The wolf and the lion

ᅠПроблемы с доверием — это действительно про Аню, загнанную в угол обилием диких страхов, она не протянет руку при знакомстве, часто не позволит немного глупой улыбке появиться на искусанных губах, не расскажет о том, как прошёл день, потому что никто не может интересоваться чем-либо, если не захочет ранить, выдёргивая из бытовых историй нити, за которые можно потянуть, дабы ещё одна стена Аниного мира рухнула. ᅠИ вот такая, зажатая в тиски неуверенности и страха, ''несуразность'' неотрывно смотрит в глаза, касается руки Милас на несколько секунд, не отскакивает назад, как дикая лань, не прячется вдалеке от всех, а просто предлагает покурить; и вот такая, пытающаяся унять сердце, которое, кажется, к чертям сломает рёбра, рыжая отчего-то улыбается глупее обычного, ощущая это дурацкое тепло, что расходится по всему телу, концентрируясь на задворках души. ᅠУ Милас защита крепче, чем у кого-либо на этой пропащей Земле: внушает неведанный доселе страх, будто кричит, разразившись громом около самого уха, что втопчет в грязь, плюнет и забудется, разворачиваясь с предельной скоростью, источая жгучее, в чём-то ядовитое презрение, буквально расточая свою негласную власть на много тысяч километров вперёд, заставляя быть либо подобострастным рабом её игры и слепо следовать прописанным правилам, либо быть мёртвым физически и душевно, поблескивать опустошенным сосудом, не иметь возможности вспорхнуть на облака душой, проклиная этого монстра. ᅠНо Аня не боится Ксюшу, наносит удар за ударом, наслаждаясь видом стекающей по нижней губе соперницы крови, падает, ударяется головой так, что перед глазами вновь возникает образ отца, выученный наизусть, до единой родинки, до тембра голоса, до запаха дешёвых сигарет и мужского ментолового шампуня. Рыжая ненавидит драки с Милас по причине того, что отрезвляет, но не может остановить себя вовремя — кулак в очередной раз врезается в скулу, а её затаскивают по всей комнате, прикладывают к полу и стенам, блокируют движения, вновь и вновь делают больно. Физическая боль — херня, не чувствуется, возникает лишь на периферии, быстро утопая в боли моральной, внутри взвывает дикий зверь, на подгибающихся коленях кареглазая ползёт к источнику пьянящей ярости, смеётся, как сумасшедшая, пытается вырвать сердце с корнями, пока её не оттаскивают в другой коридор. ᅠОни сверлят друг друга взглядами ещё целый час, лёгкие Ксюши горят безудержным пожаром желания сломать на части эту, казалось бы, хрупкую, выпивающую очередную рюмку обжигающего глотку алкоголя девочку, а напоследок вновь схватить за руку, ощущая каждой блядской клеточкой тела такое невероятное тепло, упиваясь им, опустошая полумёртвого львёнка, подобно кровопийце, напавшему на жертву под покровом ночи. Русая путается в мыслях, заходится во внутреннем смехе, оценивающе оглядывает всех остальных, цокает языком, поправляет ''причёску'', ловит себя на слизывании крови, всё ещё идущей из ранки на губе, а затем в очередной раз взывает к чёрту — взгляд льдисто-голубых глаз пробегается по так некстати оголившемуся плечу, побитая ''несуразность'' занимает всё свободное место в подсознании, так бесит, что блевать тянет. ᅠ— Думаешь, к...к...кк...как набить мне морду в очередной раз, да, мразь? — Ксюша не верит своим ушам, моментально возрождает едва ли потухшую ярость, с трудом удерживает свою задницу в кресле, лишь вопросительно осматривая окончательно опьяневшую Аню и говоря одним лишь взглядом о том, что если попытается налететь в очередной раз, то на её могиле обязательно будут самые уродливые цветы, которые только доводилось видеть, — А хер тебе, — Кареглазая облизывается и начинает смеяться, а Милас так противно, что хочется зажмурить глаза и прогнать образ вдрызг пьяной ''одноклассницы'' из памяти. ᅠ— Я хочу только нахуй забыть тебя, мелкая, — Смягчаясь на последнем слове, Нарцисс будто обрезает всяческие тонкие ниточки, образовавшиеся между ними в прошлом [ будто было что-то, кроме тех определенно фальшивых или нет рукопожатий и взглядов из-под редких ресниц ], не силясь резать самую крепкую, выходящую из сердец, обыкновенно невидимую, а ныне чересчур яркую, слепящую и делающую больно, — Съебись. ᅠИ Аня, почему-то, слушается, поднимается с насиженного места и ''вальсирует'' в неизвестность, то и дело врезаясь в стены в поисках выхода — арки на всю стену. Милас ловит себя на мысли, что ей, блять, смешно и страшно, потому что такие маленькие девочки уничтожают свою жизнь, рвут на части ''чистые листы'', на которых им бы пришлось рисовать свою новую, вероятно, яркую жизнь. Ксюше, отчего-то, определенно не похуй, осталось понять, что это за диковинное ощущение причастности: поражающее стремление набить мордашку этой красотке или истое желание помочь. ᅠРусая выдыхает, вжимаясь в кресло. Сейчас будет сложно, так, как никогда еще не было, но она вывезет: ради Яны, их общего счастья, крепкой семьи, невероятно красивых улыбок родной девочки, теплоты в душе, рассветов, в коих Ксюша пока что совсем не замечает диковинной красоты — сердце не бьется со скоростью двести ударов в секунду, дыхание не замирает, руки не трясутся, ей плевать. Плевать вообще почти на всё, что вокруг неё. Ненадолго. Она ей обещала, обещала своей Яночке. Будет тепло, им обеим, примерно так, как во время первой встречи с ''несуразностью''. ᅠУжин в доме Татьяны Поляковой проходит чуть лучше, нежели ''хуже омерзительного'', Милас в своих мыслях, за тысячью барьеров, в надежном положении, над никудышными идиотками, разглядывающими учительницу со страхом ляпнуть чего-нибудь лишнего: не боятся только пьяные и особенно смелые, которых, помимо неё самой, здесь совсем немного. Всего одна, если быть точнее — сидящая раздражающе близко, всё ещё неимоверно пьяная, но не показывающая этого, снявшая дурацкую шапку, получившая прозвище ''Львёнок'' лишь в подсознании у русоволосой. Это так чертовски странно, ведь Нарцисс почти чувствует ревность, боится услышать таковое обращение из уст любой другой, оставляет право называть так эту глупую девку лишь за собой, а если кто-то осмелится посягнуть на это обстоятельство — пиши пропало. ᅠЕй хочется думать о захламленном проблемами сердце, ощупывать стены родного дома в укутывающей Вселенной самых ярких и щемящих душу воспоминаний, рассматривать лёгкую ткань красной рубахи, совершенно не задумываясь о том, что пялится вниз, выглядит нелепо или даже глупо. Ксюша делает огромное одолжение, ведь их лица не раскрашены уродливыми ''подарками судьбы'', они бы и не справились — свалились на пол, заходясь в оглушающем крике и молили бы о пощаде. Слабые, никчемные девочки. ᅠГорохова не отличается аккуратностью, смотрит на элегантный мужской костюм Ксюши и не чувствует ровным счётом ничего, лишь безразлично оглядывается по сторонам и возвращается к сидящей рядом знакомой. Ей не противно из-за Милас и не стыдно за себя, Анюта, так называл её отец, привыкла поступать по велению сердца, даже если этот сумасшедший орган предлагает налететь на не менее сильного соперника, врезаться кулаком в скулу, бить до потери пульса, прокручивая зудящие в висках фразы о том, что сдаться — значит умереть. ᅠЕё просят продемонстрировать то, на что она способна — рыжая читает рэп, упиваясь вложенной в рассказанную историю искрометной болью, срывается на последнем слове, ощутимо волнуется и краснеет, думает даже заплакать, но понимает, что не имеет такого права: не по той причине, что ей чужды слёзы, а лишь из-за готовой уязвить и стереть в порошок соседки. Пожалуй, она понимает для себя, — ей стоит быть осторожнее, ᅠ— Ксения, что скажете? — Тихий голос будущей учительницы успокаивает слишком уж разволновавшуюся Аню ровно на секунду, пока до подсознания не доходит чересчур слащавое "Ксения". В то же мгновение девушка понимает — они обе как бомбы замедленного действия, сейчас случится непоправимое, сейчас этот нарочито украшенный золотом дом взмоет в воздух. ᅠ— Я люблю более интеллектуальный рэп, — Внутри себя рыжая тушит начинающийся пожар, лишь шепчет где-то глубоко-глубоко, мол, "Милас та ещё сучка", а затем откидывает голову назад и улыбается во все тридцать два, невольно замечая прикованное к волосам-пламени внимание и снимая еле-еле держащуюся резинку с волос. ᅠНарцисс никогда не врала себе, так что и в этот раз будет честна на все сто пятьдесят процентов, откровенно расскажет внутренним чертям о невероятно-блять-красивых волосах Львёнка, ниспадающих на острые плечи лёгкими волнами. Милас ловит себя на рассматривании копны огненных прядей, а Горохову ловит на идиотской провокации, понимает же, что акцентировала внимание специально, чётко осознает, что раскусит игру прежде, чем ''Несуразность'' выложит все козыри на стол, сверкая странной улыбкой и вдохновляя взять реванш. ᅠРусая не сомневается в том, что Аня поедет из этого дома-обманки в настоящую ''Школу леди'', станет примерной ученицей, получит брошь, однажды поразит всех успехами и окажется ''практически лучшей'', ибо в любом из раскладов этой девке не встать рядом с Ксюшей — придётся тянуться, отчаянно прыгать ввысь, забывая о том, что можно попросту сдаться и переломать все кости, принимая очевидное поражение. ᅠМилас ловит Аню на выходе из дома, касается руки слишком неосторожным движением невпопад, Львёнок смотрит [снова] прямо в глаза, отчаянно рвётся за высоченные стены крепости, норовит перепрыгнуть, вот только Ксюша начинает говорить, обдавая шею соперницы горячим дыханием, вызывая это идиотское стадо мурашек, ᅠ— Эта блядская победа значит слишком много, даже не мечтай, малыш, — Горохова начинает злиться гораздо позже, нежели её собеседница покидает дом, абсолютно не понимая, что является катализатором: издевательски-нежное "малыш", наглый взгляд, врывающийся в душу с похожим на её собственное стремлением или откровенно задолбавшее тепло, кое приходится чувствовать каждый раз; боже, ей так отчаянно хочется врезать Милас, подорвать её уверенность в завтрашнем дне, доказать всему миру, что мнимые лидеры обязательно упадут вниз... ᅠИ она сделает именно так: будет выть по ночам от кошмаров прошлого, разорвет собственную душу в клочья, пронзит небесную завесу клятвенным и до боли пронзительным криком, но не даст кому-то стать лучше себя — только не теперь, Ксюша.