелил кровать в комнате, изначально выделенной для него. Наруто наблюдал за ним, опираясь на дверной косяк. — В следующий раз точно останусь. Я там, это, — альфа указал за спину, но имел в виду пакеты, что стояли у лестницы, — полотенца купил. Не знаю зачем, у нас кухонных куча, после твоего появления ещё и глаженных. — Ты ими потом будешь посуду вытирать? — Одна стирка — и они обо всём забудут, — Саске это даже комментировать не стал, и Наруто после короткой паузы всё же спросил: — а что ты с ними делать собираешься? — Собираюсь не спать на мокрой кровати, — проверив, чтоб непромокайка не сползла с матраса, Учиха заправил простынь. — Я думал в этом самый сок, — поймав непонимающий взгляд, Наруто попытался объясниться. — Ну, несколько дней спать, есть и трахаться до потери сознания, кувыркаться во влажной постели и всё такое. — У тебя всё ещё есть возможность. — После этого раза она никуда не пропадёт. — Тогда не провоцируй меня, а принеси полотенца и воду. Улыбнувшись, альфа послушно покинул комнату, и с полуулыбкой Саске смотрел ему вслед. По иронии судьбы человек, которого он опасался, оказался куда более внимательным к нему чем те, на кого Саске молился. Наруто был замечательным, навряд ли для всех, может, только для него, но омега это ценил, поглощал эту заботу как эликсир. И чем больше он пил, тем более горьким становился вкус. Узумаки задерживался, и Саске подошёл к лестничному парапету, чтобы найти его. В полуденном свете зал был изумительно ярким, солнечное блюдо, на котором плясали светлячки, родившиеся в неровности стекла. В жаре нагретого паркета стоял Наруто и играл с собакой, улыбаясь, хватая разыгравшегося пса за ошейник, присаживаясь и искренне смеясь, когда Ликёр повторял за ним. Свободный, лёгкий, в лучах солнца он заворожил своим светом Саске, и Учиха неожиданно подумал, что в ангеле ценится не так чистота, как умение парить. Ангел может нарушить заведённый порядок когда угодно и обрести небо; он имеет право опускаться до самых низменных материй и в любой момент взлететь обратно. Величественный, но ловкий, поцелованный звёздами в загорелые щёки, Наруто был чист и человечен, страстен и крылат. Он поддавался экстазу. Тёмные ресницы дрогнули, и Саске коснулся телефона, лежавшего в кармане его джинс. Он не мог защитить его по-другому, и потому, кусая губы, омега набрал всего несколько слов в пустой строке и отправил брату. «Отпусти меня, пока со мной всё хорошо.» *Белый и нежный, как лилия. *Кокоро (яп. «Сердце»). *Бизу — B’z, японская рок-группа. Коси Инаба — солист.