Не такой, как все

У этой квартиры был лишь один хозяин, и никто кроме него не наводил здесь порядок. Это ощущалось во всем, и Макото не отпускала мысль, что кроме него в этом тайном логове давно уже не бывало гостей – настолько все здесь было пропитано аурой владельца, все здесь шло по его правилам. Пригласив сюда мальчишку, Кё пошел против самого себя. Он терпеть не мог чьего бы то ни было присутствия у себя дома. Дом всегда был для него священной территорией, однако, ситуация оказалась практически безвыходной. Не смотря на то, что Кё не горел желанием заводить себе новых родственников, в этой ситуации он был за старшего, и деваться ему было некуда. Идея оставить Макото на улице или силой отправить в Хиросиму была чревата хотя бы тем, что до Хиросимы он точно не доедет, и, скорее всего, перестанет доверять Тоору. А ведь он, похоже, действительно ему доверял. Макото казалось, что проще было снять комнату на ночь, по крайней мере так он не чувствовал бы себя в неоплатном долгу. Впрочем, пусть и ощущая себя неловко, он прилагал все усилия к тому, чтобы это скрыть. Мельком осмотрел квартиру, прогулялся без сопровождения, что-то потрогал на полках, словом, старался вести себя так, будто всё это было в порядке вещей. Он гордился тем, что он жил, существовал на этом свете, был осязаемым телом в пространстве и времени, и всем своим видом заявлял о том, что он заслуживал этой жизни и любви не меньше, чем другие люди, и потому предпринимал все возможное, чтобы изгнать это мерзкое чувство неловкости. "Он переживет" - думал Макото, потому что напряжение, исходившее от Тоору, ощущалось практически в воздухе. Убежденность в собственной важности и нужности в этом мире пришли к нему с возрастом, когда он понемногу начал осознавать, что своим существованием он почему-то постоянно вызывал у родственников очень противоречивые эмоции. Будучи ребенком, Макото был не в состоянии понять, отчего взрослые иной раз смотрят на него так, будто он что-то сломал, и чувство непонятной вины давило на него почти беспрерывно. Теперь же он узнал достаточно. Для него в этом мире все встало на свои места. Возможно, теперь он чувствовал себя человеком даже больше, чем все вокруг, он осознавал себя венцом природы, в то время как другие люди забыли об этом, погрязнув в обыденности и совершенно обесценив самих себя. Макото ценил жизнь и наслаждался каждым днем, зная, что все это родители могли отнять у него еще до рождения. Амайю всегда задевало то, что мальчик был так похож на отца. Изо дня в день, из года в год, постепенно взрослея, он приобретал все больше схожих с ним черт. Один лишь взгляд на него воскрешал в ее памяти тот день, который она когда-то так ненавидела и проклинала. День, когда она встретила Тоору. В глубине души она чувствовала в их схожести неблагодарность за все свои труды. Будто у него и не было матери, которая несколько лет работала на трех работах, чтобы обеспечить их существование, в то время как беззаботный папаша жил в свое удовольствие, не напрягая себя даже в мыслях. Амайя злилась, и говорила мальчику, что папа умер, но Макото не верил. Да и бабушка иногда говорила об отце так, будто он был жив и жил припеваючи. Бабушка винила Тоору в том, что он испортил ее дочери жизнь, и что с ребенком никто не возьмет ее замуж, но при этом она всегда косилась на мальчика, думая, что он еще совсем мал и ничего не понимает. Став постарше, Макото смог простить старушку, осознав в один день, что она просто проецировала свои неудачи на других. Ведь Амайя тоже выросла без отца. Когда Тоору узнал, что Амайя беременна, он был в ужасе. Она любила его и требовала от него участия, но этот брак разрушил бы всю его только начинавшуюся карьеру. Он живо представлял, как она будет травить ему жизнь каждый день, стоит только задержаться на работе или в студии, а о гастролях не могло быть и речи. Слишком долгий и слишком тяжелый путь был пройден, и слишком многим было пожертвовано, чтобы вот так всё бросить ради ребенка, с которым Тоору на тех порах себя даже не соотносил. Отказаться было не сложно. Он дал Амайе деньги на аборт и порвал все связи с ней. От злости ей хотелось сжечь эти деньги. Ей хотелось избавиться от всего, что связывало ее с Тоору, и она решилась избавиться от ребенка. Было еще не поздно, но, как выяснилось, этот ребенок мог оказаться первым и последним. Врачи не могли обещать, что после аборта она сможет иметь других детей. Ей стало страшно, что когда она действительно захочет этого, будет уже поздно, и решила родить его назло всему миру и себе самой, а деньги завернула в бумагу и убрала подальше с глаз. Она хотела, чтобы ее сын, став взрослым, сам вернул их отцу. Может быть, швырнул бы их в лицо, отомстил бы за такую подлость. Но нет, она не находила в себе желания даже поднимать эту тему, а потому Макото рос в неведении до шестнадцати лет. Однажды он заболел. Болезнь начиналось как обычная простуда, на которую он две недели не обращал внимания, затем это переросло в грипп и через месяц Макото диагностировали пневмонию. Может быть, всем стало бы проще, если бы он умер еще не родившись. По крайней мере, так он думал, круглые сутки лежа на больничной койке и зная, что мать уже выгребла последние копейки на его лечение и собиралась залезть в долги. Она не могла так просто позволить умереть тому, в кого она вложила столько сил, и для него готова была разрушить свою жизнь еще раз. Макото не боялся смерти. Он думал только о том, что так всем станет проще жить, но ему почему-то казалось важным узнать правду. Он попросил рассказать об отце, и Амайя, чувствуя отчаяние от того, что банк отказал ей в займе, едва сдерживая слезы, рассказала ему всё, начиная с самого ее знакомства с Тоору. Возможно, она рассказала ему всю правду лишь потому, что знала, как сильно Макото дорожил любым упоминанием о человеке, которого все так старались забыть. Конечно, он в это не поверил. Решил, что мать снова врет ему, будто в полуобморочном состоянии он не мог ничего понять. Словно она решила сыграть на их внешнем сходстве и залить ему историю о том, как в молодости переспала с вокалистом его любимой группы. Даже думать об этом было противно. Макото закрыл глаза и сдался, отчаявшись найти в матери понимание. Денег на лечение больше не было, а последнее, ради чего он еще мог бы попытаться выжить, оказалось всего лишь несбыточной мечтой. Больше ничто не связывало его с этим миром. Но через несколько дней появились деньги, Амайя смогла рассчитаться с долгами и оплатить лечение, и Макото пошел на поправку. - Ты еще тут… - В дверном проеме показался Кё. Он болезненно морщился от яркого света и прижимал пальцами висок. - Не хочу спать. - Ответил Макото. Он посмотрел на Кё красными от слез глазами и отпил чай из высокой глиняной кружки. Ниимура не заметил или не стал обращать внимания, он вообще терпеть не мог, когда кто-то плакал. Это всегда вызывало у него отвращение. Он молча открыл дверцу шкафа и достал оттуда упаковку с таблетками. Ту, что всегда лежала отдельно от коробки с лекарствами, чтобы не приходилось искать ее каждый раз, пытаясь в этот момент не помереть от мигрени. Налив себе воды, Кё ушел обратно в комнату. Макото вытер слезы ладонью и шмыгнул носом. Он даже не представлял, кем окажется его родитель, а он оказался тем самым Кё, и это была не шутка. За несколько лет парень привык к этой мысли, но только сейчас осознание сей правды дошло до него в полной мере. Этот человек – его настоящий отец. Савада всю жизнь хотел узнать его, ему всегда казалось, что найди он этот недостающий фрагмент – и вся картина его жизни сразу станет ясной. И теперь вот он, совсем рядом, в соседней комнате. Пытается заснуть, ждет, пока подействуют таблетки, сжимая ладонями виски, потому что так легче переносить боль. А главное – его можно было видеть, с ним можно было говорить, до него можно было дотронуться. У него можно было о многом спросить. И пусть сейчас Тоору не считал нужным сближаться с ним, Макото не собирался сдаваться. Он и в мыслях не допускал, что это возможно – оказаться в его квартире, один на один, но похоже сама судьба сегодня подтолкнула его в спину. Рано или поздно это должно было произойти. Он свято верил в то, что все в этом мире происходит не просто так. Оставив кружку на столе, Макото тихо подошел к двери и прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука, ни шороха. Он медленно опустил ручку, пружина щелкнула, но в комнате по-прежнему было тихо. За дверью оказалась небольшая комната, застеленная узорчатым ковром, половину которой занимала кровать. Рядом стоял массивный столик, опять же неизвестного происхождения. На нем возвышалась настольная лампа, под ней лежала наполовину прочитанная книга, страницами вниз, очки в раскрытом футляре, телефон и таблетки. На стене даже в полумраке ярким бордовым пятном в глаза бросался тибетский свиток. На нем разгневанный Ваджрапани со множеством рук свирепо выпучил три своих глаза и высунул из клыкастой пасти язык, глядя на спящего на кровати Тоору. Макото осторожно ступил на ковер, не отпуская ручку двери, как будто оставлял себе путь для отступления. - Ты спишь? – Спросил он шепотом, но тот не ответил. Тоору все так же закрывал голову руками, но, судя по тихому, спокойному дыханию, давно уже спал. Сдвинув вещи на столике в сторону, и присев на край, Макото долго смотрел на Тоору, пытаясь понять, насколько крепко он спит, потом повернулся и нашарил на столе таблетки - обезболивающее и снотворное. Он положил лекарства на место и, поколебавшись немного, бережно взял его за руку, чтобы убрать ее с головы. Ему очень хотелось увидеть его лицо во сне. На секунду Макото испугался и отпустил его запястье, почувствовав напряжение в мышцах, но Тоору лишь положил руку на кровать и больше не двигался. Парень почти невесомо откинул с его лица упавшие пряди волос, и какое-то время просидел так, наблюдая за чужим сном, а затем, набравшись смелости, осторожно погладил Тоору по голове кончиками пальцев. Тот спал неестественно крепко, казалось, зазвони сейчас телефон – все равно не проснулся бы. И это было хорошо, ничто теперь не мешало Макото побыть с ним наедине. О многом нужно было подумать, и сейчас, пожалуй, выдалось самое подходящее время. Глядя в его лицо, на сжатые губы, на нахмуренные даже во сне брови, Макото размышлял о том, как же можно заставить его принять и полюбить собственного ребенка. «Может быть, он любит меня, - думал он, - просто не может себе в этом признаться? Не может быть, чтобы ему было совсем всё равно». Лунный свет медленно взобрался на стену, осветив лицо многорукого божества, объятого языками пламени. Тоору был уже не так молод, но от этого казался еще более привлекательным. В глубине души Макото даже завидовал его возрасту и опыту, хотя и знал, что когда-нибудь неизбежно станет таким же. Может быть не таким закрытым и холодным, но таким же прекрасным в своей зрелости, со всем плохим и хорошим, какое только могло быть у него в душе. Оставалось только ждать. Он в последний раз провел пальцами по его волосам и встал со столика, намереваясь уйти к себе. На мгновение он замешкался, словно сомневаясь, но потом все же наклонился к Тоору и поцеловал его в висок, пожелав спокойной ночи. Это ощущалось так странно, но по какой-то причине именно это ему хотелось сделать последние три года.