The wolf and the lion

      Ксюша рвётся на мелкие кусочки, когда мысль о том, что Горохова стала маленькой-большой зависимостью залезает в подкорку и горит ярко-розовым неоном, отдаваясь нестерпимой болью в сердце: ведь ей пиздец как не хочется привязывать себя намертво к ослепительно улыбающейся, но столь ядовитой и неправильной Анечке, ведь у неё есть Яна — лучшая, чёрт вас всех дери, девушка, которую только доводилось видеть в жизни;       А рыжеволосой откровенно похуй: пламенные пряди разлетаются по и без того раскаленному воздуху, улыбка "от уха до уха" слепит не хуже зенитного июльского солнца, а тонкие пальцы касаются плеча безымянного собеседника с вызывающей нежностью; сегодня, и это понимали они обе, Анюта правила парадом, врезаясь в плоть Милас ножами-взглядами, окутывая лёгким ароматом алкоголя и практически детской обидой: "Ты, бритоголовая, держишься слишком далеко, но я всё равно играю с тобой близко-близко, прямо в твоей напрочь загаженной душе — лишь бы ты сдохла, лишь бы легла наземь, закрывая ахуенные голубые глаза, лишь бы метка [ и, блять, это уж точно ненормально со стороны Ани — ну, в плане, мириться с "причудливым" наименованием ожога, что принес столько боли ] перестала грызть изнутри.       — Павел, — Гороховой плевать на его имя и существование: девушка смотрит "сквозь", пестрит показным, бутафорским интересом к его персоне, вовремя останавливает такую отчаянно-бредовую мысль сбежать с этого "праздника жизни", стопроцентно увлекая Ксюшу за собой — она же, всё-таки, не слабая идиотка, а достаточно смышлёная девочка, чтобы понимать, как пиздецки херово являться очередной пешкой в игре Милас.       — Анна, — И, боже, её так тошнит от режущего едва-едва расправившиеся крылья официоза, что лишь на мгновение девушка позволяет себе отвести взгляд, матеря всё своё существо за секундную слабость, потому что бритоголовая мразь не отказывается от внезапной идеи полюбоваться Львёнком: улыбается так же противно, как и тогда, утром, припечатывая сигарету к ставшей лишней частью тела руке, — Потанцуем? — Вообще-то, кареглазая даже не думает осознавать, как проебалась по всем фронтам, ибо танцы в её исполнении — кувырки по грязной траве родного двора, когда в голове сплошь только запах алкоголя и кайф от наркотиков, а впереди — долгожданный конец. Анюта миллиард раз называет себя ебанутой и молится всем известным Богам о его отказе, но вычурный парень-принц из какой-то тошнотворной сказки лишь улыбается в еле различимом из-за грима поднятом уголке губ и спешит схватиться за зависшую в воздухе руку Горы, тем самым приводя механизм в действие.       Болезненно-страстная нежность, с которой загримированный чудак касается Аниной талии — конечная точка: девочка-пламя зажмуривает глаза, считая до пяти, справляясь с приступом неизъяснимого страха, пытаясь разглядеть выражение лица [ наверняка уязвленной ] главной соперницы, пытливый взгляд которой вновь сверлит спину, делая Горохову не плавным лебедем, скользящим в танце с галантным кавалером, а практически неподвижной, зависшей во времени и пространстве статуей, глотающей застрявший в горле ком — Гора обижается, мерзко для самой себя дует накрашенные матовой помадой губы, изо всех сил грезит вытравить Милас из своей головы, но не выходит, всё это кажется абсурдной комедией, блядским гротеском, финалом всего вокруг.       В зелёных глазах Павла непроходимые леса и топкие болота, но девочка с ожогом на предплечье очень хорошо знает, чему отдаёт приоритеты: смотреть в мир танцующего напротив парня — скучно, отчего-то совсем неинтересно, будто по принуждению, смотреть в мир посмеивающейся во время осуществления очередного гнусного плана Ксюши — зависимость, покрытая горькой истомой, мечта и взявшаяся из едкого тумана цель: сломать нерушимую крепость во что бы то ни стало, сделать ещё больнее и неприятнее, чем было одним блядским утром.       Самое обидное и обескураживающее — обманчивая, но не обличенная в обмане видимость того, что блондинке, вообще-то, в целом и общем, максимально плевать на то, как приторно-мерзко улыбается этот треклятый танцор, как его грубые руки касаются стоящего перед глазами сокровища, как он пытается влезть под кожу всеми, блять, возможными способами. Да, Нарциссу похуй, потому что "Несуразность" в её жизни — маленькое ничто: такое ненужное и раздражающее, что да, действительно, Ксюша с удовольствием выбросит малявку куда подальше, вот только сначала плюнет в лицо принципам и разобьет наштукатуренную морду этого её партнера: "На Анюте моя метка, милый, так что пиздуй куда подальше, пока не захлебнулся суматошливой паникой, душащей у глотки".       Лучший способ забыть — напиться: обжечь горло спиртным, потеряться на задворках Вселенной, послать к херам контроль над собой и убеждения, мол, неправильно, не соответствует данным обещаниям — да поебать на обещания, когда крышу сносит от слова "совсем", а в глазах яркие искры-пятна.       Лучший способ забыть — напиться. Во всяком случае, что, кстати, не относится к Милас, когда умеешь пить, не превращая дальнейшую жизнь в череду ошибок по накатанной, без возможных вариантов: один раз ударит по стабильности, вырвет с корнями все планы и цели, перемешивая их в адский коктейль безысходности и непонимания,       — Ты в говно, Ксю, — Голос Михеевой звенит колоколом, раздражает до предела, клокочущей ярости: волк не против вцепиться в первую попавшуюся жертву заостренными клыками, пожирая как снаружи, так и изнутри, — Не хочешь пойти отоспаться? — И это смешно, потому что слащавая блондиночка тоже выглядит дерьмово во всём нерушимом амплуа — настолько дерьмово, будто всецело состоит из шлака, вылезающего наружу с первой каплей алкоголя на языке.       — Иди нахуй, Барби, — Ксюша ахуевает, потому что первая мысль — "Буква "р" в исполнении Львёнка звучала бы пиздецки классно", — Мне не нужна твоя помощь и забота. Мне вообще это нахер не сдалось, — Михеева вновь хмурится и надувает губки, походя на мерзкого, обиженного, чем-то обделенного ребёнка. Слава Богу, она хотя бы повинуется, уходя к своему кавалеру, встречающему её тёплой улыбкой.       В душе Нарцисса отчаянная просьба видеть кого-то рядом, а в голове столь же отчаянная просьба избавиться от подобных сентиментов сиюминутно: голубоглазая поднимается по лестнице, ведущей в комнаты, пребывая в пьяном угаре, а перед глазами раскидывается плывущий мир — в целом, ей пиздец как стыдно за то, что на утро она не вспомнит ни единой детали, но, с другой стороны, не придётся кусать губы в кровь и зажмуриваться до противной боли, чтобы вытравить из памяти ставшие тенями образы людей, среди коих, она, маленькая рыжая девочка с большой [ раздражающей ] силой воли — помеха, возможно, будущий грех, в действительности — грех нынешний, жгущий в районе предплечья; Милас наконец-то понимает, что метка — не односторонняя, радующая душу боль, а фейерверк ненависти к себе и блядского стыда, отдающего неистребимым презрением подле искрящего нутра.       Ксюша добирается до туалета, с трудом сдерживая естественную потребность "блевать": готовься, нерушимая идиотка, сейчас, в той самой комнате, что связала вас, казалось бы, только её, ну, личным шрамом Горы, ты настрадаешься сполна, ты сожрёшь всю эту глубинную, стекающую слезами на кафельный пол месть — блюдо, что подаётся холодным,       — Мне опять двигать зад, да? — Отрешенность. Блондинка слышит отрешенность и сносящую волну страха: смешно до потери пульса, потому что рыжая, попадающая под ноги уже в который раз, всё ещё боится — "Несуразность" трясёт, как беззащитного ребёнка, а Милас отмечает, что даже в таком состоянии ей хочется обладать или уничтожить.       — Можешь не стараться, у меня другие цели, так что, знаешь, съёбывай отсюда, малая, — Голос голубоглазой гораздо тише обычного, но веснушчатая слышит и даже не думает сдвинуться с места: что-то внутри вертится с сумасшедшей скоростью, что-то попросту не даёт уйти, пока в воздухе висит смрад конченного, пиздецки отвратительного состояния главной соперницы.       — Не-а, — Не глядя, Горохова открывает то самое окно пошире, впуская прохладный воздух в помещение, а затем присаживается рядом с побитой жизнью бритоголовой, внимательно всматриваясь в испарину на лбу, — Давай, Милас, тебе нужна моя помощь, даже не пизди, что это не так, я вижу, — И, вероятно, будь обладательница глаз-льдин в другом, более сносном состоянии, она бы устроила бунт, но не позволила бы мелкой идиотке помогать — не так проявляется её сила.       Аня всё ещё безмерно красивая в понимании Ксюши. Идеальная, похожая на модель с глянцевых обложек, только с характером — неудержимым, сносящим всё на своём пути; Аня ещё и сильная, всё так же, безмерно: держит Милас за плечи крепко и бережно, перенося отвратительные звуки и выбивающие из-под ног землю всхлипы, сочувственно смотря на "белого друга", обещая себе не говорить ни слова, когда настанет утро. Это всё не из-за доброты, скорее, роль играет пугающая ответственность, а ещё страх, потому что каждое сказанное слово может обернуться больной меткой: Гора, вообще-то, не верит, что дрожащая в её руках Ксюша может поступить так ещё раз, но боится, не забывая ощущений, разгуливающих по ветвистым садам подсознания,       — Не скажешь никому, значит, да? — Через двадцать минут они вновь курят у того подоконника, не обращая внимания на испачканные платья и наливающиеся свинцом веки: остальные уже давным-давно спят, совершенно не интересуясь, куда запропастились ещё две девушки.       — Не скажу, мне это нахуй не нужно, я не такое дерьмо, как ты, — Кареглазая не может иначе, ведь перед ней главная соперница, каждый искренний разговор с которой — аккуратная галочка в чью-то сторону, в таких, практически дипломатических моментах, нельзя допустить ни одной ошибки.       — Ты права, малыш, вряд ли найдётся человек хуже меня, — Анюта замирает: животный страх вновь сковывает движения и, она клянётся, что прямо в эту блядскую секунду ледяная Милас тоже думает об ожоге, — Так что мне очень жаль, тебе стоило напиться.       — Что? — Горохова роняет сигарету и боится выдохнуть, зажмуриваясь от разразившегося хохота стоящей рядом одноклассницы. Осознание ударяет по голове тяжеленным молотком: Ксюша ближе, чем дозволено, это не закончится хорошо, только не сегодня, — Блять, не надо, я тебе сейчас въебу, клянусь, лучше съеби отсюда.       — Остынь, Гора, я не собираюсь оставлять на тебе очередную метку, — Блондинка поворачивается к собеседнице всем корпусом, зажимает у той самой стены, находится запредельно близко, выглядит максимально устрашающе, — Пиздец, очередная ошибка.       Нарцисс делает больно, пиздецки, до вечной внутренней дрожи: притягивает к себе в рваном движении, без спроса, вовлекая в изощренную игру без прописанных правил, где не может выиграть кто-то другой; пухлые губы Гороховой с привкусом дешёвой красной помады — это ахуенно: голубоглазая сминает их своими, потрескавшимися и лишенными тепла, пытаясь целовать как можно больнее, давая понять, что всё это не утрированная до града слёз по покрытым россыпью веснушек щекам ласка, а очередная пытка; длинные пальцы левой руки спутывают и без того растрёпанные рыжие пряди, властно потягивают к хозяйке всей феерии, вплетают в океаны страсти; правой рукой Ксюша уменьшает процент выживания объекта своей похоти — щипает тонкую кожу, поврежденную ожогом, раз за разом увеличивая силу, накапливая злость до апогея. Блондинке смешно, потому что она не встречает сопротивления: Львёнок лишь неосознанно плачет от неожиданности, увядает в её руках, держится из последних сил, чтобы не зайтись в немой истерике, но не убегает прочь, не пытается отбиться, так как понимает — абсолютно бесполезно,       — Твоя ошибка, конечно. И да, я считаю, что напиться чем-то покрепче и забыть — ахуенный выбор, — Малявка смотрит затравленно-пугливо, пытаясь не верить в то, что сейчас произошло, — Потому что такого больше не повторится, ты мне нахуй не сдалась, а отделаться не получится, я всегда буду пожирающим воспоминанием, малыш.       У Ани Гороховой в голове полный пиздец: дикая смесь боли, отторжения к самой себе, потухшая цель и мелькающие по отдельности слова Ксюши; у Ани Гороховой ожог болит пуще прежнего, а кожа вокруг раскраснелась от вылитой на её тело злости; у Ани гороховой во рту вкус пепла, который не вымоешь уже ничем; у Ани Гороховой конец всего-всего, абсолютно: понимание, что Милас даже не вспомнит того, что случилось этой ночью, зуд на губах, смазанная красная помада, стекающая из-за слёз тушь.       Анюта — не Принцесса, так, пародия, режущий взгляд [ испорченный главной соперницей ] уродец, у которого на маячащем впереди горизонте заточенным угольком написано:

это всё, дальше некуда