Exitus letalis

— В смысле сбежала?! И без того огромные зелено-карие глазищи распахнулись еще шире, пораженно и возмущенно буравя ее лицо. Хрупкая изящная рука с такой силой поставила на стол бокал вина, что оно грозилось выплеснуться через край. — Я… Черт, Ксю, я не знаю! Анна избегала смотреть на подругу в течение всего непродолжительного рассказа, но после полного негодования вопроса перевела на нее раздраженный взгляд. Ей и без того было хреново, чтобы еще как-то оправдываться. В пятницу вечером бар был полон народу. Громкая музыка, смешиваясь с множеством голосов, служила отличным щитом, за которым можно было вести свободные разговоры. Для пущей надежности и чтобы избежать лишнего мужского внимания, подруги заняли столик в самом дальнем углу. Екманян сделала глоток «Маргариты», со злостью отставила от себя бокал и скрестила руки на груди. На кого конкретно она злилась, понять было сложно. На Огнинскую, что сидела напротив и очень эмоционально реагировала на ее нерациональное поведение? На себя — за то, что даже для нее ее поступок был слишком странным и не вполне адекватным? Или на Разумовскую, просто за то, что она появилась в ее жизни и заставляла ее что-то чувствовать? — Аня, — обеспокоенно произнесла Ксюша, наблюдая за тем, как меняется лицо подруги, — ты так сильно испугалась, потому что она тебе очень нравится? — Ты же знаешь, мне обычно никто не нравится. — Екманян высокомерно хмыкнула и еще сильнее скрестила руки. — Дорогая, оставь, пожалуйста, свой образ стервозной суки вместе с яркими помадами и черными платьями для кого-нибудь, кто знает тебя не двенадцать лет. — Огнинская фыркнула и легким движением откинула за спину рассыпавшиеся по плечам прямые каштановые волосы. Анна буравила ее тяжелым взглядом, который, впрочем, не оказывал на Ксюшу совершенно никакого действия. Она молчала. Разговоры о своих переживаниях ей всегда давались тяжело, а сейчас было еще сложнее. — Это нормально, если ты вдруг не в курсе, испытывать все те эмоции, что вызывает у тебя эта твоя Разумовская… — И вовсе она не моя, — не удержавшись, Екманян перебила подругу, но та лишь закатила глаза в ответ на реплику. — Ты возводишь вокруг себя крепость, выпускаешь колючки и никого к себе не подпускаешь, а временами бьешь током даже прежде, чем кто-то решится подойти. Для профилактики, так сказать, — взгляд Ксюши стал серьезным и участливым, она протянула через стол руку и накрыла кисть Анны своей ладонью, словно показывая, что она рядом и не хочет причинить ей вреда, — но тебе там разве одной не одиноко? Мне кажется, ты так закрываешься, потому что на самом деле очень хочешь, чтобы рядом кто-то был. Каждое слово подруги попадало куда-то внутрь, отчего в груди и горле все стянуло тугим, неприятно тянущим узлом. Дышать стало тяжело, а к глазам подступили предательские слезы. Почему было так больно? — Черт! — Анна запрокинула голову, в отчаянной надежде не дать ни одной капли пролиться наружу. — Эй, Аня… — Огнинская поднялась со своего стула, села рядом с Екманян и обняла ее за плечи, — плакать тоже нормально, и уж передо мной тебе точно не нужно держать лицо. — Выжгу себе слезные железы, — с досадой пробормотала Анна, утыкаясь носом в плечо подруги. — Если это была шутка, то не смешная. Показывать эмоции было невыносимо. Страшно, больно, уязвимо. Она так привыкла являть миру образ жесткой и бездушной стервы, что лишь мысль о том, что кто-то поймет, что диапазон ее переживаний несколько шире, вселяла парализующий ужас. — Меня пугает то, что я чувствую, когда она рядом, Ксю. Потому что, если бы это было только влечение, как мне раньше казалось, я бы не сидела тут с тобой, как размазня. — Екманян невесело фыркнула. — И поэтому ты сбежала, — прозвучало без намека на вопрос. Огнинская была по натуре очень яркой, искренней, живой и эмоциональной. Некоторые недальновидные люди коротко резюмировали — истеричка. Но она просто не боялась предъявлять себя миру. А еще это делало ее очень чуткой и внимательной к другим, особенно важным для нее людям. И Анна, к своему большому удивлению, еще в самом начале их учебы обнаружила, что с ней необъяснимо комфортно. Хотя, казалось бы, нужно было испугаться и отойти подальше. Наверное, это был единственный раз в ее жизни, когда она открылась перед другим человеком и не пожалела об этом. — Проще отстраниться сейчас, чем потом, когда будет еще тяжелее. — Екманян вздохнула и отстранилась от подруги. — А если бы все получилось, то стоило бы рискнуть? — Ксюша хитро улыбнулась. — А если для нее это только секс? Или она узнает меня лучше и сама сбежит? — Каждый из озвученных вопросов поднимал на поверхность страхи, за которые очень хотелось сожрать саму себя. Огнинская задумчиво водила пальцем по ободку бокала. Какое-то время она размышляла о чем-то, внимательно глядя на Анну. — Знаешь, что я думаю? То, насколько я тебя знаю, не дает мне сомневаться в том, что все это время ты являла ей одну из своих самых стервозных натур. И почти год она с легкостью это выдерживала, не сбегала, не пыталась тебя воспитывать. И оставалась рядом при более человеческом взаимодействии. Я понятия не имею, что в голове у этой Даши, но я вижу, что происходит с тобой и как меняется твое лицо, когда ты о ней говоришь. Разве это не повод дать себе шанс и хотя бы попробовать? Екманян чем дольше слушала подругу, тем сильнее щурилась, подозрительно на нее смотря. Каждое слово заставляло зарождаться в глубине робкую надежду, а хуже всего — именно это ей и хотелось услышать. — Бесишь меня своими умными речами. — Анна беззлобно усмехнулась. — Я умею, — Ксюша довольно и широко улыбнулась в ответ, — но то, как вы в порыве страсти даже закрыться забыли — это, конечно, круто! Представляю лицо Красновой, если бы она узнала. — Давай лучше не надо, — Екманян рассмеялась впервые за вечер, — лучше расскажи мне, как у вас с твоим кардиологом? — Что, про твоих баб закончили, переходим к моим мужикам? — Огнинская рассмеялась вслед за подругой. *** Звук будильника разорвал тишину и врезался в барабанные перепонки, прервав сумбурный тревожный сон. Анна нашарила телефон и не глядя, привычным движением нажала на значок «отложить». Осознание наступившей субботы и всего, что за этим следует, навалилось на нее тяжелым грузом и еще сильнее придавило к кровати. Провалявшись некоторое время в запутанном одеяле, она, наконец, поднялась с постели и направилась в ванную. Отражение в зеркале смотрело на нее хмуро и неприветливо. Екманян знала, что она красивая, и не имело значения, есть ли на ней косметика или нет. Но слой тонального крема, тушь на ресницах и неизменно яркая помада превращались в маску, за которой она чувствовала себя более защищенно. На плите варился кофе — самая важная часть любого утра и возможность прийти в себя перед началом рабочего дня. Она сняла с плиты зашипевший напиток, перелила в кружку и доверху залила апельсиновым соком. Будь сейчас выходной, можно было бы сделать фреш, но времени на это уже не оставалось. С сигаретой в зубах и чашкой кофе в руке она вышла на балкон. Утренний весенний воздух еще отдавал морозом, мягкие солнечные лучи скользили по стенам и крышам соседних домов. Тишину раннего субботнего утра нарушало лишь щебетание спрятавшихся на деревьях птиц. Впрочем, красота момента волновала Анну в последнюю очередь. Все мысли крутились вокруг Разумовской и их сумасшедшего секса. Она раздражала и бесила, но каждая их стычка заряжала энергией, и все время хотелось, чтобы моменты взаимодействия — назвать это нормальным общением было сложно — длились как можно дольше. Просто очень сильно захотелось ее подразнить, совсем немного, проследить за реакцией. А в итоге все обернулось несколько… Неожиданно. И полная потеря контроля пугала. Екманян привыкла быть одной. Ей сложно было подпускать к себе людей, а несколько попыток построить отношения в прошлом потерпели одну неудачу за другой. Тогда она была моложе, наивнее и еще верила, что с кем-то может быть хорошо. Неожиданным оказывалось то, что с ней, вот такой — дерзкой, временами грубой, стервозной и вредной, никому хорошо не было. И несмотря на то что она не скрывала свой характер с самого начала, многие думали, что смогут ее приручить. Анна усмехнулась своей последней мысли, выпустила струйку дыма и сделала глоток кофе. Задумчивым взглядом она проследила за бегающим по двору спаниелем, который, не веря своему счастью быть отпущенным с поводка, бесновался, словно в него кто-то вселился. «Наверное, с тобой просто что-то случилось в жизни, но я приду и помогу тебе стать нормальной» — эту фразу в разных вариациях она слышала несколько раз. Какой вздор. Почему обязательно должно что-то случиться? Какая-то тяжелая и мрачная история, достойная чуть ли не увесистого романа. Достаточно просто слегка неадекватной матери, чтобы множество защит в хитром переплетении стали частью самого существа за долгие годы. «Чего это ты улыбаешься, как идиотка? Радуешься, пока я страдаю?» — и вот уже не получается искренне смеяться даже тогда, когда никто не осудит. «Что разнылась? У тебя вообще никаких проблем нет» — и заплакать сложно даже в закрытой темной комнате, с головой укрывшись одеялом. Чтобы не сломаться, пришлось стать жесткой. Слова Ксю о том, что Разумовская, очевидно, без особого труда выдерживала ее, Анну, вот такую, не шли из головы. Весь их разговор она прокручивала в мыслях целую неделю. Впервые за все время работы неожиданный звонок Пауковой нес за собой хорошие новости. И дополнительные семь дней ушли на то, чтобы признаться самой себе в том, что идти за чувствами парализующе страшно, но… Очень хочется. *** К началу занятия Даша в преподавательской так и не появилась. Екманян уже вздохнула с облегчением, что рабочий день пройдет без лишнего напряжения, а разговор, принявший статус неотвратимого у нее в голове, можно отложить на несколько часов. Но у вселенной были иные планы, и едва Анна вышла в коридор и направилась к учебной комнате, как услышала скрип кафедральной двери, а следом — знакомые шаги. От неожиданности она замедлила шаг, но быстро взяла себя в руки, игнорируя непрошеную тахикардию. Разумовская выглядела невыспавшейся и угрюмой. Весь этот ее бунтарский вид притягивал каждый раз, Екманян уже и не могла вспомнить, когда впервые словила себя на этом ощущении. Распущенные светло-русые волосы, потертая кожанка, узкие черные джинсы и высокие ботинки. Видимость приличного вида создавала лишь белая рубашка, но и та была навыпуск, а пара верхних пуговиц небрежно расстегнута. Наушники и стаканчик кофе в руках дополняли образ, не хватало лишь сигареты, но это, увы, дорогая завуч бы точно не оценила. Даша вызывала дикое желание прижать ее к себе и как следует трахнуть. А потом остаться рядом. И даже проснуться вместе. Черт-черт-черт! Однако невыносимая Разумовская молча прошла мимо, бросив на Екманян короткий взгляд, который легко было принять за равнодушный, если бы не мимолетный проблеск горделивой обиды, который так и не удалось скрыть. К студентам Анна зашла в смешанных чувствах. Чтобы отвлечься, она устроила им полный разнос. *** Паукова сновала по коридору туда-сюда весь рабочий день, чем знатно раздражала. Разумовская же, наоборот, волшебным образом исчезала из каждого места, куда бы Екманян ни направилась, чем раздражала еще сильнее. Только и получалось уловить краем глаза знакомую спину, которая успевала скрыться за очередной дверью. Когда последнее занятие наконец закончилось и Анна вышла в коридор, она успела заметить быстро заскочившую в кабинет Дашу. Решимость к этому моменту, вместо того, чтобы начать угасать, лишь усилилась. Зайдя в кабинет и закрыв за собой дверь, Екманян увидела стоящую к ней спиной и в спехе переодевающуюся Разумовскую. Проигнорировав предательское волнение, а что еще хуже, укол вины, она произнесла: — Поговори со мной. Пожалуйста. В голове это звучало не так жалобно. Вот блядство. Даша медленно развернулась, скрестила на груди руки, словно закрываясь, и недоверчиво прищурилась. Тишина поглотила кабинет, и Екманян казалось, что ее сердце стучит о ребра с оглушающей громкостью, и это, разумеется, слышит и стоящая напротив Разумовская. Впрочем, весь ее вид говорил, что она готова слушать. — Я не хотела сбегать. — Все слова вылетели из головы, и это единственное, что получилось произнести. — А по-моему, тебя никто не заставлял. — Даша хмуро смотрела на нее. — Я испугалась. — Никогда в жизни Анне не требовалось столько усилий, чтобы воспроизводить звуки, язык словно онемел, а гортань парализовало. Взгляд Разумовской изменился. На смену подозрительности пришло удивление, и как будто даже немного расслабились плечи. — Чего? — хрипло произнесла она. Екманян втянула носом воздух, собираясь с силами. Она сможет. Она сможет это сказать. Все зависит от одной чертовой фразы. — Того, что… — потребовался еще один вдох, — я хочу не только заниматься с тобой сексом. Ты… В этот момент за спиной Анны резко распахнулась дверь с такой силой, что ударилась об косяк. Екманян вздрогнула от неожиданности и на автомате резко развернулась. На пороге материализовалась Паукова. — Анна Артуровна! Как удачно я вас застала! Все силы пришлось перенаправить, чтобы сдержать себя и не схватить с ближайшего стола органайзер с канцелярией и запустить им в эту невозможную женщину с криком: «Пошла вон!» — Деканат прислал новые списки по академщикам, там есть несколько ваших студентов, необходимо свериться. — Завуч, абсолютно не замечая до предела напряженную обстановку и гневные взгляды обеих молодых женщин, с важным видом направилась к рабочему столу Анны. — Это срочно? — С трудом подавляемое раздражение рвалось наружу. Возмущение на лице Разумовской, которое Екманян успела заметить боковым зрением, обнадежило и, что удивительно, даже успокоило. — Конечно! — Паукова, казалось, была поражена до глубины души дерзким ответом. Анна обреченно прошла следом за завучем, села за стол и начала перебирать списки своих групп. Почти год работы с этой чудесной женщиной дал понять, что с ней проще не спорить — быстрее отделаешься. — Дарья Александровна, — Надежда Дмитриевна повернулась к стоящей истуканом Разумовской, — а вы разве не уходите? «Никуда она не уходит, ты, сумасшедшая карга!» — Я… Э-э-э… Даша растерянно замычала что-то невразумительное, но Паукова уже удовлетворила свою патологическую потребность контролировать все пространство вокруг себя и повернулась назад к Екманян, не дослушав ответа. Пять минут они выясняли, кому из студентов можно перезачесть семестр, а кто обязан ходить на все занятия. Все силы Анны уходили лишь на то, чтобы сдержать рвущийся наружу гнев. Она слушала вполуха, на автомате ставила галочки напротив определенных фамилий и не запомнила и половины информации, которую пыталась донести до нее завуч. Непостижимым образом сухое миниатюрное тело закрывало почти все остальное пространство комнаты, и невозможно было понять, что там происходит. Безумная женщина, решив все свои совершенно не срочные дела, наконец-то покинула преподавательскую в своей обычной стремительной манере. Екманян так и осталась сидеть за столом, испепеляя взглядом черновые журналы. Было страшно повернуть голову и обнаружить, что она осталась одна. Решив, что это ужасно глупо, она все-таки обернулась. Разумовская стояла на прежнем месте, опершись плечом о шкаф. В ее взгляде не было прежней тяжести, Анне даже показалось, что она уловила промелькнувший хитрый веселый огонек. — Свидание. — Что? — Екманян непонимающе на нее посмотрела. — Я хочу, чтобы ты позвала меня на свидание, — уверенно произнесла Даша, — сегодня вечером. Брови Анны помимо воли поползли вверх. — Но так как ты, скорее всего, еще толком не знаешь хороших мест, — невозмутимо продолжила Разумовская, — я пришлю тебе адрес, куда ты меня пригласишь, в сообщении. Не дожидаясь ответа, она развернулась и направилась к выходу из преподавательской. Уже опустив дверную ручку, Даша вдруг остановилась и снова обернулась к Екманян. — Больше не сбегай, ладно? — Не сбегу. Когда за ней закрылась дверь, губы Анны тронула довольная улыбка.