Eternally following behind them

Снежная буря стихла. Робкий рассвет забился в окна. Приют имени Вула оживал, один за одним пробуждались его постоянные обитатели. Меропа сидела на полу у кроватки сына. Он сладко спал, а мать… …она умерла. Если это действительно так, то… она никогда не прикоснется к своему ребенку, не обнимет, не пожалеет… Он никогда не назовет ее мамой? Он будет думать, что она недостаточно боролась за жизнь? — Томми… — бесконечно повторяла колдунья. — Мой милый, хороший мальчик… я так люблю тебя… так люблю… я никогда тебя не оставлю… Она смотрела на свое ненаглядное чадо, произведенное в муках, и не могла налюбоваться. Только это давало ей ощущение жизни. Он не сирота. Она рядом. Всегда будет рядом. Няньки, которые заботились за детьми, уделили внимание и сыну покойной нищенки, — так они говорили шепотом. Они унесли новорожденного в медицинский кабинет для осмотра, Меропа ринулась следом. Проходя по коридору, она заметила… заметила, как кого-то несут на носилках. Тело было полностью скрыто за тканью. Меропа увидела из окна зала, что носильщики унесли тело к повозке, под черным брезентовым кузовом. Это был чей-то труп. И она догадывалась — чей. Мимо входа парадной двери проскальзывали Тени. Никто из людей не замечал этих созданий, как и Меропу тоже… никто. Она вернулась в общую детскую, куда уже доставили Томми. До самого вечера мать пробыла у колыбельки, — переживания, слезы отчаяния, вой в пустоту… День катился вспять, ночь сменяла сумерки. Время теперь казалось каким-то абстрактным, чем-то неестественным. Воспитатели праздновали Новый год, поздравляли детишек в зале, подавали имбирное печение, — по лицам сироток можно было догадаться, что это действительно ценное угощение, что-то кроме галетного ломтика или пресных лепешек. Томми предстояло здесь питаться, когда подрастет. По крайней мере, ему не нужно будет попрошайничать на улицах. Меропа тоскливо улыбнулась своей выдержке — она все-таки добрела до приюта в ту ночь… с обмороженными конечностями, под ночным бураном, терпя схватки. Она стояла поодаль от всех ребят, ее не видели и не слышали, чужие глаза глядели сквозь нее. В принципе, в этом не было чего-то совсем уж необычного… при жизни ее также мало кто замечал. Внезапно, Меропа уловила таинственное движение. Так пошатнулись стены. Раздался гул. Затем еще и еще… Словно гиганты шагали по земле. Вокруг все сотрясалось, комната стала сжиматься, пространство плавиться. Воспитанники Вула и женщины, попивающие чай, сидели спокойно на своих местах. Старшенькие из детворы шутили и смеялись за столом. Но ведь… — Как? Что это? — колдунью начало трясти в агонии, страх пронизывал тело, все кругом стискивало ее, уменьшалось, гремело, шипело. …И Меропа поняла — все это видела лишь она одна. — О Господи… — мать побежала к единственному своему спасительному смыслу. Когда потолок обрушился, открывая вверху зияющее, бледно-серое, туманное небо, детей уже не было в зале — они исчезли. В спальне царила гулкая тишина, кровати пустовали. И лишь там — в деревянной люльке лежал малыш. Меропа наклонилась над Томми, закрывая собою. Теперь, касаясь вещей или человеческих тел, она ощущала легкие покалывания, точно невесомые разряды тока… но она не проваливалась в них, ни в предметы, ни в тела. Стены делались прозрачными, истончаясь, просвечивая длинные Тени, обступающие со всех сторон. — Пожалуйста, только не моего ребеночка… пожалуйста… Меропа вдруг осознала, что ее мальчику ничего не угрожает. Тени пришли за ней. Она сильнее накрыла руками кроватку, крепко зажмурившись, она повторяла кому-то, кто должно быть ее слышал тотчас: — Я хочу остаться, остаться, остаться с моим Томми, мне нужно остаться… — она чувствовала, как что-то растягивает ее, неизведанная сила превращала ее в такое же жидкое, плывущее окружающее пространство. И хоть глаза юной колдуньи были плотно закрыты, она будто видела кожей все, что происходит. Видела своего малютку, который просыпался и хныкал. Видела темные блики, врастающие в нее отовсюду, серый купол вместо потолка, из которого осыпалась странная, мерцающая пыль. Это было похоже на сон, но она не спала. Казалось, это — обморок, украшенный цветной галлюцинацией. — Позвольте мне остаться… позвольте, пожалуйста… — она разговаривала внутри своего сознания, мыслями, эмоциями. Голоса не было слышно. — Это тяжкое бремя, — что-то или кто-то отвечало Меропе ее же мыслями. — Я согласна, я готова, пожалуйста, я должна быть рядом с моим мальчиком… — Но он никогда не увидит тебя средь живых. — Я знаю, я просто хочу видеть его, наблюдать тайно, горевать рядом с ним, оберегать… — Ты ничем не сможешь ему помочь. …Нечем помочь, ничем не поможешь, ничего не сделаешь, — призрачное эхо повторяло одно и то же, пока мать думала о том, что у нее нет смысла важнее, чем ее маленький сынок, пока она думала — пожалуйста, молю… Пока плач ее младенца не разрушил все. Ее Томми. Он все чувствовал. Ему было жутко. Его необходимо защитить… Когда Меропа провалилась в центр кружащего хоровода Теней, туманных образов и кристалликов пыли, только плач ее мальчика вернул сознание матери в ту же самую комнату — в общую детскую. — Тише, мое сокровище, тише, мое сердце, тише, мама рядом, мама с тобой, — Меропа принялась утешать сыночка, она попыталась качать колыбель. Каково было удивление, когда у нее это получилось! Предмет мебели подчинился, принявшись слабо раскачиваться на полозьях. — Ты жизнь моя, Томми, — сказала мать, роняя слезы на детское одеяло. — Мама так любит тебя, моя кровинка, мама никуда не уйдет… Младенец быстро успокоился, даже нянька не успела прибежать. Оглянувшись, Меропа поняла, что снова видит людей, а комнаты приюта никуда не исчезают. Значит ли это… Что бы это не значило, — у нее есть Томми, а она есть у него. Ради этого родимого крохи, она вернулась откуда-то. Из какого-то нереального, зыбкого мира. Сын вернул ее обратно. С той поры, Меропа следила за ним повсеместно, за первыми шагами, за первыми словами, за каждым движением ресничек, охраняя сон. Однажды, у Томми случился стихийный выброс. Ему едва исполнился годик. Малыш сидел на горшке, а мальчик гораздо старше него, хвалился тем, что построил пирамиду из кубиков. Меропа была рядом и почувствовала, как невидимый ветер взметнулся в сторону хвастуна и этим порывом разбросал кубики в разные стороны, когда Томми взглянул на пирамиду. — Вы видели? — завопил мальчишка из соседней группы. — Это он поломал! — и ткнул пальцем на Томми. — Не говори глупостей, Кортни! — прикрикнула воспитательница, поднимая Томми с горшка. — Давай-ка, марш в свою группу, нечего здесь! Мать восхищенно разглядывала своего малыша. Она лежала на ковре, где Томми собирал мозаику, и гладила его по худенькой спинке. — Ты такой смышленый, мальчик мой. Ты вырастишь и станешь самым сильным колдуном. Ты никогда не узнаешь нужды, сыночек, — тихо повторяла Меропа. Иногда Томми замирал, останавливался на пару секунд, чтоб не делал, будто мог слышать ее. — Вот этот, — указывала мать на фрагмент мозаики, и ее ребенок брал именно тот ромбик пазла. Первым его словом было — дай. Он сказал няньке, которая кормила его протертыми злаками, смешанными с молоком. Меропа была счастлива просто находиться неподалеку. Она много раз анализировала, с кем она говорила тогда? Со Смертью? Со своим воспаленным воображением? Так или иначе, Томми вернул ее. Неужели, теперь она стала настоящим призраком?..