***
Сумрачное небо без солнца лежало над ним, как выгнутая полированная крышка гроба. Кем он был здесь? Песчинкой, ничтожной частичной огромного и могучего, затерянной в глубинах древнего разума. У него не было имени, не было голоса, не было воспоминаний, даже мыслей — и тех не было. Ковёр сосновых иголок пружинил под спиной — если у него, конечно, имелась спина — и слабо пах хвоей. Хлипкие узловатые деревья, невысокие, редкие и кривые, замыкали скудный круг силуэтов в поле его зрения, только далеко направо поднималась гора. До неё было, наверное, несколько миль, но её пик подымался так высоко, что он, неподвижно и невесомо распростёртый, видел его и расходящиеся от него серые отроги. Гора не отбрасывала тени. Голубовато-сизая, странно выпуклая, она надоедливо лезла в уголок глаз и никак не давала раствориться в ковре сосновых игл, стать его продолжением и окончательно рассеяться. У самой вершины гротескно выделялся простой рубленный прямоугольник древней башни со стёртыми временем зубцами. Она, эта башенка, с такого расстояния походила на чёрточку на фоне исполинского абриса горы и почему-то время от времени завладевала его вниманием. Он не мог — и не хотел — шевелиться, только чувствовал, как плавно, миллиметр за миллиметром, погружается в пахнущий хвоей ковёр. Это было приятное, лёгкое ощущение освобождения, которое, как ему казалось, он давно искал. Здесь хозяйничала тишина, не чувствовалось даже ветра, но он знал, что ветер всё-таки есть: он течёт над самым пиком, едва омывая вершину и нижним краем цепляет башню, даже, наверное, затекает в бойницы. Впрочем, с чего это он взял, что там есть бойницы? Башня-то ведь — всего лишь штрих на пустом небе, отчёркнутый от отрога около вершины. Его самого не существовало. Больше — не существовало. Он, может быть, и был когда-то, но теперь уже пару вечностей как представлял из себя клочок тумана, неловко зацепившийся за сосновую хвою. Рядом неожиданно мелькнуло движение, и возле него на хвою сел козодой — небольшая, но изящная крапчатая птичка, прижимавшаяся к земле грудью. Козодой щурил тёмные глазки, сжимая их в щёлочки, выгибал назад голову и медленно полз к нему, перебирая крохотными лапками. Казалось, что это вовсе не птица, а громадный ночной мотылёк. Его движения не тревожили хвою, за ним не двигалась тень. Козодой устроился недалеко от его головы — если, конечно, у него была голова — и начал тихо и тонко стрекотать. Звук был монотонно вибрирующий, гортанный и почему-то необъяснимо жуткий. На мгновение ему стало не по себе, он даже хотел шевельнуться, но крупицы собственного духа ему не повиновались. Вскоре равномерное пение стало почти привычным, отошло на второй план, но холодок всё равно оставался где-то внутри и иногда пускал волну мурашек по тому, что осталось от его тела. Козодой не замолкал. Картинка исполинской горы начинала медленно расплываться, сливаясь с пустым небом, кривые низкие сосны расползались в стороны, серый захватывал всё больше пространства. Неожиданно козодой распахнул свои абсолютно чёрные глазки так широко, что они стали круглыми, и рассыпался громким дьявольским хохотом, закинув голову назад. Всё внутри свернулось и похолодело, а ковёр из сосновых игл просел под спиной, затягивая его целиком. Оказалось, что под ним не земля, вовсе нет. Когда щель, через которую он провалился глубже, затянулась, вокруг сомкнулось ничто. Взгляд проваливался в сосущую пустоту и увязал в ней. Это была не темнота — он не помнил, но знал, что раньше ему не раз доводилось с ней встречаться. Темнота — живая, текучая, переливающаяся тенями, грозная и вкрадчивая. Здесь же был сплошной вакуум. Пустота растворяла его, развеивала в своих безликих глубинах тот жалкий клочок тумана, который от него оставался. Пусть так. На сопротивление не осталось сил. Он ничего не помнил, кроме собственной смертельной усталости и щемящей тоски, так что почти не жалел о том, что сама его суть, истрёпанная и искрошенная невзгодами, сейчас разваливается по кусочкам. Хватит с него. Пусть так. Пусть… — Эй, слышишь меня? Глухой шёпот ударил в пустоте колоколом. Но ему было всё равно — уже слишком поздно, вакуум поглотил его вместе со всеми его мостами. — Прекрати. Мы оба знаем, что ты никогда не был на это способен. Только не на подлость. Он ничего не знал и не помнил. Он хотел исчезнуть. — А ещё мы оба знаем, что ты никогда не проигрываешь, верно? И всегда держишь своё слово. Ты ему не по зубам. — Если я и давал кому-то слово, я не помню об этом! Отпусти меня, хватит! — закричал он в пустоту, внезапно обретя голос. В груди начала растекаться вязкая боль. — Д-даже не смей мне тут. Слышишь? Ты обещал нам вести вперёд, ты и вёл — только благодаря тебе мы все смогли зайти так далеко. Ты дал нам надежду на будущее, ты обещал его защитить! Он замер. Если голос не лгал, значит, у него кто-то был. Кто-то близкий, кого он хотел уберечь. Он вяло дёрнулся в удушливых объятиях вакуума, и тот вдруг оказался не бескрайним, а ужасно тесным, мешающим ему вздохнуть. Постойте-ка… Он хотел дышать? — Ты обещал ей, что будешь рядом! Обещал, что выживешь! Обещал, что принесёшь победу! Вспоминай, придурок! Вспоминай тех, кого ты любишь, и тех, кто любит тебя! Любит… его? Кто-то любит его? Он бешено заозирался, но пустота угрожающе щерилась на него со всех сторон, не давая ни одной подсказки. Ужас, неверие и напряжение теснились у него в груди, и он в отчаянии вцепился руками в волосы. — Не помню! Я не помню! — почти взвыл он, запрокидывая лицо. Голос казался до боли знакомым, но память оставалась глуха к его мольбам. Боль окутывала уже всё его существо, словно что-то пыталось выжечь, раздавить бьющуюся в нём искру, но она становилась всё живее, всё болезненнее сокращалась под рёбрами. — Помоги мне вспомнить! Кто бы ты ни был! Он ощутил мягкий толчок в грудь, и вдруг в пустоту прорвался запах — и цвет. Нежные сиренево-голубые оттенки медленно расчертили вакуум, совсем слабые, как туман перед рассветом. И — аромат. Очень нежный, светло-тоскливый, с отчетливой примесью книжной пыли, но такой мучительно тонкий, словно прикосновение к лицу последнего тёплого дождя перед холодами или лёгкая ленточка травинки на осыпающемся склоне. Прощальная красота увядающей свежести — такая страшно знакомая — перевернула у него внутри абсолютно всё, вывернула кожу наизнанку, оголив беспомощно чувствительные нервы. Что-то внутри с треском надломилось, и горячая боль хлынула ему в грудную клетку, загорчила на языке, скрутила спазмом горло, не давая вздохнуть. Этой болью была его жизнь, непростая, жестокая, временами совершенно невыносимая, но всё-таки — жизнь. Воспоминания, свои и как будто чужие, наполняли его до краёв, резали тысячей крохотных лезвий, потому что в них смешивались и безжалостное пламя, и десятки потерь, и жгучие до сих пор ошибки, и бессильное отчаяние, но он глотал их жадно, пропускал через себя, как капля росы — солнечный свет, потому что в каждом их лучике было что-то бесконечно дорогое, ради которого стоит каждый день терпеть кровоточащие раны и снаружи, и внутри. Там было всё: тёплое солнце над Конохой, нагретые крыши домов, рассечённое полосами облаков открытое небо, азарт погони, уютный треск походного костра, бойкий марш сотен шагов. Там мелькали острые улыбки Юки, серьёзные прищуры Учих, задорные крики Дея, понимающая ухмылка Цунаде, рыжая книга Какаши, нахмуренные брови Сакуры, ехидный оскал Хосито и вековая мудрость Хокори. Там гремели стальные широкие крылья и кипело пламя в груди, когда Субараши камнем падал на врагов, пропарывая воздух. Там язвил Девятихвостый, сам иногда стесняющийся своей заботы, а потому наглый, но внутренне серьёзный и болезненно верный. Там угрожающе поджимала губы Ниби, упирая руки в бока, крайне грозная на вид, но волнующаяся похуже старшей сестры. Там таял на губах первый поцелуй, там тонкие пальцы невзначай касались его ладони, там на изящной шее мягко билась жилка, там бледные щёки трогал робкий, как первые розовые лепестки, румянец, там жемчужные глаза лучились так открыто и беззащитно, что свет в них хотелось оберегать от всего мира. Там был он сам, весь, целиком, яркий, как свежая акварель, и прямой, как удар Пятой Хокаге. Там были его задорно вскинутая бровь, отчаянный оскал в бою, решительность и ум, сомнения и страх за близких, безбашенная – часто граничащая с откровенно дурной – храбрость и болезненная, мучительно глубокая любовь. Там был Удзумаки Наруто. Он понял. Он вспомнил. А когда осознал это, закричал так, словно хотел криком вырвать себе сердце: — Я здесь! Вакуум содрогнулся, но устоял, прочный и вездесущий, и Наруто почувствовал, что эта тюрьма — без входа и выхода, что простым усилием воли из неё не выбраться, что он проиграл, когда позволил себе пойти на поводу у навязанной чужим разумом жажды крови. Он снова закричал, но пустота надвинулась, заглянула пустыми глазницами ему в лицо, и Наруто готов был поклясться, что видит её мрачную торжествующую усмешку. Удзумаки бился, как птица в силке, которая знает, что шёлковая верёвка выдержит все её рывки, но всё равно сопротивляется, потому что не хочет вот так, без борьбы, смиренно и покорно. — Каждое мгновение есть звено, каждый поступок — шаг сквозь горнило, каждая жизнь — цепь. Они переплетаются, сковывают и привязывают, направляют, душат и берегут. Обрывая свою, я забираю и чужие, возвращая звеньям их изначальный порядок. Таково моё желание, пусть же закон докажет свою непреложность! Да будет так! Голос сотряс вакуум, как рокот прибоя. Что-то снаружи обрушилось на его тюрьму, что-то куда более сильное, чем всё, что мог поставить Наруто. Сверху вдруг хлынул свежий, лёгкий воздух, наполнивший его до краёв, и Удзумаки почувствовал, что у него словно выросли крылья. Он не вырвался из ловушки, нет, это она ослабла и выпустила его из своей мёртвой хватки. Он рванулся вверх, к свету, к нежному запаху, ведомый им сквозь пустоту, и почувствовал, как ледяные когти забвения разжимаются окончательно, беспомощно клацают где-то позади. Далеко, на краю слышимости, гремел оглушительный низкий рык, полный боли и разочарования, но он тоже оставался за спиной, в том чёрном илистом ничто. Наруто неожиданно насквозь прорвался через тонкий ковёр сосновых игл и тут же воспарил выше, поднимаясь и над кривыми соснами, и над первыми отрогами неизвестной горы, и ещё вверх, пока не увидел, что вокруг пика во все стороны лежит пепельная пустыня под небом без солнца, так хорошо и страшно ему знакомая. Вслед с земли громко, дробно и жутко кричал козодой. Чужие невидимые крылья — слишком лёгкие и быстрые, чтобы принадлежать живому существу — увлекали его за собой ввысь, и он с радостью отдавался им, чувствуя, что с каждым незримым взмахом ему становится легче дышать. Вскоре потусторонняя пустыня скрылась из виду за лёгкими струями голубоватого тумана, которым почему-то оказалось небо. Наруто поднимался всё быстрее, всё явственнее ощущал самого себя, снова овладевал своими мыслями и чувствами. Он не думал о том, что там творилось снаружи, и как он оказался там, все его силы сосредоточились на том, чтобы найти выход, вырваться окончательно из безмолвного ада. Крылья ударили так сильно, что туман смазался в полосы и вдруг разорвался, раскрылся, выпуская его на простор. Внизу лежала ровная пушистая гладь безграничного облака, над головой развернулось высокое небо, переходящее от тёмно-синего у одного конца к нежно-жёлтому у другого, где в рыжей заре зажигался рассвет. Стоило Наруто посмотреть в его сторону, как свежий ветер омыл лицо и бросил назад волосы, а потом из-за облака показался ослепительно-золотой край солнечного диска. Мягкое сияние поглотило всё вокруг, пронзило его светом насквозь, и сердце пропустило удар. Наруто рефлекторно зажмурился и весь содрогнулся, когда оно забилось снова, неожиданно тяжёлое, но тёплое и живое. В тело вдруг влилась свинцовая усталость и тянущая боль, словно он только вышел из тяжёлого многочасового боя. В нос ударили запахи: неба, дыма, оплавленного камня, крови и пота. До ушей издалека донёсся гром битвы, шорох крохотных обломков, перекатываемых ветром. Удзумаки медленно выдохнул, внезапно чужой в собственном теле, неспособный с ним управиться. Первым, что он увидел, когда пелена немного разошлась, были внимательные, напряжённые и отчаянные чёрные глаза напротив, очень близко. В них был такой коктейль эмоций, они так ищуще смотрели, что Наруто, не разобравшись, был мгновенно уничтожен этим взглядом и предпочёл осмотреться. Та гряда, где, как теперь помнилось, они с хвостатыми упокоили Крадущихся Кошек, была полностью разворочена и оплавлена, камень медленно остывал под ногами. Тут и там землю рассекали громадные борозды и рытвины, поверх которых плыл запах крови и опаленной плоти. Казалось, сюда как минимум рухнул метеорит. Под ближней грудой обожжённых обломков — в них пытались замуровать кого-то заживо? — что-то шевелилось. Наруто больше не мог избегать глаз напротив и снова повернулся к ним, всё ещё почти не чувствуя собственного тела. Он едва осознавал, что почему-то остался в одной тонкой чёрной безрукавке, причём присутствовало ощущение, что куртка сгорела. Глаза напротив снова привлекли его внимание, потому что сначала потемнели ещё больше, а потом — улыбнулись. Прямо перед Наруто, почти соприкасаясь с ним носами, стоял Учиха Саске и неотрывно вглядывался ему в лицо. Он казался невероятно бледным, измождённым и натянутым, как тонкая струна. По виску у него текла кровь, лоб блестел — Удзумаки не был в этом уверен, потому что всё ещё не сбросил туман до конца — от пота, под глазами пролегли тени, но Саске улыбался. Дрожащими искусанными губами, едва-едва, с трудом удерживая их уголки приподнятыми, но — улыбался. И было в этой улыбке что-то такое светлое, такое пронзительно-тёплое, всепрощающее и ласковое, что у Наруто — на этот раз наяву — встал комок в горле. И в глазах плескался трепетный свет, который возвращал ему надежду. Удзумаки неожиданно — чувствительность возвращалась постепенно — ощутил прикосновение пониже ключиц, напротив сердца, и опустил голову. Одна рука Саске была вытянута и прижимала к его, Наруто, груди высушенный букетик нежно-голубых засохших колокольчиков, которые в этом рушащемся мире продолжали излучать слабый мягкий аромат. Тот самый, который вывел его из забытья. Удзумаки вдруг понял, что за цветы это были — те, которые он оставил на подоконнике больничной палаты Хинаты так давно, в другой жизни, после второго этапа Экзамена. Те самые, которыми он говорил ей — "думаю о тебе". Олицетворяющие обещание, которое он невольно нарушил, погрязнув в собственном горе. Комок в горле стал жёстче. Пальцы другой руки Саске, вместе с ладонью покрытые вязью совершенно не знакомых Наруто символов, крепко обхватывали повыше локтя его руку… Удзумаки замер, когда осознал, и холод, мертвенный ужас пронзил его насквозь. Дыхание сбилось, глаза распахнулись, а внутри со звоном что-то окончательно разбилось. По телу прокатилась короткая дрожь, Наруто отказывался верить своим глазам, потому что нет, нет, нет, это было невозможно. Это было слишком чудовищно и непоправимо, чтобы оказаться правдой. …пальцы, украшенные цепочками рун, покрывавших всю кисть, крепко обхватывали его, Наруто, руку, по локоть ушедшую в грудную клетку Саске. Теперь-то он чувствовал тепло его тела, быстрый лихорадочный пульс, стекающие по ладони, выходящей из спины, густые влажные капли, которые медленно запекались коркой. Ощущал слабое поверхностное дыхание Саске неровными движениями плоти вокруг его руки. Видел тёмное пятно, расползшееся по ткани рубашки Учихи. И всё равно отказывался верить. — Саске… — шёпот получился сорванный, хриплый, больной. — Я выгнал его, — тихо, слабо сглотнув, ответил он. — Мёртвые нашептали как. Сердце в груди у Наруто сходило с ума, то колотилось, то испуганно замирало, шок накрывал его волнами, кровь отхлынула от лица и беспорядочно билась в венах. Ничего более жуткого он не мог представить, не мог принять кошмар, оказавшийся реальностью. Он сам, своей рукой нанёс своему другу — своему брату, своей семье — смертельный удар, а Учиха Саске ему улыбался. Слабо улыбался, прощальной улыбкой, словно ни в чём не винил, за всё прощал и просил отпустить. Смотрел ласково, заботливо, нежно, взглядом спрашивая — ты в порядке? И цветы к груди прижимал бережно, боясь помять тонкие лепестки или причинить боль, но позволяя ощутить тепло прикосновения и найти в нём утешение. Это было так невыносимо, так страшно и уничтожающе, так непоправимо и больно, что Наруто с немым криком, будто ему вырывают сердце, отшатнулся. Рука выскользнула из раны, дрожащая и тут же согнутая судорогой, но Удзумаки этого не заметил. Он во все глаза смотрел на Саске, словно взглядом мог затянуть страшную рану, остановить кровь и исправить хоть что-нибудь. Учиха покачнулся, лишившись опоры, из уголка его губ потекла струйка крови, и он, как подрезанный безжалостным серпом сильный молодой колос, начал падать. Цветы выпали из ослабевших пальцев. Опомнившийся Удзумаки рванулся к нему, подхватил, рухнул на колени, бережно держа друга в объятиях. Наруто трясло, хриплые задушенные всхлипы теснились у него в горле, в широко раскрытых голубых глазах стояло мучительное страдание, перемешанное с болью и ужасом. Ему казалось, что это у него в груди — страшная кровоточащая дыра, и рану не закрыть, и боль от неё тупая и адская, вытесняющая все мысли. Саске медленно выдохнул, тяжело сглотнул и прикрыл глаза веками. С окровавленных губ сорвалось едва различимое: — Больно… — Саске, — снова прошептал Наруто, отчаянно пытаясь собрать остатки чакры, чтобы попытаться помочь, спасти, удержать, но что-то в глубине его истерзанного сердца знало — всё кончено. Веки Учихи дрогнули и поднялись, отчаянный, быстро стекленеющий взгляд выхватил бледное лицо Наруто, и Саске, вдруг с силой вцепившись ему в руку, заговорил: — Не с-смей винить себ-бя. Я сделал с-свой… выбор сам… — он мучительно вздохнул и продолжил тише, но яснее: — Я не прошу тебя мстить — ни другим, ни себе — или… погибнуть в бою. Я прошу только, чтобы моя смерть… и все другие смерти… не были бессмысленны. Ты должен жить, потому что ты — наша надежда… Наруто чувствовал, как всё внутри осыпается, как стеклянная пыль подбирается к глазам, как удушающе обнимают горло рыдания. Саске тяжело сглатывал кровь, дышал всё более неровно и слабо, уже вряд ли мог рассмотреть его лицо, но всё равно говорил: — Дойди до Цитадели и прекрати этот кошмар. Только ты можешь… — он запнулся и медленно поморщился от боли. — Знаешь, моя жизнь — не такая уж и большая плата за миллионы тех, которые ты спасешь. Так что не вздумай… меня оплакивать, ясно?.. Ну вот… По щекам Наруто текли слёзы. Он не мог — и не пытался — их сдерживать, потому что боль внутри была так сильна, что перемалывала ему все кости. Удзумаки едва мог дышать, неровными толчками выпуская воздух из лёгких. — Одержи верх, — настойчиво и почти неслышно повторил Саске, снова прикрывая глаза. Шёпот, срывавшийся с окровавленных губ, рассекал душу Наруто узким жертвенным лезвием, а тут Учиха ещё и бледно, но очень тепло усмехнулся. — И переставай уже быть… таким неудачником… Он дышал совсем поверхностно, по рукам и спине проходила мелкая агонизирующая дрожь. Наруто держал его в своих руках, чувствовал, как уходит из тела жизнь, но не мог, совершенно ничего не мог изменить, только рассыпаться внутри окончательно. Пытка была нечеловечески жестока, слёзы обжигали щёки и размывали лицо Саске. Тот словно засыпал в его объятиях, доверчиво прильнув головой к груди и медленно расслабляясь. Вдруг он вскинулся, веки дрогнули, но приподнялись совсем немного: — Ещё… брату… м-мои глаза… — он перевёл дыхание, и из уголка глаза скатилась прозрачная слезинка. — И... мне жаль… я-я… — Хорошо, — прохрипел Наруто, прижимаясь щекой к мягким перепутанным волосом и глотая рыдания. Он неосознанно укачивал Саске на руках. — Хорошо. — Хорошо, — согласно выдохнул Учиха и вдруг широко открыл глаза, невидяще всматриваясь в небо. Он снова мягко улыбался. — Маи… ты пришла за мной… Взгляд остановился, из всегда живых тёмных глаз исчезли последние блики света, и они остыли, как камни на берегу реки. Тело расслабилось окончательно, голова склонилась ещё сильнее набок, коснувшись груди Наруто, но тот больше не чувствовал дыхания. Тепло медленно оставляло вены, впуская под кожу холод. Пульс Саске затих навсегда. Маи с ласковой печальной улыбкой склонилась над ним и протянула руку. — Ты отлично справился, юный воин. Я знала, что ты сможешь. Идём, я сделаю твой путь лёгким. Наруто сжал Саске в объятиях сильнее, застонал сквозь стиснутые зубы, непоправимость утраты накрыла его с головой. Ему хотелось скулить, выть, плакать открыто, навзрыд, потому что было нестерпимо больно, потому что нельзя уже ничего изменить, потому что это он виноват во всём. Это он повёл их на смерть. Это он поддался соблазну. Это он впустил Тёмного в свою голову. Это он убил Учиху Саске. Миг короткой истерии заставил его судорожно оглядеться и закричать: — Таби! Таби, где ты?! Ему нужна помощь! Таби! Та-аби! Истерзанная равнина вокруг безмолвствовала. Наруто вскинул голову, его лихорадочный взгляд наткнулся на качающуюся фигуру совсем рядом. Кьюби выглядел так, словно только что встал из могилы, в его ауре появились новые цвета, а сила циркулировала по венам не так, как прежде, но джинчурики поразило не это. Курама стоял, потерянно опустив плечи и повесив плетьми руки, и Удзумаки видел в его глазах руины сотен городов и пепелище до горизонта. Жуткое предчувствие окатило его холодом, но Наруто отмахнулся от него и задушено выкрикнул: — Ку, где Таби? Она мне нужна! Кьюби медленно поднял руку, и ветер тут же расправил, потянув в сторону, длинную серебристую прядь в его пальцах. Оглушительная тишина обрушилась на Наруто, сломав его окончательно своим весом. — Ку? — Он ударил туда, где она лежала, — выдавил Лис, всё ещё глядя в никуда. Никогда и никто не видел на него лице такого уничтоженного выражения. — То есть… её тело… Я успел только локон… Остального — нет… Он развернулся и, пошатываясь, будто пьяный, медленно пошёл прочь, прижимая к груди прядь волос Мататаби. Наруто за его спиной сложился пополам, уткнулся лицом в холодную окровавленную грудь Саске и страшно, захлебываясь, закричал.***
Юки отчаянно пыталась подняться с земли. И слово-то какое — отчаянно. Его было слишком много, попросту невыносимо много в последние дни. Китаказе была слишком слаба, чтобы что-то предпринять, на финальный удар потратила даже не чакру — свою жизненную силу. Так что теперь мир перед глазами плыл, левая рука отказала, а пустой резерв тянул болью так, словно у неё было серьёзное повреждение внутренних органов. «Дерьмо, ну что за дерьмо?» — сдавленно рычала Юки сквозь сжатые зубы, скользя пальцами по обожженной их боем земле. Внутри всё смёрзлось в каком-то заторможенном ужасе, пришедшем с пониманием того, что с этой новой угрозой ей уже точно не справиться. Сражение в центре фронта почти полностью остановилось, все глаза обратились к завивающемуся клубами белому облаку, в глубине которого двигалась исполинская фигура. Густой вибрирующий рык, пока тихий, но всё равно оглушающий, рокотал внутри и волнами расходился над Пепельными равнинами, а с ним катилась давящая аура чего-то запредельно разрушительного, словно из трещины в небесах на землю спустился ангел бездны. Широ сделала шаг вперёд, и дымовая завеса разорвалась, потоками поднимаясь по её колоссальному телу, обнажая новый облик генерала Индиго. Юки не сдержала хриплого обречённого восклицания. До сих пор демоны, какими бы могущественными они не были, принимали обличия, хотя бы отдаленно напоминающие зверей, но новое чудище не было похоже вообще ни на что. Кенруи опиралась на все четыре лапы и если и напоминала кого-то, то разве что лишенного крыльев дракона, и то очень условно. Каждая её нога была колонной из перевитых мышц, бугрящихся и перекатывающихся при любом её движении, и оканчивалась подобием птичьей лапы с мускулистыми пальцами и громадными когтями. Голова была пригнута к земле, вытягиваясь в прямую линию с телом, и всю её покрывали костяные наросты, которые медленно переходили в толстую кожу на мощной шее. По всему хребту тянулась гряда из нескольких рядов шипов, меж которыми проскакивали коронные разряды. Длинный плотный хвост был отставлен далеко назад для баланса, и Юки даже думать не хотела, насколько страшен может быть его удар. Демоница была целиком белоснежной, только в крохотных прорезях глазниц горели красные огни, да бледно выделялась ломаная линия огромной закрытой пасти. Широ сделала ещё шаг вперёд, и Пепельные равнины вздрогнули под её весом. Юки оказалась у самой её ноги и запрокинула голову. Отсюда ей казалось, что рядом встал на дыбы из океана живой разъярённый айсберг. Кенруи втянула носом воздух — гигантская грудная клетка всколыхнулась, как штормовое море — и медленно разжала челюсти. Сквозь щель между двумя рядами мелких ровных клыков прорвался пар. Широ чуть повернула голову, словно оглядываясь, а потом распахнула пасть во всю ширь и взревела. Это был не драконий рёв, даже не вопль Белого генерала, так что власти в этом звуке не хватало, чтобы тут же поставить обе армии на колени. Но Кенруи и не задавалась подобной целью — вряд ли она вообще сейчас что-то понимала. Гулкий и густой, зарождающийся где-то в глубинах её груди, низкий гневный рык не был сам по себе атакой — это гремел её боевой клич. Юки съёжилась на земле, когда её хлестнуло необъяснимой волной страха — такого же, как в миг их встречи, но куда более сильного. Во рту скопились кровь и желчь, под рёбрами лихорадочно колотилось сердце, вслед за рукой онемела и левая нога — Юки подозревала у себя сотрясение мозга или, что хуже, кровоизлияние туда же. Картинка становилась всё более расплывчатой, дыхание — поверхностным, а исполинская тень Широ и её аура окончательно ломали и без того расшатанное сознание. Кенруи оборвала рык, сведя его к глухому бульканью где-то в глотке, и вдруг резко встала на дыбы. Если раньше она казалась Китаказе огромной, то теперь Юки наверняка сломала бы шею, попытайся она поднять голову и разглядеть морду демоницы. На чудовищных задних лапах холмами вздулись мышцы, и Юки поняла, что вот он, последний миг мира шиноби. Сейчас Индиго прыгнет прямо в середину их армии и уничтожит всё. Китаказе обреченно прикрыла глаза, мысленно попросив прощения у Иноэ-сан и попрощавшись с Итачи. Умирать не хотелось, ещё больше не хотелось делать это вот так — не в бою, а у ног (в который раз за сегодня?) доминирующего противника. Омерзительно. Глухая скорбь длилась всего мгновение, потому что следом прозвучал ещё один взрыв — на этот раз похожий на хлопок вырвавшегося наружу огня. Для Юки картинка выглядела действительно впечатляюще: вот она опускает веки, на которых выжглась застывшая перед прыжком Широ, а вот распахивает глаза и видит, как в бок Кенруи врезается слегка уступающий ей в размерах, но всё равно необъятный Девятихвостый Демон-Лис. Широ с грохотом — как сходящая лавиной горная цепь — рухнула на землю, погребая под собой авангард армии Тёмного, и за её негодующим рыком вопли умирающих демонов были едва слышны. В глазах Кьюби горела непривычная мрачная ярость, словно Лис был смертельно ранен и собирался утащить с собой на тот свет как можно больше врагов. Не давая Кенруи опомниться, он ударил её в голову, прижимая к земле и вцепился клыками в горло. Широ издала гневную вибрацию и рванулась из хватки — зубы Кьюби просто соскользнули с мощной костяной брони, а демоница с чудовищной для её габаритов скоростью извернулась и запустила когти противнику в плечи. Девятихвостый коротко взвыл, и от его шкуры хлынула алая чакра, обжёгшая Кенруи жаром лавы. Она разжала хватку, и Лис отскочил назад, разрывая дистанцию и давя резервный отряд демонов, шедший на левый фланг. Юки широко раскрытыми глазами смотрела на исполинов, которые в несколько широких шагов оказались минимум в двухстах метров от неё и устроили побоище прямо на костях легионов Шиньяцуме. Зрелище было почти мифическим, и уж точно должно быть положено в основу множества легенд, причём неважно, кто в итоге одержит верх. Юки в последний раз бросила взгляд на замерших друг напротив друга демонов, и мир для неё померк.***
Кьюби рассматривал тварь перед собой с холодной сосредоточенностью. Аура была ему смутно знакома, он, кажется, даже припоминал её — смертоносный обоюдоострый клинок Тёмного, который тот так и не использовал. Кажется, её звали Широ Кенруи. «До чего должны быть плохи дела у чертового Акацуки но Ками, если он ставит во главе своих армий душевнобольных», — с мрачной насмешкой подумал Курама. Одно упоминание о Тёмном непременно обязано было вызвать очередной алый шторм в груди Лиса, но сейчас он чувствовал… Да ничего он не чувствовал. Не только к убийце его мира, но и к противнице напротив, и к чёрным ордам вокруг, и к шиноби, на стороне которых он сражался. Ему было плевать на боль в разорванных плечах, на пропитывающую шерсть кровь, на жар и холод ауры Кенруи, явно вознамерившейся убить его первым, на отголоски скорби и растерянности, приходившие со стороны его джинчурики. Вместо гнева и отчаяния Кьюби ощущал лишь кристальную чистоту разума и пустоту под рёбрами. Эмоции отрезало наглухо, Курама умер вместе с ней, оставшись лежать на каменистой земле Пепельных равнин таким же холодным телом. Из него что-то вынули, оставив лишь оболочку, и Кьюби знал, что утрата непоправима. Он раньше никогда не терял близких людей. Единственной родной ему душой половину тысячелетия оставалась Кемоно, обречённая на тот же костёр, что и он сам. Оттого их взаимопонимание было ещё острее, родство — ещё ощутимее, жажда убийства — ещё ярче. Долгое, очень долгое время у них были только кровь, пламя и они сами, но время отняло и это, разбросав брата с сестрой по разным сторонам баррикад. И тем не менее, Кемоно была живее всех живых, и Кьюби знал, что она ещё скажет своё слово на этой войне — возможно, убив своего дорогого братца за то, что он не удостоил её смерти. Как иронично, чёрт побери. Потом он впервые рискнул поверить ещё кому-то, пошёл за наивным ребёнком с глубокими глазами и встретил другие глаза: разные, яркие, взрывные, переменчивые, как погода над океаном. Эти глаза всегда смотрели не на него, а сквозь, и только им Кьюби позволял это делать. Она подарила ему тепло, надежду, дом и семью, и Девятихвостый почти поверил, что демоны — не проклятая раса, что у них есть будущее. Разумеется, судьба тут же указала ему на то, как глубоко он ошибался. Этот мир был дьявольски жестоким ко всем, кто приходил в него, несмотря на всю свою ошеломляющую красоту. И, чёрт возьми, Кьюби был даже где-то благодарен за отпущенные ему прекрасные мгновения. Возможно, их прелесть как раз и состояла в том, что они конечны. А теперь — после конца — ему предоставили честь написать эпилог. И он сделает его таким, каким она хотела его видеть. Сделав же, придёт и ляжет рядом с ней, и пусть ублюдок Шинигами рискнёт разлучить их. Кьюби медленно выдохнул, сам удивляясь своей сумасшедшей концентрации, и встретился взглядом с Широ. Крохотные огни её глаз не выражали ничего, кроме звериного азарта и настороженности — ни намёка на присутствие разума. Курама явно уступает ей в физической мощи, но вот по интеллекту превосходит на несколько порядков. Если не на порядки порядков. Значит, стоит на этом сыграть. Широ зарокотала, вызывающе качнув хвостом, и вдруг слитым движением бросилась вперёд. Вопреки предположениям, она вполне ощущала своё преимущество и собиралась им воспользоваться. Кьюби не стал уворачиваться, сам подымаясь на дыбы и чуть смещаясь в сторону, чтобы пропустить мимо монолитную голову демоницы. Плечо Широ врезалось ему в живот, вышибая дух, а Лис рухнул на неё сверху, впиваясь когтями ей в живот и налегая на противницу всем весом. Они сплелись в смертельном объятии, как два борца. Широ всеми четырьмя лапами вцеплялась в землю и давила на Лиса, как цунами, утробно ворча. Курама царапал грудь о костяные шипы, но алый покров не позволял им вонзиться глубже. Когти скользили по плотной коже брюха твари, не нанося пока серьёзного урона, но явно причиняя дискомфорт. «Добавлю огня», — мрачно оскалился Кьюби, надсадно зарычав, и лапы его вспыхнули багровым пламенем. Чакра заострила когти до предела, и они начали медленно погружаться в тугую плоть. Широ гневно рыкнула, взбрыкнула, ударив Лиса крутой лопаткой в подбородок, и чакра её всколыхнулась. Прежде, чем Кьюби успел среагировать, по шипам прошёлся целый циклон молний. Гигантские разряды легко перепрыгнули на шкуру Девятихвостого и скользнули ему в вены. «Боль, должно быть, адская», — рассеянно подумал Лис, чуя запах собственной палёной плоти. Он по-прежнему ничего не чувствовал. Разорвав контакт — только чтобы не получить непоправимой травмы — и вцепившись когтями в землю, Кьюби обвил хвостами задние лапы Широ и рванул на себя, заваливая тварь набок. Кенруи взвыла — жуткий трубный звук — и начала падать. Кьюби мог только надеяться, что Широ не вспомнит, что у неё тоже есть хвост. Когда в бок врезалась разогнавшаяся скала, Курама только и успел, что вогнать когти глубже в Пепельные равнины. Его потащило в сторону, монолитные кости затрещали от удара, на земле оставались глубокие борозды. «Сейчас!» Не давая Широ окончательно развернуть корпус, Лис рванулся вперёд и ударил её в плечо, сбив наконец Кенруи с ног. Та грянулась на землю с таким грохотом, что у Кьюби почти заложило уши, и неудачно выставленная правая передняя лапа громко, как будто раскалывался под давлением лавы кратер, хрустнула. Широ ломко взвизгнула, боль на мгновение обездвижила её. Едва получившая второе обличие, она ещё не осознавала своих размеров и возможностей в полной мере. Чем и воспользовался Девятихвостый. Нависнув над распростёртой перед ним противницей, Лис одной лапой наступил ей на голову, всем весом прижав её к земле, а второй вцепился в открытый бок, прямо в основание костяного нароста, пытаясь отодрать его от тела. Расчёт был верным — мощная броня Широ оказалась уязвимей всего на стыке. Пластина с хлюпаньем отошла, открывая нежную розовую плоть, из раны хлынула кровь, и Кенруи захлебнулась воем, неистово забившись в чудовищной хватке Лиса. Бешено извернувшись, она достала когтями его грудь, распарывая её до самых рёбер, и выбросила молнии всем телом. Стоило Лису пошатнуться под натиском яростно щебечущего электричества, как Кенруи, напрягая шею, вырвала голову из тисков и сомкнула чудовищные клыки на предплечье Девятихвостого. Тому показалось, что сама земля распахнула пасть и сжала его лапу всем весом Пепельных равнин. Кость захрустела, но Курама — обновленный и могущественный как никогда — направил в неё чакру, заставив скелет вспыхнуть изнутри теплом от переполнявшей его силы. Боль шевельнулась на границе сознания, но он безжалостно раздавил её одним движением мысли. Трещина в кости чувствовалась остро, но повреждение было далеко не критичным, и Кьюби с глухим рыком рванул лапу на себя, раскрывая когти и разрывая чувствительную плоть пасти. Широ захлебнулась своим высоким трубным воем, по костяной челюсти побежала тёмная, почти иссиня-чёрная кровь, и вдруг Кенруи мощным слитым движением бросила голову вверх, приподнимаясь на согнутых лапах, и тараном ударила Девятихвостого в грудь. Воздух вышибло у него из лёгких, словно его атаковал горный отрог, но Лис мгновенно сориентировался и, перенеся вес на задние лапы, отшвырнул тысячетонную морду мощным ударом передней. Дистанцию пришлось разорвать. Курама отошёл ещё западнее, с наслаждением опустив огромные лапы на воющую группу пехоты, тянувшуюся на левый фланг, и теперь смотрел, как медленно, точно приливная волна, Широ поднимается на ноги. Она распрямилась, впилась в него прицеливающимся взглядом исподлобья, покачнулась на напряженных лапах и низко зарокотала. Ноздри у неё раздувались, бок заливала тёмная кровь, но сила — чудовищная скрученная в мышцы мощь — ни капли не уменьшилась и всё так же пыталась пригвоздить врага к земле. Кьюби хлестнул хвостами почти приглашающе и обнажил клыки в равнодушно угрожающем оскале. Он был крупнее, чем когда бы то ни было, страшнее, чем когда бы то ни было, увереннее и злее. Поединок с Тёмным что-то довернул внутри него, смерть Таби сняла все внутренние барьеры, так что Лис был готов поднять горы на месте Пепельных равнин, если потребуется. Глаза Широ вспыхнули изнутри тёмно-багровым, бросая в стороны горизонтальные острые лучи, и по шипам на её хребте прошла цепочка свободных разрядов. Под Пепельными равнинами заговорил странный пульсирующий гул, и Лис крепче вогнал когти в землю, разгоняя под кожей запредельный жар мощи. Ему было почти интересно, на что ещё способно одно из сильнейших детищ Тёмного — чутьё подсказывало, что эта версия Кенруи могла без особого труда завалить любого из трех генералов. Они стояли, как две циклопические гротескные горы, боком к армии шиноби и непосредственно на армии Шиньяцуме — внизу, у самых когтей, с истерическим воем носились остатки первой фаланги. Кьюби было ни капли не жаль охваченных страхом и болью демонов, которые вопили и хрипели в агонии под их ногами, а Широ вряд ли вообще замечала, что давит собственных подчинённых. Гул под землёй сменился оглушительным ритмичным рокотом, и прямо из-под земли вырвались гигантские фонтаны воды, высотой в два роста демоницы и в обхват стен небольшого города. Белые пенные брызги ослепительно вспыхнули под солнцем, запах артезианской свежести толкнулся в ноздри, рёв дюжины водопадов погрёб под собой все прочие звуки — Кенруи вытянула на поверхность все грунтовые воды в радиусе десяти километров. Напитанное чакрой море вставало вокруг тяжёлой фигуры Широ подобием чудовищного прозрачно-голубого амфитеатра, а потом перехлёстывалось через свою повелительницу и вытягивалось в заоблачную крепостную стену, увенчанную ревущей пенной гривой. Когда гейзеры иссякли — а всё произошло меньше, чем за десять секунд — и рёв немного поутих, полуденное солнце плеснуло на гладь воды и зажгло в ней бледные искры. Перед Широ воздвигся колоссальный, как грозовой фронт, белый бастион из вставшего на дыбы подземного океана. Широ с шумом выпустила воздух из лёгких и вдруг, на мгновение встав на задние лапы, обрушила передние на землю. Под её дьявольской массой Пепельные равнины содрогнулись так, словно готовы были провалиться внутрь, в полую бездну, оставленную грунтовыми водами. Пульсирующая вибрация докатилась до самых гор, упруго толкнула Лиса в ноги, но равнины устояли. Зато пришла в движение многотонная масса воды. Пенный ломаный гребень, похожий на зубцы какой-то невообразимой крепостной стены, перегнулся, подобрался, как крупный хищник, и вся эта толща воды, набирая скорость с глухим, низким, но оглушительным рокотом, покатилась на Девятихвостого. Вес вала был таким огромным, что буквально вспахивал Пепельные равнины, перемалывая землю с легионами демонов в одну кроваво-грязную влажную кашу. Лис повёл могучими плечами и упёрся лапами в землю. Несколько часов назад атака такого масштаба сразу бы его деморализовала, но не теперь. Не теперь, когда он перестал бояться смерти, когда обнаружил внутри силу, не уступающую могуществу Кенруи. Холодная ярость, пульсирующая у него в венах, покорно обратилась в чистую силу — и вспыхнула. Пламя вздыбилось в небо, жадное и огромное, раскрылось за Лисом подобием хвостов и взревело так яростно, что перекрыло на мгновение рокот вала. Языки рванулись в стороны, разворачиваясь пылающим фронтом раскалённого протуберанца. Сердце успело дважды мощно сократиться в грудной клетке Девятихвостого, когда вместо веера огня в обе стороны от него протянулась чудовищная стена ревущего пламени. Оно горело так ослепительно, что небосвод на фоне его потускнел до глубокого синего цвета. Лис сощурил полыхающие глаза в щёлки и взмахнул хвостами. Огненное цунами дрогнуло, предвкушающе колыхнуло внутри багряные искры и рванулось вперёд, закручиваясь тоннелем гигантской приливной волны. Это был уже не поединок смертных. Даже не схватка демонов. Посреди Пепельных равнин яростно сходились стихии. За секунду до удара рёв катящихся валов силы стал настолько громким, что Девятихвостый перестал слышать биение собственной крови в ушах. А потом атаки обрушились друг на друга, сцепляясь гребнями и переплетаясь всем своим фронтом. Но взрыв не грянул, зато во все стороны хлынул раскаленными облаками пар. Стихии боролись: вода вздувалась кипящими пузырями, затухающие красные языки шипели и извивались, белые клубы сплошного жара выжигали всё вокруг их побоища. Агония армии демонов, поневоле оказавшейся в эпицентре их дуэли, достигла своего апогея. Поднимавшиеся над равнинами стаи криков нельзя было уже сравнить ни с чем, в них воплотились чистая боль и смерть. В ноздри Лису бил мерзкий тёплый запах — в облаках пара демоны варились заживо, и с них слезала кожа. Техники — если к этой феерии мощи вообще применимо было это слово — уже почти сошли на нет, взаимно истребляя друг друга. Пар колоннами тянулся к небу, постепенно открывая взгляду перепаханную равнину. Лиса охватило незнакомое, пока бледное и слабое чувство хищного удовлетворения, словно картина тотального разрушения была высшей формой искусства, ему доступного. Губы сами растягивались в снисходительно-довольном оскале, обнажая клыки. Ну кто бы мог подумать, что такая мощь способна приносить удовольствие? В этот момент пелена дыма разорвалась перед ним, и из неё выпрыгнула Кенруи с выброшенными вперёд раскрытыми когтями. Поразительно было, как при такой массе она двигается настолько стремительно. Лис ушёл с линии атаки этого чудовищного костяного айсберга в последний момент, но Широ, едва коснувшись лапами земли, тут же перевела весь импульс прыжка в поворот и со всего размаху ударила Лиса хвостом в голову. Мир перед глазами у того всколыхнулся и опасно накренился, подкравшаяся из-за спины боль с визгом вгрызлась в затылок. Кьюби едва удержался на ногах, и единственной связной мыслью его было не позволить ей завалить себя на землю, иначе она раздавит его чистой физической мощью. Широ торжествующе рыкнула и ударила его ещё раз, в плечо, пытаясь опрокинуть. Лис пошатнулся сильнее, и его спасло только то, что из-за невероятных габаритов Кенруи потребовалось время, чтобы развернуться к нему. Когда её тяжелая голова снова оказалась перед ним, шкура Курамы уже горела изнутри призрачным алым пламенем, катившимся по его венам и сворачивавшимся в горящие угли глаз. Кьюби успел ощутить её мимолетное удивление и ударил её кулаком в противоход развороту в надежде выбить из равновесия. Широ действительно пошатнулась, но явно не собиралась попасться на один и тот же трюк дважды. Она вдруг просела вниз, погасив неустойчивые колебания, и бросилась вперёд, прямо под расставленные передние лапы Лиса, тут же снова распрямляясь. Девятихвостому показалось, что из-под земли под ним поднимается вторая Тусклая гора — таким сокрушительным был удар в его щит. Кенруи недовольно загудела, поняв, что её шипы не пробили алого ореола, так похожего на броню Кумы, а Кьюби уже обхватывал её вокруг грудной клетки. Не успела Широ понять, что он задумал, как сильные задние лапы Лиса оказались у неё на шее и он просто перепрыгнул через неё, успев с силой пнуть по затылку. Кажется, Кенруи восприняла это как личное оскорбление. Её грудной рёв нагнал Кураму ещё до того, как он окончательно приземлился. Когда Лис обернулся, всё тело Кенруи уже покрыла сплошная прозрачная пленка воды, которая удлинила и без того громадные когти и шипы. Броня искрила изнутри, и каким-то шестым чувством Девятихвостый уже знал, что она крепче, чем его собственная. «Значит, не допустить контакта. И раздавить как можно быстрее», — отрывисто подумал Лис. Краем глаза он заметил, что на Пепельных равнинах почему-то стало более сумрачно. Сейчас, явственно ощущая, как пылает его фигура, и видя лоснящийся водяной щит Кенруи, Курама отчетливо понимал, насколько они противоположны и при этом как чудовищно похожи друг на друга. Кьюби — сплав огня, хладнокровия и интеллекта. Широ — квинтэссенция воды, ярости и голых инстинктов. Но в этот миг их мысли наверняка были идентичны. Кенруи низко зарокотала, на кончиках шипов заплясали белые истерические искры. Лис напрягся всем телом, концентрируясь на ощущении земли под своими ногами. Это было странно — пытаться почувствовать за месивом аур и техник, поверх которого свинцовым пологом лежало присутствие Широ, ровную плотную энергию самих Пепельных равнин. И всё-таки Кьюби знал, что на это способен. Тёмный, создавая Первородного, вливал с них с Кемоно не огонь, а чистую, ещё кипящую силу, собственную мрачную ярость. Просто позже оказалось, что им обоим ближе пламя. И тем не менее, в отличие от генералов, Лис не был так уж ограничен собственной стихией. Сосредоточившись, Кьюби постарался как можно чётче представить себе желаемый результат, а потом направил силу в землю. Его неожиданно и не очень приятно поразил чудовищный отток чакры, когда техника начала работать, но это того стоило. Пауза длилась всего мгновение, которого Лису оказалось достаточно. Широ уже сорвалась с места, когда по обеим сторонам от неё взгромоздились, с рёвом вырвавшись из земли, два гранитных утёса, одинаково превосходящие её по высоте. За секунду на них прорезались огромные клыки, и ловушка стала походить на крокодилью пасть, которую чудовищная рептилия подняла над водой. А потом каменные челюсти сомкнулись, зажав Кенруи намертво. Звук удара был раскатисто-низким, словно тёрлись две континентальные плиты. Вообще, Курама рассчитывал, что тиски перекусят Широ надвое, но он явно её недооценил. Она в первый миг казалась оглушённой, но почти сразу взревела и забилась в гранитном капкане, с каждым рывком продвигаясь немного вперёд. Каменные клыки скребли по мощной водной броне. «Сильна», — криво оскалился Лис, и кровь у него закипела. Первобытный инстинкт охотника, высшего хищника медленно растекался по венам вместе с новообретенной мощью. Вогнав когти глубже в Пепельные равнины, Кьюби изогнул хвосты изящными полукольцами, обрамляя голову, и начал формировать Бомбу Биджу. Тёмно-багровый шар складывался из тысяч таких поменьше, по спирали стекающихся к общему центру, и воздух вокруг него тяжелел и начинал дрожать от обилия силы. Когда громадная масса чакры схлопнулась в точку, Курама замкнул вокруг неё челюсти и почувствовал, как все его внутренности окатило чудовищным, разрушительным, но покорным ему жаром. Пламя давило изнутри на рёбра, клокотало в глотке, натянутой тетивой трепетало на кончике языка. «Покончим с этим! — Лис на мгновение бросил взгляд вперёд и увидел, что меж зубов Широ струится дым — она тоже готовила атаку. — Выживет сильнейший!» Они распахнули пасти одновременно, и два раскаленных добела луча, алый и голубоватый, рассекли пространство Пепельных равнин сходящейся чертой, до того яркой, что всё поблекло на короткую секунду, а потом техники сшиблись. Миг над Пепельными равнинами громоздилась ослепительная полусфера белого пламени, очерчивая контуры гигантского взрыва, а потом купол лопнул вверх и из него начал расти огненно-Тёмный дымный гриб. Сквозь чёрные бугрящиеся клубы рвались узкие отблески цвета расплавленного металла, а основание фигуры горело, как рассвет в атмосфере, как солнечная корона, как… Как глаза Девятихвостого. За световой волной ударила звуковая, такая мощная, словно в эпицентре взрыва обрушился целый мир. Лис всем телом прижался к земле, стараясь прижать уши — чудовищный звук причинял физическую боль. Горячий ветер стеной врезался в него, лишая возможности дышать, выжигая кожу на морде почти до костей, продирая по всему телу раскалённой проволокой. Пришедшая следом пыльная буря пожрала пространство и завихрилась вокруг с тонким болезненным воем. Казалось, на Пепельных равнинах воплотилась в реальность легенда о конце света. А Кьюби получал от этого страшное, садистское удовольствие. Выплеснутая в воздух мощь, разорвавшая, казалось, три измерения целиком, пожравшая мир бледным пламенем и раскаленным шквалом — всё это ярко отражало то, что творилось у Лиса под рёбрами в тот краткий миг, когда Тёмный — Наруто — бросил на землю неподвижное тело Таби. Он помнил эту картину до последней чёрточки, она отпечаталась на пустых небесах его души, нависших над пепелищем. И теперь, когда такое же пламя бушевало наяву, Лис наслаждался этим зрелищем. Лучше будет только в момент, когда такой же вывернутый Тёмный гриб поднимется над руинами Тёмной Цитадели. О, Курама будет упиваться этим актом разрушения, даже если вспышка выжжет ему глаза, запомнит каждую деталь, чтобы было чем порадовать Некомату на том свете. Но ведь неприлично сохранять для неё в памяти первый опыт — не помешает вот такая репетиция, определённо. Дым распался на рукава и тёк теперь к границам равнин, плавно заползая на холмы и отроги гор. Лис начал медленно распрямляться, от обожжённой головы его валил пар, на грязно-белой кости черепа стремительно нарастали нежно-розовые мышцы. Раздувая ноздри, он вырастал над развороченной равниной, укрытой раскаленным пеплом, как какое-то детище бездны, и в глазах его свернулись огни взрыва. Он уже видел её. Целую и невредимую. Широ, рыча на самой низкой ноте, поднималась в оплавленных каменных тисках, на её закопчённой костяной морде двумя багряными провалами горели крохотные глазницы. Они встретились взглядами — одинаково дикими, разъярёнными, полными животного азарта. А ещё за всей бурей эмоций в них была ненависть, холодная, расчётливая, непримиримая, древняя ненависть сильнейших хищников друг другу. На ней, как на несокрушимом стальном основании, и покоилась вся их ярость. Кенруи расширила свой водный щит, швырнув каменные челюсти в стороны, и взревела. В ответ на её трубный зов тёмные тучи, в которые давно превратился пар их первых атак, заискрили тропическим тайфуном и извергли на землю целый каскад иссиня-белых молний. Электрическая лавина обрушилась на Лиса, погребая его под собой, в блеске мощных разрядов. Он чувствовал, как горит его кожа, как судорожно сокращаются мышцы в агонии, но из горла рвался не вопль, но хохот. Да, да, да, больше, пусть она покажет ему больше! Пусть так, пусть через боль и жар битвы, но Курама мог почувствовать себя хоть немного живым, потому что пустота внутри внушала ему почти ужас. Он потерял всё, кроме собственной силы, так пусть мир смотрит на него и трепещет! Одного мысленного усилия ему хватило, чтобы почувствовать каждую молнию вокруг, и Кьюби выбросил в них свою чакру, вытесняя власть Кенруи. Разряды перестали обжигать его, окрасились изнутри алым и бросились на свою создательницу с гневным щебетом миллионов птиц. Широ встретила удар грудью. Молнии змеились по её водяной броне, испаряя её, но не причиняя демонице никакого вреда. Кьюби начал формировать ещё одну Бомбу Биджу, ещё мощнее предыдущей. Поднявшаяся изнутри масса чакры обездвижила его, пригвоздила к земле своей тяжестью, даже в глазах на миг потемнело. Кьюби в этот момент не думал о том, скольких может забрать с собой его удар с обеих сторон, не думал, что сам не в состоянии пережить подобный взрыв, не думал, что от самих Пепельных равнин не останется того самого пепла, когда он спустит Преисподнюю с поводка. Ему просто хотелось ещё раз заглянуть в глаза пламени. И, может быть, достучаться за Грань, прорвав саму ткань бытия. С большим трудом Курама сумел сомкнуть челюсти вокруг крохотного шарика, в котором под сумасшедшим давлением находилась половина его бездонного резерва. На этот раз жар внутри казался нестерпимым, словно даже такое громадное и могучее тело, его конечная форма, выгорает под натиском едкой концентрированной мощи. В ту секунду, когда буря уже готова была вырваться из-за его клыков, Широ вдруг одним длинным прыжком оказалась рядом, бросая на него свою слабую из-за скрывших солнце облаков, но громадную тень, и со всей своей чудовищной силой ударила его снизу в подбородок. Парализованный и почти ослепленный напряжением техники Лис ничего не смог противопоставить Кенруи и запрокинул голову. Белый узкий луч ушёл высоко в облака, даже сквозь них горя бледной линией, а потом ослепительный ало-белый взрыв разорвал облака и раздвинул круг чистого неба до самого горизонта. Солнце обрушилось вниз потоком, выделяя цвета до предельной яркости. Голубизна прыгнула Кураме в глаза — и привела его в чувство, насколько это вообще было возможно в его шоковом состоянии. Пьяное возбуждение схлынуло, вернув ему прохладную сосредоточенность и равнодушие. Он взглянул на Кенруи, сейчас находившуюся совсем близко и тоже немного ослепленную небом, и мгновенно понял, что именно должен сделать. Широ опомнилась, мотнув тяжёлой головой, и с рычанием бросилась на него. На этот раз Девятихвостый не пытался встать на дыбы, позволяя демонице навалиться на него и занять потенциально более выигрышную позицию. Она рухнула на него всем весом, запустила свои чудовищно длинные когти ему в шкуру и принялась с неистовым рёвом рвать бока. Лис, глухо зарычав в колыхающуюся перед носом необъятную грудную клетку, резко вскинул голову, ударив Широ макушкой в подбородок. Она охнула от неожиданности и нелепо задрала морду к небесам, а Кьюби, ощущая себя провернувшим удачный блеф шулером, дёрнулся вперёд и вогнал клыки в нежное горло, которое снизу не было прикрыто костяной бронёй. Приступ дикого буйства снова всколыхнулся в крови, и Курама, не обращая внимания на раздирающие его тело когти, принялся почти припадочно вгрызаться ей в глотку, глотая бьющую ему в пасть тёплую солоноватую кровь. У него только что отобрали одну из самых дорогих жизней. И он, пусть хотя бы и подсознательно, хотел отплатить Цитадели тем же. Широ билась и выла так страшно и жалобно, что у Курамы всё переворачивалось под рёбрами, но он не останавливался, хотя и слышал её оглушительное я не хочу умирать. «Я знаю, — думал Лис, уже всей мордой зарываясь в разорванную лоскутами плоть, — знаю. Но это война. Здесь все умирают». Под его клыками хрустнула гортань, и вой Кенруи оборвался жалким бульканьем. Она продолжала в агонии терзать его, но Кьюби почти не чувствовал ударов, весь сосредоточившись на погибающей жизни в его челюстях. Тепло потоком хлестало из тела Широ, унося с собой всю её силу. Наконец Девятихвостый вцепился зубами в шейные позвонки и стиснул их изо всех сил. Кенруи крупно вздрогнула, её когти уже скребли по его голым рёбрам, содрав в них кожу и мышцы. А потом её забила последняя сокрушительная волна агонии. Сокращающийся в судорогах чудовищный вес давил на Лиса, он чувствовал, как медленно проседают в землю его лапы, но не разжимал клыков. Движения Широ становились всё более вялыми, стальные жгуты мышц расслаблялись, и Лис вскоре ощутил, что мощный пульс, окружавший его, всей головой погрузившегося в шею противницы, затих. Кьюби разжал клыки, и всё громадное тело Кенруи медленно завалилось набок, в последний раз заставив Пепельные равнины вздрогнуть. Лис посмотрел на неё. Широ вытянулась на земле, перемазанная собственной тёмной кровью, как-то нелепо подогнув лапы. Пасть была слегка приоткрыла, а над ней Курама вдруг увидел широко распахнутые глаза. Голубые. С круглым зрачком. В них застыла такая-то детская наивная обида и бесконечная тоска. Казалось, Кенруи поверить не могла, что её жизнь всё-таки оборвалась, и о чём-то бесконечно горевала, о чём-то незнакомом, неузнанном, но таком необходимом. Кураме на мгновение стало безумно жаль эту маленькую девочку, ставшую заложницей огромной мощи. А потом он огляделся и увидел заново выровненные их поединком Пепельные равнины, покрытые свежим слоем золы, увидел на востоке опускающиеся каменные стены и барьеры, за которыми укрылась армия шиноби, а далеко на западе — жалкие отступающие силы демонов, которых осталась едва ли двенадцатая часть. Лис снова глянул на распростёртое перед ним колоссальное тело, и в этот момент осознание рухнуло на него комом снега. Он взметнулся на дыбы, одинокой вершиной ворвавшись в голубое небо, и оглушительно взревел. «Я выиграл для тебя Битву на Пепельных равнинах, Таби!»***
Итачи вытер сажу со щеки и медленно выдохнул. Сложно было поверить, что эта невероятная, просто мифическая битва гигантов закончилась. Когда всё только набирало обороты, они с Тсукури едва-едва покончили со своими противниками. У Итачи до сих пор стояло их поле боя. Тогда справа впереди догорали останки каменного голема — Ацуи Сафу оказался сильнее брата, хотя всё равно не дотягивал до уровня генералов. Земля была обуглена взрывами и ещё местами искрила — его напарник, Рюга, тоже доставил Дею немало проблем. Его бомбы уступали стремительным чёрным молниям демона, так что схватка явно складывалась не в их пользу, пока они не догадались обменяться противниками. Тсукури, недосягаемый для каменных шипов в воздухе, в два счёта разнёс взрывами и голема, и самого Сафу, а Итачи оказался на порядок быстрее Рюги и куда хладнокровнее. Так что демон почти сразу лишился головы, а Учиха решил, что у него начинает появляться почерк. Не успели они выдохнуть, как прямо посреди фронта вырос сначала один гигант, а потом и второй, уже знакомый. «Никогда бы не подумал, что исход генерального сражения определит поединок», — с мрачной иронией усмехнулся в тот миг Итачи. Действительно, армии почти прекратили бой, только далеко на флангах продолжались стычки. Прямо посреди Пепельных равнин сошлись два колоссальных зверя, причём сошлись с такой яростью, что никто так и не посмел вмешаться. Кьюби, чья полная форма вызвала у Итачи неконтролируемый приступ дрожи, сцепился с какой-то чудовищной древней рептилией, в бушующей ауре которой едва угадывалась Широ Кенруи. Они дрались прямо в центре построения демонов, и под конец их битва приняла прямо-таки планетарный масштаб. Если бы не общая техника бойцов Ивы, поднявших стены, и барьеры Листа (Итачи скромно поучаствовал со своим Сусано), то от армии шиноби вообще ничего не осталось бы. А теперь Широ бездыханной сокрушённой горой лежала у ног Девятихвостого. Тот встал на дыбы, обгорелый, с чёрной от чужой крови мордой, наполовину скелет с обнажёнными рёбрами, с которых свисает лоскутами плоть, но взревел так оглушительно и ликующе, что люди ответили ему торжествующими криками, хотя они быстро утихли — усталость, шок и боль брали своё. Да и в рыке Лиса звучала какая-то весёлая обречённость, словно ему остался один — последний — бой. Развернувшись, Итачи медленно двинулся вдоль фронта. Он хотел найти брата, потому что не видел его с самого начала схватки. Ему почти жизненно необходимо было убедиться, что он в порядке. А потом найти Юки — и поцеловать. Но сначала Саске. Учиха прибавил шаг и теперь бежал вдоль приходящей в себя армии на правый фланг, где должен был сражаться его брат. Болело всё, буквально всё, раны жгли, сосущая боль свернулась у глаз, резерв был абсолютно пуст. Эта война вытягивала у них все соки, идти вперёд становилось невыносимо трудно. Итачи вдруг вспомнил, как когда-то очень давно, много лет назад, нёс замученного Саске с тренировки на спине. Он почти наяву ощущал тёплый вес живого тела, цепкие ручки у себя на плечах, слышал недовольное пыхтение за спиной — и растворялся в потрясающем чувстве родства, общей крови, безграничного доверия и принадлежности. Итачи очень хотел увидеть, каким человеком станет Саске. Хотел вместе выбраться на миссию, когда они будут уже одного роста, хотел подшучивать над глупым маленьким братом, когда он наконец проникнется симпатией к девушке и попросит его совета. Хотел вместе оберегать Коноху, вдвоём стрясти с Удзумаки разрешение прокатиться на Субараши. Хотел увидеть, как взрослый, уверенный, красивый и счастливый Саске будет возиться с племянниками, а Юки — цыкать на них и просить его не портить ей сыновей. Итачи отчаянно хотел собрать всю его семью вместе и просто провести в тишине вечер. «Для этого надо всего лишь продержаться ещё немного», — сказал он себе, хотя сердце вдруг совершенно необоснованно и резко заныло, словно ему в грудь вонзили нож. Учихе даже пришлось остановиться и перевести дух, прежде чем продолжить путь, внимательно высматривая знакомую встрепанную чёрную макушку. — Расчувствовался, — негромко буркнул он себе под нос. Не стоит торопиться с мечтами, надо выбрать что-то более близкое и менее масштабное, иначе он совсем с ума сойдёт. Огибая бойцов Суны, до хрипоты спорящих о чём-то, Итачи мимолетно улыбнулся. Решено. Когда всё закончится, он для начала — так уж и быть — прокатит на спине маленького непутевого братца. Итачи ещё не знал, что отныне ему предстоит смотреть на мир его глазами. Примечания: Маверик* — огромная приливная волна, закручивающаяся туннелем. Японские слова в тексте: Субараши — великий. Моретсу но Кемоно — яростный зверь. Акацуки но Ками — бог красной луны. Китаказе — северный ветер. Юки — снег. Широ Кенруи — белый бастион. Ацуи Сафу — горячий прибой. Уголок Автора: Доброго времени суток, мои любимые читатели) Очень прошу оставить хотя бы ма-аленький отзыв, потому что эта глава очень много для меня значит. Допускаю, что прошло много времени с тех пор, как я готовила эту главу, так что напоминаю моменты, которые привели к тому, что случилось: - Наруто покупает Хинате колокольчики — Глава 33; - Маи - погибшая ученица Хокори — Глава 48,5. Приквел; - Маи и Югито приходят за цветами в Коноху, где их замечает Ханаби — Глава 50; - Маи вызывает Саске на разговор и передает ему конверт с ними — Глава 52. Думаю, прочие слова излишни — вы и сами всё видели. Просто скажу спасибо за то, что вы со мной) Солнечного лета вам, Ваша _Нико_:3