Eternally following behind them

Дальнейшее сожительство на Тисовой номер четыре напоминало череду изматывающих скорбей, посмертных истерик, плачей, и теплых, приятных моментов, порывов страсти, в которых забывались на какой-то период гиблые реалии. Были ситуации, окрашенные черным юмором, были рубежи оглушительного желания. И такие дни Меропа складывала в свою ментальную копилку. Она хотела запомнить что-то хорошее, чего при жизни с ней не случалось. При жизни понятие счастья для нее заключалось лишь в одиночестве, когда она могла куда-нибудь спрятаться и никто бы ее там не трогал. Сейчас ее трогали, опутывали, нагло завладевали ее личным пространством, клянчили, — последнее совсем недолго, — и ей, как ни странно, все это не просто нравилось… Она уже представляла, как исчезновение всего этого уничтожит ее. Ведь, все это, однажды закончится. И это единственно верная истина. Она смотрела в лицо своей болезненной привязанности и уже отсылала сознание ко временам, когда ее растущая с каждым днем любовь к кому-то, кроме Томми, растопчет, изувечит, испепелит ее сущность окончательно и бескомпромиссно. А пока Меропа сопротивлялась, чтобы еще хоть как-то узнавать себя прежнюю, нечто огромное отъедало все большие куски от ее защитной оболочки. — Сними, ну пожалуйста, — Лили, недавно стянувшая с ведьмы достопочтенную сорочку, уже лезла ручонками расшнуровать ее изношенное бюстье. Поскольку, они находились на кровати, и Меропа, будучи сверху, перехватывала запястья девушки и прижимала руки у той над головой. Она надеялась отсрочить свое обнажение, прижавшись к губам Лили, лежащей на спине и обнимающей ногами ее поясницу. Оставшись в верхнем белье и свободных панталонах, по типу купальных шорт, из грубоватого хлопка, в какой раньше облачали задницы не шибко богатые слои населения, Меропа чувствовала себя раздетой, в самом натуральном смысле, — до кости, исходя из конституции тела. В общем-то, она не думала, что этот комплекс будет заботить ее после смерти… но, рядом с идеальной фигурой Лили, ей становилось неуютно со своими тощими, кривыми ногами-колесом и подростковой грудкой, один сосок которой смотрел на юг, а другой — на север. И дело даже не столько в оголение того оставшегося образа тел, просто Лили становилось очень-очень много во всех смыслах. Лили была повсюду, Лили проникала в ее ауру, Лили одуряюще обводила языком ее губы, опутывала ее язык своим, стонала в ее рот осипшим голосом, скользила руками по ее голым спине, плечам, ребрам, коленям, прогибалась в позвоночнике и расстилая бедра, толкалась навстречу ее раздвинутым ногам, чтобы удариться гениталиями о ее лобковую кость. И воспроизводила эти действия до тех пор, пока не начинала конвульсировать под телом Меропы. Обычно этого хватало до следующих суток. А иногда — нет. Тогда Лили продолжала вздыматься, тереться промежностью о лонную тазовую ось, как о камень, дающий ей понимание твердости, силы в мире зыбучих теней и нематериальной прозрачности. И дальше, если ей было мало, продолжала агрессивно вкручиваться в этот тупой штифт между ногами Меропы своим чувствительным крошечным хоботком, который мог развиться в член, если бы она была мальчиком. Продолжала расшатываться бедрами, подталкивать Меропу сзади лодыжками, трясь собой об нее, через два слоя ткани, — белья ведьмы и ее собственных трусиков. Иногда Лили хватало. Но порой, она была ненасытна. Тогда, ко всем ее фрикциям добавлялась рука. Ее ладонь проскальзывала меж двух плотно слитых тел вниз. Ее пальцы теребили мягкий воротничок, посреди половых губ, — как выяснилось, он назывался клитор, — Меропа была ни сном, ни духом. Иногда ее пальцы спускались еще ниже, и она погружала их в себя, доставляя не меньшее удовольствие и Меропе в том числе, внешней стороной кисти либо костяшками пальцев. Иногда, когда Лили была совсем уж алчной, вторую руку она пускала понизу, заведя ее себе за спину. И тогда она выворачивалась, рычала, рыдала, кричала от непрекращающегося оргазма. Меропа отстранялась, выпрямляясь на локтях, пока на ее ногах дрожали девичьи распахнутые в стороны бедра. Иногда она впивалась Лили в шею, ласкала грудь, губами и языком, продлевая оргазмы, сама же испытывая такое тягучее, густое, самодовольное насыщение, что еле удерживалась, чтоб не заорать. Так случилось и сегодня, ибо жадность нападала на Лили после беспомощности. На день рождения Гарри мама выла белугой. Долгом матери убийцы, естественно, было ее утешать. Но Лили больше причитала не из-за того, что не может находиться рядом с сынишкой, а из-за своих родичей. — Тетка называется! Проклятая завистница, даже тортик пожалела, да хотя бы какую-нибудь конфету ребенку купила! Он ведь не чужой! Скотина… — Лили проревела в три ручья в спальне Гарри до поздней ночи. Сперва Меропа гладила ее по спине, обнимала, выслушивала, смотрела, как она мечется вокруг табурета, потом сказала: — Все же не зря мы разбили ее любимый сервиз, который Мардж подарила. Лили смотрела на нее минуту, начала то ли икать, то хныкать, затем — давиться сдавленным смехом, припоминая, что Петуния все равно списала все на стихийный выброс магии у племянника. Собственно, поэтому незримые хранительницы очага старались больше ничего не ломать. Потом Лили присела на корточки перед ведьмой, обняла ее колени и прижала ее ладони к своим щекам. — Я так нуждаюсь в тебе… — прошептала она, подняв взор на Меропу. И последовало то, что последовало. Лили свыкалась с тем, что никак не могла повлиять на разворачивающиеся в мире события. С безысходностью ее примеряла сексуальная близость, но вот стоило только ее сестрице со свояком проявить грубость к Гарри, у Лили опять начиналось это тлетворное состояние, как запои. Меропа облегчала запои Лилиной печали собой, каким-то мастерским методом сохраняя в их отношениях белье на них обеих. Свои давние причуды она побороть не могла, но Лили была феноменально упряма и склонна вываливать себя всю на подносе выбранному объекту вожделения. Не то чтоб Меропе не нравилось быть этим объектом. Тем более, что верилось в это ей до сих по с трудом… Она также терзалась страхом, что все в одночасье пройдет… Конечно, она не могла отказываться вечно от чего-то, боясь, что рано или поздно это закончится… Теперь Меропа сидела, поджав одно колено, у открытой створки, на подоконнике в спальне малыша пророчества, ее маленькой крупицы Томми. С улицы веяло сентябрьской прохладой, древесные кроны уже прихватило желтизной. — Не терплю осень, — ведьма оповестила равнодушно, разглядывая скучный пейзаж сумеречных коттеджей, жухлых кустарников и газонов. — Довелось же родиться осенью… — Я раньше все сезоны любила. Но осень тоже сейчас не терплю. По известной, представь себе, причине, — Лили посмотрела так, будто это Меропа ее убила, а потом подцепила пальцами подбородок одиозной пассии и привлекла к себе лицом для поцелуя. Все откликалось на нее, каждый уголок темного разума затапливался ею. Меропа встала спиной к окну, расставив ноги, чтобы Лили поместилась между ними. Каждый ее поворот головы, резкие проникновения языка или развязные скольжения губ, все ее выпады тела, поступательные вихляния бедер, — принадлежали Меропе. Лили расстегивала пуговицы на платье и протягивала его вниз, пока оно не падало вокруг ведьмы, как сакральный круг. Пока Меропа путалась пальцами в рыжих волосах, путая поцелуи вдоль скул, шеи, плеч и ключиц Лили, она ощущала влажные стежки языка и сочные отметины губ также и на своей шее, — и совокупность всего этого расточало пульсацию острого телесного наслаждения. Пока Лили не начинала безуспешные попытки расшнуровать лиф колдуньи, а та не отводила ее руки. — Но почему? — соответственно, скулила Лили, запуская расшалившиеся пальцы за пояс спальных шорт. — Нам же и так хорошо, — Меропа вынимала отовсюду из себя пальцы девчонки, куда бы они не успевали пролезть. Это сразу вызывало у нее скопище дурных ассоциаций и заставляло порою замирать, будто проглотила кол. — Да, хорошо, — кивала Лили и снова делала то же самое. — Ну, пожалуйста, я хочу видеть твое тело без всего этого… — Оно уродливо. — Нет, не уродливо. Прошу! — волшебница прижималась к ней, насколько возможно плотнее. — Я хочу чувствовать твою кожу своей. Я хочу прикасаться к тебе везде. Я хочу облизать тебя всю… Она начала частично выполнять свои пожелания, облизывая и впиваясь ртом в бюстье Меропы, силясь раскусить шнурки зубами. Ее бесцеремонный язык задевал вставшие соски, когда она бурчала в белье, что при иных обстоятельствах проще выброситься из окна, чем иметь дело со слизеринским родом. — Они что спать положились? — внезапно подняла голову Лили. Каким-то образом Меропа поняла, что та подразумевала магглов. — Думаешь, Дурсли по-прежнему ничего не подозревают об интимной жизни призраков в их доме? Лили рассмеялась и немного отошла от нее: — Да нет же, окно! Окно так и не закрыли, — она развернулась, подошла к стене, сделала глубокий вдох, сжала руки в кулаки, прежде чем шмыгнуть сквозь стену. Меропа смекнула, что вечерами было довольно холодно. И если мертвые могли контролировать реакции на погодные условия, то мальчик-который-получил-лишь-шрам вполне мог простыть. Она усмехнулась на такое перевоплощение в заботливую мамочку, когда Лили вернулась тем же путем, спустя пару минут. — Так и есть. Спят, — девица подплыла к ведьме, похлопала ресничками. — Закроешь окно? — Ты и сама можешь. — Еще нет, слишком сложное действие, — и как бы в противовес сложным действиям, Лили моментом распрощалась с кофтой, футболкой, лифчиком и прильнула к Меропе голыми грудями, нещадно раскатывая ими по обнаженным частям тела спутницы. Ведьма вовсе не собиралась потянуться к створке окна и запереть ее столь вкрадчиво и почти манерно, но так получилось. Учитывая, что при всем этом она не сводила глаз с зеленоглазой чародейки, та ахнула, изображая восторг: — О, мадам Гонт, что я могу для вас сделать за ваше благородство? — принялась Лили слизывать нитяную бретель с плеча Меропы, что ж, пора признать, иногда мать спасителя магической Британии превращалась в уморительную идиотку. — Как же мне отблагодарить вас, миледи? — Например, оставить бренные мощи одетыми, — когда ведьма шлепнула по разалевшимся губам, Лили перехватила ее руку. — Боже, какие у тебя пальцы, уму непостижимо… В принципе, Лили, смежившая веки, по очередности втягивающая в рот пальцы, съезжающая между пальцами языком, сосредоточенно сосущая фаланги и покусывающая подушечки пальцев, — было вполне достаточным мероприятием, чтобы кончить. Но, разумеется же, этим она не ограничивалась. — Я хочу твои пальцы, они такие длинные, они такие… о, Мерлин… я хочу их в себя, пожалуйста, засунь их в меня… трахни меня своими пальцами… ну! Ну я тебя умоляю трахни меня уже! Трахни меня! — она повторяла это скуля, взахлеб, гневно, требовательно, постанывала, скандировала, пела. Она повторяла это разными голосами, пока они не вошли в гостевую комнату и не легли со смеху на пол. — Салазар! Умоляю! — Меропа никогда-никогда в своей жизни так не смеялась, она вообще не знала, что так можно смеяться. — Закрой свой рот… Лили наклонилась, сидя на коленях, и била рукой пол, хрюкая и захлебываясь. Ее кудри расстелились веером вокруг головы, а один локон остался лежать на белой спине, обогнув лопатку, — это было так красиво, что Меропа поймала ступор. Когда Лили справилась со своими припадками озорства, посмотрела на ведьму исподлобья, все еще улыбаясь, ее руки уже стягивали джинсы. Таким образом, девушка поднялась, выбравшись из оставшихся вещей из положения сидя, пересела на кровать и с посерьезневшим видом выдала: — Закрой мой рот собой. И Меропа успела остановить девичьи руки, пока они не стащили с бедер трусики. Ее пугало стремление получать все и сразу, ее пугала такая роль, ибо не могло быть все так идеально. Несмотря ни на что, она позволяла ногам Лили захомутать ее талию, а рукам заковать ее в пылких, безраздельных объятьях, и ладоням скользить вверх и вниз по стану, и ногтям впиваться в кожу. Позволяла себе же сгрести волосы Лили пальцами, склоняясь над лицом, соединять свои губы с девичьими, слиться с ней одним метафизическим узлом и дышать ее фибрами. По мере нарастания кульминации, наслаивания ощущений, Меропа смещалась пониже, сея ласки вдоль шеи, осыпая долгими поцелуями груди и живот, поглаживая ладонью горячие, вздутые во всей их злачной полноте, извилистые складки. Когда же она приклеивалась ртом к мокрому, истонченному белью, бередя фитилек, венчающие половые губы, пересекала их языком, жамкая сквозь ткань, Лили надсадно стонала. Спустя некоторое время, пальцы Лили просовывались сзади, между ягодицами, пальцы другой руки сдвигали трусики в сторону, и Меропа могла видеть коралловую плоть под ними. Подняв голову, освобождая место для пальцев Лили, она занималась исцеловыванием внутренних сторон бедер, икр... Лили попеременно просовывала свои пальцы в ведьмин рот, чтоб потом поместить их в уже мокрую себя, — если бы сам факт чужой слюны на них добавлял приятных ощущений. Меропа не понимала, — почему она до сих пор терпит и отказывает себе? Почему Лили ее слушается и сама все делает? Почему она хочет нечто, вроде Меропы? Это же странно? Неужели ей так хорошо? И по-хорошему, не нужно было так углубляться в это… В любом случае, это никуда не девалось! И таким образом, интимная жизнь призраков в доме Дурслей кипела даже в зимнюю стужу. Конечно, тяжелые моменты тоже не исчезли. Канун Хэллоуина, к примеру, выдался катастрофическим. Первая годовщина. Вплоть до Рождества, после сцен эротической реанимации, сознание Лили пребывало в дремоте, но она могла очнуться в любой миг, переполняемая паникой прошлого, начать плакать, дрожать, повторяя что-то вроде: — Волдеморт, он уже в доме, он забирает моего мальчика… он убьет его, а я ничего не могу с этим поделать… Она успокаивала волшебницу, будто не об их сыновьях шла речь, будто они просто случайно оказались теми, кем они были, будто все это можно забыть. А забыть, конечно же, нельзя. К концу января положение выправилось, и они вступили в стадию черного юмора. Даже на свой день рождения Лили ни капли не огорчилась тем, что Дурсли организовали посиделки с Марджори, на которых только и велись разговоры о росте Дадличка и о дрелях Вернона, и, естественно, ни слова о почтение памяти чьей-то там родной сестры не прозвучало. Лили с Меропой сидели на полу, так, словно делились сокровенными тайнами, одна опиралась спиной о подлокотник дивана, другая — о подлокотник кресла. Лили рассказывала что-то о бывшем товарище, Северусе, о том, что он чем-то похож на Петунию по характеру, хотя они друг друга не переваривали. Иногда она передразнивала Мардж, когда та обращалась к своему питомцу, — собачонка забилась в дальний угол гостиной и подвывала. — Бедный-несчастный-песик, — булькала Лили. — Мне-нужна-гончая-борзая, м-дя. У нее это отлично получалось — передразнивать, накладывалось и сарказменное настроение оттого, что никто из магглов не вспоминал о Лили. — Может отловим щенка? — предложила Лили. Все дело в том, что собака видела призраков и жутко боялась, скулила, портила прекрасное застолье людям и, вполне вероятно, где-то уже успела нагадить. — Нет, — сказала Меропа. — Ладно, давай что ли выпьем, — Лили протянула сжатый кулачок ведьме, чтобы чокнуться воображаемым стаканом. — За живых. — Как скажешь, — Меропа стукнулась своим воображаемым стаканом с Лили. — Ох, крепленое. Надерусь, буду приставать, — улыбнулась Лили, потом гаркнула на псину. — Тише, цыц! — Зачем приставать? — Ну ты что? Мы же с тобой? Ты и я. Понимаешь, — Лили делала пьяный вид. — Нет, — улыбнулась колдунья. — Как нет? Я посторонних гостей на свои дни рождения не приглашаю. Как ты считаешь, что у нас с тобой? — Не знаю. А ты как считаешь? — Полагаю, это нечто вроде… Мг, роман? — они усмехнулись и решили еще раз соприкоснуться кулачками и выпить несуществующую выпивку. — Посмертные любовники. Глава двадцать… сколько тебе бы стукнуло? — Я зря грешила на твое чувство юмора… — Лили заливисто рассмеялась. — Двадцать три. — Итак. Глава двадцать третья. — Нет, нужно от даты смерти считать! — Лили все еще хохотала. — Как он мог? Как? Твой слепой Реддл! Как он мог не видеть, какая ты замечательная? — Думаю, проблема как раз в том, что слепым он не был. Будь он слепым, мы бы отпраздновали мой восьмидесятилетний юбилей, и сейчас проживали в счастливом браке, воспитав славного сынишку. Одна беда. У Реддла были глаза, и даже портвейн ему не помогал от них избавиться. — Что за чушь… — Лили казалась действительно пьяной. — Он просто алкоголик и дурак, не отдающий отчета поступкам. А ты ироничная, умная, красивая… — Что за чушь? — теперь начала усмехаться Меропа. — Я сказала, мадам Гонт, что ваша красота за пределами мужского понимания. — Не лги. — Клянусь. — Издеваешься? — Ни в малейшей степени, — вздернула носик волшебница. — И даже, если изъять твой шарм, и эту готическую отрешенность… ты все равно красивая. — Красивая, как леший? Как заезженная лошадь? Вычуханный фестрал? Или может… гончая борзая? — Нет-нет, прекрати! Кто тебе такое сказал? — Все, представь себе. Никому еще не было выгоды лгать, как тебе. — В каком смысле «как мне?» — нахмурилась девушка сурово. — А мне-то в чем выгода? — Мы же не станем притворяться, Лили Поттер? Обсуждать мы это не хотели изначально, но ведь… ты лишь утешаешь себя… и так ясно, — Меропа опустила взгляд на свои пальцы, стиснутые в замок. — Ясно, что у тебя нет выбора. — Ты же ничего не знаешь, о моем выборе, — у Лили остался глотательный рефлекс, наверное, срабатывающий при обсуждении ситуаций неприятного контекста. Меропа посмотрела вопросительно: — Правда? Был бы здесь, среди нас, твой муж, общалась ли ты со мной также тесно? — Не впутывай Джеймса. Он был хорошим человеком и любящим отцом. И, само собой, он мне нравился, как человек. И да, мне нравились некоторые милые вещи, что он для меня делал. А что? Я, может быть, тоже генофонд подыскивала. Отвращения к мужчинам я не испытывала, мне хотелось родить своего ребенка. Но это ничего не говорит о моем выборе. — Как это? — глаза Меропы значительно расширились и она не была уверена, что данный диалог не зашел в тупик. — В сущности так, — теплая улыбка украшала губы Лили. — Твой старомодный типаж мне всегда импонировал. И, когда я тебя увидела, он стал мне еще более интересен. А потом ты появилась опять. И была такой обездоленной. Поначалу мне было паршиво, но только из-за Волдеморта. И независимо, как ты ко мне тогда относилась… твоя красота настолько необычная, неклассическая, что многим могло показаться это отталкивающим… но, знаешь, за этим прячется чистая эстетика. Закаленную мать Темного Лорда мало чем можно было удивить. Меропа застыла, молча глядя на Лили, — каждое слово звенело у нее в голове, словно шутливый колокольчик. Но Лили не шутила. — Когда ты смотрела на меня, когда едва дотрагивалась, утешая, когда я плакала… — Лили продолжала, чтоб перебить бестолковый треп магглов. — Было так очевидно. И дело не в безысходности. Ну вот! Напоила меня, развела на откровенность. Волшебница вновь рассмеялась, а Меропа тихо простонала, думая — за что ей эта девчонка? — Так что. Ты мне нравишься. И ты не уродливая. Да и… это называется бисексуалка, — заполняла паузу между ними Лили. — Может что-нибудь скажешь? Немного неловко молчать. Ей становилось как-то неспокойно, но после слов Меропы, — просияла, точно медяк: — Может, уйдем отсюда или хочешь провести время с родственниками?