Одиннадцать хвостов

Во всём виноват тот, кто не хотел ХЭ, а у беты нервный срыв! © НастЮША Торгунакова Тёмная Цитадель всегда чутко реагировала на любые колебания настроения своего владыки. От шпиля до мощного фундамента пропитанная его энергией, она постепенно стала частью его ауры, и любой, кто обладал хоть каким-то чутьём к чакре, мог по ней угадывать состояние Бога Красной Луны. Сейчас Цитадель дрожала. Мелко, нервически, тихо скрежеща камнями, содрогалась до самого основания, пуская волнами пульсацию внутри неприступных стен. Но это была не дрожь страха или разочарования, нет, Шиньяцуме сотрясала беззвучная концентрированная ярость, холодная и мрачная, но настолько сильная, что камень трепетал под её напором, как хищник, после долгого воздержания жаждущий вонзить зубы в тёплую плоть. Кемоно с усмешкой гладила кончиками пальцев стену, ловя каждый импульс и чувствуя, что сердце начинает биться в такт ритму гневной бездны. Она шла по коридорам, снова прежняя, с гордо вскинутой головой и пылающими глазами, но притом неуловимо другая, обновлённая, соединившаяся со своим внутренним зверем и теперь омываемая волнами покорного ей могущества. Она шла по Цитадели, и ей казалось, что за спиной у неё идёт легион пламени, а кристальное спокойствие, больше не отравляемое взрывами безумия, простиралось в её разуме, оттачивая его до бритвенной остроты. Если бы Кемоно видела себя со стороны и могла ощутить своё грозное величие, она бы пришла только к одному короткому выводу. До чего же я стала похожа на Акуму. Моретсу но остановилась у одной из бойниц, выходящей на восток, в сторону главных ворот, и в лицо ей вдруг ударил холодный ветер, потоком рушащийся на горы откуда-то с высоты. Он пришёл из-за горизонта и принёс с собой кое-что интересное, то, что Кемоно легко разбирала на составные части — запахи. Она теперь не только видела, но и чуяла мир, так что сейчас ветер рассказывал ей об огне на Пепельных равнинах. Кемоно улавливала его, этот пыльный аромат тёплой золы, с множеством других ноток: терпкой крови, горячей стали, людей и демонов, смешавшихся в одно рокочущее море, влажной от пота и слёз ткани. «Значит, был бой, — думала она, замирая на мгновение. — Грандиозный бой, исход которого так не по нраву Хозяину. Забавно, забавно. Стоит поторопиться, иначе пропущу всё веселье». О да, Тёмный позвал её к себе, бросил клич, на который Кемоно уже и не надеялась — не после того океана презрения, что вылила на неё Акуму. И теперь Вестница Войны собиралась явиться в его покои во всеоружии, чтобы напомнить — это под её пятой гнулись враги в двух Всеобщих, это её пламя вставало до небес, слизывая целые города. А теперь, когда Курои Узу заживо вплавили в стеклянный шар, она — единственный огненный демон такого класса в его распоряжении. Ворота тронного зала взгромоздились перед ней неожиданно, объятые зеленоватым сиянием пузырящихся на них рун. Они раньше пылали алым гневом могущественной печати, удерживавшей Тёмного под тяжестью плато пять сотен лет. Теперь же бывший пленник перекроил символы, наполнил их своей собственной силой и словно в насмешку над самим собой заставил реагировать на его эмоции. Сейчас узоры горели изнутри так неистово, что бросали яркие дрожащие отсветы в глубь коридора. Мерное биение света придавало рунам вид каких-то чудовищных сосудов, внутри которых вместо крови текла сила. Впрочем, Кемоно не удивилась бы, будь оно так на самом деле. Она подошла к створкам, и те медленно открылись внутрь, пропуская её в самое сердце Цитадели. Огромный, просто поражающий воображение размерами зал сейчас казался тесным для существа, обитающего под его теряющимися в сумраке сводами. Неподвижно-гневный воздух окружал колоссальную фигуру Тёмного, медленно завиваясь над его головой и, кажется, почти потрескивая от напряжения. Двери захлопнулись у Кемоно за спиной, и она оказалась в царстве гладкого холодного обсидиана, обступившего её со всех сторон, а напротив неё возлежал её Хозяин. Зал вздрагивал под мерными ударами его хвоста, в раздражении стегавшего по полу, а глаза Тёмного горели изнутри, как ядовито-зелёная Преисподняя. Ярость Бога Красной Луны упала на Кемоно, как надгробная плита, удушливая, неподъёмная и слепая. Прежняя Моретсу но распласталась бы на холодном камне в попытке остыть и перевести дух, выгоняя гневный жар из-под рёбер. Эта же — новая — Кемоно лишь слегка покачнулась, но тут же отгородилась от натиска и выпрямилась, вскидывая подбородок. — О, — раздалось сбоку. — Надо же. Кемоно повернула голову и увидела у стены, совсем рядом с собой, но на вполне комфортной для них обеих дистанции, Акуму. Длань Праха стояла, приняв самую скучающую свою позу и отведя назад расслабленные плечи, и разглядывала свои ногти, прикрыв алые глаза. Чёрный лак под её взглядом плавился и ложился ровнее. — Кажется, кто-то наконец вырос в настоящего демона, — сказала Акуму без вызова, коротко посмотрев на Кемоно с ленивым интересом, но без намёка на презрение. — Поздравляю. — Не нуждаюсь, но всё же — мне льстит, — чуть склонила голову та, признавая превосходство Длани Праха с тем царственным достоинством, которое свойственно приблизительно равным противникам. — Вы обменялись любезностями? — рокочущие поинтересовался Тёмный, опустив чудовищную голову на лапы. От обманчивого спокойствия его голоса у демониц мороз прошёл по коже. Кемоно немедленно опустилась на одно колено в глубоком поклоне, а Акуму склонила голову, принося свои извинения. — Простите меня, Хозяин, — бархатно произнесла Кемоно. — Такого больше не повторится. — Мне плевать! — громыхнул Тёмный, и она крупно вздрогнула. — Мне плевать на вашу дерзость, ваш страх и ваши извинения! Всё равно это ничего не изменит! Ярость потекла, забилась, вкрадчиво запустила свои когтистые пальцы в вены, подчиняя себе ток крови. Безмолвное напряжение Акацуки но Ками достигло своего предела. — План был идеален, совершенен! — Тёмный вскинул голову и ощерил гигантские клыки. — Мальчишка сам пришёл ко мне в руки, сам принёс мне силу Огненного! Я расставлял ловушки, я позволил ему так легко её использовать, я пошатнул его веру в себя, я разменял столько фигур — и что же? Цитадель вздрогнула, демоницы застыли на своих местах, напрягшись каждой мышцей — малейшее движение могло обратить всю бездну этого шторма на них. — И что же? — пугающе тихо прошелестел Тёмный и снова взорвался громоподобным рыком. — Все мои щупальца, которые я запустил в его душу, каждую нить, которой я нас связал — всё это отсекли одним ударом, единственным и точным! Откуда, ну откуда тот сопляк мог знать о том, что для смерти все равны по силе? Откуда он знал, что за свободу этого ничтожества можно заплатить собственной жизнью, и даже я — Бог — буду бессилен перед словом Шинигами?! Он застыл, раздувая ноздри и медленно покачивая головой из стороны в сторону. Вся Цитадель тряслась в мелком нервическом припадке, такая гордая и величественная минуту назад Кемоно съёжилась на полу, инстинктивно прикрывая голову руками, а Акуму впилась ногтями в ладонь до крови. — Кто ему нашептал?! Кто?! — бешено хлестнул хвостом Тёмный, и по несокрушимому, казалось, обсидиану пошли ломаные линии трещин. Воздух закручивался тайфуном. — О, я знаю, кто. Знаю — и не закрою на это глаза. Тьма пожрёт тебя, сестренка, пожрёт без жалости, мучительно и медленно, разорвет на тысячу шматов плоти и будет смаковать каждый. О, только попадись мне на глаза, Хокори! За очередное предательство — ты ответишь, за каждую минуту моего плена — ты ответишь, за все напрасно отданные фигуры — ответишь, за… Он оборвал сам себя и шумно выдохнул. В воздухе отчетливо потянуло вулканической серой. — Что ж, ладно, — плавно понижая голос, начал Тёмный после минутного молчания, — оставлю этот бой за ними. Люди так хотят увидеть мою Цитадель? Я позволю им это сделать. Посмотрим, хватит ли им храбрости пойти штурмом на эти стены. Бешеный вихрь ярости успокаивался, но она вовсе от этого не слабела — только остывала и вязко затекала в тело Бога Красной Луны, удерживаемая одной только силой воли. Он копил её, эту силу, копил долгие пять сотен лет, и Кемоно содрогнулась от мысли, сколько её там, у него под кожей. Она подумала, что не хотела бы оказаться поблизости, когда её Хозяин решит спустить свою тёмную вселенную с поводка. — Кемоно, — Тёмный обратил на неё взгляд и пронзил им насквозь. — Ты не оправдала моих ожиданий. — Мне нет прощения, — она склонила голову, чувствуя, как громада сжатого воздуха нависает над ней, как чудовищный молот. Кому как не ей было знать, что именно Хозяин считает единственно приемлемым наказанием, но она не собиралась оправдываться — бесполезно. Моретсу но так и осталась коленопреклоненной, опустив голову и слушая глухую пульсацию в чреве Цитадели. — С вашего позволения, — протянула Акуму, поднимая руку, и на кончиках чёрных ногтей вспыхнула Тёмная материя. Кемоно ощущала на себе её прищурено-алый взгляд, ленивую заинтересованность гигантского зверя и готовность одним ударом совершить суд. Кровь закипала в жилах, пламя негодующе заискрило в пустоте под рёбрами, но Моретсу но не позволяла себе двинуться, потому что даже Длань Праха с её возведённой в бесконечную степень кровожадностью и рядом не стояла с ледяным осуждением, которое источала колоссальная фигура Хозяина. — Не спеши, Акуму, — осадил её Тёмный, и она мгновенно вернулась в прежнюю расслабленную позу. — Её ошибки не так катастрофичны, чтобы лишать Цитадель ещё одного высшего. — Ваше слово, Хозяин, — тем же послушным тоном откликнулась Акуму и потеряла к Кемоно всякий интерес. На первый взгляд. — Для тебя есть работа, Вестница Войны, — Тёмный вернулся в своё привычное положение и теперь рокотал совершенно равнодушным тоном, но Кемоно всё равно ощущала над головой континентальную тяжесть его мощи. — Любой приказ, Хозяин, — ещё ниже склонила голову Моретсу но. Акуму неслышно хмыкнула. — Девчонка теперь бесполезна, — глаза Тёмного коротко вспыхнули девятым кругом Преисподней, обнажая на миг бездну заточенной в них ярости, и Кемоно едва не задохнулась от накрывшей её волны жадного безумия. — Убей её и принеси Огненному её голову. Кровь загрохотала в ушах, пальцы судорожно сжались в предвкушении. Вот оно. — Слушаюсь, Хозяин. — Выметайся, — взмахнул хвостом Тёмный и грянул им по полу. — Лучше тебе меня не разочаровывать. Кемоно молча поклонилась до земли, поднялась на ноги и направилась к выходу. Аура бесновалась вокруг неё, ложась огненными кольцами вокруг высокой фигуры, чёрно-алые волосы развевались без всякого ветра. — Можешь, конечно, рискнуть, — раздалось сзади насмешливо, и Кемоно обернулась через плечо. Акуму жестко усмехалась уголком губ, смотря на неё в упор. Она была всё такой же бесстрастно-расслабленной, но Моретсу но чувствовала под этой оболочкой электрический шторм безумия, который Акуму уже почти не сдерживала — алые радужки её светились двумя кровавыми звёздами. — Не волнуйся об этом, — отзеркалила оскал Кемоно и сама полыхнула раскалённым металлом глаз. Тёмный шумно выпустил из ноздрей воздух, и Моретсу но, крупно вздрогнув, быстрым шагом покинула тронный зал. Уже у выхода она услышала слова Хозяина. — Для тебя тоже есть дело, Акуму. Каменные створки гулко захлопнулись за спиной Кемоно, и только теперь она позволила безумной ликующей улыбке пересечь её лицо.

***

Пепел. Вот каким было первое ощущение после битвы. Безжалостное солнце — огненно-красное, дышащее жаром, болезненно крупное — выжгло равнины вместе с той огненной бурей, которая разразилась здесь совсем недавно, и теперь сваливалось, истекая кровью, за западный горизонт. Стояла удивительная тишина, прозрачно-мёртвая, дрожащая и измученная, лишённая даже ветра. Он был, этот ветер, яростный и мощный, он катился навстречу их армии в самой первой её атаке и потом выл и вихрился над полем битвы, мешая крики и взрывы в однородный рокочущий гул. Теперь же, наигравшись, ветер ушёл высоко в небо и, присмирев, гнал рваные облака, полосами протягивая их над Пепельными равнинами. Фугаку стоял, тяжело выпрямившись, и медленно, глубоко дышал. Пепел был повсюду, он лежал серым снегом, устилая всё до горизонта, до подножия зубчатой стены гор, которые казались чёрными на фоне догорающего закатного неба. Там, за этой высокой и грозной стеной, была их цель, там ждала мир шиноби новая страшная битва. Но обо всём этом Фугаку будет думать завтра. А сегодня… сегодня он будет просто дышать, потому что ещё дышится, потому что ходит грудная клетка, потому что он всё-таки пережил это чудовищное безумие, которое в отчётах сухо называют генеральным сражением. Глава клана Учиха стоял на одном из холмов, с которого утром — этим утром, невозможно поверить! — спустилась их армия. Все Пепельные равнины расстилались перед его взглядом, непривычно тихие, завоёванные. На них чёрными прямоугольниками была разложена цена, непомерная плата, которую потребовала с них война за потребованную победу. Прямоугольники были ровные и точно из штрихов собранные, и Фугаку знал, что каждая такая Тёмная чёрточка — тело погибшего. Этих полков смерти, безмолвных, холодных и торжественных, было так много, что их едва закончили формировать — живые несколько долгих часов подбирали раненых. Вспоминая ту репетицию Апокалипсиса, в которую превратился поединок демонов, Фугаку не мог не думать о том, скольких уже не найти — их тела превратились в пепел, укрывший равнины свежим ковром. Потери были катастрофические. Их просто не выходило объять рассудком и осознать. Такую страшную жатву Шинигами не собирал и за целые Мировые войны. Там, внизу, лежали те, кого называли гордостью мира шиноби, те, кто был его настоящим и мог стать будущим, там был цвет Ивы и элита Кумо, надежда Листа и достояние Тумана. Но куда сильнее било то, что там лежали чьи-то отцы и матери, чьи-то дети и внуки, друзья и возлюбленные. Тысячи жизней, тысячи судеб, тысячи уз война разрубила одним беспощадным ударом, разрубила так, что обуглились концы и их невозможно уже восстановить. Пока они раскладывали тела и пытались вести опись погибших, над Пепельными равнинами стояла тишина. Битва выпила из них все силы и эмоции, оставив пустые выгоревшие глаза, осунувшиеся лица и трясущиеся руки. Им всем требовалось время, чтобы осознать, чтобы постигнуть одержанную победу и масштаб катастрофы, которую она принесла. В надвигающихся сумерках живые, как бледные тени, бродили, пошатываясь, между павшими, ища знакомые лица, теперь отмеченные величием и неподвижностью смерти, или просто не будучи в силах остановиться, расслабить мышцы и утонуть в собственных перемешанных мыслях. Всё это время на периферии слышимости, не нарушая тишину, но делая её глубже, стояло эхо криков и плача, долетавших откуда-то из-за спины, откуда наступала ночь — там был переполненный госпиталь. Фугаку был там — и он, умудрённый опытом мужчина и воистину великий воин, протянул всего четверть часа, сбежав сюда под каким-то нелепым предлогом. Демоны сознательно пытались искалечить своих врагов, и те жуткие увечья, гнойные раны, перемолотые конечности и пузырящиеся ожоги, которые уродовали тела раненых, больше походили на следы многодневных пыток, чем на боевые травмы. Тошнотворный запах крови, горелой плоти, кипятка, в котором стерилизовали бинты, и несчетного множества медикаментов едва не свел Фугаку с ума. С лиц ирьенинов на него смотрела бесконечная усталая боль, с лиц пострадавших — отчаянная непереносимая мука, но абсолютно все сходились в выражении ледяной укоренившейся ненависти и обреченной решимости. Выносить подобное было слишком сложно, чтобы Фугаку согласился справляться ещё и с этим. Вот поэтому он и сбежал сюда, на пологий склон, откуда теперь и обозревал торжественное и скорбное воинство погибших, меж которых тенями скользили выжившие. Тишина вдруг дрогнула, а потом лопнула, разорванная одиночным отчаянным криком, звонким и так отчетливо прошедшимся по оголённым нервам, словно с Фугаку в этом бою содрали кожу. Так не кричали в пыточных залах, так не вопили за миг до собственной казни. Нет, нечто подобное, обреченное и страшное, способна исторгнуть из груди только великая боль потери, когда целый мир в глазах рушится, а течение собственной крови вдруг начинает казаться бессмысленным, ведь под пальцами больше не будет биться чужой, но такой родной пульс. Фугаку закусил губу и снова взглянул на небо, залитое закатным густым пламенем. Ему не нужно было смотреть на ряды погибших, он и так знал, кому принадлежит этот душераздирающий вопль. Это кричала Куренай, нашедшая наконец отца своего будущего ребенка. Фугаку знал и то, где именно она его нашла — сам укладывал тело в третьем ряду. У Асумы был ударом в спину раздроблен позвоночник, он погиб, наверное, почти мгновенно. У Учихи всё ещё стояло перед глазами его бледное умиротворенное лицо, словно его сморил летний сон, но синева щёк и век всё равно выдавала нерушимую власть этого сна, который никогда не позволит больше Сарутоби сделать вдох. Куренай всё кричала, страшно, громко, на одной хриплой ноте, и даже то, что она уткнулась лицом в холодную любимую грудь, не могло заглушить её крика. Он оборвался только через несколько мучительно долгих минут, когда Юхи сорвала голос и могла теперь только судорожно всхлипывать. Её одинокий вопль что-то надломил в остальных. И теперь над Пепельными равнинами стоял многоголосый, но единый стон и плач, словно придававший наступающим сумерками слабый и скорбный оттенок индиго. Фугаку смежил веки, внутри всё скрутилось так неумолимо и туго, что обожгло глаза. Что-то было в этой войне противоестественное, потому что не могут крики аккомпанировать победе, не могут одержавшие верх завидовать мёртвым. Между лопаток легла нежная, осторожная ладонь, провела вверх до самой шеи, ласково потянула за кончики волос. Фугаку открыл глаза и тут же окунулся в любящий взгляд, заботливо и беспокойно касающийся его лица. — Мика, — прошептал он и измученно, но искренне улыбнулся. Микото придвинулась ближе, прильнула к боку, вея ровным родным теплом, и он приобнял её за плечи. — Как ты, Фу? — В порядке, — он погладил её по шее. — Лжёшь ведь. Фугаку издал негромкий мягкий смешок. — Уже нет. — Она была рядом с ним. Так что в этом безумном мире что-то всё-таки было в порядке. Глаза Микото нежно засверкали — она поняла. Лбом прижавшись к его плечу, она успокаивала его одним своим присутствием. Фугаку опустил руку ей на живот и прижал жену — свою беременную — к себе крепче. Он любой ценой убережёт её от всего этого. — От мальчиков ничего? — спросила Микото после паузы. — Пока не объявлялись, но ты же знаешь — крыло, — покачал головой Фугаку, даже не пытаясь скрыть собственной озабоченности. — Я беспокоюсь за Итачи — он всегда был излишне склонен к самопожертвованию. — О, не волнуйся, — Микото мягко засмеялась и снова погладила его по спине, надавив чуть сильнее и разминая напряженные мышцы. — Саске за ним присмотрит. Уж он точно сохранит всю нашу семью. — И правда, — усмехнулся Фугаку, подумав, что его младшенький на самом деле удивителен. Он точно заставит отца гордиться им. — Тяжёлый бой, — вздохнула Микото, утомлённо прикрывая глаза. — Не то слово, — односложно откликнулся Фугаку. Им никогда не нужно было много слов, чтобы понимать друг друга. Это был тот редкий случай, когда глава крупного влиятельного клана женился по любви — и то потому, что в молодости Фугаку припёр старшего брата и старейшин к стенке, отстояв своё право на почти безродную Микото, в которой было меньше одной восьмой крови Учиха. Зато чувства давали Фугаку сил идти вперёд, а ощущение надежного тыла помогало без колебаний принимать сложные решения. Микото нужна была Фугаку больше воздуха. — Спасибо, — привычно прошептал он ей, касаясь губами её виска. — Дурачок, — улыбнулась его жена. Ещё некоторое время они стояли молча, слушая дыхание друг друга, а потом Микото вдруг неуловимо напряглась. — Фу, что это? Он открыл глаза и неохотно всмотрелся в длинные ряды погибших. К ним медленно приближался какой-то человек, и его походка была очень знакомой. — Это же… — Фукагу не договорил, Микото прижалась к нему ещё сильнее, словно ища защиты. К ним шел Учиха Итачи и нёс на руках своего младшего брата. — У меня плохое предчувствие, — выдохнула Микото. Фугаку не ответил, даже не пошевелился. Он уже понял, что произошло. Да и как было не понять по мрачной торжественности шагов его старшего сына, по его бледному обожжённому лицу, по светлым дорожкам на грязных щеках, по пустым обуглившимся глазам и губам, сжатым в тонкую линию — чтобы сдержать крик, так похожий на вопль Куренай. Фугаку казалось, что с обеих сторон от него прогремели взрывы, оглушили его и вырвали из реальности, тяжело контузив. На него обрушилась страшная растерянность человека, который потерял нечто невероятной важности, но не осознал этого в полной мере. Боль накапливалась где-то под рёбрами, но ещё была слишком слаба, чтобы вытеснить шок и прострацию. Итачи встал перед ними — живой мертвец, Всадник Апокалипсиса — и, став на колени, уложил к ногам онемевших родители тело их младшего сына. У Саске было спокойное, умиротворенное выражение лица, словно он задремал в ночь перед боем в кругу друзей, убаюканный их мерным дыханием. На застывших губах ещё лежал отпечаток лёгкой, светлой, всепрощающей улыбки, в которой не было ненависти или презрения — только тепло. Но голубоватая бледность кожи, тёмные круги под глазами, чёрная кровь на подбородке и чудовищная дыра в грудной клетке накладывали на этот сон ледяную руку смерти. Итачи распрямился, словно загипнотизированный, покачнулся, но устоял на ногах и сказал ровным сухим тоном: — Учиха Саске принял вызов эфирного тела владыки демонов Тёмного, спасая Удзумаки Наруто и весь мир шиноби, и героически погиб в бою, уничтожив врага. Руки Фугаку безвольно обвисли, ужас холодным дыханием севера разливался по телу параличом, ощущение непоправимости давило на плечи. Хотелось выть, срывая голос, хотелось трясти Саске за плечи, чтобы привести его в чувство, хотелось рвать демонов на куски, раздирая рот в яростном крике, и так до самой Цитадели. — Он завещал мне свой шаринган. Пересадку произвела Хокаге-сама лично, когда прибыла на место событий по зову нашего лидера, — всё так же бесстрастно закончил доклад Итачи и замолчал, расширенными глазами глядя перед собой и пребывая в полной прострации. Фугаку казалось, что слова доходят до него через толстое многослойное стекло. Казалось невозможным, невообразимо глупым слушать то, что говорил Итачи, видеть его в таком разбитом состоянии, видеть тело у своих ног. Оно не могло принадлежать Саске. Не могло принадлежать его сыну, его надежде, его гордости. Просто не могло. Но это стекло разлетелось на куски, стоило только прозвучать судорожному вдоху Микото. Она попыталась выдохнуть, но не смогла и начала медленно оседать на землю — подгибались дрожащие ноги. Фугаку чувствовал, как её онемевшие пальцы беспомощно скользят по его телу ниже и ниже, слабо пытаясь за что-нибудь ухватиться. Микото через несколько мучительных секунд оказалась на земле, отчаянно обхватив руками колени Фугаку, чтобы не лечь совершенно — из неё будто разом выкачали все силы. Фугаку чувствовал, как она впивается пальцами в ткань его штанов — отчасти в судороге, отчасти от катастрофы, постигшей их. — Что? —хрипло выдохнул Фугаку. — Что ты сказал? Итачи посмотрел на него испуганно и беспомощно: — Саске погиб, папа, — сказал он высоким мальчишеским голосом и повторил, сам не желая принимать страшный смысл своих слов. — Саске погиб. У меня его глаза. — Не может быть, — прошептал Фукагу, не зная даже, движутся ли его губы. Шаринган Итачи вспыхнул изнутри, томоэ поплыли и залили глаза алой чернотой, а по щекам — по прозрачным дорожкам, вымытым слезами — потекла кровь. Микото впилась ногтями в ткань, склонила голову и закричала. Её страшный, совершенно оглушительный вопль перекрыл многоголосую агонию над Пепельными равнинами и что-то до основания развалил в душе у Фугаку. Микото кричала, дико, страшно, захлебываясь, вырывая отчаянием из груди останки сердца, Фугаку не мог заставить себя пошевелиться, а Итачи всё плакал, пятная лицо кровавыми слезами.

***

Большая комната была заполнена нежным закатным светом. Насколько Хокори знала, тут всегда был именно этот предсумеречный час, когда небо уже становится по-вечернему жёлтым, а солнце начинает отливать медью. Она любила проводить здесь время: на полу у огромного книжного шкафа, где корешки томов были притиснуты друг к другу так плотно, что между ними с трудом втискивалось лезвие ножа; на широком подоконнике в обрамлении летящих гардин, наблюдая за медленным течением золотых облаков внизу; в углу подле большой изогнутой арфы, на которой Хокори училась играть последнюю сотню лет и, как ей думалось, достигла кое-каких успехов. Это место было последним оплотом её умиротворения, потому что любимая голая вершина в потоке высотных ветров утратила своё очарование после визита Белого генерала. Воспоминания о нём были для Хокори слишком болезненны, тем более что она видела его последнее падение и то, как душа покидает могучее тело. Кемури же не знал о её присутствии там — и никогда не узнает, как бы сильно ей не хотелось его увидеть. Бог смерти и так зол на Хоши но за её своеволие и постоянные махинации у него за спиной, так что не стоит усугублять ситуацию. Тем более, Хокори до сих пор не нашла рецепта против крепкого коктейля любви и ненависти, закипавшего у неё в груди при появлении Кемури, так что Белый генерал для неё окончательно не существует. И точка. Поэтому в те мгновения, когда Хокори нужно было найти внутреннее равновесие, она приходила в эту золочённую закатом комнату, хоть она ей и не принадлежала. Сейчас Хокори сидела на широкой тахте, сосредоточенная и напряжённая против обыкновения, и выводила кистью на руке вязь замысловатых рун. Губа у неё была закушена, глаза неотступно следили за расцветающими рыжеватыми узорами — кисть время от времени ныряла в баночку с хной. — Что это ты делаешь? Ну конечно, она не оставила бы это без внимания, Хокори в ней никогда не сомневалась. Она не стала поднимать голову на голос и ничего не ответила. Нет смысла — собеседница и так всё прекрасно видит. По комнате прозвучали лёгкие шаги, колыхнулась в сторону гардина, и Хокори, всё-таки вскинув на мгновение взгляд, увидела в лучах вечного заката точёную фигуру, удобно устроившуюся на подоконнике. Длинные волосы рассыпались по плечам, лицо было повернуто наружу, так что Хокори видела только пшеничный затылок и изящную скулу. — Хокори. Что ты намерена делать? «Какой прохладный тон», — мысленно усмехнулась Хоши но, но вслух сказала совсем иное: — Ты же и сама всё видишь. Так зачем спрашиваешь? — Мы ведь договаривались, — в словах чувствовался мягкий упрёк. — Как же наш план? Мы ведь уже столького добились. Не делай необдуманных шагов. Хокори поджала губы, продолжая размеренно водить по плечу кистью. О, нет, этот шаг она обдумывала слишком долго. — Во-первых, это был твой план, — ответила она спокойно. — И именно ему мы так долго следуем. Как ты считаешь, он действительно приносит плоды? Хокори снова мельком глянула на подоконник и увидела, как нервно сжимаются тонкие пальцы, лежащие поверх острого колена. — Только посмотри, к чему привело наше бездействие. Мы могли потерять центральную фигуру пророчества! И это не говоря о том, через что прошёл бедный парень! — Однако же он теперь в порядке... — Да брось, — рука у Хокори дрогнула, и ей пришлось стереть последний символ, а потом нарисовать заново. — Ни черта он не в порядке. Плюсом, нам пришлось пойти на рокировку и пожертвовать другой жизнью. — Это война, — прозвучало довольно жестко. — Здесь всегда приходится жертвовать чьими-то жизнями. И поверь, пока нам не так уж дорого обходится эта партия. Я уверена, что план достаточно хорош, чтобы не отступать от него до конца. Подумай, сколько может стоить твоё необдуманное вмешательство миру. Если ты, пойдя на поводу у чувств, способна поступиться его интересами, то я не могу решиться на такое. Хокори отложила кисть, потому что руки у неё начали подрагивать от возмущения, затопившего гневным жаром грудь. Пусть они знакомы уже половину тысячелетия, она не собиралась позволять этой особе упрекать её в самообмане, тем более, что это явно был не только её, Хокори, грех. — Довольно, — произнесла она твёрдо. — Ты не смеешь разбрасываться такими словами, тем более, что мы обе знаем, кто из нас на самом деле руководствуется личными интересами. Вам обоим — и тебе, и братцу Хосито — всегда было плевать на судьбу мира. Хокори не хотела, чтобы это прозвучало настолько грубо, но больше не могла сдерживаться. Силуэт у окна обернулся, и на неё обратились ошарашенные медовые глаза. Беспомощное раздражение в них на мгновение ослабило решимость Хоши но, но раз уж она начала говорить, поздно было отступать. — Не смотри на меня так, как будто для тебя это новость. Если отбросить всю полемику, очевидно, что ты бросила нашу главную и последнюю надежду в руки врага, позволила ему хозяйничать в голове невинного — не перебивай! — ребёнка и заново выстелила прахом Пепельные равнины. Более того, мы потеряли одну из троицы! Как ты теперь прикажешь разжигать багровое пламя? Хокори роняла слова веско и сурово, всё больше распаляясь и не позволяя собеседнице ответить. Та зло и беспомощно смотрела на неё, вцепившись пальцами в подоконник, и медленно бледнела. — Ты говорила, что веришь в Огненного, — Хоши но сделала размашистый шаг вперёд, — так ради чего отправила его на заклание? Не говори мне про испытания, их было достаточно. Что, ты думала, это изменит? Неужели думала, что Тёмный образумится, увидев в парне своё подобие? Хокори замолкла, потрясённая собственной догадкой, озвученной в пылу возмущения. Однако, метя пальцем в небо, она, похоже, попала в точку. Широко распахнутые медовые глаза смотрели теперь затравленно, почти несчастно. Кто бы мог подумать, что великую интриганку, больше пятисот лет вьющую веревки из могучих на обеих сторонах Грани, можно сокрушить одной фразой? — Я... — начала она и беспомощно закусила губу. — Вот в чём дело, — тихо произнесла Хокори и горько усмехнулась. — И после этого ты обвиняешь в пристрастности меня? Собеседница отвела взгляд. — А ведь я молчу о том, что не было бы двух Всеобщих войн, если бы ты откликнулась тогда, — этот удар Хоши но уже нанесла совершенно осознанно, хоть ей и было не по себе от собственной жестокости. — Мы не можем знать, что бы было, — холодно отрезали в ответ. — Но не думай, что я не раскаиваюсь. — С тобой мне всё ясно, — Хокори вернулась к тахте и принялась заканчивать узор. — А брату просто хочется отомстить за Бурю и доказать Тёмному, что он, Хосито, сильнее. На этом и кончаются все ваши благородные порывы. Хоши но ждала ответа, но его не последовало. В уютной, затопленной светом комнате повисло неожиданно напряженное молчание, в котором явственно проступали горечь и взаимное неодобрение. Хокори вывела последний символ, взмахом руки растворила в воздухе кисть и баночку с хной, поднялась и решительно одёрнула длинные свободные рукава. — Я больше не намерена смотреть, как ты разрушаешь всё изнутри в своей слепой тяге к прошлому, — сказала она, не оборачиваясь к собеседнице. — На то я и высшая сила, чтобы помогать тем, кто в этой помощи нуждается. Да, твой план был действительно хорош, но всё давно вышло из-под контроля, так что я собираюсь вмешаться. — Делай что хочешь, — прозвучало ей в спину тихое и невыразительное. Хокори было не обмануть бесстрастным тоном — она чувствовала разлитые в воздухе скорбь и тоску, щедро приправленные болью. Но черта с два она будет утешать её и приносить извинения. Хокори быстро вышла из комнаты, не обернувшись и резко захлопнув за собой дверь, поэтому не услышала тихого напутствия вслед: — Попутного ветра. Надеюсь, у тебя получится.

***

Закат догорел. На землю упал прохладно-стылый ночной сумрак. Лёгкий восточный ветер слабо шевелил остывший пепел, трепетно касаясь равнины и утекая в сторону угасшего горизонта. Он, этот ветер, пришёл издалека, откуда-то с земель шиноби, из лесов и гор, и точно утешал, целовал в лоб сухими замерзшими губами седой матери. От этого ощущения хотелось выть. Звёзды едва успели затеплиться, как с востока пришла волна высоких рыхлых туч, укрывшая небо тёмно-серым и весь мир скатавшая в плотный клубок уютного мрака. Он позволял — пусть совсем чуть-чуть, на несколько коротких часов — спрятаться от ужаса, перейти в другой, спокойный мир, где есть только тихая чернильная ночь и слабое дыхание ветра. В темноте фигура Субараши была почти неразличима, лишь внутри тех немногих чешуек, не покрытых гарью, лежали матовые ртутные блики. Крылья были чудовищно потрёпаны: многие перья погнулись и сломались, часть их вырвало с корнем, суставы казались воспаленными. Грудные пластины вдавились внутрь, на их стыках запеклась тёмная кровь. Некоторые шипы по гребню переломились в середине, вдоль шеи лежала длинная рваная рана. Но дракон дышал. Лежал на боку, свернувшись — насколько позволяли увечья — в калачик и полураскрыв ноющие крылья, и просто втягивал ноздрями воздух. Грудная клетка мерно ходила вверх-вниз, и Наруто, пристроившийся у основания шеи, находил в этих ровных движениях иллюзию спокойствия. Суба ничего не сказал ему после боя, молча ткнулся мордой в плечо и шумно выдохнул. Наруто знал, как страшно ударило по дракону присутствие Тёмного, видел последствия этого удара и едва мог дышать сквозь ком в горле. Они ушли от лагеря к югу, где битвы почти не было — только в самом начале по пологому холму прошла волна огня, оставив мягкую, припорошенную золой землю. Сейчас здесь было тише всего, а Удзумаки просто не мог слышать голоса, видеть бледные лица и страдающие глаза, принимать усталые поздравления, больше похожие на сочувствие. Разумеется, о пришествии Тёмного они никому не говорили. Разумеется, Наруто никогда этого не забудет. Он чувствовал себя опустошенным. Словно вынули изнутри сердце и лёгкие, а вместо них закачали безвкусный высотный воздух; сняли кожу и оголили все нервы, чтобы каждое касание отзывалось болью; вырвали с корнем надежду и впрыснули в жилы обречённость. Горе оказалось настолько полновластным и иссушающим, что легло на плечи гранитным надгробием, незримой тяжестью загоняя под землю. К тем, кого он не смог спасти. К тем, кого убил своими руками. Удзумаки прикрыл глаза, позволяя апатии разлиться по телу мёртвой неподвижностью. Это только до рассвета. Просто он больше не может держать лицо. Слишком больно. Он сильнее вжался спиной в тёплую стальную громаду дракона и в десятитысячный раз молча попросил прощения. «Ты не мог ничего изменить», — снова негромко сказал дракон, блеснув голубой щёлкой глаза. «Не мог», — согласился Удзумаки, горько усмехнувшись. Но должен был. Это была катастрофа. Чудовищный катаклизм потряс всё его существо до самого дна, обрушил дворцы и замки, пожрал пожарами леса и долины, иссушающими знойными протуберанцами выпил реки — и оставил мёртвую пустошь под небом без солнца. У Наруто не осталось больше ни веры, ни надежды, ни азарта, ни будущего. Всё, чего он хотел, — это уничтожить Тёмного и умереть. Даже она не могла его спасти. Наруто с щемящей тоской вспоминал жемчужные глаза и мягкие ладони, тёплые губы и робкий стук чужого сердца, потому что знал — Тёмный не оставит её в живых. Всё, наверное, уже кончено. Мысль о Тёмном разбудила слабую раздраженную злость, оформившуюся в короткое я заберу тебя с собой, но тут же белёсый туман апатии поглотил её, стёр готические злые буквы. Дышать выходило через раз. — Спишь? Наруто с трудом вынудил себя поднять веки и обнажить тусклый пыльный лёд глаз. Перед ним стоял, ссутулив плечи, Девятихвостый. Тот бой — сначала с Тёмным, потом с Широ — надломил в Лисе что-то основополагающее. Казалось, он собственную жизнь обратил в энергию, расплатившись сущностью за мгновения слепой мощи, и теперь походил на тень себя прежнего: бледный, осунувшийся, с больным взглядом и сизыми кругами у глаз. Кьюби будто похудел килограмм на десять, а двигался с осторожностью раненого — Удзумаки видел рубцы на его боках там, где когти Широ сняли плоть до самых рёбер. Тусклый и болезненный, Лис казался кем-то другим, незнакомым. Но в то же время Наруто ощущал с ним какое-то дрожащее, ломаное родство, искалеченное, окровавленное, но более сильное, чем когда-либо. — Нет. Лис дёрнул уголком рта, обозначая изуродованное подобие улыбки, от которого у Наруто внутри что-то слабо дёрнулось, но тут же снова замерло. Кьюби подошёл к нему и медленно опустился рядом, приваливаясь к тёплой груди Субы спиной. Наруто отметил, как тяжело он двигается, как иногда вздрагивает от какой-то внутренней боли. — Был в госпитале? — тихо спросил Удзумаки, закусив изнутри щёку. — К чёрту, — вяло мотнул головой Лис. — Таби бы… — начал было Наруто, но подавился собственными словами и беспомощно замолк. Они оба молчали, только глубокое дыхание Субы и слабый шелест пепла наполняли слабую тишину, безвольно вившуюся вокруг них. — Я убил её, — ахнул Наруто, опуская голову и пряча лицо в ладонях. Горе лежало поверх удушливым саваном, неизбежность скалилась прямо в лицо, а вина — непомерная, многотонная, зубчатая, как горный хребет, — медленно перемалывала чудовищными челюстями каждую частичку его тела. Плечи затряслись, взять себя в руки было решительно невозможно — он рассыпался, крошился изнутри, стонал трещинами, трепетал обугленными краями сердца, потому что невыносимо. Пытка уничтожала его, раскалывала по частям, тупой болью наполняла затылок. Некомата была первой, кто в него поверил. Ниби была первой, кто протянул ему руку. Таби первой его полюбила. Вцепляясь пальцами в волосы до резкой пульсации, давя на глаза ладонями, сжавшись под тёплым боком искалеченного им дракона, Удзумаки рассыпался окончательно. Он глухо взвыл, пытаясь из последних сил удержаться на краю пропасти, не расслабить ноющие пальцы, впивающиеся в каменную кромку, потому что внизу ждала только тьма, пустая и жадная, которую он уже испил, в которую падал и которую пускал в себя. Кьюби привалился спиной к боку Субараши, запрокинул голову и устремил взгляд в небо, запутывая его в клочковатых тучах. — Мне никогда не было так страшно, — признался он вдруг. — Ни до, ни после. Когда он поднял на нас твои глаза, я думал, что умру от ужаса и вины на месте. А она — представляешь — ни колебалась ни секунды. Наверное, самая храбрая из всех, кого мне доводилось встречать. Ритмичные слова Девятихвостого, насмешливо-тоскливые, тихие и очень искренние, оказались той самой точкой опоры, на которую Удзумаки смог поставить ногу, чтобы взобраться на край бездны. Он медленно выдохнул, с силой провёл ладонями по лицу и повторил позу Лиса. — Мне никогда не хватало её ярости — на то и Душа Мести, — продолжал Лис. — Поэтому когда он… её… даже тогда она не испугалась. — Это же Таби, — горько хмыкнул Удзумаки. — Я не знаю, — Кьюби блекло улыбнулся, — как быть дальше. Словно половину оторвали, и я ослеп на один глаз, в груди всё время чего-то недостает, а голова — в тумане. Видишь, тебе выговариваюсь, как последняя тряпка. — Да. — Наруто беспомощно сгрёб пепел в кулак. — Я понимаю. Золотой перевал. — Она ведь в сущности просто больная стерва, с которой меня свёл случай, — Лис криво усмехнулся, зажмурился. — Почему же мне так плохо, а? «Это называется любовь», — неожиданно прогудел Субараши. — Что за мерзость? Припарками лечится? — вдруг хмыкнул ему в ответ Кьюби, в какой-то болезненно-озорной манере покосившись на Удзумаки. Тот фыркнул — непроизвольно, сам этого испугавшись — и вдруг засмеялся. Хохот сыпался из него, как осколки стекла, царапал горло, жёг глаза, лишенный всякого веселья, совершенно больной — и почему-то очень лёгкий. Девятихвостый присоединился через мгновение, блестя белыми зубами и вонзая ногти в кожу ладоней — так сжались у него кулаки. Суба пульсирующе гудел и мелко подрагивал. Это определенно была истерика. Но что ещё им оставалось? — Ладно, — выдохнул Наруто, немного успокоившись, — ладно. Расскажи мне. Лис мгновенно помрачнел — понял. Но врать или заминать тему не стал. Сцепил пальцы в замок, потёрся затылком о твёрдую чешую и заговорил. — Тёмный почти меня свалил — он невероятно силён даже в такой ограниченной форме. Я, впрочем, тоже был хорош: вся гряда теперь как после падения метеорита. Меня в очередной раз отбросило, когда появился он. Просто выскочил на поле боя, присел рядом со мной, руку на плечо положил и сказал, что разберётся. Я понять ничего не успел, а он уже бросился теб… Тёмному наперерез. Наруто прекрасно услышал заминку, и внутри всё снова заныло и заскребло, потому что не Тёмному Учиха Саске заступал дорогу — ему, Удзумаки, который добровольно подписал договор с дьяволом. — Дальше — ты сам видел. О да. Видел. Наруто взглянул на ладонь правой руки. Ему не переставало казаться, что на кончиках пальцев ещё повисли тёплые капли, что алые дорожки расчерчивают кожу, что вокруг локтя трепещет живое, нужное, родное. Удзумаки накрыла такая вина жгучего омерзения к самому себе, что он едва подавил желание оторвать к чертям эту ненавистную руку, лишь бы не видеть её больше. Ему вспомнился второй этап экзамена, когда клиническая смерть Учихи разбудила в нём Огненного. Вспомнилось, как отчаянно он хватался за руку друга, как Кьюби кропотливо латал его раны, пока Таби — ох, Таби — бдительно их оберегала. А тот разговор, когда Удзумаки признался, что он джинчурики… Ведь Саске первым высказался в его защиту, первым поддержал и признал. Удзумаки всё ещё помнил эту тёплую тяжесть чужой руки на своем плече. Помнил живые чёрные глаза и немного ехидный прищур, помнил горячность и болезненную верность, скрытые под фамильной невозмутимостью. — Как он мог… — Он заплатил своей жизнью за твою свободу, — просто сказал Лис. — Принёс жертву шинигами, а даже бессмертные не способны ускользнуть от нерушимой клятвы бытия — перед смертью все равны. — Я знаю, — Наруто ударился затылком о стальной бок дракона. — Я знаю. Но не могу смириться. — Я тоже, — сдавленно выдохнул Лис и вдруг завалился на бок, прижимаясь плечом к плечу своего джинчурики и пряча лицо в сгибе его шеи. — Я тоже. Девятихвостого мелко потряхивало, и только сейчас Удзумаки понял, насколько же разбит тот был. Казалось, из Лиса вырвали несгибаемый стальной стержень, на котором его существо держалось все эти годы. Они оба осиротели, оба состарились на века за эти несколько дней, оба превозмогли все умственные и физические силы и остались на ледяном ветру в голой пустыне, беззащитные под его яростными порывами, выжженные изнутри и скованные одиночеством. Наруто крепче вцепился в Лиса, словно тот — его друг, его брат, остов его разрушенной семьи — мог в любую секунду исчезнуть. Он прижался щекой к жёстким алым волосам, зажмурился и сосредоточился на своём дыхании. Оно было у них теперь одно на двоих, как и дрожь, как и слабость, и вина, и рвущая на части боль, и неутолимая тоска, когда вместо сердца — высокий вакуум, который ничем не заполнить. Сегодня они могут позволить себе оплакать потери, только сегодня. Только до рассвета. Субараши с тихим низким стоном переместил крыло, чтобы укрыть их от ночной прохлады.

***

С каждым часом дышать становилось всё труднее. Цитадель с некоторых пор — уже пару минут, а может, и пару вечностей — мелко нервически тряслась, и дрожь эта проникала в измученное тело и изматывала его ещё больше, вибрацией добираясь до самых костей. Холод уплотнялся, материализовывался чернильной тьмой и лизал отёкшие ноги, которые почти не чувствовались. Мороз шёл и от тяжелого металла цепей, который обнимал кожу уже так давно, что почти врос в неё. Да и кожа теперь едва ли казалась живой — бледная, тонкая, местами покрытая язвами и синими пятнами кровоподтеков, с болезненно выступающими венами. Она обтягивала слабые конечности, похожие на изломанные ветки — ещё и неполный комплект, смеялась обычно пустота, — обнимала остро выступающие рёбра и ключицы, которые словно могли прорвать её насквозь. Глаза ввалились очень глубоко, вокруг них темнели фиолетовые круги, губы покрывали чёрной пленкой слои запекшейся крови, тусклые сальные волосы падали на лицо, имеющее мало что общего с человеческим. Любой, кому довелось бы увидеть призрачно-белую фигуру в цепях, решил бы, что перед ним мертвец. Но она-то была ещё жива. Крохотная искорка тепла, такая слабая, что её почти невозможно было ощутить, трепетала где-то глубоко под резко обозначившимися рёбрами и заставляла грудную клетку слабо двигаться, чтобы с губ срывались тихие медленные вздохи. Для неё уже не было ни верха, ни низа, ни севера, ни юга. Даже тяжесть цепей казалась ватной, несущественной, растёртые в пыль эмоции смиренно лежали у её ног, не смея тревожить хладного предсмертного спокойствия, заполнившего её разум. Она давно перестала отличать реальность от неясных бледных видений, плыла в них и всё чаще растворялась в туманном потоке, порой забывая дышать. Она не могла сказать точно, что именно видела. Временами ей казалось, что перед ней — подёрнутое перистыми облаками звёздное небо, полное почему-то стальных отблесков, временами она словно шла сквозь сумрачную лесную чащу, тихую и умиротворенную, а иногда ей и вовсе казалось, что она лежит на дне свежей горной реки и сквозь толщу воды смотрит на разбитое в блики солнце. Она не была уверена в том, что верно помнит, как её звали. Кажется, это было что-то мягкое, почти вкрадчивое и ласковое, но притом способное звучать отчаянно, с надрывом. Она только помнила, что был кто-то важный, нужный, как воздух (хотя в его необходимости она в последнее время стала сильно сомневаться). Она не могла вспомнить глаза и волосы, но временами всё ещё чувствовала тёплые руки, обнимавшие её лаской и защитой. В такие моменты она обычно тихо плакала, не чувствуя слёз, которые текли по онемевшим щекам. Были и страшные мгновения, когда она осмеливалась поднять сизые веки. Тогда привычный сумрачный вакуум распадался, а на его место приходили размытые своды тёмного зала. Через несколько секунд стыки каменной кладки шли рябью и раскрывались огромными багровыми глазами. В них бешено метались чёрные узкие зрачки, жадная насмешка горела вокруг них, а по ушам проходился хриплый надрывный хохот. Провал входа кривил арку, как толстые чёрные губы, и шипел ей в лицо: — Думай, мошка. Думай. Или умри. Она начинала биться в цепях, хрипло кричать, насилуя болью горло, давно сорванное и простуженное ледяным холодом пустого зала. Истерика выматывала её окончательно, и она теряла сознание — и радовалась этому, потому что алые глаза закрывались, а каменный рот входа прекращал изрыгать проклятия. Потом она приходила в себя, давилась ледяным неподвижным воздухом и замирала надолго, пребывая в царстве своих видений. Силы копились по крупицам, но она не хотела выныривать из бледного транса — там было так спокойно. К тому же, к ней давно уже никто не приходил, не тревожил. Она не решалась утверждать, что кто-то вообще когда-то входил в этот зал. У неё даже не было уверенности, что за его пределами существует какой-то мир или что в нём есть что-то живое. Но он же был. И эта мысль заставляла её снова открывать глаза, чтобы вступить в неравную схватку с собственным безумием. Она снова приходила в себя после очередной истерики, когда что-то изменилось. Воздух остался всё таким же холодным, но этот мороз стал более прозрачным, более подвижным, словно бросил свои силы на уничтожение неизвестного источника тепла. Это взволновало её, вынудило неловко шевельнуться в цепях, чтобы голова безвольно перекатилась по ключицам в сторону арки входа. Тело казалось стеклянным, любое напряжение отзывалось в нём кристальным звоном боли. Сквозь вату тишины пробились странные мерные звуки. Ей потребовалось немного времени, чтобы понять — это были вкрадчивые, неслышные шаги. Их эхо всколыхнуло странные тёмные воспоминания о первоисточнике алых глаз, кривой усмешке и высоком бокале, а ещё о другой боли — жестокой, всеобъемлющей, острой. Паника затопила ей грудь, заставила слабое омертвевшее сердце забиться быстрее, но что она могла, оплетённая сталью, мраком и слабостью? Веки поднимались тяжело, как свинцовые, противоречивый страх раздирал её на части, одновременно запрещая и требуя увидеть надвигающееся нечто. Сначала всё плыло, но стоило проявиться стыкам плит, как те предвкушающе вздрогнули, готовясь вот-вот распахнуться омерзительными глазницами, арка входа угрожающе просела, готовясь выплюнуть первые хриплые слова, а она совсем не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы снова пережить это. И тут на порог упал серебряный отсвет. Стыки испуганно выпрямились в сетку прямых линий, арка выровнялась и отвердела, словно не она мгновение назад мерзко ей ухмылялась. Она вся сжалась в цепях, ожидая новой боли и пытки, но не позволила себе заплакать. В проеме возникла переливающаяся тускло-голубым фигура, но даже этот слабый свет оказался слишком резок для отвыкших глаз, и она, резко зажмурившись, вздрогнула от боли, прострелившей её до затылка. В воздухе потянуло озоном, шорох шагов замер совсем рядом, и она бессильно съёжилась, ожидая удара. Внезапно щеки коснулись нежные пальцы, и чистый тихий голос произнёс: — Что же они с тобой сделали, дитя… Прости, я должна была прийти раньше. От прикосновения по телу потекло ровное ласковое тепло, которое постепенно унимало тупую ноющую боль, которую она воспринимала как константу своего существования. Расслаблялись мышцы, из них уходил холод, сердце начинало биться быстрее. Она приоткрыла глаза и взглянула — несмело, загнанно, с опаской — на свою гостью. Прямо перед ней оказались тоскливые глаза-луны, полные мягкого сочувствия, платиновые волосы струились по покатым плечам, светлые одежды мягко сияли утренней звездой в тяжёлых сумерках её темницы. — Кто… вы? — спросила она и испугалась собственного голоса — он звучал словно из могилы. Гостья не спешила отвечать. Для начала она плавно прошлась подушечками пальцев по её телу, и кровоподтеки тут же начали рассасываться, царапины — затягиваться, разорванные мышцы — срастаться. В грудной клетке, в ногах и руке — вторая была оторвана выше локтя, теперь она вспомнила Акуму — просыпалась забытая сила. Её было ничтожно мало, но она теперь могла хотя бы пошевелить коленями. Тёплая ладонь легла ей на лоб, медленно опустилась на глаза, и она прильнула к прикосновению, едва сдерживая непонятно откуда взявшиеся слёзы. — А ты разве, — наконец начала гостья, — не помнишь меня, Хината? Имя, её собственное, родное, привычное, пронзило её насквозь, и сознание тут же захлестнуло потоком воспоминаний. Коноха, отец, Академия, брат, команда восемь, Акацуки, Наруто, экзамен, Вторая Всеобщая… — Хокори-сенсей! …Сакура, крыло, отец, совет Каге, Наруто, Наруто, Наруто… Поход, Страна Земли… Золотой перевал. Хината помнила. Помнила свист тетивы, падающих конников, блеск серебряной паты Гин, высшую иллюзию и жестокую сталь под рёбрами. Помнила своё прощание, крик Сакуры и темноту. Орочимару. А потом — этот зал, цепи, алые губы Акуму, растянутые в кривой ухмылке, чёрные ногти, вино в высоком бокале — и боль. Хината закусила губу, чтобы взять себя в руки и не поддаться волне паники, вскинувшейся в груди при одной мысли об этой чудовищной демонице. Бесспорно, если и был кто-то страшнее её, то только сам Тёмный. Сейчас нельзя было позволить рассудку пошатнуться. Пусть сейчас она была слабой, измотанной, лишенной оружия и чакры, совершенно разбитой и обездвиженной, но это по крайне была действительно она, Хьюга Хината, лучница Скрытого Листа, Белая Тень крыла. Хватило и этих бесконечных часов наедине с безумными голосами собственного подсознания. Постойте-ка… Мертвенный ужас стиснул ей грудь. — Хокори-сенсей, — Хината испуганно дёрнулась и тут же охнула от боли. Хоши но не стала отрываться от лечения, тщательно затягивая раны на стопах, но кивком головы дала понять, что слушает. — Сколько прошло времени? Что с войной? Что с нашими? Хокори на мгновение застыла, но тут же справилась с собой, и голос её прозвучал ровно: — Не так долго, как тебе могло показаться. Война ещё идёт, хотя, думается, всё ближе её конец. Демоны пытались взять три Скрытые деревни, но потерпели поражение и теперь отброшены к самой Цитадели. Но мы несём потери, катастрофические потери. Хината, кажется, перестала дышать. Такого всеобъемлющего страха она не испытывала ещё никогда. — Кто? — Многие, — после непродолжительного молчания ответила Хокори. — Очень многие. И по моей вине в том числе. — А… — у Хинаты перехватило горло, и она не могла выдавить больше ни слова, только крупно дрожала и пыталась вдохнуть. Сердце сошло с ума, выламывая рёбра и почти воя. — Он жив, — угадала Хоши но. — Слава Ками, — беспомощно выдохнула Хината, совершенно расслабляясь. В этот момент Хокори сделала какой-то пасс рукой, и цепи отпустили её, позволяя осесть на пол и прижать ладонь к лицу, чтобы скрыть слёзы облегчения. Остекленевшие голубые глаза медленно выцветали в её подсознании. Хокори озабоченно поджала губы. — Так не пойдёт. Нужно обязательно что-то с этим сделать, — она присела рядом с плачущей Хьюгой. — Я попытаюсь. Руки Хоши но бережно коснулись её там, куда Хината боялась даже посмотреть. Хокори бережно провела пальцами чуть выше страшной обожжённой раны, оставшейся от её руки, и что-то сосредоточенно зашептала. На её предплечье, перебираясь на ладонь, загорелись рунные узоры. — Он жив, — Хината всхлипывала, закусив губу. — Ками-сама, он жив. Я-я… так счастлива… Наруто… Он ещё сражается. Он их теснит, теснит демонов, несмотря ни на что. Хината могла только поражаться несгибаемой силе и решимости Удзумаки, который не забыл своих обещаний и шёл сейчас к ней. За ней. Лёгкое горячее покалывание в обрубке конечности вырвало её из мыслей. Утерев слезы, она покосилась на Хокори и ошеломленно выдохнула, увидев призрачный образ руки, который с каждым словом Хокори становился всё реальнее. Она уже начинала чувствовать пальцы, и это была не фантомная боль, а настоящее чувство принадлежности, полного повиновения собственного тела. Потрясающе. — Готово, — выдохнула Хокори и вытерла пот со лба. Потом вымученно улыбнулась. — Ну как тебе? Хината сжала и разжала пальцы, сложила ладони, потом прижала обе к лицу. Обе руки ощущались одинаково, хотя в них по-прежнему не было силы. Зато и боли тоже больше не было, и жуткие рубцы и язвы сошли с кожи. — Спасибо, Хокори-сенсей, — Хината порывисто дернулась вперёд и крепко обняла учителя, прижимаясь к ней всем телом и утыкаясь в плечо. Хоши но смешалась на миг, но одна рука медленно опустилась Хьюге на затылок, а вторая медленно поглаживала её по спине, задевая выступающие позвонки. Хината закусила губу, сдерживаясь из последних сил, пропадая в тепле мягких одежд и бережных объятий. Внутри всё почему-то трещало по швам, страх и отчаяние запоздало накрывали её прибоем. — Девочка моя… маленькая… — сдавленно прошептала Хокори, прижимая её теснее, и Хината позволила себе сдаться. Она стиснула ткань в пальцах и беззвучно зарыдала, отпуская тугие пружины, раздиравшие её изнутри напряжением. Хокори тоже мелко подрагивала, укачивая Хьюгу в руках, и тихонько напевала какую-то старую, как само мироздание, колыбельную. Хината и подумать не могла, что так много значит для бессмертной. Выплакавшись и испытав невероятное облегчение, Хината попробовала отстраниться, и Хоши но тут же разжала руки. Глаза-луны смотрели на неё с материнской нежностью, и это было так неожиданно трогательно и нужно, что внутри у Хьюги расправилось что-то сломленное и напуганное, наполнилось теплом и снова стало цельным, будто та маленькая робкая девочка, что всё ещё жила внутри неё, наконец выбралась из пустой тёмной комнаты, куда её загнали багряные глаза Акуму. — Хокори-сенсей, Вы… — Хината не договорила — Хоши но приложила палец к её губам и сказала: — Не нужно меня благодарить — я почти ничего не сделала. Мои силы здесь на исходе, — Цитадель в этот момент снова дрогнула, и образ Хокори расплылся на мгновение, — больше ничем не могу помочь. Разве что… Она поднялась на ноги и подняла руку. Руны вспыхнули почти нестерпимо, и в ладони Хоши но возник невероятного изящества тонкий лук с серебряной нитью тетивы и колчан стрел. Хината завороженно смотрела на плавные изгибы и абсолютную гармонию линий. От стрел в колчане тянуло слабой угрозой. — Драконья кость, — сказала Хокори, любовно проследив изгибы кончиками пальцев. — Это мой лук. Тот самый, с Первой Всеобщей. Она плавно наклонилась и положила его у колен Хинаты. Оправила начавшую выпадать стрелу, задела пальцем тетиву, вызвав тонкий мелодичный звон, и отдернула руку, словно обожглась. — Теперь он твой. Хината вскинула на неё ошеломленный взгляд. — Хокори-сенсей, я не могу… — Ему нужна достойная напарница, а я, — Хокори с улыбкой покачала головой, — давно не подхожу для этой роли. Береги его. Хината протянула руку и несмело коснулась лука. Он отозвался резким игривым теплом, и вокруг запястья Хьюги обернулась серебристая цепочка рун. Древнее оружие признавало её, заключало с ней договор и вверяло свою мощь. — Клянусь, — выдохнула Хината, и руны на её коже коротко полыхнули яростным голубым огнём. Цитадель снова тряхнуло, и Хокори покачнулась, словно её кто-то с размаху ударил. В уголке губ запузырилась светло-алая кровь. — Моё время вышло, — печально сказала она Хинате. — Я смогла лишь облегчить твою боль и ослабить отчаяние перед концом. Прости меня. — Что? — выдохнула Хьюга, напарываясь на двусмысленность этой фразы, как на оголённый клинок. И в этот момент по коридору зазвучали шаги, не вкрадчивые, но уверенные, размашистые и гулкие, похожие на пружинистую походку зверя, обходящего свою территорию. Хината внутренне содрогнулась, но не позволила ужасу проявиться и внимательно заглянула в глаза Хокори. — Вы хотите сказать… — Я ничего не смогла исправить, — лицо Хоши но исказила на миг болезненная гримаса. — Твоя судьба всё ещё обрывается здесь. Внутри у Хинаты всё рухнуло. Вот, значит, как. — У меня есть шанс? Хокори посмотрела на неё в мучительном сомнении, её контуры уже начинали расплываться, на ключицах расцветали ожоги. Хьюга видела, как она мечется между правдой и надеждой — и в итоге выбирает правду. — От тебя ничего не зависит, — горько покачала она головой. — Прости. От тебя ничего не зависит. Хината подобралась, подтягивая к себе слабые ноги и крепче упираясь руками в ледяные обсидиановые плиты. — Ничего страшного, Хокори-сенсей, — спокойно ответила она и улыбнулась. — Спасибо Вам за всё. И слабо мерцающий образ бессмертной разлетелся на тысячи искр. Некоторые истаивали в воздухе короткими росчерками, некоторые — загорались багровым и оседали на пол крохотными каплями крови. От тебя ничего не зависит. Шаги накатывались на её громадный зал океанским мерным прибоем, в них гремела штормовая угроза. Хината, медленно выдохнув, крепче уперлась ногами и начала подниматься. Мышцы дрожали от напряжения, суставы словно налились свинцом и никак не хотели разгибаться. Тяжесть собственного тела казалась неподъёмной — настолько она ослабла в когтях врага. От тебя ничего не зависит. Хината рывком заставила себя распрямиться и встала ровно, развернув плечи. Хотелось немедленно рухнуть обратно, но какая-то жуткая, противоестественная гордость удерживала её на ногах. От тебя ничего не зависит. — Как будто когда-то было иначе, — хмыкнула она, сжимая кулаки. В проеме появилась высокая фигура, окутанная слабым багряным ореолом. Чёрно-алые волосы вились вокруг её головы без всякого ветра, вся поза излучала превосходство, а на стертом тёмнотой овале лица горели огненные глаза, в которых щерилась Преисподняя. Удушливая обжигающая сила солнечной массой ввалилась в зал и заволокла его, опаляя кожу дыханием вулкана. «Идущие на смерть приветствуют тебя», — мысленно хмыкнула Хината, покосившись на лук у своих ног. Ей не хватит сил даже поднять его, не то что тетиву натянуть. Кемоно подняла руку, и в ладони у неё вспыхнуло пламя, освещая безумный оскал Вестницы Войны.

***

Утро было густого серого цвета. Пахло сыростью и влажным камнем, холодные капли дождя редкими тусклыми искрами срывались с подбрюшья низких растрёпанных туч, слабый стылый ветер полз, жалко вздрагивая дряблым телом, в сторону тёмной зубчатой стены гор, которую промозглая морось размазала вдоль горизонта неясными силуэтами. От этого утра веяло отчаянием. Кьюби давился прохладным тяжёлым воздухом, который раз за разом вставал у него поперёк горла и грозился вырваться наружу хриплым воем. Ему казалось, что вся его сущность разошлась по центральному шву, что оторвали половину и слабые верёвки теперь забыто торчат из останков его души. Думать, двигаться, верить в собственное сердцебиение было практически невозможно, но он заставлял себя, потому что, чёрт побери, у него ещё оставались незаконченные дела. Сначала он с мрачным удовлетворением проводит Цитадель и её проклятого хозяина в бездну. А потом можно будет и умереть. Они выбрали место чуть в стороне от центрального поля битвы, где гряда холмов мягкими кошачьими изгибами переходила в нетронутую — насколько это вообще возможно — равнину. Кураме это казалось вполне подходящим: в воздухе тут разливалась приятная тишина, а вид открывался на все Пепельные равнины вплоть до далекой стены гор. Братских могил было много. Так много, что не верилось, что почти половина тел сгинула в циклопическом урагане, который они с Широ устроили. Хоронили не по деревням — по отрядам, вместе опускали тех, кто бок о бок сражался и умер. Никого не волновало, какой именно символ всего несколько дней — месяцев? вечностей? — назад он носил на протекторе. Больше не было армий Суны, Ивы или Кумо, осталась только единое войско шиноби, оказавшееся на самом краю мира, жизни и отчаяния. Курама бродил между ними и смотрел, как кто-то дотоном возводит надгробия и высекает полотна имен, как худые куноичи голыми руками роют могилы своим возлюбленным, как низкий ирьенин на коленях просит прощения у своего неподвижного сына, которого он не смог спасти, как джонин молча опускает ладони на лбы своим ученикам. Он видел Забузу, неподвижного, безоружного, бледного, непривычно рассеянным взглядом пробегающего по простой гранитной плите с коротким "Хаку". Видел вечно живую Куренай с глазами мертвеца, пока она засыпала могилу отца своего нерожденного ребёнка землей. Видел несколько рядов одинаковых надгробий и безмолвного Хиаши перед ними, склонившегося в глубоком поклоне. Видел опустошенного Канкуро возле пустой могилы Темари, от которой не осталось даже волоса. Видел растрепанного Шикамару с полными невыплаканных слёз глазами, который привалился плечом к памятнику Ино, и главу клана Яманака, опустившего на могилу дочери букет свежих цветов. Курама шёл по огромному братскому кладбищу, и вокруг него вставала смерть, безглазая и ощеренная, больная и насмешливая, предвзятая и равнодушная. Никто не плакал, не слышно было стенаний и криков, нет, над равнинами стояла тоскливая стеклянная тишина, полная безысходной горечи. Слёзы и вой были ночью, теперь же их просто не осталось ни в пустых глазах, ни на искусанных губах. На небольшом возвышении выстроилась группа фигур, окружённая скорбным молчанием. Чем ближе подходил Кьюби, тем отчетливее различал их. Дейдара стоял, высоко запрокинув голову, и его растрёпанные светлые волосы свободно рассыпались по спине. Рядом с ним держалась бледная измученная Куроцучи, отчаянно цеплявшаяся за его ладонь, чтобы не упасть. Сакура, наоборот, была прямая, словно из камня выточенная, с напряженными плечами и плотно сжатыми губами, но руки у неё мелко тряслись, а на щеках слабо поблескивали влажные дорожки. Гаара подле неё казался совершенно бесстрастным, но было что-то сломленное в заострившихся скулах и осиротевших бирюзовых глазах. Итачи… Кьюби вздрогнул всем телом, когда увидел его профиль и руины, отражавшиеся в его застывшем выражении. Бледность лица и сизые пятна кровоподтёков шли скорее покойнику, а в непримиримых чёрных глазах стояла такая мука, такая болезненная рваная решимость, такое отчаянное неверие, словно Учиха всё ещё не мог осознать, постигнуть, принять то, что теперь ему придется смотреть на мир за двоих. Глазами брата. Измученная Юки, похожая на собственную тень, с изуродованной пятнами ожогов рукой и сутулыми плечами уничтоженного человека, стояла чуть позади Итачи и придерживала его за локоть, чтобы он не бросился в могилу за медленно опускающимся туда гробом. Фугаку и Микото — по обеим сторонам от чёрной прямоугольной ямы — выглядели постаревшими сразу на десяток лет. В их ладонях терлась, раздирая кожу в кровь, грубая веревка, струящаяся сквозь пальцы так же безнадежно, как скрывался из виду Учиха Саске, отрезанный от всего мира простой гробовой доской. Удзумаки Наруто стоял чуть в стороне, опустив плечи и голову, и от него веяло ночной Антарктикой. С мягким шелестом гроб лег на дно ямы, веревка выскользнула из ослабших пальцев Фугаку, окровавленная, и свернулась на крышке. Микото медленно распустила шнуровку на воротнике и за цепочку вытащила маленький ситцевый мешочек. Дрожащими изодранными пальцами распустила шнуровку и перевернула. В могилу посыпалась тонкая струйка сухой земли, почти серая, растягиваемая слабым ветром в полупрозрачный шлейф. — Хоть немного… родины… — прохрипела она и содрогнулась всем телом, словно в судороге, но слёзы не тронули её опустевших глаз. Фугаку мгновение ещё не двигался, сжимая зубы так, что на щеках узлами проступали желваки, а потом наклонился и первым бросил землю в могилу. Влажные, перемешанные с пеплом комья ударились о крышку с пустым коротким звуком, и Кьюби показалось, что ничего тоскливее и безжалостнее этого ему не приходилось слышать. Была в этом какая-то необъятная обреченность, похожая на фантомную боль в навсегда потерянной конечности. Только боль эта пульсировала там, где раньше билось сердце. Они засыпали могилу голыми руками, в полной торжественно-горькой тишине. Опускались на колени, упираясь ладонями в землю, загребая её ладонями — и сжимая, сдавливая в дрожащих пальцах, потому что невыносимо. Когда вместо зияющей раны ямы остался только скромный рубец свежей могилы, Кьюби медленно поднялся на ноги и вытер холодный пот с виска грязной ладонью. В нём что-то явно сломалось, треснуло и рассыпалось, а осколки в пыль перетёрли гранитные жернова надгробий. Одно такое и поднял сейчас Дейдара, сложив лаконичную печать. Здесь лежит Учиха Саске, герой мира шиноби Они стояли полукругом, и надпись жгла им глаза и души, въедалась под кожу и болела, болела нестерпимо и страшно, как свежая рана, оставленная отравленным клинком. — Прости меня, — тихо сказал Фугаку. — Я был плохим отцом. Потратил половину твоего детства на бесполезные интриги и не смог сберечь счастливую юность. Ты, Саске, во всём меня превзошёл. Чего и следовало ожидать от моего сына. Он зажмурился, стиснул жилет напротив сердца и замер, силясь справиться со срывающимся дыханием. — Сынок… — Микото прижала руки к груди и задрожала всем телом. Лицо её исказилось страданием, а по щекам всё-таки потекли слёзы. — Сыночек… мой сыночек… Она вскрикнула и бросилась вперёд, как бросается ласточка, чтобы собой закрыть гнездо от ястреба. Упала грудью на свежую могилу, прижалась к ней всем телом, стискивая землю в пальцах и заплакала, тихо вздрагивая плечами. — Глупый маленький братец, — почти неслышно прошептал Итачи, и голос его звенел отчаянной тоской, — ты всё-таки умудрился меня обойти. Подумать только, убил эфирное тело самого Тёмного! Я всегда знал, что буду тобой гордиться. Только… Он задохнулся, судорожно сглотнул и медленно выдохнул, пытаясь справиться с дрожью в грудной клетке. Юки крепче сдавила его локоть и опустила голову, скрывая повлажневшие глаза и закушенную губу. — Только как ты посмел меня оставить? — Итачи горько покачал головой. — Ты теперь никогда не спросишь у меня совета, не познакомишь со своей девушкой, не примешь на руки первенца и не усадишь мне на спину маленькую племянницу. Не будешь просить спарринга, не встанешь бок о бок на миссии, не назовешь моё имя первым, когда я стану главой клана — а ведь ты обещал. Как ты мог всё это бросить?.. Кьюби отвернулся, чувствуя, как обожгло глаза. Это было слишком. Он же всё-таки демон, он не приспособлен к тому, чтобы жить в стае. Он не готов её терять. — Как мне теперь смотреть на мир за нас обоих? Микото зарыдала в голос, высоким слабым голосом, сотрясаясь всем телом. Фугаку, бледный и непривычно робкий, присел рядом с ней, положив жене руки на плечи, и медленно поднял её на ноги. Микото прильнула к его груди, судорожно всхлипывая и что-то шепча, спряталась в его объятиях. Фугаку снова взглянул на надгробие и твёрдо сказал: — Я горжусь тобой. Микото сжалась ещё сильнее и позволила мужу медленно повести её вниз, в сторону лагеря. Кьюби невольно проводил две фигуры, слившиеся в одно воплощенное горе, и внутри у него всё заныло, застонало ещё сильнее. Воистину, Тёмный избрал для них самую страшную пытку. — Смотри внимательно, глупый маленький братец, — тихо произнёс Итачи, прижав пальцы к уголку глаза, — я покажу тебе нашу победу. Обещаю. Он круто развернулся, вырвавшись из хватки Юки, и размашисто зашагал вслед за отцом, прямой, гордый, всё ещё сильный, хоть и сломленный. Китаказе покачала головой, криво усмехнулась. — Знаешь, Саске, для меня было честью иметь такого товарища. Ты по-настоящему силён и по духу близок тем драконам, которыми я всегда восхищалась. А за ним, — Юки коротко обернулась на удаляющегося Итачи, — я присмотрю. Не волнуйся за этого идиота. Она низко поклонилась, быстрым движением отёрла глаза и пошла прочь, неслышно ступая по пеплу. Кьюби не обернулся ей вслед, но услышал, как она окликает Итачи. — Впечатляет, да, — выдохнул Дей. — Мы встретились как враги, а прощаемся друзьями. И мне, мм, правда будет тебя не хватать. Не пропусти, как я взорву для тебя стены Цитадели, да. Куроцучи прижалась к его плечу щекой и погладила Тсукури по ладони. — Я почти не знала тебя, Учиха Саске. Но ты достойный воин. Я буду скучать, — хрипло прошептала она сорванным голосом и потянула Дейдару, всё ещё слишком потерянного, за собой. Когда они скрылись из виду, оцепенение сбросила Сакура. Она подошла к могиле, присела на корточки и коснулась её кончиками пальцев. — Я всегда тобой восхищалась, — сказала она со слабой улыбкой. — Ты удивительный, совершенно потрясающий и особенный. Благодаря тебе я изменилась, выросла и нашла себя, стала тем, кем всегда хотела. Ты всё время был впереди, а я могла только смотреть тебе в спину. Ты моя первая любовь, Саске, наивная, детская, нелепая, которую я не скрывала и о которой не говорила. Она улыбалась. Всё её тело покрывали бинты, под глазами залегли тёмные круги, плечи опустились, по щекам текли слёзы, но она всё равно улыбалась ему. — Я люблю тебя, Саске. Прости, что так поздно. Ты же знаешь, я такая слабая и нерешительная. Просто хочу, чтобы ты знал. Поглядывай на нас оттуда, ладно? Кьюби смотрел на коленопреклоненную фигурку, на крохотные искры срывающихся слёз, тонкие запястья со следами нервно сжимавших их пальцев — и понимал. Знал это опустошение, эту боль и щемящую тоску, желание кричать и плакать от осознания, что больше никогда не заглянешь в те самые глаза и не ощутишь тепло родной ладони. — Я люблю тебя. Сакура встала, покачнулась и пошла прочь, в сторону от лагеря и огромного кладбища, в серую рассветную пустошь Пепельных равнин — в одиночество. Наруто сделал несколько неровных шагов вперёд и положил ладонь на кромку надгробия. — Я не забуду, — начал он. — Ты мой первый настоящий друг и первый человек, назвавший меня неудачником. Ты, наверное, понятия не имеешь, как много для меня это значило, а я всё забывал сказать. Ты спас мне жизнь и дал шанс всё исправить, и я сделаю всё, чтобы это было не зря. Зубами вырву наш мир, если потребуется. Я никогда тебя не забуду. Наруто сгорбился, опустил голову, пальцы, сжимавшие гранит, побелели от напряжения. На гладкий камень упало несколько слезинок. — Прости меня. Саске, прости меня. Он согнул ослабевшие ноги, опустился на колени и лбом прижался к земле. — Прости меня, пожалуйста, прости меня, прости… Прости, Саске. Кьюби повернул голову, лишь бы не видеть, лишь бы не захлебнуться внутренним криком, лишь бы выстоять, потому что все эти смерти должны обрести смысл — а если он позволит себе сломаться окончательно, то кто этот смысл создаст, обрушив Цитадель? Наруто, похоже, думал так же — он медленно встал, ласково провёл пальцами по кромке надгробной плиты и плавно, привычным пружинистым шагом двинулся в лагерь, где его ждала Цунаде. Кьюби провожал его взглядом и думал: ему бы такую выдержку. Он повернулся к могиле и вгляделся в гранитную гладь, представляя живые чёрные глаза. — Спасибо тебе, Учиха Саске. Больше Кьюби ничего не сказал — прочее было бы излишним. А теперь его звал долг — необходимость быть рядом со своим джинчурики и защищать то, что осталось от его семьи.

***

Гаара остался с могилой один на один. Тишина обвивалась вокруг них, ложилась холодными кольцами безысходности. Давно ему не было так трудно дышать. Гаара обошёл надгробие, сел прямо на землю и привалился к холодному камню спиной, как столько раз облокачивался на тёплую спину Саске, абсолютно уверенный в его силе и поддержке. Подтянул одну ногу к груди, положил на колено запястье. — Знаешь, Саске, я за один день потерял сестру и брата, — сказал он в пустоту. — С твоей стороны очень жестоко бросить меня с этим наедине. Он рассеянно посмотрел на осколок витражного стекла, который крутил в пальцах. Острые края немного царапали кожу, на них оставались крохотные капельки крови. Стеклышко было тусклое, пыльное, залапанное, лишенное солнечных бликов. Гаара сдавил его в ладони так, что глубоко вогнал в руку. — Кто теперь будет отстраивать со мной Нагаре, а? Он прижался лбом к кулаку и заплакал.

***

— Ни за что, — сказала Нии. — Так не пойдёт, — сказала Нии. — Это плохая, очень плохая идея, — сказала Нии. Ниби посмотрела на неё устало, но непреклонно, блеснув разными глазами. — Послушай, Югито, я понимаю, ладно? Но что ты тогда мне предлагаешь? Сидеть и ждать, пока Тёмный отправит ко мне оставшуюся часть моей семьи? — она поморщилась, запах полыни, разливавшийся по скудным просторам Грани, становился просто невыносим. — Это же твоё пророчество. Разве не в твоих интересах добиваться его исполнения? — Но встреча с Шинигами… — Нии потерла переносицу. — Он тебе не Хокори-сама, у него очень крутой характер, замешанный на равнодушии к миру живого и властолюбии, распространяющемся на его царство. Души иногда шастают туда-сюда по его недосмотру и по протекции госпожи, но вернуть кого бы то ни было к жизни он не позволит. Тем более, что сейчас Шинигами крайне на неё зол. Югито говорила с опаской и почти мольбой, но Ниби только вздёрнула бровь. — Зол на кого: на жизнь или на твою госпожу? — На обеих, — кисло откликнулась Нии. — Ты просто не представляешь, что он такое. — Вот и составлю общее впечатление. Отведи меня к нему. Нии затравленно оглядела серую степь, погладила пальцем валун, на котором сидела, и спрятала израненные ноги под накидкой. Таби на мгновение стало даже совестно — Югито выглядела бледной и замученной, а язвы ожогов на белой коже казались воспалёнными. — Ты неисправима, — наконец тяжело вздохнула Нии после долгого молчания. — Гнешь свою линию, несмотря ни на что. Шинигами ведь может развоплощать души, это у него легко выходит, одним движением руки. Спровоцируешь его — и вообще существовать перестанешь. — Кажется, ты недавно нанесла визит кому-то столь же сильному и вспыльчивому, — внезапно разозлившись, кивнула на раны Ниби и тут же пожалела об этом, увидев, как дрогнули плечи Ясновидящей. Надо было брать себя в руки, хотя смятение, неверие, отчаяние мешались со сдавившим грудь страхом и выплескивались неконтролируемым раздражением. Таби сейчас ощущала себя дикой кошкой, которую заперли в клетке и тыкают палками. Куда не дёрнешься — везде боль и прутья, выход замурован так, что можно считать его несуществующим, а там, снаружи, осталась её семья, её стая. Конечно, такое состояние было вполне оправданным, но срываться на ближнем, который ни в чём — хорошо, почти ни в чём — не виноват, было низко. — Да, — глухо ответила ей Нии. — Нанесла. И признаю, что было страшно. Но я рисковала, потому что риск был оправдан, а твоё предприятие — это прогулка по лезвию ножа. Даже если дойдёшь до острия — дальше всё равно бездна, в которую непременно рухнешь. — Послушай, Югито, — Ниби сделала к ней шаг, говоря очень мягко, — я знаю, что за меня ты боишься больше, чем за себя. Но поверь — мне уже действительно нечего терять. И пока есть хоть призрачная надежда на что-то, я ей воспользуюсь. Нии долго на неё смотрела — тяжёлым испытующим взглядом, окутывая бездной тёмных глаз. Мататаби выдержала его спокойно, потому что собственные слова придали ей ту мрачную уверенность, с которой самоубийцы шагают с подоконника. Не было пути назад, не было иного выхода. Югито вдруг гибким движением спрыгнула с валуна, крепче закуталась в тёмное полотно и двинулась куда-то в туман, бросив через плечо хладнокровное: — Идём. Белесая мгла обступила их со всех сторон тут же, словно не было пару минут назад вокруг полынного простора, но Ниби не позволила себе испугаться — за Гранью страх был непозволительной роскошью. Уже через несколько мгновений она перестала понимать, откуда и куда они идут, понятия стороны и даже верха с низом стали весьма расплывчаты. Время стерлось, только неясные тени древних и будущих веков стелились рядом, сизыми клочками тумана цепляясь за ноги. — Югито… — прошептала Ниби, едва сопротивляясь иррациональному первобытному страху. — Не думай, — жестко отрезала Нии, даже не оглянувшись. Она уверенно рассекала ничто перед собой. — Это забвение. Те души, о существовании которых забыли даже камни, и несчастные, разорванные Шинигами в порыве ярости и веселья. Таби, подумав о том, что её ждет впереди, невольно содрогнулась. Спорить с Богом Смерти не смел никто, его власть была неоспорима и абсолютна, а его характер превосходил всех известных тиранов, вместе взятых, если судить по словам Югито. — Не бойся, — чуть тише добавила та. — Иначе он на тебя даже не взглянет. Мы почти на месте. Туман начал редеть, неохотно разжимая тиски безмолвной бездны, и Таби уже могла различить узкую каменистую тропку под ногами. А потом в лицо словно ударил ветер, но ударил странно, не коснувшись их двоих, безмолвно и неощутимо, просто рванув марево забвения назад, отшвыривая его, как гранитный утёс морскую волну. Открывшееся зрелище ошеломило Ниби настолько, что она едва не упала, запнулась, замерла и едва не осела на землю. Югито коротко обернулась на неё через плечо и дёрнула уголки губ то ли в слабой улыбке, то ли в напряжённом оскале. Здесь было немного холодно, но в основном никак, в воздухе ничем не пахло, если в этой прозрачной тишине вообще был воздух. Повсюду разливалась ровная бесстрастная аура, совершенно инертная, но вжимающая в землю с такой силой, что Ниби удивлялась, как её ещё не вогнало по самые плечи. — Над нами, — она замялась, задирая голову, — хребет? И спрашивая так, она имела в виду самый что ни на есть настоящий позвоночник, колоссальной белой полосой нависающий над ними где-то очень высоко. Самый маленький рифленый позвонок был размером с саму Некомату в конечной форме, они плотно смыкались друг с другом на высоте, втрое превосходившей центральные пики Закатных гор, и от них в обе стороны спускались циклопические дуги рёбер, изгибавшиеся вместе с небосводом и вонзавшиеся в землю по обе стороны от них на расстоянии целого города. — Это скелет, — спокойно кивнула Нии. — Но, — Таби задохнулась, представив размеры существа, которому могла принадлежать эта грудная клетка, — чей? — Не представляю, — Югито взмахнула рукой. — Идём быстрее. Ниби потребовалось серьёзное усилие, чтобы сбросить оцепенение — останки доисторического монстра производили слишком гнетущее впечатление. Что-то было в них пугающе очевидное, ужасающее своим размахом и одновременно оставляющее горечь на языке. Таби предпочла не зацикливаться на этом чувстве — иначе можно было сойти с ума. Чем дальше они продвигались, тем ниже опускался чудовищный хребет. Наконец Ниби осмелилась взглянуть вперёд и увидела, что тропинка тянется к тому месту, где в обрамлении двух почти целиком погруженных в землю рёбер позвоночник ложился на землю — там, похоже, начиналась шея. Пространство вело себя совершенно дико: какой-то отрезок они шли невозможно долго, и панорама вокруг ничуть не смещалась, а временами хватало десяти шагов, чтобы продвинуться на пять позвонков — Ниби вздрогнула и усмехнулась — вперёд. Она даже не поняла, в какой именно момент оказалась прямо перед тем местом, где хребет касался земли. В позвонке перед ними зияли двадцатиметровые чёрные ворота с огромным белым иероглифом — смерть. — Ты точно готова войти в покои Шинигами? — Югито сжала кулак. — Если переступишь порог, пути назад не будет. Ниби стояла перед гигантскими воротами, внутри скелета запредельного существа, маленькая и слабая, душа без тела и с капелькой чакры, а в лицо ей веяла сокрушительная инфернальная сила Бога Смерти. — Открывай, — прорычала она, стискивая кулаки. — Так просто я не уступлю. Нии положила ладонь на створки, и те дрогнули, начиная открываться внутрь.

***

— Холодно, — передернул плечами Наруто. — Не очень, — Лис поправил воротник. — Просто от тоски люди тоже мёрзнут, слабачок. — Завались, — поморщился Удзумаки. Им явно не хватало прежнего огня. Время перевалило за полдень, армия шиноби выступила на запад больше пяти часов назад. Небо по-прежнему было затянуло низкими серыми тучами, но в их полотне наметились прорывы, солнечные лучи пробивались в них, полосами света сшивали пространство и хоть слабенько, но всё же грели. Вокруг стояли мрачные и безмолвные хребты закатных гор, почти совсем лишённые растительности и гранитно-серыми зубчатыми стенами окружавшие долину, по которой шёл передовой отряд. Военный совет пришёл к выводу, что рисковать всеми оставшимися силами слишком опрометчиво и выбрал относительно небольшой, но очень мощный авангард, который должен был уничтожать ловушки и проламывать заслоны противника. В него из крыла вошли две тройки: Наруто-Кьюби-Юки и Дейдара-Куроцучи-Сакура. Вдобавок к этому вместе с Деем был небольшой совместный отряд джонинов Песка и Камня, с Наруто — воодушевленный Майто Гай и дюжина бойцов Листа. Во главе авангарда стоял сам Райкаге с братом и тремя десятками воинов Кумо. Остальные шли в десяти километрах позади, охраняя скудные обозы с продовольствием и оружием — никто не исключал нападения с тыла и флангов, потому что в этих горах хозяевами были демоны, а у шиноби даже карт нормальных не было. Наруто двигался чуть впереди группы, рядом с ним шагали Курама и Китаказе. Под ногами вилась стылая горная долина, медленно поднимавшаяся вверх, уступы по её краям походили на вывернутые кошачьи когти, а на некоторых обрывах остались ещё трещины пятисотлетней давности. Здесь, видимо, когда-то кипела яростная битва, но сейчас лишь ветер стонал в каменных стенах. — Юки, — начал Удзумаки, закусив изнутри щеку. — Прости меня. Ну, за тот скандал. Его правда угнетала мысль о том, что он тогда ей наговорил и что вёл себя похуже генерала Тёмной Цитадели. — Проехали, — махнула рукой Китаказе, а потом вздохнула. — Я знаю про Тёмного. Наруто едва не рухнул на землю, споткнувшись. — Откуда?! — Чертовка, — покачал головой Кьюби, усмехнувшись. — Драконье чутьё, — спокойно пояснила Юки. — Я как тебя увидела, сразу ощутила остатки его присутствия. Их ни с чем не спутаешь — пахнут гнилью и металлом. — Ясно, — выдохнул Удзумаки, расслабив плечи. Драконий нюх тут только у Юки и Субы, значит, больше никто не смог бы понять. — И ты меня прости, — Китаказе украдкой коснулась его руки. — Характер тот ещё, я знаю. Наруто сжал её холодные пальцы и улыбнулся уголком губ. — Вся в папашку. — Что?! — Хосито-сенсей настоящий гад, если честно. — Да ещё садист, — скорбно кивнул Девятихвостый. — А ну возьмите свои слова назад! Перепалка позволила немного согреться. Удзумаки не мог позволить себе свалиться в апатию — Саске просил идти вперёд. А лидер всегда должен выполнять просьбы своих товарищей. Лис всё ещё выглядел подавленным, но кровавые глаза тлели слабым ехидным огоньком — возможно, это было истеричное веселье смертника, но Наруто считал его предпочтительным отчаянию. — И всё-таки это странно, — сказал Лис через пару минут молчания. — Согласен, — Наруто обвёл долину прищуренным взглядом ледяных глаз. Они уже довольно давно поднимались вверх, хребты сходились ближе, и Удзумаки подозревал, что впереди перевал. — Как же вы меня бесите, — поморщилась Юки. — Я не понимаю вас с полуслова, эй! Лис посмотрел на неё так снисходительно, что Китаказе, по мнению Наруто, уже должна была ему врезать. — Видишь ли, — начал Девятихвостый нравоучительно, и она закатила глаза, — авангард был выставлен для того, чтобы расчищать дорогу основным силам. Мы уже давно на территории врага, глубоко внутри Закатных гор, а эта самая дорога по-прежнему девственно чиста. — Подозрительно, — кивнул Удзумаки. — Даже при паническом бегстве от Конохи демоны умудрились ставить ловушки. Что не так сейчас? — Может, они сдались? — хмыкнула Юки, и получила уже два снисходительных взгляда. Через полчаса впереди действительно показался перевал. Две вершины подпирали друг друга отрогами, стоя удивительно близко, а между ними образовывалась широкая каменная площадка. Подъём к ней был удобный, пологий, словно здесь когда-то стоял третий пик, но потом кто-то обрушил его мощным ударом, создав удобный проход в скалах. — Спуск с той стороны посложнее, — задумчиво протянула Юки. — Верхняя ступень перевала, кажется, обрывается резко. — По-моему, здесь ворота в хребте проломил Тёмный, — добавил Лис. — Техникой? — вскинула бровь Китаказе. — Вроде голыми руками. Но я не уверен. Наруто оглядел исполинские линии гор, широкую ложбину перевала и нахмурился. «Значит, гору обрушил Тёмный, — подумалось ему. — Что это за сила вообще?» Бог Красной Луны всё ещё оставался неизвестной фигурой на их доске, но Удзумаки трудно было переоценить его возможности. Зато его ненависть к хозяину Цитадели была вполне пропорциональна его могуществу. — Здесь идеальное место для засады, — сказала Юки, махнув рукой назад, в сторону Райкаге и ядра авангарда, чтобы они удвоили бдительность. Эй скривился, Гай прокричал что-то воодушевляющее про силу юности. — Я ничего не чувствую, — покачал головой Лис. — Абсолютно спокойно. — Странно, но я согласна, — кивнула Китаказе, принюхиваясь к западному ветру. — Никого. Удзумаки напряг все чувства, даже неуверенно коснулся океана пламени где-то глубоко внутри. Теперь он слушался гораздо хуже, и Наруто подозревал, что с момента получения злополучного браслета — который сгорел в момент изгнания Тёмного — этой силой ему помогал пользоваться заклятый враг. Тепло неохотно прилило к глазам, и он огляделся. Действительно, никого. Горы хранили безмолвие. — Эй, что скажете, мм? — окликнул их Дейдара с правого края. Сакура и Куроцучи настороженно оглядывались. Авангард притормозил у подножия перевала, ожидая нападения. — Чисто, — снова махнула рукой Юки и посмотрела на Райкаге. Эй снова поморщился и обернулся к своим сенсорам. Те лаконично подтвердили. — Тогда поднимаемся, — решил он и подал знак на подъём. Перевал поддавался легко, пружинисто стелился склоном под ноги. Умиротворенная тишина гор немного успокаивала, в их мрачности Наруто начинало даже видеться что-то по-своему красивое. Верхняя площадка оказалась несколько больше, чем он думал сначала — на ней можно было разместить небольшое поселение. В какой-то момент Наруто на мгновение сбился с шага — как-то странно ёкнуло сердце, сжавшись в груди, а всю спину окатило холодом. Он напряжённо вскинул голову, но вокруг по-прежнему было совершенно спокойно, хотя Удзумаки казалось, что только что случилось что-то непоправимое, очередная катастрофа, готовая ударить по нему горем и болью. На мгновение показалось, что в воздухе потянуло колокольчиками, но это было совсем уж абсурдно — здесь ничего, кроме чахлых колючек, не росло. — Ты в порядке? — покосился на него Лис. — Да, — кивнул Наруто. Нет. Хината. — Просто предчувствие. Лис с сомнением покосился на него, но промолчал. «Это просто последствия безумия последних дней», — убеждал себя Удзумаки и даже почти поверил. До верхней точки их восхождения оставалось совсем немного. — Неплохой вид, — оценивающе прищурившись, сообщила Юки. — Я бы тут построила домик. — И соседи славные, — скептически кивнул Лис. — Зануда. Они уже почти поднялись на перевал, когда на них волной обрушился оглушительный скрежет и шелест камня. Звук был силён, многократно отраженный отвесными стенами гор, что Наруто в первый момент едва не потерял ориентацию. Авангард отшатнулся и потрясённо замер, оглядывая верхнюю кромку перевала. — Я ничего не чувствую! — закричала Юки, пытаясь перекрыть голосом грохот и визг камня. — Да! — рявкнул в ответ Лис. — Я знаю этот звук! Они все обернулись к Дейдаре, который расширенным голубым глазом напряженно всматривался вперёд. — Я уже слышал подобное! Продолжить он не успел. Над гребнем перевала поднималась огромная змеиная голова. Выпуклые глаза на её морде казались совершенно чёрными — так сильно были расширены зрачки. Из приоткрытой пасти доносилось тихое раскатистое шипение, похожее на вкрадчивый шелест прибоя перед самым штормом, мощная Тёмная чешуя лоснилась и скрежетала по камню. Рептилия громоздилась над долиной, вытягивая чудовищные кольца на верхнюю ступень перевала, и её тень накрывала собой половину долины. Она, даже наполовину не показав своего тела, занимала всю вершину перевала. Авангард беспомощно следил за демонической змеей, и её неподвижный рассеянный взгляд парализовывал каждого, потому что не было ощущения чакры или присутствия, вообще ничего не было. Грохот смолк, рептилия неподвижно высилась над ними, подавляя одним своим видом. Наруто краем глаза видел, как отшатнулся назад Дейдара, как прижалась к нему Куроцучи и побледнела Сакура, понимал, что они вспоминают аспида Алого генерала, но не мог ни двинуться, ни заговорить. Одним своим взглядом, направленным в никуда и во все стороны, змея обезоружила весь авангард даже без ощущения её присутствия и чакры. «Да что это за тварь?» — мысленно выдохнул Удзумаки. «Не может быть», — пришла ошеломленная мысль от Курамы. «Я вылетаю», — грянул издалека Субараши. Внезапно круглые провалы зрачков схлопнулись в щёлки, открыв ярко-алую кровавую радужку, полную раскаленных прожилок. Прицеливающийся взгляд упёрся прямо в шиноби и продрал их таким ужасом, что позади Наруто кто-то рухнул на колени. А потом змея с шелестом развернула громадный чёрный капюшон, став вдвое больше, и приоткрыла пасть, выпуская длинные чёрные клыки. Ужас подломил ноги ещё нескольким шиноби. Королевская кобра. Это было совершенно уничтожающее зрелище, даже чистая мощь Широ, даже оскал Белого генерала, даже пылающие моря глаз Кемоно не могли сравниться с тем чистым парализующим страхом, который внушало это воплощение смерти и уничтожения. Удзумаки понял, что перестал дышать и рискует просто задохнуться. Сердце гремело в грудной клетке, грозя проломить рёбра, лёгкие заходились болью, но алые глаза с узкими зрачками ввинчивались прямо в мозг, раздирали душу на куски и вытягивали из неё силу. Его словно потрошили заживо. И всё это без ощущения присутствия этой чудовищной твари. Змея раздула ноздри, её оскал приобрел какой-то издевательский изгиб, и Наруто услышал позади, как кто-то беспомощно завалился на бок. Это была не иллюзия, не галлюцинация, не техника. Это был воплощённый кошмар. Ещё мгновение королевская кобра сохраняла неподвижность, а потом вдруг исчезла, схлопнулась, открыв серое небо без просветов за кромкой перевала. Наруто прижал руку к солнечному сплетению, жадно глотая воздух и пытаясь прийти в себя. Сбоку поднялась упавшая на одно колено Юки, вытирая крохотную слезу и страшно скалясь. Лис глухо рычал. И только в эту минуту Наруто понял, что демоница никуда не делась — она просто сменила облик. Он узнал её в то же мгновение, потому что её было невозможно забыть. Высокая и статная, с водопадом чёрных волос и покатыми белыми плечами, не скрытыми ничем, в тёмном струящемся платье с алыми всполохами на волнах подола, которые раскрываются в красные облака. С лёгкой улыбкой на багряных губах, совершенными чертами лица и пылающими кровавыми глазами. Она стояла абсолютно одна на вершине перевала — чёрный росчерк на сером полотне туч. Ветер шевелил кромку её платья, открывая точёные щиколотки и невысокие каблуки, и приподнимал тяжёлые чёрные пряди, которые змеились по молочным предплечьям и падали на изящный разлёт ключиц. Совершенная и смертоносная. Наруто услышал слабое восклицание Райкаге и вспомнил, что тот уже встречал её — когда она много лет назад обратила в пепел полсотни бойцов Кумо. Акуму улыбнулась, приоткрывая белоснежный клык. — Приветствую, господа. Добро пожаловать на Императорский перевал. Японские слова в тексте: Акуму — кошмар. Моретсу но Кемоно — яростный зверь. Китаказе — северный ветер, Юки — снег. Хоши но Хокори — звездная пыль. Хосито — властелин. Акацуки но Ками — бог красной луны. Шинигами — бог смерти. Уголок Автора: Всем доброго времени суток) Я соскучилась, да, извиняюсь за долгое отсутствие. Спасибо всем, кто ждал и поддерживал. Маякните, что вы ещё здесь. Можете окончательно попрощаться с Хинатой. [Бета в истерике окончательно.] Удачного учебного года и теплой осени всем! С любовью, Ваша _Нико_:3