Eternally following behind them

Томми! Томми… — распахнула глаза мать. Меропа очнулась от плача младенца. Первое волнение, озарившее ее сознание — мысль о ее ребенке. Она узнала его по судорожным всхлипам, по ноткам боли, отдаленно звучавшим из недр приютских комнат… …тонкий, заливистый голосок. Такой высокий, чистый, как мольба. Женщина тут же подскочила, забыв о собственных ранах, о кровотечении, с которым обильно исторгались из организма остатки волшебства. Она могла называть себя волшебницей, хотя… с большим трудом. Единственно волшебным, что когда-либо ей довелось — это создать нового человечка, носить в себе плод и, наконец, дать ему свободу. Но Меропа не могла отпустить его! Это был ее Томми! Ее! И он плакал… ему было плохо в одиночестве… Мать бежала, бежала долго, бежала по длинному коридору, кругом были лестницы, стеллажи, разные двери, подсобки, кладовки… Однако потом… Она нашла нужную дверь. Меропа ворвалась в просторный зал. Было темно. Сиротливая свеча плавилась на тумбе у входа. Внутри зала стояло несколько кроватей — на каждой из них ворочались дети. У дальней стены расположилась деревянная люлька — там был ее мальчик. Подлетев к колыбельке, Меропа увидела зареванное чудо… глаза малыша были закрыты… наверно, ему снился дурной сон… — все эти и прочие мысли отступали. …отступали перед огромной нежностью, необычайной теплотой, когда мать увидела свое чадо. Она склонилась над ним, как Мадонна склонялась над Спасителем. Он действительно спас ее. В тяжелые времена, когда юная колдунья побиралась по переулкам, ища пропитание, она постоянно разговаривала с сыном. Вечерами, когда ноги ее подкашивались от усталости, она прислонялась к кирпичному фасаду какого-нибудь здания, гладила свой живот, убеждая Томми, что все будет хорошо, что они вдвоем справятся… Меропа знала — он ее слышал, находясь в утробе, он понимал, он поддерживал ее всегда. Колдунья не могла сдержать слез, непроизвольно роняемых ее веками, а ребенок — наоборот — успокаивался. Будто ощутив защиту. Ей даже не показалось странным, что она услышала его плач с действительно далекого расстояния. Малыш звал ее. Кто-то из персонала приюта запеленал его в белое белье, — одно личико было снаружи. Он был такой красивый, малюсенький, беспомощный, что сердце матери чуть не разрывалось от наполненности любовью… оно замирало, дыхание перехватывало, конечности дрожали от этого превосходного чувства. …совершенная любовь, только любовь. В какой-то миг она не выдержала и, не боясь разбудить других, потянулась за младенцем. Она вдруг осознала, что если не возьмет его на руки, то просто умрет… Едва материнские руки скользнули к пеленкам, — случилось нечто очень… загадочное. Ладони куда-то исчезли, погрязая в неизвестности. Руки прошли как бы сквозь мальчика, сквозь белье, даже сквозь кровать, не ощутив никакой твердости. — Томми, мальчик мой, сыночек, сокровище мое… ты такой малюсенький, такой родной… что же это… Как бы Меропа не пыталась, у нее не получалось ни за что ухватиться, уж тем более — подержать своего сына, хотя бы… дотронуться до него. Просто коснуться его кожи… — Почему? Что происходит! — кричала она в полую комнату, ее мальчик теперь безмятежно спал, другие дети тоже… …словно никто не слышал. Истерика матери была слишком шумной! Она вопила, хваталась за голову, впивалась ногтями в грудь — свою боль она чувствовала, свое тело ощущала. — Но как? По спине волнами прокатывалась лихорадка. Если она умерла, то почему… она все еще ощущает это? Как будто у нее сохранилось тело. Или… этот фантомный озноб лишь отголосок того, что она когда-то чувствовала при жизни? — Мерлин… Моргана… Господь, Святая Дева… Юная колдунья не могла придумать — к кому обратиться? Погружая руки в какой-то предмет, их сковывало неприятное ощущение… вроде, как вляпаться в болотистую трясину, которая не всасывает, а лишь крепко сжимает… кости. Кости? Или что там осталось? Разве так люди умирают? Каким-то невероятным образом, одержав контроль над паникой, Меропа сумела отойти от кроватки своего сына. Колдунья попыталась воссоздать маршрут, приведший ее сюда — в детскую. Шаткой походкой она проследовала в коридор, вышла к залу с лестницами. Куда теперь? Ведь, если она и вправду мертва, то должна убедиться, увидеть свое бездыханное тело? Меропа вспоминала кое-какие детали из недавнего прошлого. Она голодала в подворотнях. Она питалась чьими-то объедками в течение недели, молясь, чтоб толика съеденного пошла впрок сыночку, а не ей. Организм сильно отощал, а крови роженица потеряла слишком много. Подойдя к проему предположительно той двери, где у бездомной колдуньи принимались роды, Меропа застыла на месте. Она увидела тонкие Тени, похожие на дементоров, только намного тоньше и выше. Тени мелькали в проеме, слоняясь то туда, то обратно. И Меропу пронзил ледяной ужас. Кто они? Что они? — Нет… — прошептала колдунья, пятясь наобум, но не отрывая взгляда от двери, где сновали Тени. Она не испытывала такого безумного страха никогда в жизни. Или… при жизни? Она решила, что заходить и проверять лежит ли ее мертвое тело сейчас в комнате — не лучшая идея. Затем, Меропа осмотрела свою длиннополую, серую сорочку. На одежде не было ни следа крови. Она и так поняла… что умерла. Но! Но! Но… Она не могла оставить своего мальчика! Только не сейчас! Томми! — Он был таким несчастным, крохотным детенышем… Они всегда были вместе… Она должна быть с ним… Задыхаясь, от отчаяния и трепета, — или это было всего лишь иллюзией? — Меропа побежала по коридору туда, куда няньки уложили ее Томми. Подальше от этих Теней, кем бы они ни были… Она не может оставить малыша, которого обожает каждая клеточка ее тела — живого либо мертвого тела, — это неважно.