Пьяные и святые

В такие вечера кавардак в груди как будто приобретает новые формы и измерения. Становится злее, чернее. Страшнее. Мы сидим лицом друг к другу, близко-близко, дышим одним ядом и одним воздухом. Я его кожу своей чувствую. Нас обнимает чувство тревоги, большое и липкое, давящее на рёбра. Кончилось перемирие, пора снова браться за меч. Где-то под потолком летает муха. Она противно жужжит и время от времени бьётся в стекло. И откуда ей только взяться в такое время года. Стук в широкое окно, из которого в комнату пробираются сквозняки, а потом снова зигзагами на потолок. Это какая-то глупость. Ведь я сейчас думаю совсем не об оконных рамах и уж точно не о мухах. Я думаю о том, какой он большой и тёплый, и как мне становится лучше в его объятиях. Мы не говорим. Он понимает и без слов. Я этому тоже научилась со временем. Быть на его месте в десять раз страшнее, но когда у тебя в руках что-то тёплое и живое – это уже хоть какая-то радость в жизни, даже если сердце у этого чего-то колотится неровным ритмом. В Преисподней принято гордится шрамами. Я свои ненавижу. Хочу спрятать постоянно, будто что-то грязное и неправильное. Но сейчас они видны. Их надо учится принимать, любить. До меня так до конца и не доходит, как можно любить нарыв, постоянно напоминающий тебе о боли. Для этого нужно повзрослеть. Закрываю глаза. Смеюсь. Вечный ребёнок, бегающий от ответсвенности, валяющий дурака; взросление – это не то, в чём я преуспела. У меня со временем появляются только новые страхи, темноты и замкнутого пространства, а ума в голове не прибавляется. Хочется бормотать бессвязное: пожалуйста, спаси меня, вытащи, помоги. От мысли о том, что придётся снова браться за оружие, трясёт. Муха снова бьётся в стекло. Бум. Глухой и странный звук. Я порывисто вздыхаю и крепче обнимаю Князя. Глупо нарушать такое важное и безукоризненное молчание. Я действительно до трясущихся рук боюсь снова браться за меч, но ещё я боюсь, что однажды, надышавшись этим воздухом, Дьявол запретит мне выходить на поле боя, сделает тихой, бесполезной и беспомощной. Но страхи слабее доверия. И это правильно.