Звёздная пыль в волосах

      Только завидев его, Шестой начинает плакать. Бессильно сжимает кулаки и смотрит не дружелюбно и солнечно, а раненым зверем, пытается спрятать хотя бы всхлипы — но тщетно: Рёкен видит, как боль и ненависть спазмами сжимают его горло.       — Это ты… вино… ват. Во всём виноват ты!       Рёкен, сам чуть не плача, пытается сделать шаг к нему, ответить, что невиновен, что тоже не знал, а узнав, искупил вину и всех спас, — но стоит ему сделать этот шаг, и Шестого пополам сгибает от боли. Тот смотрит снизу вверх и поскуливает, и глаза у него такие зелёные и беззащитные, и единственное, чего Рёкен хотел бы, — чтобы его глаза улыбались, чтобы этих слёз не было. Рёкен делает ещё шаг, почти касается, пытаясь помочь.       Кажется, он замыкает какую-то цепь. От прикосновения Шестого бьёт током.       Шестой истошно кричит от нестерпимой боли.       Рёкен отшатывается, жмурится и зажимает уши.       Когда он всё-таки решается открыть глаза, Шестого уже не видно. Перед ним стоят Фауст, Геном и Байра — стоят аватарами, но почему-то одеты в траур. И, пока Рёкен пытается понять, почему так, Геном поднимает на него прищуренные глаза и замечает спокойно, почти легко:       — Это ты виноват в его смерти.       Рёкен отступает на шаг:       — Я вино… ват?.. Нет...       — Кто же ещё. — Фауст выступает вперёд. Он пытается не кричать, но Рёкен видит его глаза, видит, как желваки на его скулах ходят от ярости, и… лучше бы он кричал. — Если бы не ты, об Инциденте бы не узнали. Доктора Когами не обвинили бы — но нет, тебе захотелось всё прекратить по какой-то нелепой прихоти. И теперь доктор Когами мёртв, а Игнисы на свободе и угрожают всему человечеству!       Рёкен знает, что Фауста в таком состоянии может успокоить только доктор Таки, Кёко, заботливая и ласковая…       Она улыбается из-за маски грустно и нежно. Согласно.       — Это ты виноват.       И Рёкен бросается прочь.       Потом Рёкен во что-то врезается. Поднимает глаза…       Сколько бы лет ни прошло, он меньше отца в два раза. Что бы ни случилось, отец глядит на него понимающе и устало.       — Моё дитя, — зовёт он. — Мы проиграли.       И Рёкен не понимает сначала, а потом видит… Нет. Чувствует каждым пикселем своего виртуального тела давящую силу.       — Приветики, — фонит голос, который он слышал всего один раз, пленив пятерых из шести. Тёмный Игнис. — Вы, наверное, не ждали, но я пришёл.       Пришёл разрушителем мира. Убивающей мощью. Отец исчезает, так ничего и не успев сказать больше, лишь глядя спокойно и обречённо, пытаясь оградить его от силы, которая всё равно сведёт всё человечество на нет, потому что может…       — Господин Револьвер! — звенит слева и сзади голос, такой взволнованный и знакомый. — Вы не виноваты ни в чём, господин Револьвер.       Рёкену даже не нужно оборачиваться, чтобы понять — Спектр. Восхищённо-несмелая улыбка, прозрачные глаза…       "Прекрати, перестань, пожалуйста, ты же не хуже их всех знаешь, что перед тобой я отчаянно виноват", — пытается сказать Рёкен, но язык не слушается. И это почти физически больно, потому что ещё пара секунд — и он просто умрёт.       А Спектр выступает вперёд. Слегка касается запястья пальцами. И Рёкен читает в глазах того, кого должен был защищать, помощью кому должен был искупить всю свою вину, желание не спастись — умереть, и лучше не вместе, а вместо…       — Спектр, нет! — захлёбывается криком Рёкен в пустоту своей белой комнаты, не сразу понимая: кошмар закончился.       Встречая рассвет с успокаивающе тёплой чашкой белого чая, Рёкен твердит себе:       Его любит папа.       Его любит Байра.       Его любит Фауст.       Спектр ни за что просто не будет заниматься настолько глупыми самопожертвованиями, хоть он и Спектр.       Шестой…       Сердце ухает вниз. Затем возвращается на место.       Шестой ненавидит его, не может не ненавидеть за украденную невинность, за загубленное детство — но сейчас Шестому не шесть, а… двенадцать, наверное? Он сильный. Сильнее него самого. Он должен был справиться, пережить… Рёкен в него верит.       А с Игнисами всё совсем понятно. Нужно просто держать ухо востро и быть тем, кем он должен: правильным Револьвером.       И Когами Рёкен улыбается легко и счастливо, отходя от кошмара в мире, который — он абсолютно уверен, — совсем не похож на кошмар.