Eternally following behind them

Опустошение. То естественное, единственное, въевшееся в нее состояние — опустошения. Меропа обречена на это, ведь ее Томми был где-то за пределами досягаемости. Она обследовала все прежние пункты его прибежищ, она перемещалась куда-то на материк, где они с Томом были раньше, когда Темному Лорду требовалось приобщить приспешников из близлежащих стран. Ничего. Штиль. Мертвенность. Маленькие кусочки жизни, разбросанные по разным окрестностям, дышали, но этого было недостаточно для полноценного существования. Маленькие кусочки жизни звали маму, но этого оказывалось слишком мало, чтобы она могла отыскать их по слабым всхлипам. По-прежнему самый сильный сигнал исходил из Литтл-Уингинга. Меропе не оставалось выбора, кроме возвращения. Хотя прошел уже значительный период, — Лондон покрылся снегом, зима давила морозами, — откуда-то взялась уверенность, что Лили ее не прогонит. Долгие часы ведьма провела под стенами дома номер четыре по улице Тисов. У нее было дежа-вю. По сути, все существование призрака состояло из однообразных, бесконечно повторяющихся моментов. И только Лили разбавляла их. Когда Лили заметила гостью, выйдя на порожек, можно было ожидать чего угодно, — в основном наихудшего, — но Лили вновь не оправдала ожиданий. Сбежав во двор со ступеней, она вцепилась в колдунью, злобно, горячо, неистово обнимая. — Тебе совсем на меня плевать, — выпалила Лили, прижавшись к ней всем телом. Несколько секунд Меропа стояла, не смея шелохнуться, но потом ее будто полоснуло молнией, она окружила руками тело волшебницы, сжимая так крепко, как никого в давно минувшей жизни. Меропа не хотела разбираться, расставлять по полочкам чувства Лили. Действительно ли девушка сумела бы полюбить ее, непосредственно, бескорыстно, просто так? За что такая награда, выжигающая изнутри ту безупречную тьму? Почему привязанность оказалась настолько глубокой? Конечно, Лили смирилась со всеми обстоятельствами, вся ночь, проведенная за разговорами, показала, что Лили понимала многое. — Мы в Ордене часто выдвигали теории, — ее голова покоилась у Меропы на боку, когда они лежали на полу подлестничного чулана, рядом с топчаном, где мирно сопел Гарри. — Думали, его бессмертие, должно быть, заключалось в каком-нибудь эликсире, возможно… усовершенствованное зелье жизни или нечто наподобие. Возможно, он создал некий аналог знаменитого философского камня Фламеля? Во всяком случае, мы не думали, что он настолько проникнет за грань темной магии… чтобы расколоть свою душу. Это же он сделал, да? Расщепил нерасщепимое? Бросил вызов природе? Разгадки таким вещам являются лишь после смерти, я не знала этого раньше… Меропе было так плохо, что она не могла выдавить ни слова, ее безмолвные слезы медленно стекали по вискам, одна за одной, пока она рассматривала темный, накрененный потолок, и единственно отрадным было ощущение под пальцами мягких рыжих волос, которые она гладила безотчетно. — Если ты ничего не скажешь, я пойму. Только не исчезай больше. Не уходи так надолго. Не уходи! Или… позволь мне сопровождать тебя? Не знаю, с чем я столкнусь и что будет, но… пожалуйста, — Лили переместилась поверх тела, ее разведенные и согнутые в коленях ноги упирались в бедра Меропы, когда она сбрасывала с себя кофту, футболку и лифчик, затем, начала расстегивать пуговицы серой сорочки, покрывая лицо и шею ведьмы поцелуями. — Ты хочешь этого прямо сейчас? — Я скучала, вообще-то, — волшебница стянула платье до талии, поцелуи петляли в области груди, будто стирая кожу, и Меропа апатично отвечала, когда пухлые, растертые губы снова возвращались к ее рту. Лили сидела на ней, беспорядочно двигаясь. Сдавливая обеими руками грудные полушария, она не уставала насиловать рот Меропы своими сосками, обмакивать их в слюну ведьмы, напитывать своими эфирными соками вражескую мать, которая, тоже забывая обо всем, не могла удержаться, чтоб не присасываться к набухшим, коричнево-розовым конусам, не играть языком с сосками, не покусывать их легонько и ласково. И все происходящее было столь возбуждающим, приятным, идеальным, что порождало в Меропе неистовое желание бежать. Именно, бежать. Она так боялась, что Лили ее оттолкнет, что сама готова была оставить ее. Настолько ей было ужасно осознать однажды презрение Лили, что она сама хотела бы внушить ей ненависть. Словно, получая подарок, которым грезила, сомневаться каждый миг — достойна ли этого подарка? Не проще ли отказаться? Не лишишься ли разума, оберегая его? Все стало еще хуже, едва Гарри исполнилось девять. Он был славным, незлобивым, милым сиротой. Меропа никогда бы не пожелала смерти ребенку, Гарри являлся частью ее несметной материнской любви, он был змееустом и внешне напоминал Томми, — разве что только рост и осанка отличались. Однако зов того, поврежденного Томми, Темного Лорда Томми, звучал, словно ментальный набат. Чуть ли не каждый день, вплоть до Нового года, тысяча девятьсот девяностого, Меропа ощущала каждой фиброй тревогу грядущих смятений. Лето спокойствия, и ей снова нужно было куда-то, неведомо куда. Она даже не старалась объясниться с Лили, ее нельзя понять в любви к чудовищу, вымученному ею на свет божий таким порочным, жестоким и кровожадным. — Пожалуйста, ну прошу тебя, возьми меня с собой, — Лили шла за ведьмой по тротуару, пока та пыталась определиться с местом новой переправки. — Я ничего не сделаю, я призрак, я всего-то хочу быть рядом… — Но зачем, Лили Поттер? — Меропа встала посреди улицы. — Горгулья дери, вы когда-нибудь бросите свой официальный тон, мадам Гонт? Сама посуди! Зачем мне быть рядом с тем, кого я люблю? — Но ты не можешь любить меня больше, чем сына. — Да, потому что любовь огромна, всеобъемлюща и бессмертна. И я не делю ее на доли, как Том Марволо Реддл свою душу. И моей любви хватит на всех. Было туманное утро, на сей раз этот конфликт энергий настиг мать Волдеморта в последних числах августа, точной даты она не отслеживала. Лили обняла колдунью, заставшую, словно каменная скульптура, удивленную той сердечностью, произнесенных слов и тому, что Лили назвала убийцу по-человечески, — не вымышленным именем или оскорбительным титулом. — Ты же понимаешь, никому из людей я не передам знаний о его черных ритуалах над собственной душой. Я не боюсь его увидеть, какое бы обличье сейчас он не имел. — Даже я не знаю, каким увижу его. — Что ж, у него нет оформленного духа, слепка прошлого тела. У нас есть, ведь наши души были целыми. Знаешь, как я догадалась? Гарри. Он что-то сделал с моим мальчиком. Заразил его собой, подселился, сросся с моим сыночком. Я лишь хочу разгадать формулу этого единения. Мне страшно, что он будет воздействовать на него изнутри, мною движут опасения за Гарри. — Разумеется. Все дело в Гарри и только в Гарри. — Не только в Гарри. Да, в нем. Это отнюдь не означает, что я не вижу, каково тебе. Я буду рядом, буду утешать тебя, вытирать твои слезы. Прошло столько времени! Ты до сих пор не подпускаешь меня ближе, чем разрешается твоей слизеринской натурой… Взгляд Меропы приковало лицо Лили, зеленые глаза с безжалостной нежностью смотрели на ведьму, — как же она завидовала, ненавидела, боялась, любила эту красоту. Как же она боялась любить эту красоту, так же и потерять боялась до безумного рева. — Хорошо, — прошептала Меропа. — Разве у нас получится переместиться вдвоем? — Полагаю, это работает, как трансгрессия, — лучезарно улыбнулась Лили. Так и было. Меропа представила место, где чувствовалось биение ужаса, простирающего дорожки к ее сознанию. Вскоре, две призрачные фигуры оказались в Хогсмиде. Колдунья показала, где обитала, когда Томми учился, — «Кабанья голова» — идеально подходила для нее мрачным интерьерным решением. Лили не скрывала радости пребывания в компании темной любовницы, хотя очень пыталась соболезновать невосполнимой утрате… она пыталась соболезновать убийце? Меропу возмущало и впечатляло одновременно, — откуда столько благодати и всепрощения в этой прекрасной девчонке? В конце концов, — как же она любила ее! Каждая эмоция, подаренная ею, становилась на вес самой драгоценной вещи из мира невещественного. Каждое движение, написанное по воздуху, воздухом, которым она и была, становилось Меропе маяком света. Они переместились к скалистому обрыву, Меропа не спускалась в грот, хотя был отлив. Лили хотелось увидеть что-то, отдаленно напоминающее того монстра, который направлял на нее палочку, но оказалась даже разочарована, поняв суть. Поняв, что значит — делиться на кусочки, лишь в очередном пристанище. Поместье в Литтл-Хэнглтоне совсем пришло в запустение. Под половицей, куда они сумели заглянуть, не срывая деревянного настила, жил не дух, не полтергейст, не враг, — отпечаток жизни, — недвижимая, беспомощная форма. — Мне жаль, — сказала Лили, гладя спутницу по предплечью. — Не нужно, — Меропа отстранилась. — Здесь прошло твое детство? — Лили была любимым, холенным, немножечко разбалованным ребенком, окружающая картина казалось ей дикой. Мертвая хозяйка грязной, замусоренной усыпальницы угрюмо кивнула, попятилась к центру комнаты, под свод паучьей пелерины, свисающей сизоватыми лохмотьями с потолка, оглядываясь, будто кто-то еще мог ударить ее. От черной, словно в саже испачканной мебели, вились прочные белые канаты паутины, опутывая кресла, стол и тумбы. Солнце практически не проникало в сумеречные покои из затертых мутью окон с закопченными стеклами. — Я имела в виду, мне жаль, что все так получилось. Не только насчет Тома, а в общем. По поводу жизни в целом. — Прошу, не нужно. — Забудь, я не хотела тебя унизить. И ты не собиралась меня разжалобить, само собой. Я просто вижу, какой несчастной ты была, оттого и мне больно, — Лили упрямо подошла. И ее грустное личико, и слабые жесты добавляли обреченности этой атмосфере. Но, когда волшебница вновь прижалась к Меропе всем телом, вырываться уже не хотелось. Проведя пальцами по щеке и мягко поцеловав бледные губы, Лили взглянула на нее так пронзительно, будто бы пропустила через себя тот ужасный отрезок жизни, равный девятнадцати годам, — пылинка в космосе, и все же много для земных мук, — Лили будто постигла их в одно мгновение. — Если бы я могла поделиться с тобой своим прошлым счастьем… я бы не раздумывала. Никто не должен столько страдать… это несправедливо… Меропа сняла с волос Лили пыльную вязь паутин, — некоторые сквозили тело, но некоторые оставались на нем, — такова метафизика тлена, таковы загробные яви, — то, что на призраке, становится собственностью призрака. Мать черного мага, все же, опробовала эти сакральные постулаты, даже не учась в школе. Призрак мог завладеть ножом, палочкой, любым другим оружием, но нанести вред живому — не мог. Эти вещи становились вещами призрака. А потом пропадали, ведь их не было у призрака в момент смерти. Потом появлялись из невидимого мира либо исчезали навсегда. Оставалась лишь одежда, от которой можно было избавиться на время. — Уйдем отсюда? — Лили смахнула паутину с руки Меропы и взяла эту руку в свою. — Теперь, я чувствую, как меня тянет на Тисовую. А ты? — Тоже. — Как он мог оставить часть себя в Гарри? — У меня нет ответа. Раньше такое удавалось только с предметами. — Соответственно, каково будет влияние на живого человека, ты не знаешь? — Нет, — Меропа шла к двери, влекомая девушкой. И вдруг Лили встала в коридоре, повернувшись с серьезным видом: — Помнишь, я уже говорила, что мы неслучайны? Что если, мы должны были познакомиться только после смерти и только благодаря нашим сыновьям? Что если так было предначертано высшими силами, иначе, мы бы никогда не узнали о существовании друг друга? — Похоже на вздорную сказку, одной вздорной, рыжей, привлекательной чародейки, которой, разумеется, любой вздор сойдет с рук, благодаря ее привлекательности. — Обожаю тебя! — Лили засмеялась так звонко, что даже стены этого погребального королевства, казалось, ощетинились. — Невозможно предсказать, когда мадам Гонт соизволит пошутить! Меропа пожала плечами, прежде чем обе они аппарировали, уже под руководством Лили. Чего только не ляпнешь, лишь бы не вызывать жалость у храброй, навеки похороненной в юности, гриффиндорки? Чего только не… лишь бы не читать глубокую скорбь в ее красивых чертах… Сколько бы лет не кануло, Меропа вряд ли перестанет изумляться — чем ее заслужила? Куда плачевней было то, что изумляться оставалось очень уж недолго. Если осенне-зимние вспышки безумия еще получалось сдерживать или подавлять таинствами соития с Лили, с началом весны стало горько, как никогда. Лили по-прежнему питала неприязнь к Дурслям, но также задумывалась о будущем, поскольку приближался год поступления Гарри в Хогвартс, а магглы были настроены критически. Порою, она ужасалась будущему. — Наивно верю, что там, за лимбом, души воссоединяются с душами своих близких, — сидя на полу, подле кресла, занятого Меропой, Лили строила экзистенциальные парадигмы. Вернон сидел на диване, пялясь в транслируемые новости. Лили полемизировала на тему материнских миссий, ей нравилось воображать, будто они и есть ангелы-хранители, а не безвольные надзиратели для детей. В ней митинговали спорные вопросы. Если Том будет разорван и не соберется, Меропа застрянет на земле, а Гарри будет расти, постареет, покинет землю в окружении любящего потомства, — по крайней мере, любой матери хотелось бы такого сценария своему чаду, — миссия Лили будет выполнена? Но ведьма молчала, что ее сын не отступится. Томми набирался сил где-то далеко отсюда. — Мне бы хотелось воссоединиться там, за лимбом, с тобой, когда все закончится, — Лили очерчивала пальцами по согнутой в колене ноге Меропы, установленной ступней на край сидения, пока не спустила подол платья, принявшись покрывать крохотными поцелуями лодыжку. — Сомневаюсь, что так будет. Мы же не были знакомы при жизни. — Может мы были знакомы в прошлых жизнях, — Лили сняла изношенные чешки, надетые на теплые носки, целуя голень и поднимаясь к коленной чашечке. — Оптимистично, учитывая возрастную разницу. — В лимбе нет времени… Ощущение влажного рта распространяло жар по всему телу, будто под кожей переливался огненный океан, когда волшебница начала целовать между бедер. И присутствие мужчины, каким бы незначительным оно ни было, вызывало толику дурноты. — Что ты делаешь? — Хочу, чтобы тебе было так хорошо, как и мне, — Лили подняла взгляд, прижимаясь щекой к впалому животу колдуньи. — Бесполезно. Мое отношение к прикосновениям подобного рода тебе известно. — Да, но. Это же я, не какой-нибудь мужик, я касаюсь тебя, смотри на меня, не забывай, что я никогда не сделаю тебе больно, — подушечки пальцев скользнули по разрезу плоти, и было действительно приятно, но Лили в этот раз смотрела в глаза своей спутнице. Вернон Дурсль сфокусировался на экране, когда Меропа поставила на край сидения вторую ступню, позволила сдвинуть белье в сторону и почувствовала, как с ее половыми губами соединились губы Лили. Ей пришлось теперь просеивать волосы Лили, видеть рыжие пряди, чтоб убеждаться, — это она, которая не причинит боли, не сделает ничего плохого. Лили милостиво подала руку, чтоб Меропа держала ее в дополнительном убеждении, что это девичья рука, а ни чья-нибудь. Пальцы другой руки Лили скользили по промежности ведьмы, и благо, она не старалась их никуда засунуть. Это помогло Меропе вначале обрести спокойствие, пока язык волшебницы не начал хлестко бить ее расстеленное лоно. Язык был подобен хлысту, заставляя твердеть хрупкую плоть и заставляя рассыпаться твердую мякоть, — он кружил так активно, что Меропа почти слышала треск расходящейся ткани своей эфемерной кожи, треск рвущихся ниточек ее энергетических нервов. — Хватит, пожалуйста… не надо… — Меропе казалось, она не должна испытывать все это, что ее удел заключен в страданиях, а все это было слишком хорошо. — Все в порядке, это я, — Лили подняла голову, чтоб убедить ведьму, что той можно ощущать все это. И ее зеленоглазый взгляд был настолько искренним, что ему невозможно было не поверить. Когда Лили вернулась к своим доказательствам, ее язык вошел внутрь, и стал аккуратно входить в напряженную дырочку опять и опять, даря ощущение распирающей полноты. Она крепче сжала в руке ладонь Меропы, выпуская громкие стоны, словно проходящие через внутренности ее темной любовницы. Ведьме казалось, что ее прокалывают насквозь, что она не в праве пачкать собой это абсолютное совершенство, что нахождение здесь человека лишь добавляло противоречивости моменту ее оргазма. И так, перед магглом, безучастно смотрящим телевизор, Меропа чувствовала, точно ее выпороли и выпотрошили, и ей, самое страшное, — это понравилось. И вдруг, впервые этот зов почудился очень мощным и таким отрезвляющим наказанием. То были всполохи энергий ее Томми, которые мать еще терпела, пока Лили обнимала ее. — Ну вот, моя хорошая, тебе ведь было хорошо… — Лили ластилась к ней, окружив руками талию, обосновавшись между тощими ведьмиными ногами. Когда Меропа начала неторопливо отнимать руки девушки от себя, Лили посмотрела на нее удивленно: — Что настолько плохо? Меропа даже не знала, как сказать, ей нужно было следовать за рокотом материнского инстинкта, ей грезилось, что Томми обретает потерянную часть себя, разделяется на новую часть, или… она не могла покамест определить — что это? — Мне… мне нужно идти… — словно простывшим голосом, выпалила мать Темного Лорда. — Ты что смеешься? — Лили посмотрела на нее огромными глазами. — А я смеюсь? — Черт, не может быть, — волшебница поднялась вслед за Меропой. — Раньше такого не было, — заметила она частоту скачущего настроения возлюбленной, а скорее, неуместность таковых скачков. — Это мой сын. Я должна идти. — Неужели, он нашел способ воскреснуть? — То, чего ты опасалась, я ждала в надежде, что он изменится, — Лили в замешательстве огляделась по сторонам, затем выдала: — Я пойду с тобой! Не вздумай меня гнать!