Exitus letalis

В последний момент встречная легковушка вильнула в противоположную сторону, чудом избегая столкновения, и, практически не сбавляя скорости, унеслась прочь. Дашина нога, до упора вжавшаяся в педаль тормоза, казалось, окаменела и не желала расслабляться даже после того, как машина окончательно остановилась на обочине. Сердце колотилось как бешеное. Дыхание было частым, громким и прерывистым. Руки, все еще вцепившиеся в руль, затряслись. …Мои мысли — мои права, Спасибо! Я бессовестно жива… Музыка продолжала грохотать из динамиков, разрывая барабанные перепонки. Даша коротким неосознанным движением выключила зажигание, и салон, вместо того чтобы погрузиться в тишину, наполнился звуком ее заходящегося в тахикардии сердца. — Долбоеб конченый! — заорала Разумовская, на автомате обернувшись умчавшемуся автомобилю и его явно поехавшему водителю. Но дорога уже была пуста. Осознание чуть было не случившегося обрушилось на нее моментально и со всей силы. Столкновение на такой скорости имело лишь один исход. И тогда в следующую их встречу Екманян могла бы наблюдать только размозженные останки бренного Дашиного тела на секционном столе. Дрожь, начавшаяся в руках, распространилась на все тело. Разумовскую трясло от пережитого ужаса и паники. Отстегнуть ремень безопасности получилось не сразу — пальцы не желали слушаться. Наконец, замок поддался, и она выскочила наружу. Легкие наполнил холодный свежий воздух. Один жадный вдох. Второй. Третий. Надышаться никак не получалось. Даша оперлась руками о капот машины, стремясь обрести дополнительные точки опоры. Колени подкашивались и дрожали. Очень страшно. Один миг — и все бы закончилось совсем иначе. То есть все бы — закончилось. Умирать Разумовская категорически не собиралась. И даже на пике своего подавленного состояния подобных мыслей у нее не возникало. Надо было как-то успокоиться и собраться, чтобы снова сесть за руль и вернуться домой. Глубокий вдох, медленный выдох. Снова. И снова. Дыхание понемногу выравнивалось, сердце больше не стремилось выскочить из груди, пробив собой ребра, дрожь унималась. Даша вытащила из кармана сигареты с зажигалкой и закурила, оперлась бедрами о капот, но очень быстро сползла вниз на корточки и прислонилась спиной к бамперу. Вот уж выдалась неделя! События прошлой пятницы казались такими далекими, будто случились в прошлой жизни. Возможно, отчасти все так и было. Она сегодня чуть не умерла — эта мысль продолжала стучать в голове отбойным молотком. Даша любила свою жизнь. Любила то, что она сама выбрала. Наташку, которая всегда была рядом и с которой было свободно и легко. Ветрова, Маринчика, Симоненко и Женю, которые были практически как семья. Свою работу. Обе работы! Кота. Что бы случилось с Бегемотом Борисовичем, если бы она не вернулась? Как бы ее смерть ошарашила родителей? А их последний разговор с Екманян остался бы злым и напряженным. Окурок давно потух в замерзающих пальцах. Разумовская потеряла счет времени, сидя в неудобной позе и размышляя сразу обо всей своей жизни. О том, что пора размяться, напомнили затекшие ноги. Она поднялась, закурила еще одну сигарету и начала ходить вдоль дороги туда-сюда. За горы садилось весеннее, еще совсем холодное солнце, окрашивая дорогу и лес в розово-лиловые оттенки. Температура заметно понизилась, изо рта вместе с дымом шел пар. Мимо проносились редкие машины, чьи фары ближнего света почти уютно горели теплым желтым в ранних сумерках. Серебристая «Тойота Витц», ехавшая не спеша, начала сбавлять скорость и остановилась возле Даши. — Девушка? У вас все в порядке? Нужна помощь? — за опустившимся стеклом показалась женщина средних лет. Она смотрела участливо и с легким беспокойством. — Нет, все в порядке, — голос звучал сипло, и пришлось прокашляться, — спасибо! — Точно? — та с подозрением смотрела то на Разумовскую, то на тормозной след, что шел аккурат из-под колес «Соляриса». — Да, да, — Даша постаралась улыбнуться, — еще раз спасибо. — Ну, как знаете. — Бросив напоследок недоверчивый взгляд, женщина подняла стекло, и вскоре «Витц» умчался прочь. Разумовская прислушалась к своему состоянию. Дрожь полностью прекратилась, ноги уверенно стояли на земле, дыхание было ровным. Пора было ехать. Она вернулась в машину и повернула ключ зажигания. Из колонок тут же загремела музыка: …Все годы из ниоткуда в никуда Стремится непокорённая звезда И ждет одной-единственной любви, И если не слабо — со мной живи! Даша вздрогнула от неожиданности и убавила громкость. Что ни песня — саундтрек к моменту. Сначала она коротко усмехнулась, а затем начала смеяться. Сперва тихо, затем все громче и громче, и вскоре за истерическим хохотом перестало быть слышно слова песни. На глаза выступили слезы, она опустила голову на руль и затряслась от не желающего униматься смеха. Защитная реакция, видимо, запоздало все же решила отгородить психику Разумовской от пережитого стресса. Истерику внезапно прервал телефонный звонок. «Ветров», — загорелось на экране. Даша несколько раз глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. — Да, Дмитрий Сергеевич? — Дашка! Ну что там? Как все прошло? Просил же позвонить, а ты все молчишь и молчишь, — затараторил до ужаса родной голос из динамика. Смысл вопросов доходил не сразу. Деканат. Краснова. Фотографии из клуба. Точно. Все это стало казаться такой ерундой, что в первый момент Разумовской подумалось, будто Ветров рьяно интересуется чем-то вроде того, как прошел поход в магазин за пельменями или понравилась ли Бегемоту новая когтеточка. — А, да, все нормально, — Даша заулыбалась, внезапно осознавая, как чертовски рада просто слышать близкого для нее человека, — меня даже не уволили, представляете. Я вам завтра расскажу, сейчас за рулем. Это ведь даже и не ложь была, в общем-то. Рассказывать о случившемся на дороге совсем не хотелось, она и со своими эмоциями справиться не могла, а пришлось бы еще выдерживать и чужие. — Ну понятно, видимо, совсем обо всем забыла от радости, — раздался манерный смешок, — завтра жду все подробности! Пока. — До свидания. Даша сбросила звонок и кинула телефон на соседнее сиденье. Короткий разговор неожиданно смог привести ее в себя. Наконец она медленно надавила на газ и выехала на трассу, не спеша доехала до разрыва полосы, развернулась и направилась домой. Запоздало до Разумовской дошло понимание, что про Лебединскую за все это время она ни разу не вспомнила. Что было еще более странно, почему ей в голову пришли мысли об их последнем разговоре с Екманян. *** В кофейне бодро играло какое-то инди, иногда заглушаемое шумом кофемашины или блендера. В такую рань субботним утром здесь особенно никто не задерживался, редкие студенты забегали за каким-нибудь капучино с соленой карамелью или матча-латте и быстро уносились на занятия. Даша сосредоточенно разглядывала содержимое витрины. Выпечка, капкейки, макаруны, какие-то десерты в стаканчиках — все одновременно выглядело заманчиво, но неподходяще. Какое-то время она шарила взглядом по полкам, пока не заметила небольшую коробочку конфет ручной работы из горького шоколада: с апельсином, перцем, коньяком. То, что надо. Забрав свой латте и сунув в сумку сладости, Разумовская направилась в сторону университета. Настроение было настолько хорошее, что хотелось улыбаться во весь рот. Лужицы от таявшего снега переливались яркими бликами, отражая теплые солнечные лучи. Воздух был пропитан запахом ранней весны, свежести и будто бы предвкушением чего-то особенного. На кафедру Разумовская зашла за пять минут до начала занятий. В коридоре уже было тихо и пусто. Дверь преподавательской была заперта, и Даше пришлось пройти до лаборантской, чтобы взять ключ. — Здравствуйте, Дарья Александровна! Вас еще группа четвертого курса ждет, — на нее подняла глаза лаборантка, до этого разбиравшая по стопкам раздаточный материал. Точно, Паукова же ее поставила перед фактом еще в среду. После чуть не случившейся аварии такие мелочи просто вылетели из головы. — Привет, Кристин. Спасибо, что напомнила. В каком они кабинете? — А я их в соседнюю учебную комнату от вашей посадила, там сегодня никого нет. Группу Надежды Дмитриевны деканат на какое-то мероприятие снял, и ее самой сегодня тоже не будет. — Прямо совсем не будет? — Даша недоверчиво уставилась на Кристину. — Ага, позвонила, сказала, что из дома сегодня будет с бумажками возиться, — девушка хихикнула, — могла бы, конечно, передо мной и не объясняться. День без Пауковой! Вот это точно было настоящее везение! Это же можно устроить перерыв в любое время, можно спокойно выпить кофе и опоздать на занятие, и даже, что в понимании завуча было абсолютно неслыханной дерзостью, отпустить студентов пораньше. Разумовская повернула ключ в замке и вошла в преподавательскую. О том, что Екманян еще не пришла, стало ясно моментально по отсутствию в воздухе запаха ее парфюма. Кабинет почему-то казался пустым и неуютным, словно из него убрали какую-то неотъемлемую часть. Или кого-то неотъемлемого? Даша нахмурилась. По средам Анна занятия не вела, но такого ощущения не возникало. Она разделась, прошла к своему столу и бросила на него сумку. Из кармашка выглянул темно-синий уголок коробочки с конфетами. Даше показалось, что это будет неплохим способом как-то сгладить их разговор в прошлую субботу. Сказать словами что-то вроде «извини за чрезмерную грубость» не получилось даже в воображении. Причем, грубость именно чрезмерную, потому что в умеренном количестве она присутствовала в их диалогах практически постоянно. Разумовская допила кофе, распечатала себе ведомость группы четвертого курса, успела бегло просмотреть план их текущего занятия, а Анны все не было. Ждать дальше не было никакого смысла, да и время сильно поджимало. Уже на подходе к учебной комнате Даша услышала, как скрипнула тяжелая железная дверь, ведущая на кафедру, а следом раздались звонкие шаги. Непрошеная улыбка сама расползлась на лице. Два параллельных занятия завертели Разумовскую в бешеный круговорот. Оставить старшекурсников одних на всю пару никак не получалось, тема была интересная, и она металась от группы к группе, чтобы успеть разобрать и сепсис, и сопоставление клинического и патологоанатомического диагнозов. Какие только бредовые формулировки ей не встречались на практике. Ощущение было такое, будто клиницистов никто вообще писать диагнозы не учил. И теперь Даша просто не могла себе позволить упустить возможность донести до этих еще совсем юных и несмышленых голов хоть какую-то информацию, чтобы те потом не позорились, ставя какую-нибудь ТЭЛА основным заболеванием. Ей пришлось даже пожертвовать перерывом, и пока третий курс прохлаждался в свои заслуженные двадцать минут отдыха, Разумовская, не унимаясь, разбирала с четверокурсниками конструкции диагнозов. Наконец обе пары были отведены. Студенты быстро собирали свои вещи и, неизменно куда-то торопясь, стремительно покидали кафедру. До второй группы был большой перерыв — минут сорок. Можно было передохнуть, перекусить и даже сбегать на перекур. Дойдя до преподавательской, Даша услышала за дверью два приглушенных голоса. Один из них принадлежал Екманян, а второй, мужской, казался лишь смутно знакомым. Она открыла дверь и стала свидетелем совершенно в общем-то невинной картины, которая тем не менее заставила Разумовскую моментально внутренне напрячься. — …Анна Артуровна, вы очень сильно нам поможете, если согласитесь предоставить органы для студентов. Рядом с Екманян, придвинув Дашин стул к ее столу, сидел доцент с кафедры ОХТА Тряпочкин. При виде этого товарища чувство омерзения появлялось каждый раз на протяжении многих лет, с тех самых пор, как он принимал экзамен у группы Разумовской. Внешне он был, наверное, даже привлекателен, несмотря на неуклонно стремящийся к пятидесяти возраст. Но вот сальный, совершенно отвратительный взгляд, которым он смотрел на всех представительниц противоположного пола, которые ему нравились, вызвал стойкое отвращение. Дашу до сих пор передергивало от воспоминания, как на экзамене он как бы невзначай попытался погладить ее коленку. Вместе с Анной они подняли головы на звук открывшейся двери, но Тряпочкин лишь бросил быстрое «здравствуйте» и снова повернулся к своей собеседнице. Екманян и вовсе промолчала, посмотрела на Дашу, прищурившись и задержав ненадолго взгляд. В ее глазах промелькнул какой-то едва уловимый огонек, определения которому дать не получилось. — Ну конечно, Виктор Степанович, какие проблемы, — Анна широко ему улыбнулась, — все что угодно для… студентов. Последнее слово она произнесла после короткой, но многозначительной паузы. Даша исподтишка наблюдала за ними, пока молча снимала халат. Екманян сидела нога на ногу в расстегнутом халате, ее платье задралось, почти полностью оголяя бедро. Тряпочкин бросал на него короткие хищные взгляды. — Я очень рад, очень рад, — он скорее скалился, чем улыбался, — студентам нужно практиковаться перед олимпиадой по хирургии, да и сам я… считаю, что практикой пренебрегать нельзя. Нога Екманян медленно покачивалась. Она сидела, подперев подбородок рукой, и кокетливо улыбалась. — Разумеется, без практических навыков нам всем никуда… Таких интонаций в голосе Анны Даша, кажется, вообще никогда раньше не слышала. Почти томные, откровенно игривые. Екманян сидела и вовсю флиртовала с этим препротивным мудаком, о похождениях и домогательствах которого знал весь университет. Но Анна, разумеется, знать не могла, потому что здесь не училась. Оставаться свидетелем тошнотворного диалога больше не было никаких сил. Разумовская накинула парку и вышла в коридор, не оглядываясь. Все ее прекрасное с утра настроение испарилось, сменившись раздражительностью, злостью и разочарованием. Солнце успело прогреть воздух. Кажется, это был первый по-настоящему теплый день в этом году. Даша развернула шарф и расстегнула молнию на парке. Впрочем, приятная погода совершенно не изменила ее испортившегося настроения. Много разных мыслей и чувств одновременно терзало Разумовскую, пока она шла по аллее. Под подошвами ботинок хлюпала смешавшаяся со снегом вода, где-то наверху пели птицы, мимо проходили радостные студенты, кто-то из них бросал Даше веселое «здравствуйте». Она отвечала на автомате, а сама все сильнее хмурилась. Когда горячий дым проник в легкие, а затем тонкая сероватая струйка рассекла прозрачный воздух, в голове у Разумовской слегка прояснилось. Возмущение. Екманян ведь такая красивая и харизматичная, да при желании она бы себе могла любого мужика заполучить, а в итоге сидела и заигрывала вот с этим? Беспокойство. Он мерзкий и совершенно не знающий границ тип, для которого слово «нет» — это завуалированное «да». В студенческие годы она не раз слышала жалобы других студенток на поведение Тряпочкина, а однажды застала в туалете на кафедре ОХТА плачущую девушку, которая пыталась поправить порванные на бедре колготки. Возмутительно, что декан Краснова подобное поведение доцента, видимо, не считала порочащим репутацию вуза. Отвращение. Анна могла бы закрутить с ним? От фантазии о том, как его грубые руки касаются ее прямой спины, проводят по ногам, затянутым в черный капрон, задирают юбку, Даше стало плохо. Она остановила себя, прежде чем почувствовала подступающую тошноту. Какого мужика Разумовская в принципе могла бы представить рядом с Екманян, чтобы не испытывать неприязни? Она начала перебирать в голове всех тех, кто не вызывал у нее неприятных ассоциаций и чье отношение к женщинам было хотя бы относительно уважительным. Ответ вскоре напрашивался сам самой — никакого. Никакого мужика она не могла представить рядом с ней. Неожиданно направление мыслей само по себе стало меняться. В воображении замелькал все тот же образ Анны, ее ядовитая ухмылка, кусочек оголенной шеи, который не скрывали черные кудри, сине-серые глаза, хитро глядящие в самую душу… И вот уже Дашина рука скользит вверх по стройному бедру, Дашины губы впиваются в другие, ярко-красные, стирая с них, наконец, едкое самодовольство. Разумовскую бросило в жар, а низ живота моментально скрутило сладкой судорогой, фантазия была такой будоражащей, что лишь набирала обороты. Поцелуи покрывают горячую кожу на шее, ладони скользят по спине и талии, поднимаются выше, накрывают грудь… Над ухом раздается короткий сдавленный стон, покрытые красным лаком ногти впиваются в спину, царапают, руки прижимают к себе сильнее… Стоп. Даша вынырнула из глубин своего воображения, возвращаясь в реальность, где она стояла под деревом и курила. Стало так сильно жарко, что она полностью стянула с шеи шерстяной шарф. Нет-нет-нет. Только не это. Но отматывать назад было поздно. Запретные мысли уже проникли в голову Разумовской и больше оттуда никуда не денутся. Понимание всего происходящего стало ясным, кристально чистым, а любые попытки убедить себя, что это лишь любопытство, будут отчаянной и совершенно бессмысленной ложью. Она. Хочет. Екманян. До одури. До дрожи в коленях. До остервенения. С каким-то даже покорным смирением Разумовская призналась себе, что вся буря эмоций, обрушившаяся на нее после того, как она застала Анну в кабинете в компании Тряпочкина, была куда понятнее. Можно было разбирать их на составляющие еще очень долго, мусолить, перебирать, объяснять. Единственное емкое и исчерпывающее слово было лишь одно — ревность. Вот это влипла так влипла. *** Когда Даша вернулась после перекура, Анна, видимо, уже ушла к студентам — в преподавательской было пусто. Не позволяя себе слишком много думать, Даша переоделась и отправилась к своей группе. Бывшие студенты Пауковой были безупречно готовы, как и всегда. Тема была разобрана быстро, все непонятные моменты обсуждены, а ответы на вопросы получены. Разумовская изо всех сил старалась сосредоточиться на теме, отгоняя рой очень не вовремя атаковавших ее мыслей. В итоге, пользуясь отсутствием главного надзирателя, она отпустила детей аж на сорок пять минут раньше. Вернувшись на свое рабочее место, Даша опустилась на стул, тяжело вздохнула и опустила лицо в ладони. И что теперь делать? Ладно, она подумает об этом потом. Когда-нибудь. Она оделась, схватила сумку и собралась уже покинуть кафедру, как из бокового кармашка выпала злополучная коробка с конфетами. Разумовская подняла ее с пола и начала задумчиво вертеть в руках. Затем вернулась к своему столу, отклеила от стопки один стикер и взяла ручку. На столе Екманян осталась лежать аккуратная коробочка, через прозрачную крышку которой были видны сферические конфеты из темного шоколада с мелкими, то оранжевыми, то красными вкраплениями сухих фруктов и специй. На приклеенном к ней стикере неровным, скачущим почерком было написано всего три слова: «Кофе отменный. Бесишь».