Ты только живи

Такие, как Эйджи, в его мире не выживают. Его место — не здесь, не с ним. Мальчишке бы вернуться в Японию, куда-нибудь к морю. Смотреть на пенистые гребни волн, на мечущихся чаек, бродить босиком по берегу у кромки воды и не выпускать из рук фотоаппарат. Снимать закатное солнце, понемногу скрывающееся за горизонтом, и тянуть носом влажный воздух, чувствуя умиротворение. Наслаждаться каждым мгновением. Таким, как Эйджи, бежать бы подальше. От разборок преступных группировок, от наркотика, прикончившего не только Гриффина, но и многих других. От разлагающихся людишек, что на власти повёрнуты, безумны, совершенно невменяемы. Из этой грязи не выбраться тому, кто в жизни не стрелял из пистолета, кто так и не окунул (слава всему святому) руки в кровь. Чистый, добрый, солнечный Эйджи. Эш знает: мир, ненавистный ему до спазма в горле и рези в лёгких, Эйджи не примет. Перекрутит на мясорубку, но не проглотит — выплюнет, скривившись от отвращения. Тьма сгустилась, и лучи света уже не борются, словно боятся соваться к ним, в мерзость, жестокость, насилие двадцать четыре на семь. Обходят стороной. Избегают. Таким, как Эйджи, нельзя потакать. Ему бы мчаться без оглядки, ему бы шарахаться-дёргаться-нервничать. Задрожать испуганной птицей, найти в себе последние силы и взмыть в небо. В конце концов, не зря же он умеет летать. Так, как Эш никогда не сможет. — Уезжай, умоляю. Эшу физически больно это произносить. Он эгоист, он такой же, как все, он мудак и ублюдок. От него прежнего ничего не осталось. Ни капли наивности, тепла и надежды. Будь он милосерднее, он не дал бы ему задержаться, он купил бы билеты, посадил их с Ибе на самолёт и велел никогда не возвращаться. — Я тебя не оставлю. Упрямый. Глупенький маленький Эйджи. Такой храбрый, самоотверженный. Эш не представляет, как у него выходит не пускать отчаяние внутрь, как получается запирать страхи на ключ и смеяться, светить, обжигать. Несмотря ни на что. — Ты не должен находиться тут. Это опасно, придурок. Ну как ты не понимаешь?.. — шепчет, наклоняясь, чтобы обнять. Мальчишка ему поддаётся. Позволяет касаться. Молчит, делая прерывистые, не глубокие вдохи. Улыбается. — Тогда мы квиты. Почти беззвучно. До одури трепетно. Нежно. — О чём ты? — Ты не должен меня любить, Аслан. И всё же... Эш чудом глушит вой, рвущийся из грудины. Такие, как Эйджи, не забываются.