***
Котори исполняется семнадцать. Её больше не берут на задания. Теперь задача Котори состоит в том, чтобы петь — бесцветно и почти презрительно — на шумных застольях банды и потом развлекать в постели её верхушку: иногда по одиночке, иногда группами, но неизменно против воли. Как бы ей не было омерзительно, она уже довольно хороша в этом деле, и — вопреки адским условиям своей клетки — всё ещё потрясающе красива. Котори, кажется, даже ещё больше похорошела: исчезла детская угловатость и нелепость, оставив плавные линии и округлые изгибы. Правда, она больше не смеется, а прозрачно-серые глаза помутнели и наполнились тупой ненавистью. Когда главарь приводит к ней первого клиента, Котори встречает его лукавой улыбкой, за красотой который тот не замечает её пустоты. Впервые она отдаётся добровольно, покорно изгибаясь в чужих руках всю ночь, а на рассвете вгоняет клиенту стальную спицу в глаз — и до задней стенки черепа. Через час главарь удовлетворенно созерцает остывший труп и залитые кровью подушки, а потом бурчит, что заказчик будет доволен. Котори всё равно, она молча сидит на краю кровати и чистит спицей ногти. Главарь косится на её голые колени, дергает уголком губ, но стальной блеск в тонких пальцах его останавливает.***
В новой ипостаси Котори обживается быстро, но для разжиревшей от собственной беспринципности банды её новое амплуа не особо актуально. Поэтому главарь за очень большую сумму продаёт её в элитный бордель, полный экзотических ночных бабочек. Сама Котори, слыша это словосочетание, только усмехается уголком капризных губ — если уж она и ночная бабочка, то только Мёртвая Голова. Иногда клиенты приходят в бордель сами, иногда Котори выезжает к ним по вызову, но она неизменно работает одна. Её, как тропическую змейку, недруги подкидывают друг другу, потому что Котори всегда берёт самую высокую цену за свои услуги — вместе с приготовленными деньгами она забирает жизнь. Своих клиентов она любит страстно, искусно и без устали, но мрачное изломанное наслаждение приносит ей лишь убийство. Котори весьма непостоянна в способах: это и яды, и кинжалы, и тонкие шёлковые удавки, и скрипичные пауки, от укуса которых начинается стремительный некроз тканей. И тем не менее, нет никого лучше неё на её поприще. Так что если богатый господин хочет устранить конкурента, ему достаточно навести его на одну из самых красивых женщин в этой части континента. Бордель дорожит ей так, как не способен ярый коллекционер дорожить крупнейшим бриллиантом в мире. Хотя бы потому что камень не приносит никакого дохода, а Котори каждым своим заказом покрывает половину прибыли от остальных жриц любви. И всё же содержатель допускает ошибку. Эти двое умело расставляют на неё сети: сначала разыгрывают шумный скандал при дворе феодала, а потом один брат приходит с завуалированным «хочу запустить змею мерзавцу в постель» в их храм разврата, желая извести другого. Котори до последнего не догадывается, что на самом деле братья в сговоре, а затевалось всё с одной целью — получить Котори, которую теперь вульгарно называют Королевской Орхидеей. Котори жалеет, что в этот раз предпочла паукам кинжалы. Потому что теперь у неё ни шанса. Её разоружают быстро и без особых потерь. Потом притаскивают в подвал. Здесь сыро, затхло, на каменных плитах налёт плесени, зато дубовый стол с кандалами лоснится. На факелы, видно, денег не хватило — те нещадно чадят. Именно об этом Котори думает, когда её валят на столешницу, приковывают, сдирают одежду. Потом она уже не думает ни о чём, в сознании остается только вялая ненависть и всепоглощающая боль. Котори кричит так, что срывает голос. Наутро она входит в главный зал борделя медленно, тихая и страшная в своей бледности, с багровыми кровоподтеками на скулах и пустыми ледяными глазами. Её немного шатает, чёрная бархатная ткань, в которую она закутана с головы до ног, струится вдоль её тела, иногда открывая ноги до колен — с ранами от гвоздей на голых ступнях, кольцами синяков на щиколотках и алыми следами плети на икрах. Она идёт плавно, грациозно, словно не чувствуя боли, и за ней по мраморному полу тянется цепочка кровавых следов. Держатель, сегодня лично стоящий за прилавком, смотрит на неё большими затравленными глазами, но не может сдвинуться с места — прозрачно-серый взгляд давит его, как надгробная плита. Котори останавливается прямо напротив него, смотрит бесстрастно и безжалостно, чуть покусывая истерзанную нижнюю губу, а потом медленно поднимает руку — тонкую, молочно-белую, иссечённую алыми пятнами и полосами — и бросает на столешницу мешочек. Тот открывается, и из него выкатывается золотая монета. — Оплата, — говорит Котори тихим надтреснутым голосом, мелодичная глубина которого сейчас сменяется рваными хриплыми нотами. И всё же голос её имеет какую-то невероятную власть, потому что держатель вжимает голову в плечи и отводит глаза. Котори отрешённо улыбается уголком губ, берёт со стойки большую фарфоровую вазу и разбивает её об макушку держателя. Тот валится на пол в вихре грохота и осколков, по лицу текут струйки крови. Котори снова окидывает его невыразительным взглядом, а потом уходит в свою комнату. Там, за запертой дверью, окруженная тишиной и даже слабой иллюзией уюта, она немного меняется в лице и позволяет себе расслабить плечи. Покачиваясь, всё ещё в прострации она подходит к окну и вцепляется тонкими пальцами в подоконник, игнорируя саднящую боль под ногтями, куда совсем недавно загоняли иголки. Плащ соскальзывает на пол, оседая бесшумными бархатными клубами, и Котори остаётся совершенно нагая, ошеломляющая в своей истерзанной красоте. Бурые от запекшейся крови рубцы на спине складываются в сетчатый узор, который волнами спускается по бедрам до колен, а оттуда через живот и солнечное сплетение вскидывается на ключицы. За окном в ржавом свете поднимающегося солнца плавятся крыши домов, над городом висит пыльная взвесь. Первый рассвет двадцатого года её жизни пахнет разогретым старым металлом и кровью. Котори опускается на колени и сжимается в комок под подоконником. Она не плачет, просто смотрит перед собой пустыми прозрачно-серыми глазами.***
Ещё полгода проходят для неё как в тумане. Котори почти не разговаривает, голос у неё становится пыльным и хриплым, а прозрачно-серые глаза давно приютили вокруг зрачков бездну. Держатель боится её до дрожи, другие ночные бабочки — до потери сознания, а число трупов, которые оставляет за собой Королевская Орхидея, множится по экспоненте, как и жестокость, с которой она отнимает жизни. Котори ползёт сквозь вязкий сумрак собственной жизни, истлевшая, окровавленная, опороченная, и надеется только на то, чтобы на пути ей быстрее попалась непроглядная пропасть, где она сгинет без следа. Но судьба неожиданно выкидывает новый поворот. У держателя много врагов, потому что его бордель — фабрика не столько страсти, сколько смерти, так что по его душу нанимают известного убийцу с долей, как поговаривают, драконьей крови. Вот только осведомители у держателя почти так же хороши, как его девочки, и он узнает о том, что Серый Пёс идёт по его следу, даже раньше, чем зверушку спускают с поводка. Так что встречает его держатель с распростертыми объятиями, кается, напоминает про то, как он ещё в молодости помог Серому Псу едва ли не на Долг Жизни. Пёс, однако, оказывается не промах, так что требует заплатить за подмоченную репутацию и потерянное на порожний заказ время. Держатель согласен, более того, обещает рассчитаться самым дорогим, что только есть в его заведении. Через полтора часа после заключения сделки Котори стоит у ступенек борделя, крепко закутанная в плащ и с крохотным вещмешком через плечо. Она, собственно, не удивлена, что её вот так продали — не в первый всё-таки раз, да и слишком очевидно разило страхом от всего этого места. Страхом, обращенным на неё. Котори знает, почему её так боятся, и это в какой-то мере даже доставляет ей удовольствие. Серый Пёс оказывается высок и строен, хорошо сложен и даже — Котори быстро и равнодушно проходится по нему оценивающим взглядом — красив. Лицо правильное, чуть вытянутое к низу, абрис рта волевой, нос чуть с горбинкой, но смотрится вполне гармонично. По правому виску — белая полоска шрама, волосы тёмные и короткие, едва прикрывают уши беспорядочным буйством слегка вьющихся прядей. Глаза — сизые, тёмного туманно-голубого оттенка, холодные и пронзительные, как скальпель, с опасным блеском на дне. Котори смотрит и сразу понимает — убийца. Из серого в Псе только одежда, во всём остальном есть цвет, множественный оттенок жизни — даже смуглая кожа пышет ею, а походка хищнически пружинит, когда Серый Пёс поднимается на крыльцо и с насмешливой ухмылкой жмёт руку держателю. Тот бледнеет и все традиционные прощания выпаливает, словно чужие пальцы обварили ему ладонь. Котори равнодушно стоит, вдыхая сырой утренний воздух и сильнее обнимая себя руками — ей холодно. Серый Пес спускается к ней, окатывает каким-то странным взглядом, от которого Котори, считающей, что все её эмоции давно похоронены, вдруг становится не по себе. Слишком уж откровенно и при этом — без жажды обладания. Серый Пёс говорит ей: — Идём. Разворачивается и начинает отсчитывать серыми сапогами пыльные метры дороги. Котори покорно, уперев пустой взгляд в землю, идёт следом. Потому что — больше некуда. Потому что — в сущности всё равно.***
Котори не задумывается, сколько они проходят, но пределы города покинуты ещё до полудня, а когда Серый Пёс сворачивает с дороги в чащу и находит полянку для привала, болезненный шар солнца уже наполовину сваливается за горизонт. Из чащи этого, разумеется, не видно, но Котори понимает всё по цвету, которым в это время звенит небо. Она прибивается к корням дерева, прижимается всем телом, крепче заворачиваясь в плащ, и ждёт, когда у Серого Пса ход дойдёт до неё. Держатель отобрал у неё всё оружие, пауков раздавил лично, прямо с жестяной банкой, где Котори их — неплохой каламбур — держала, даже стальные спицы для волос не позволил оставить. Сейчас Котори абсолютно беззащитна перед наёмником, потому что одного взгляда на бугрящиеся мышцы его рук достаточно, чтобы оценить разницу в силе. Старые кошмары из двух одинаковых лиц и каменного подвала копошатся под кожей, но Котори игнорирует их и молча ждёт, вцепившись напряжёнными пальцами в край плаща. Лицо у неё хоть и бледное, но спокойное, а оттого кажется ещё красивей. — Как тебя зовут? — неуверенно заговаривает с ней Серый Пёс, складывая хворост для костра. — Вы можете называть меня как вам угодно, — тихо отвечает Котори, и собственный голос вызывает у неё приступ отвращения. Пёс как-то нервно и смущенно вскидывает на неё удивительно мирные сизые глаза и тут же отводит взгляд. — Давай без вот этого вашего, — просит он, поморщившись. — Мне ты даром не сдалась в таком ракурсе, если честно. И пальцем не притронусь против воли, обещаю. Котори моргает, потом ещё и ещё, пока в полном беспомощном изумлении не поднимает на Пса большие мутно-серые глаза. — Прости? — Ну, — Пёс чешет затылок и вдруг неловко улыбается, показывая ямочку на правой щеке. — Я тебя не хотел брать, то есть, эм, я потребовал у держателя его главное сокровище — и получил тебя. — Продашь? — тускло интересуется Котори, тщательно дозируя равнодушие в голосе, потому что пальцы немеют от напряжения. — Пф, — Пёс кривится. — Вот ещё. Так низко я не паду. Можешь идти на все четыре стороны. Котори смотрит из-под ресниц испытующе и напряженно, не верит. Откидывает упавшую на лицо чёрную прядь, поджимает губы. — Я не лгу, — просто говорит Пёс. — Моё слово. Моё слово. Это звучит так просто и открыто, так непререкаемо искренне, что Котори остается только зажмуриться и сжаться сильнее, потому что не может не верить, не может не признавать правдивости этих слов. Это неправильно, думает она, так не бывает. Пёс верно улавливает её внутреннюю дрожь и ничего не говорит.***
На следующее утро Пёс подрывается с первыми лучами солнца, настолько свежий и бодрый, что Котори морщится от отвращения, подавляя тупую боль в висках. Она впервые за долгое, очень долгое время чувствует себя такой непосредственно живой до кончиков пальцев, и даже ломота в спине от неудобной позы не раздражает. Она свободна. Пёс повторяет ей это ещё дважды за утро, делится одуряюще пахнущим куском припасенного хлеба. Котори принимает его, сделав попытку улыбнуться в благодарность, но неудачно, судя по перекосившейся физиономии Пса. Он забавный. Когда Пёс выходит на дорогу, подставляя лицо свежему утреннему солнцу и капелькам росы, поднятым в воздух ветром, Котори впервые осознает странную, болезненную истину — она не пела по-настоящему уже очень много световых лет. Возможно, со смерти Апостола. Что-то странно переворачивается в груди, но там и остается, робкое и поломанное, не смея дёрнуться выше, прорваться через забивший горло острый плющ. Пёс машет ей на прощание и разворачивается на запад, быстрым шагом отсчитывая между ними расстояние. Его длинная утренняя тень, прямая и угольная, бежит впереди него, а Котори просто смотрит на широкую расправленную спину с жёсткими линиями лопаток и медленно покачивается из стороны в сторону. Она свободна. Может выбрать любую из сторон света, любой ветер, который позовёт её за собой. Больше никаких жадных рук по коже, алых разводов на простынях в неверном утреннем свете, острых спиц и банок с пауками. Без кривых улыбок держателя, дрожащего шепота за спиной, грязного тёплого золота в ладонях. Теперь — не Королевская Орхидея. Воздух такой упоительно чистый, что Котори боится им захлебнуться. Небо такое огромное и беззащитно-открытое, ярко-чистое, она боится поднять голову туда. А ещё её вдруг оглушает — какофония птичьих трелей рушится на неё, окутывает, гремит со всех сторон ликующим маршем, и Котори не может сдержать рваного вздоха. Птицы, оказывается, поют. И всё-таки на её новом мире лежит слабая, но отчетливая тень, которая опускается на Котори пологом и снова смазывается цвета. Она получила свободу, да, может идти куда вздумается — но ей некуда идти. Котори задумчиво щурит глаза. Решение даётся ей не сразу, но удивительно легко, словно так нужно, словно так — правильно. Она поворачивается к солнцу спиной и делает свой первый свободный шаг.***
— И что это? — скептически поднимает Котори чёрнильную бровь, несмело тыкая ногтём в целую морковку. То, что кипит в чане, переливаясь жирным блеском, вызывает у неё приступ тошноты — а она, на минуточку, видела, как люди умирают от некроза тканей. Пёс выглядит искренне оскорбленным: поджимает губы, хмурит брови и возмущенно интересуется: — А что тебе не нравится? Обычная же похлебка! Котори проходится взглядом по глянцевой жирной пленке поверх мутного бульона и клочкам кроличьей шести, которые прибило лоснящимися пузырями к краю. Морковка гордо дрейфует среди этого океана хаоса, вздернув рыжий нос. — Ну как тебе сказать, — тянет она неуверенно, а потом одним молниеносным движением опрокидывает жуткое варево прямо в костёр. Тот обиженно шипит, но не гаснет, мстительно отплевываясь жиром. Котори морщит нос. — Эй, это был мой ужин! — вскидывается Пёс, обиженно опуская уголки губ. — Что я теперь есть буду? — Это всё равно было несъедобно, — качает головой Котори, недоуменно глядя на по-детски надутые щёки. — Ты серьёзно? — Я есть хочу, — недовольно бурчит Пёс, подтягивая колени к груди. Котори качает головой, отбирает у обиженного судьбой нож, закатывает рукава и берётся за оставленную на утро половину кролика. Движения даются привычно и легко — до своих пятнадцати Котори готовила довольно часто, так что сейчас пальцы быстро вспоминают нужные движение. Из приправ у неё только соль и последняя морковка, а ещё пахучие листики местной душистой травки, но Котори не привередничает — этого уже сверх меры. Раз уж ей некуда идти — в смысле, совершенно некуда, — она решает остаться с Псом хотя бы на время, пока не вспомнит, как это — жить среди людей. Наёмник не имеет ничего против, он, кажется, даже рад её компании. Он странный, думает Котори, косясь на своего спутника. Она знает, что он силён, видит крепкие мышцы и поджарые ноги, чует весёлую и яростную энергию, текущую у Пса по венам. Он определенно убийца, талантливый и опытный в своём деле, но откуда тогда столько детской непосредственности? Котори незаметно посматривает на него из-под ресниц, пока колдует над похлебкой, и в итоге приходит к интересному выводу — Пёс на самом деле похож на охотничью собаку, которая для добычи становится самым безжалостным врагом, а для хозяина — навсегда щенок. Вот только не похоже, чтобы у Пса был такой хозяин — иначе с чего бы ему подпускать её так близко? Кажется, у этого зверя нет цепи, которой он хотел бы служить. — Вот, пробуй, — удовлетворенно хмыкнув, Котори протягивает Псу ложку. Тот неуверенно принюхивается к её содержимому, потом неуверенно подносит ко рту. Котори, ощущая — невероятно! — слабое предвкушение, следит за тем, как перекатывается твёрдый кадык. — Это божественно! — восклицает Пёс, едва не подавившись собственным языком. Глаза у него сияют, как два Сириуса. — Ничего вкуснее не пробовал! Слушай, пойдём со мной! Котори замирает на мгновение, болезненно напряженная, как перетянутая струна, а потом несмело улыбается уголками губ.***
— Красота, — тянет Пёс, довольно щурясь. — Тебе идёт. Котори критически смотрит на себя в зеркало. На ней — плотная тёмная рубашка, добротные свободные штаны с широким поясом, заправленные в полусапожки; волосы подхвачены в высокий хвост, на шее — лёгкий шарф, руки затянуты перчатками. Наряд максимально закрытый, скрадывающий фигуру, почти не показывающий бледной кожи — то, что ей нужно, чтобы чувствовать себя немного лучше под взглядами на улицах. Ничего привлекательного, ничего изящного — грубая суровость большой дороги, траурная палитра и непроницаемые серые глаза. А Пёс говорит, что ей идёт. И, судя по тону, совершенно искренне так считает. Они приходят в этот город на пятый день пути, и Пёс первым делом притаскивает её в лавку одежды, чтобы избавить её от ужасно неудобного плаща и, ну, того, что в борделях принято под ним носить. Котори не успевает ничего сказать, как ей уже впихивают в руки ворох тёмной ткани и заталкивают в примерочную. — Берём? — интересуется Пёс. — Нет, — качает головой Котори и поясняет, поймав изумленный взгляд. — У меня не хватит денег. Пес закатывает глаза и идёт к прилавку. Котори внутренне мрачнеет и делает три решительных шага, надвигаясь на него и заставляя замереть на месте одним взглядом. — Я не хочу быть тебе обязана, — шипит она ему на ухо. — Это за готовку, — беспечно подмигивает ей Пёс и бросает дрожащему торговцу три золотых монеты. — Хотя твоя божественная стряпня бесценна. Котори дёргает бровью и отворачивается. Паяц. Пёс радостно скалится и каким-то мистическим образом потом затягивает Котори в булочную, уговорами и шутками отвлекая её от сопротивления. Котори хмыкает и щурит серые глаза лишь для порядка — она никогда не признается, что горячий пирожок с яблоком оказался самым вкусным из всего, что она пробовала в жизни.***
Пёс тот ещё шалопай, но притом удивительно чувствителен по отношению к другим, как кажется Котори. По крайней мере, с ней он ни разу ещё не допустил промаха. Например, он никогда не затрагивает темы, хоть каким-то образом причиняющие ей дискомфорт. Уважает личное пространство. Притом не избегает, но не позволяет себе даже случайных прикосновений, и Котори нравится то, что она может спокойно хлопнуть его по плечу или дёрнуть за локоть, не опасаясь ответного контакта. Хотя и это пока даётся ей непросто. Они нигде не задерживаются надолго, постоянно кочуют из города в город, постепенно привыкая друг к другу всё больше и больше. Котори узнаёт, что Пёс — действительно один из лучших, заказы к нему идут пачками, но он, как ни парадоксально, не любит убивать. Поэтому из предложений выбирает вовсе не самые оплачиваемые — ему нужно, чтобы целью оказался самый отвратительный мерзавец из предлагаемых. Котори следует за ним тенью, штопает одежду и бинтует раны, готовит — и слушает, слушает, слушает. Пёс не скупится на истории, он вообще очень любит поговорить и затыкается только во сне. Как-то незаметно он начинает обрисовывать ей подробности заказов, а Котори парой фраз или даже выразительным движением бровей помогает придумать наиболее эффективный план. Пёс говорит, что она лучший криминальный ум столетия. Котори ухмыляется угольком губ и совсем не вспоминает Апостола. Пёс вообще не остается в долгу: таскает ей разные вкусности, показывает любимые тайные места вроде крохотных лесных озёр и широких уступов в предгорьях, достаёт книги и — изредка, очень смущаясь — простые, но очень изящные украшения.***
Разумеется, если ты охотник за головами, то твоя собственная черепушка рано или поздно станет ценной добычей. Котори знает, что Пса давно разыскивают драконы Скрытой Бури, но он и сам — с долей крови хозяев неба, поэтому ускользает виртуозно, текучий, как капля ртути. Да и не то чтобы драконы особенно старались, если честно. Десятый Арашикаге не очень озабочен такими мелочами, как парочка изгоев, выживающих на большой дороге. Зато конкуренты и простые мстители действуют куда активнее. Из многих городов они с Псом не уходят — уносят ноги. Но Котори это нравится, постоянная динамика окружающего пейзажа помогает ей держать себя в руках. К тому же, Пёс — могущественный воин, которого знают и боятся, так что Котори чувствует себя под защитой в его компании. Но бесконечно везти им не может. Пёс оправляется от довольно неприятного ранения на боку, которое существенно мешает ему двигаться. Котори немного переживает, хоть и тщательно это скрывает: Пёс выглядит привычно бодрым и уверенным, но временами морщится и закусывает губу, когда думает, что она не видит. И конечно, именно в этот момент группа религиозных фанатиков решает, что настало подходящее время свести счёты. Котори не согласна: их главу Пёс упокоил почти четыре месяца назад, так что можно было бы уже смириться. Но кто станет её слушать, действительно. Задний двор таверны обнесён высоким забором, который в темноте новолуния похож на сплошную крепостную стену. Возле неё, как осадные башни, стоят две телеги с вскинутыми вверх оглоблями и горбами сена. Между ними Пёс падает на колени и заходится хриплым кашлем, зажимая рот ладонью. Котори чует кровь и понимает, что рана намного серьёзнее, чем её упёртый спутник показывал. Ну что за ребёнок. Она напряженно оглядывается, прекрасно понимая, что забор для них — как бастион Арашигакуре. Ситуация чуть более чем омерзительная: за спиной — стена, справа — мрачная громада конюшни, впереди и слева — россыпь высоких фигур в тёмных плащах, медленно сжимающих полукольцо. Из-под широких рукавов поблескивают стальные когти. Пёс заходится новым приступом, натужно хрипя, и Котори быстро опускается на одно колено рядом, осторожно положив руку на напряженное плечо. — Беги, — шепчет Пёс ей между судорожными хрипами. Он пытается встать, но ноги его не держат. — Не дай захватить себя. — Тогда вставай, — высоким холодным тоном отрезает Котори, — и веди меня. Пёс улыбается уголком окровавленных губ — понимает, видит её браваду насквозь, чувствует мелкую дрожь её пальцев. Тёмные туманно-голубые его глаза во тьме кажутся почти чёрными, и в них есть что-то такое болезненно-тёплое, окатывающее Котори с ног до головы ласковой волной и ввергающее её в отчаяние. — Я не могу, — признается Пёс, — но ты не должна… — Хватит, — Котори закусывает губу и стискивает ткань его рубашки так, словно хочет разодрать. — Хватит. — Не расплачивайся свободой снова, — Пёс смотрит умоляюще, точно умирающая собака ластится под руку хозяина. — Я не стою… — Замолчи! — рычит Котори, вскакивая на ноги и делая шаг вперёд. Она чувствует взгляд Пса между лопаток, слышит тяжелое дыхание и хрипы, когда он пытается её окликнуть, но не сдвигается с места, закрывая его собой. Черта с два она его бросит. Сектанты уже совсем рядом, подбираются медленно, с опаской и расчётом, как большие кошки, мягко и вкрадчиво. Котори чувствует их нетерпение и пряный запах их силы, отдающий запекшейся кровью. Она одна против семерых противников. У них — стальные когти из чакропроводящего металла на пальцах, руны на коже, объединяющие адептов в один организм, и численное превосходство. У неё — слабеющий напарник за спиной и отчаянная решимость. Равнозначно, думает Котори, вызывающе вскидывая подбородок. Ледяные глаза Апостола смотрят на неё из глубины памяти, выгоревшие и злые, полные уверенности и неподвижной боли, совершенно волчьи, и Котори уверена — у неё сейчас такой же взгляд. Что-то незнакомо гневное распрямляется в позвоночнике, обжигает плечи и растягивает губы в приторно-угрожающей усмешке. Котори срывает ленту с волос, сбрасывает куртку и остается в простой чёрной безрукавке, которая не скрывает — подчёркивает изящные линии её тела. Тяжёлые пряди рассыпаются по её белым покатым плечам, обрамляют разлёт ключиц и тонкую шею. Котори изящно проводит рукой по линии челюсти, улыбается врагам, как улыбалась клиентам, и из её прозрачно-серых глаз выглядывает томная смертоносная пустота. Сектанты сбиваются с шага, растерянно переглядываются, завороженные призраком искушения. Котори двадцать два года, и она собирается умереть за мужчину, имени которого она не знает. Мимолетной заминки ей хватает, чтобы стремительно рвануться к телеге и схватить первое, что попадается под руку. Каково же её удивление, когда в ладонь удобно ложится жёсткая кожаная рукоять. Внутренняя дрожь переходит по рукам до самых кистей и дальше, и Котори накрывает волной ощущений. Она знает, что теперь делать. Ещё ничего не кончено. Апостол улыбается ей. Сектанты сбрасывают наваждение, перестраиваются в формацию два-три-два, и первая пара бросается в атаку. Пёс с отчаянным хрипом дёргается вперёд, словно хочет закрыть Котори, и падает, не сделав и шагу. Она видит его отчаяние и страх за неё, но не двигается с места, прямая, восхитительная и ужасающая. Когда враги оказываются совсем рядом, Котори стремительно вскидывает руку. Резкий злой свист пропарывает густую полночь, гибкая узкая тень бросается на сектантов и обвивает одному из них горло. Под капюшоном лица не видно, но Котори слышит хрип и дёргает уголком губ в острой усмешке, резко отводя локоть в сторону. Сектанта швыряет на собственно напарника, и он грудью напарывается на его когти. Они оба падают, оседая ворохом плащей и тел на землю, а Котори снова взмахивает рукой. Длинный чёрный бич покорно ложится к её ногам. — Ну, — тянет она угрожающе и томно добавляет, — кто следующий? К тому моменту, когда из нападающих остается один, Котори уже достаточно осваивается с оружием, чтобы хлестким ударом рассечь его пополам.***
Пса она выхаживает целый месяц, забившись в какую-то охотничью хижину, и предпочитает не вспоминать о том, как тащила на себе его бессознательное тело, молясь всем известным богам, чтобы он только выжил. Сама она подрабатывает на скотобойне — самые норовистые быки трепещут под ударами её бича — и берёт небольшие уроки у местной травницы, которая помимо серьёзного пристрастия к алкоголю обладает энциклопедическими знаниями и руками мастера. На скотном дворе платят достаточно, чтобы им хватало на жизнь. Пёс смотрит на неё большими тёплыми глазами, иногда улыбается каким-то своим мыслям, делает всякую ненужную мелочёвку: свистульки, деревянные игрушки, резные бусины — которые охотно разбирает за гроши ребятня. По вечерам они обыкновенно садятся возле тлеющего очага на одеяло, окутанные его рыжеватым светом, и подолгу сидят рядышком, почти касаясь друг друга плечами. Иногда тихо разговаривают, но больше просто слушают общее дыхание. Однажды Пёс неуверенно берет её за руку, краснея, как мальчишка, и переплетает их пальцы. Котори чувствует, как что-то совсем воздушно замирает в груди и почему-то хочется зажмуриться от восторга, но она слишком сосредоточена на ощущении тёплых пальцев, чтобы размениваться на такие мелочи. Оказывается, что она сидит неподвижно и с непроницаемым выражением лица уже некоторое время, а Пёс, взволнованно и робко смотрящий на неё, вот-вот скончается от недостатка кислорода. Котори становится тепло-тепло, внутри всё такое пушистое, что даже щекотно. Она чуть сжимает его руку в ответ и улыбается уголками губ. Наверное, ей никогда не понять, что такого Пёс видит в её лице, но туманно-голубые глаза у него снова полыхают двумя ласковыми Сириусами. Теперь за руки они держатся каждый вечер. А Котори дома начинает распускать волосы.***
Проходит полтора месяца, прежде чем Пёс окончательно встает на ноги. К удивлению Котори, он не стремится вернуться к прежней жизни — сообщает с улыбкой, что хочет взять перерыв. Котори не возражает и прячет довольную улыбку за кружкой чая. Жизнь потихоньку входит в колею. Котори становится кумиром всей скотобойни, дети бегают за ней хвостиком и просят щёлкнуть бичом. Она каждый третий раз соглашается и одним гибким движением поднимает пыльные бури на дорогах. С каждым днем она всё больше срастается со своим оружием, оно становится продолжением её руки. Бич, кстати, будто уплотняется и наливается лоснящимся чёрным — Пёс говорит, что он пропитывается её чакрой. Котори приятно слышать гордость в его голосе. Сам Пёс оказывается мастером на все руки: чинит всё, что просят, помогает на стройках и в конюшнях, временами учит местную ребятню грамоте.***
— И что это? — скептически поднимает Котори чернильную бровь. — Да ла-адно тебе, — тянут в ответ. — Мы, кажется, это уже проходили. — Ну как тебе сказать, — совсем чуточку подыгрывает Котори, а потом снова хмурится. — Ты серьёзно? Мы не можем. Сами еле концы с концами сводим. Пёс опускает уголки губ, немного склоняет голову набок и смотрит на неё умоляюще. Вернее, два пса смотрят. Один — великовозрастное дитё под потолок их низенькой хижины ростом, с растрёпанными волосами и послужным списком в сотню фамилий, а второй — маленький чёрный щенок с белым пятном на груди и большущими карими глазами. Крохотный розовый язычок свисает из приоткрытой пасти, тоненький хвостик мотается из стороны в сторону. — Ну пожалуйста, — Пёс выглядит так трогательно, что у Котори внутри что-то начинает плавиться. Да ладно. Котори подходит к Псу и осторожно берёт щенка на вытянутые руки. Чёрное недоразумение оказывается мягким и начинает вилять хвостом в два раза быстрее. Котори подносит его к лицу, заглядывая в бесконечно преданные глаза, и щенок дважды лижет её нос. Пёс при этом выглядит так, словно увидел святыню. — Убедил, — со вздохом капитулирует Котори, отдавая щенка. Пёс пускается с ним в победный танец по хижине и едва не сносит стол с ужином.***
— Так и остался на небе Млечный путь, — заканчивает Пёс очередную легенду. Они лежат на тихой лесной поляне, прямо на траве, голова к голове, причём так, что Пёс почти касается макушкой плеча Котори. Вокруг восхитительно тихая свежая ночь, тонкий серп месяца ещё не взошёл, поэтому звёзды огромные, яркие, близкие-близкие, руку протяни — и заденешь хрупкие лучи. Под деревьями, кругом обступающими луг, мерцают жёлтые искорки светлячков, умиротворенно поют цикады, неподвижный прозрачный воздух пропитан темнотой и покоем. — А вот там, — Пёс поднимает вверх руку, и Котори рассматривает его длинные сильные пальцы, — видишь, касается Млечного Пути? Ещё звезда очень яркая? Вот, это созвездие Большого Пса. Котори фыркает. — Ну ты и хвастун. Даже на небо влез. Пёс негромко смеется — грудным бархатистым смехом, от которого у Котори слабеют колени. — О, неужели? Тогда Сута там тоже есть — созвездие Малого Пса во-он там. — Надо же, — Котори мягко улыбается. — А я там есть? — Конечно, — убежденно, почти снисходительно говорит Пёс. — В моем созвездии самую яркую звезду видишь? Это Сириус. У нашего ушастого Суты тоже есть такая, называется Процион. А зимний треугольник с ними замыкает третья — Бетельгейзе. Она очень красивая, просто необыкновенная — мерцает красным, как будто маяк. Вот это ты. Между ними повисает какая-то лёгкая трепетная тишина, у Котори теплеют щёки, а глаза начинает щипать. Внутри — та самая Бетельгейзе, яркая и тёплая, пульсирует красным и укутывает с ног до головы в туманность, и дыхание Пса полностью совпадает с её собственным, и пульс у них, кажется, один на двоих. И, думает Котори, наверное это и называют счастьем. Она не уверена, но ничего лучше с ней ещё не было. — Рида, — вдруг тихо говорит Пёс, и в его голосе звучит что-то такое сокровенное, что у неё всё сладко сжимается внутри. — Что? — голос становится мягким, ласкающим. — Моё имя, — выдыхает Пёс, — Рида. Дышать решительно невозможно, внутри всё перекручивается, а слёзы всё-таки выступают на глазах — потому что так не бывает, потому что так есть, потому что нельзя не любить это так. — Котори, — отвечает она срывающимся шёпотом. — Меня зовут Котори. Пёс — Рида — на мгновение перестает дышать. Он привстает, медленно садится, окутанный светом звёзд, и протягивает ей руку. Котори тоже садится, и мгновение они смотрят друг другу в глаза, и там миллионы звёзд и сверхскоплений, вращаются туманности и горят сверхновые. А потом Рида осторожно наклоняется вперёд, и его губы оказываются в миллиметре от её лица. Он держит руки на коленях — помнит, бережёт, боится спугнуть — и мягко выдыхает ей в губы, даёт возможность отстраниться. Внутри у Котори рождаются галактики, и она не двигает с места. И тогда Рида её целует. Это мягкое, тёплое прикосновение, только губы к губам, трепетно и так нежно, что у неё по щекам текут слёзы. Рида трогает её одним поцелуем — как святыню, как своё главное сокровище, как явленное ему чудо, и уже одно это перекраивает в Котори что-то глубинное. Бетельгейзе в груди горит алым, ей там тесно, она плавится пламенем на губах, и ему — можно, его она не боится, ему она верит. Поэтому Котори, не отрываясь от его губ, берёт его ладони в свои руки, кладет себе их на шею, содрогаясь от тёплого прикосновения, потому что это так правильно, что звёзды начинают вращаться в небосводе. А потом она вцепляется пальцами ему в воротник и дергает на себя, вжимается всем телом, вплавляет губы в губы, делится пламенем, и кому сдался этот чёртов кислород? Рида не отстаёт, тоже вспыхивает, гладит по плечам — и целует-целует-целует, и если даже сейчас все звёзды падут, у Котори останется её личный зимний треугольник. Последняя его звезда с радостным лаем налетает вдруг на Риду сзади и валит их всех на землю, и Котори оказывается придавленной сильным телом. Рида замирает, тревожно заглядывая ей в лицо, а Котори только удивляется, как это он успел выставить руки по обе стороны от её головы, чтобы не въехать ей лбом в нос. Нет ни страха, ни омерзения, только тепло. Поэтому она успокаивающе приподнимает уголки губ и с восторгом встречает ответную улыбку. Рида, мягко хохотнув, утыкается носом ей в шею, Сута — уже вымахавший с молодого телёнка размером — носится вокруг, грохоча лаем. Бетельгейзе в груди становится окончательно тесно, и Котори начинает петь.***
Котори уже десять месяцев как двадцать три, когда приходит огонь. Войска врываются в их деревню неожиданно. Целый полк тяжёлых латников громит дворы, поджигает дома, выволакивает на улицу женщин за волосы. Котори и Рида переглядываются, обмениваясь холодной яростью. — Останься в доме, — хмуро просит он. — Пошёл ты, — в тон откликается она, утягивая волосы в хвост. Они хватают оружие и выходят противникам наперерез. Бич свистит так свирепо, с такой силой рассекает воздух, что Котори опрокидывает целые ряды. Чуть правее полыхают техники, гремят короткие сухие взрывы, латы сминаются с резким хрустом — это Рида вступает в бой. Местные мечутся вокруг с вилами, но больше отвлекают, чем приносят какую-то пользу. Котори угрожающе скалит зубы, по лбу у неё катится горячий пот, рука медленно тяжелеет. Она уже чувствует его, свой предел, к которому её подталкивает каждый взмах. Но внешне этого не увидеть — бич всё так же смертоносен и абсолютен, каждым щелчком волнуя воздух и рассекая плоть. Всё будет хорошо. Мы справимся. Сквозь лязг металла, крики и рёв пожирающего деревню пламени Котори всё равно отчетливо слышит высокий гневный рык Риды, и он придаёт ей сил. Но латники не кончаются, сжимают полукольцо, ищут слабое место, и их много, много-много-много, и пот уже застилает Котори глаза, в грудной клетке — свинцовая тяжесть, дымный воздух обжигает горло. Всё будет хорошо, говорит она себе, но внутри, где-то глубоко-глубоко в теле, уже разливается странная обречённая горечь, потому что Котори давно выучила этот урок — количество часто торжествует над качеством. Ей страшно, ей почти больно, её ладонь горит, стертая в кровь родной рукоятью, дым душит её и кутает, искры издевательски горят в начищенных доспехах. На периферии разливается отчаянный оглушительный лай, и Котори прошибает холодным потом. Она оборачивается на мгновение и видит издалека крышу их дома, пылающую, как погребальный костёр. Лай не смолкает. Сута. Только у Котори нет этого мгновения. В кнут вцепляется сильная рука, дёргает на себя — и Котори на миг теряет равновесие. Латная перчатка ударяет её в солнечное сплетение, выбивая из груди весь воздух, на губах выступает кровь. В плечи, в запястья, в бока впиваются жёсткие пальцы, давят её вниз, ставят на колени. Котори рвётся, бьётся в хватких руках, снова ощущая себя пятнадцатилетней девочкой, у которой отнимают веру в чудо, завалив на стол всей бандой. — Тори! Крик Риды оглушает её, выжимает из глаз слёзы. Она бешено извивается в захвате, и латники едва удерживают её впятером. Котори не знает, откуда в её теле столько силы, но рвётся так, что тянет врагов за собой. Она чувствует, как внутри всё обрывается, когда понимает что у Риды тоже не было мгновения её окликнуть. Тяжелый прямой клинок прорубает его кожаную куртку и застревает в рёбрах, алая кровь выглядит настолько ужасающе неправильно, что Котори на миг слабеет в чужих руках, а потом дёргает так, что кто-то из удерживающих её латников падает на землю. Этого не может быть. Только не снова. Удары сыпятся на Риду со всех сторон, почти раздирают его на части, но он всё ещё стоит и сражается — и прорывается к ней, и смотрит — со страхом за неё, с пугающей решимостью, со всепоглощающим гневом, с отчаянной разъярённой любовью, полыхающей в голубых радужках. Котори знает, что у неё в глазах — тот же коктейль. Чувствует, что Бетельгейзе внутри взрывается изнутри, разлетается обречённой сверхновой, догорает разорванной, но всё ещё яркой короной. Сириус напротив тоже разлетается в огромной ослепительной вспышке. Рида падает на колени. Ему мгновенно выкручивают назад руки, распинают свирепой хваткой пальцев. Латник, тот самый, который достал Риду первым, стоит рядом, и по лезвию его клинка бегут ярко-алые капли. Отчаянный лай переходит в высокий, полный боли визг. Котори слышит, как с оглушительным грохотом пылающая крыша её дома — её мироздания — проваливается внутрь, ломая балки и перекрытия, как сухие кости. Процион гаснет первым. Латник заносит клинок, его лезвие отражает бескрайный раскалённый пожар и повисает в воздухе росчерком гильотины. Котори слышит чей-то срывающийся звериный крик, который должен практически разодрать горло, и заторможенно понимает, что кричит она. Грубая ладонь давит Риде на затылок, заставляя опустить голову и открыть шею. Сириус скрывается за чёлкой беззвучно, напоследок болезненно-нежным взглядом признавшись Котори в чём-то высшем и сокровенном. Когда клинок начинает опускаться, Котори теряется сознание и проваливается в высокий вакуум забытья. От Бетельгейзе остается только холодная, разметанная по пустому космосу туманность.***
Латники оказываются солдатами соседнего княжества, верховный правитель которого — высоченный поджарый мужчина с белым шрамом на пол-лица, мощными руками и звериной тягой к садизму. Такое расширение владений он признаёт единственно возможным, а его армия больше похожа на банду. Котори, в общем и целом, плевать. Она смотрит на его столицу — втиснутый в горный кряж город гранитных дворцов и бастионов — и не видит ничего. В мутно-серых глазах у неё пустота, широкие мощёные улицы плывут мимо реками, связанные руки и разорванная одежда существуют где-то в другой вселенной. В её реальности не осталось ничего — даже пепла. Пустота окутывает её, выворачивает наизнанку, смотрит в лицо провалами бесцветных глазниц и скалится, перебирает осколки, которые от неё остались. Котори всё ещё плевать. Князь смотрит на неё, брошенную у его ног, с громадины трона, и в глазах у него жадное, тёмное, предвкушающее. Котори отбрасывает волосы с лица, упирается расфокусированным взглядом в его подбородок, видит, как двигаются сухие губы, но не слышит ни звука. Не запоминает, как её ведут по коридорам дворца, не чувствует бесконечного числа ступенек, не реагирует, когда её швыряют на высокую кровать в пустой комнате. Котори раскидывается на шёлковых простынях, как мёртвая, и не двигается, только грудная клетка чуть шевелится, выдавая дыхание. Она хранит полную неподвижность, когда входит князь, игнорирует то, как он неторопливо стаскивает с себя одежду, как поигрывает бичом — её собственным — и заносит руку. Позже, когда всё заканчивается, Котори с отрешенным любопытством разглядывает красные кровяные полосы, покрывающие всё её обнаженное тело, и совсем не чувствует боли. Вообще ничего не чувствует. Пустота заполняет её оболочку, и Котори знает, что она умерла вместе со своей прошлой жизнью.***
Князь не может от неё оторваться, иногда приходит по нескольку раз на дню. Все пытается добиться хоть какой-то реакции помимо вялых движений рук и тихих хрипов. Безуспешно. Он не знает, что перед рассветом, в самый тихий час сумеречья, Котори иногда скатывается с кровати на холодный пол, ложится на спину, бесстрастно смотрит в потолок, и из уголков её глаз по вискам стекают слёзы. В одну из подобных минут просветления Котори пытается бежать. В процессе умудряется убить шестерых солдат и заживо сжечь в покоях половину верховной знати — вместе с двумя этажами дворца. её, конечно, ловят и возвращают в клетку спальни. Князь отхаживает её бичом вдвое сильнее обычного, и у Котори даже вспыхивает слабая надежда умереть, но её насильник чётко чувствует грань и никогда её не переходит, так что она остается в живых. Просто князь — во избежание — отрезает ей ступни. Теперь Котори прикована к постели, и весь её мир ужимается до плацдарма высокой кровати и всегда зашторенного окна.***
Она угасает с каждым днём. Волосы тускнеют и начинают выпадать, кожа истончается и становится похожей на ломкую бумагу, которая вот-вот готова порваться под пальцами, глаза вваливаются. Пустота властно стоит над ней, холодная и равнодушная, и Котори иногда заторможенно думает, уж не сестра ли она смерти. Князь некоторое время игнорирует все симптомы, но потом начинает переживать. Пытается насильно кормить, но её выворачивает раз за разом. Разговаривает с ней, но Котори не различает слов, слышит только фоновое шипение. Приносит платья и драгоценности, фрукты и книги, даже сокращает ежедневные экзекуции — но Котори плевать, она словно вне тела, где-то в промежутке между мирами, сдавленная со всех сторон гранями пространства. Однажды князь приводит к ней щенка трех месяцев от роду — чёрного, с белым пятном на груди. Котори поворачивает к нему голову, смотрит пустыми глазами несколько долгих секунд, а потом стремительным движением хватает щенка за горло и ломает ему шею. Князь отшатывается от кровати, а Котори возвращается в прежнее положение и застывает снова. Она даже не знает, откуда у неё взялось на этот рывок столько силы. В итоге князь совсем отчаивается и прекращает попытки. Видимо, решает пользоваться, пока это ещё возможно, а потом смириться с потерей. Котори двадцать четыре года, и она мертва. Пустота поёт в ней, безбожно фальшивя и шмакая беззубым ртом.***
Очередным утром князь поднимается с их постели, привычно накидывает на истерзанное тело Котори лёгкий плед, прикрывая её до груди, и некоторое время стоит над ней, покусывая губы. Котори смотрит сквозь него и мерно дышит. Ни чувств, ни эмоций — просто тело, в котором ещё держится искорка жизни. Он, как будто извиняясь, касается пряди её волос, а потом подходит к окну, впервые распахивая шторы. Свет бьёт Котори в лицо, и она немного морщится. Князь качает головой и выходит из спальни. Котори медленно поворачивает голову к окну. Оно громадное, нижний край лишь немного приподнят над полом, и Котори даже делает слабое движение в его сторону, прежде чем понимает — застеклено. Жаль. За окном — пасмурно, высокие серые облака кутают небо ровным пологом, бесцветный свет не позволяет предметам отбрасывать тени. Отсюда, с верхнего этажа, просматривается весь город и невысокие горные отроги вокруг. Отлично видно высокую крепостную стену с крохотными зубчиками по краю и аркой запертых ворот. По ней медленно ползут точки часовых. Котори бездумно смотрит на серый пейзаж, иногда забывая моргать — только когда глаза начинают пересыхать, она догадывается смежить и медленно поднять веки. Времени нет, его для неё больше не существует, она не знает даже приблизительной даты. А потом всё меняется. На серое ложится чёрно-алый росчерк. Котори даже слегка приподнимает голову и смотрит на высокую девушку с алыми прядями в чёрной гриве, рушащейся у неё по спине. Она слишком далеко, чтобы разглядеть черты лица, но её одежда явно не имеет ничего общего с гарнизоном князя, а в позе есть что-то угрожающее и уверенное, наглое и хищное одновременно. Дозорные бросаются к ней, выхватывая мечи из ножен. Девушка подпускает их совсем близко, а потом вскидывает руки. Весь гребень стены окутывает яркая огненная корона. Расплавленный камень алыми потеками крови стекает вниз, пламя спускается к воротам и прожигает их насквозь. В образовавшуюся дыру врывается невообразимая орда из людей в чёрных доспехах и всевозможных тварей. Котори моргает, чувствуя слабое удовлетворение, когда огонь со стены медленно переползает на ближайшие дома — кажется, князь из охотника превращается в жертву. Она смотрит на багряные отсветы на стенах и потолке, испытывая какое-то болезненное удовольствие, и впервые за долгое время дышит глубоко, жадно, судорожно сжимая в пальцах простынь. А потом дворец содрогается до самого основания, и глубокий рокот взрыва звуковой волной прокатывается по её телу, разгоняя кровь. Опираясь на ослабшие руки, Котори падает с постели, ударяясь плечом и бедром, стягивает на себя покрывало и ползет к двери, проклиная жалкие культи вместо ног. Ногти цепляются за каменные плиты пола, стираются колени, от изнеможения темнеет перед глазами, но Котори всем телом налегает на дверь — и она распахивается в пустой коридор. Дворец вздрагивает снова и снова, Котори чувствует разливающуюся в воздухе удушливую тяжесть, пробует мрачную гневную силу на вкус, и её трясет от страха и предвкушения. Она знает: что-то могущественное пришло в ненавистную столицу и это что-то сомнет её, раздавит и сожжет останки. Котори оказывается не готова к тому, что за поворотом коридора эта давящая аура вдруг схлопнется во вполне человеческую фигуру. Мужчина стоит к ней боком, платиновые волосы зачесаны назад, тёмный плащ спускается до колен, открывая начищенные чёрные сапоги с серебряными каблуками, в хладнокровном профиле прослеживается что-то звериное, страшное. Он рассматривает картину на стене, но на шорох разворачивается — и Котори видит его глаза. Точнее, глазницы — зеленое едкое пламя и узкие кресты зрачков. Её пробирает холодом на миг, а потом вся окружающая мужчину мощь оживает и поворачивает к ней незримую голову, рассматривая и разлагая её тело до атомов одним взглядом. Это страшно, это вмораживает кости в холодные плиты пола, это пронзает голову обжигающе ледяными иглами. Котори понимает, что на неё смотрит бог. Она подползает к нему, спокойно наблюдающему за ней без всякой попытки двинуться или заговорить, вцепляется пальцами в плащ, лихорадочно подтягивается и сама, добровольно, заглядывает в чудовищные глаза. — Что? — шепчет Котори, не узнавая могильное хрипение, срывающееся с её губ, но ей плевать. — Что ты такое? Он поднимает бровь, ядовитое пламя в глазах вьётся и стелется вокруг зрачков, черты лица становятся ещё острее, окончательно перестают быть человеческими. Теперь перед ней что-то иное, что-то и более, и менее. — Я — Бог Красной Луны, — рокочет он тихим бархатным голосом. — Но они зовут меня Тёмным. Котори медленно выдыхает, чуть расслабляя руки, а потом подтягивается с новой силой, безумно и отчаянно бросаясь в обжигающий взгляд, хрипит: — Бог, значит? — она кашляет, руки слабеют стремительно. — Я знаю, ты можешь. Дай мне силу. Дай мне силу убивать или умереть! Глаза на мгновение распахиваются, потом сжимаются до тонких горизонтальных щёлок, сухие губы растягиваются в какой-то демонической насмешке. Тёмный сбрасывает Котори на пол одним движением руки, она слышит хруст в собственном запястье, которое выворачивается под неестественным углом, но Котори плевать. Она снова вскидывается, опираясь на сломанную и здоровую руки, смотрит вверх с безумной жаждой в пустых мутно-серых глазах. Тёмный ухмыляется, приседает на корточки и кладет руку ей на лоб.***
Пытка отпускает её спустя вечность, но Котори почти не уделяет ей внимания — пустоте не бывает больно. Она встает — легко, без усилий, на свои собственные ноги — и поводит плечами, чувствуя в теле незнакомую, но могущественную вибрацию. Перекатывается с пятки на носок, облизывается, чётко ощущая выдвинувшиеся клыки, и идёт в спальню. Срывает со стены бич, а потом проходит в соседнюю гардеробную. Приведя себя в порядок, Котори на мгновение замирает у зеркала и улыбается своему отражению — приторно-ласково и угрожающе. Ей нравится, что она видит в серебристой глубине. Она идёт по коридорам дворца, и бич в её руках живёт абсолютно новой жизнью: гнётся и удлиняется, двоится и троится, а одного удара ей хватает, чтобы пачками рассекать всех встречных на куски. Они все падают под бичом вперемешку: кухарки и феодалы, генералы и разряженная свита, слуги и солдаты. Кровь заливает стены и мраморные полы сплошной багряной гладью, стекает по ступеням, и Котори приходится поднимать подол одной рукой, чтобы не измарать его. Тёмный ждёт её в нижнем парадном холле. Одна из его стен разрушена полностью, и в огромный провал отлично просматривается пылающий город. Мраморно-золотая мозаика присыпана каменной крошкой и трупами, сам бог стоит в самом центре, а у ног его, съёжившись, лежит князь. Ещё живой. — Наконец-то, — тянет Тёмный, а потом отходит в сторону и кивает на тело на полу. — Он весь твой. Котори приближается к нему неслышными вкрадчивыми шагами, но князь всё равно слышит и вскидывает голову. Упрямая ненависть в его глазах сменяется изумлением, а затем — ужасом. Прежде чем он успевает сделать хоть что-нибудь, Котори впивается ему в шею пальцами с длинными чёрными ногтями и легко отрывает мощное тело от земли. Князь бьётся в её хватке, что-то хрипит, но Котори не слышит, угрозы это или проклятия, потому что пустота рокочет в ушах беззвучным землетрясением, а в глубине груди зарождается что-то совершенно чудовищное. Дрожь ползёт от плеча к локтю, а потом ударяет потоком мощи в запястье. Мгновение — и от князя не остается ничего, только оседает на мраморный пол невесомая горстка пепла. — Неплохо, — констатирует Тёмный, ухмыляясь уголком губ. С его лицом, больше похожим на обтянутый кожей череп, это выглядит ужасающе, но Котори это нравится. Она издаёт хриплый смешок, раскидывает руки в стороны и кружится в центре зала. Открытые молочные плечи лоснятся в отсветах громадного пожара. Чёрная юбка раскрывается бутоном вокруг её белоснежных ног, на подоле ярко горят алые облака с белой окантовкой. Всё-таки этот подарок князя был действительно неплох. Тёмный смотрит на её платье, и что-то довольное проскальзывает в его глазах. Котори замирает и смотрит с лёгким вопросом, склоняя голову набок. — Кажется, я определился со знаменем, — говорит Бог Красной Луны. — За это можешь сама выбрать себе имя. Идём. Котори беспрекословно следует за Хозяином.***
Демоны грабят город неистово и страшно: Котори видит высоченного мужчину с дикими жёлтыми глазами, раздирающего людей пополам; крепко сбитого воина с тяжёлым двуручником и свитой из двух волков с перемазанными кровью пастями; субтильного светловолосого парня, кромсающего улицу воздушными лезвиями. Где-то у стены вскидываются целые каскады молний, оглушительный щебет электричества пробивается даже сквозь рёв огня. Тёмный идёт сквозь этот хаос, как повелитель и мессия, и Котори уже знает, что по его стопам шествует сам Ад, частью которого сейчас стала и она. Они оказываются в круге главной площади, где собрался небольшой отряд уже насытившихся демонов, и тут Котори видит его. Он стоит отдельно, в обманчиво расслабленной позе, окутанный гнетущей демонической аурой. У него совершенно белые короткие волосы, чётко выступающие скулы и алые глаза, но Котори всё равно узнает его моментально. Рида поворачивает к ней голову, они сталкиваются взглядами — и мир отмирает, а в контакте глаз рождается новая Вселенная, захлестывая их спиральными туманностями. Это только миг, но Котори чувствует себя фениксом, который спустя вечность вдруг восстал из пепла и снова ощутил огонь жизни. Котори делает несколько шагов ему навстречу и останавливается на расстоянии вытянутой руки. Они стоят, не в силах расцепить взглядов, и гравитация вращает реальности вокруг них, не в силах сдвинуть их с места. Котори чувствует, что ось её мира становится на место, а пустота тянется к своему хозяину, хочет ластиться под огрубевшие широкие ладони. — Здравствуй, — тихо говорит Котори и теперь узнает свою прежнюю высокую мелодию голоса. Рида смотрит на неё ещё несколько долгих секунд так, словно к нему только что снизошла луна. Котори за это время успевает отметить, что глаза у них теперь одинаково алые, с вертикальными зрачками. — Ты жива, — наконец говорит он всё тем же глубоким бархатным голосом. — Я знал, что да, и догадывался, где именно. Поэтому нашёл бога и привел его с собой. Не бросил, думает Котори. Не бросил. Он протягивает ей ладонь для рукопожатия, улыбается уголками губ — прежний и неуловимо новый, словно из недр его сердца демоническая мощь вытащила настоящую натуру вожака огромной стаи. — Шинкиро, — говорит он просто. — Моё имя Шинкиро. Котори медлит одно долгое мгновение, а потом протягивает руку в ответ — но не пожимает, а переплетает их пальцы. И отвечает: — Акуму. И она начинает негромко напевать. Ту самую песню, из звёздной ночи прошлой жизни, но теперь она звучит военным маршем. За их спинами Кемоно с хохотом вскидывает руки, и дворец князя скрывается в феерии языков пламени. Японские слова в тексте: Котори — птица. Рида — вожак, лидер. Сута — звезда. Шинкиро — мираж. Акуму — кошмар. Уголок Автора: Всем доброго времени суток! Я таки сделала это. И мне ни капельки не стыдно XD С любовью, Ваша _Нико_:3 Строка Беты: Впервые за очень долгое время не хочу убить Автора.