***
С Костей и Валерой Дима и Глеб работали уже около года — эти двое пришли, когда уже создавалась «Сви100пляска», и сыграли в становлении альбома значительную роль. Сам Дима, равно как и Самойлов-младший, не был таким уж профессиональным аранжировщиком, и если «Маленький фриц» смог обрести популярность за счет необычных и местами даже провокационных текстов, то эта пластинка точно не вышла бы на большую сцену без надлежащей обработки звука. Именно поэтому Дима был невозможно благодарен Валере и Косте, которые появились, как говорится, в нужное время и в нужном месте. Он был благодарен и Глебу. За то, что тот столько лет выдерживал его присутствие совсем рядом (Дима прекрасно осознавал минусы своего характера и дорожил теми, кто принимал его) и терпел постоянные фразочки вроде «Надо с Риткой посидеть», «Прости, Ева попросила съездить кое-куда, я на репетицию опоздаю». Он понимал, что ему, как директору и одному из центральных лиц группы, нельзя тратить столько времени на дочь и жену, но порой бытовые вопросы вставали настолько остро, что отложить их в долгий ящик было просто нельзя. Тогда Дима чертыхался, но делал все, что нужно было. Институт приучил его не копить долги, и в семейной жизни, оказывается, существовал тот же самый принцип.***
Вчера они отметили четыре года с переезда в Москву. Кажется, будто все это было вчера: вчера они собирали вещи, радуясь, что наконец-то удастся расстаться с провинциальным Свердловском, вчера садились на поезд. Немногие тогда провожали их. Но Вадик пришел — не поленился встать на рассвете. — Ну что, с Богом, — весело произнес Вадик, но Дима почувствовал, что эта веселость — напускная. Самойлов-старший явно очень волновался и понимал серьезность момента. Больше всего Дима боялся, что друг будет неприкрыто жалеть о том, что не может поехать с ними, или, того хуже, начнет роптать на судьбу, помешавшую ему остаться в составе созданного когда-то им же коллектива. Тогда Дима, наверное, просто сгорел бы со стыда. Он осознавал свою вину, и иногда на него наваливались такие муки совести, что он порывался позвать Вадика назад и поискать любой способ, чтобы тот продолжил играть с ними. Но потом он успокаивал себя, убеждая, что такой человек не пропадет нигде, и снова обретал какое-то подобие душевного покоя. Ничего страшного. Ничего. А Вадик не жаловался. Он, по-видимому, вообще не привык жаловаться. Он явно гордился братом: это было заметно по его взгляду, который он изредка бросал в сторону Глеба. Тот же, по своему обыкновению, смотрел в землю, пребывая в каком-то непонятном состоянии. С самого утра Дима пробовал растормошить его, но все было бесполезно. Наверное, Глеб тяжело переживал грядущий переезд в очень большой город, в котором до этого был всего единожды. Дима не понимал этого: что в городе? Логично, что важнее для человека не среда, а собственные желания и приоритеты, которые от места к месту не меняются. Хотя к некоторым точкам Свердловска Дима все-таки был привязан: для него стало по-настоящему родным здание Политеха, где он, можно сказать, начал свою карьеру и где состоялся его сценический дебют. Также он любил старый парк, который они с братьями исходили вдоль и поперек. Да так, если задуматься, он много чего любил… Дима тряхнул головой. Нет. Нельзя расслабляться и позволять себе сейчас испытывать такие чувства. Он будет помнить — это главное. А сейчас новая жизнь. Вадик стоял и улыбался. Диме невольно пришла в горову ассоциация с безоружным воином, который добровольно отказался от боя в пользу соперника. Думалось, что кто-кто, а он уж точно не позволит себе сдаться. — Вадик, — тихо позвал Дима, — можно спросить? — Конечно, — ответил тот и мигом посерьезнел — видимо, понял, что Дима веселиться не настроен. — Почему ты так просто нас отпускаешь? — А что, держать должен? — усмехнулся Вадик. — У вас впереди столько всего, зачем этому мешать? — У тебя тоже. — сказал Дима и зачем-то повторил: — Тоже много всего впереди. — И что? — Ну… — Дима растерялся от такого вопроса. — Неужели ты не хочешь того же для себя? Столичной жизни, выступлений, контрактов, карьеры? Вадик вздохнул. — Хочу, конечно. Кто не хочет? Но я же тогда, что в группе должен быть один лидер. И я сразу решил, что не буду бороться с тобой за это звание. Когда приходится бороться… В общем, лажа полная получается из такого. А я же видел, что ты не остановишься, если что. Дима молчал. В очередной раз он пытался представить, что чувствует сейчас Вадик, и не мог. Он сам ни за что бы не отказался от того, что хочет. Правильно это или неправильно. А Вадик вот… Смог. Сам столько лет — с раннего детства! — мечтал о музыке, а сейчас так просто сдался. И ради кого… Ради друга, с которым миллион раз ссорился, и своего брата. Скорее всего, из-за второго в большей степени. — Ты понимаешь… — снова начал Вадик, — я вижу, как ты вдохновлен этим. А я действительно уважаю людей, которые преданы своему делу. Помнишь, я тебе говорил, что не брошу музыку никогда? Я не брошу. Но сейчас я вижу, что вы готовы на все ради этого, и я не хочу быть вашим… ну, так сказать, препятствием. Глупость, глупость сделал Вадик. Теперь Дима отчетливо понимал это. Для того, кто хочет, не должно быть преград. Никто и ничто не должно останавливать. А Вадика остановило. Но зато это теперь дает путь им. Ему и Глебу. Все так, как он мечтал. И как Глеб мечтал тоже. Но разве ради этого стоило отказываться от всего?.. Дима не мог понять Вадика. Их принципы очень расходились сейчас, их взгляды на жизнь диаметрально противоположны. Но, наверное, после всего этого стоило бы сказать что-то… — Спасибо. — Тихо ответил Дима. — Спасибо тебе огромное. — И честно признался: — Я не представляю, зачем ты это делаешь. Но ты делаешь это ради нас. Спасибо еще раз. Да, Вадик тогда правильно угадал, когда сказал, что Дима будет рыдать. А Дима, хоть и нахамил ему тогда, ответил верно: если и будет, Вадик этого не увидит. …Поезд отправился. В окно купе Дима не смотрел до тех пор, пока они не выехали из города.***
Москва. Раньше это слово манило и вызывало некое чудесное придыхание, как что-то божественно прекрасное, неземное. Однако проживая в столице уже несколько лет, Дима понял, что и слова о красоте Москвы были обманом. Красотой восхищаешься тогда, когда заняться нечем. Красота не вечна. Здания могут разрушить, набережные и парки — потрепать. Нематериальные формы искусства куда более живучи. Хотя бы та же музыка. Они однозначно лучше. А дома — что дома? Там люди живут.***
Острый вкус обжег язык. Вот так каждый раз: сначала приторно сладко, потом — самое приятное, а в финале — противный привкус, который никакой чистой зубов не уберешь. Дима торопливо убрал оставшуюся часть импровизированной сигареты. Стилизация под табак неплохая, но на улице такую не покуришь — сразу все будет понятно. Доставать новую или хватит? Наверное, пока достаточно. Хотя Дима курил траву уже давно, он до сих пор одновременно верил и не верил тому, что делает: неужели он, когда-то примерный студент и вообще пай-мальчик, употребляет наркотики? Это немного забавляло его — вот, разрушил он стереотипы и показал всем!.. Да и к тому же, строго говоря, он не считал себя наркоманом: никакой зависимости у него не было, он мог, наверное, мог бы и месяц обойтись без всего этого. Мог бы, но не хотел: он остался бы без ощущения успокоения, которое было так необходимо и ему, и ребятам в тяжелые периоды. А таких действительно было много. Да и марихуана не могла считаться по-настоящему вредным веществом. Слухи о нее воздействии были сильно преувеличены. Она всего лишь оказывала немного расслабляющий эффект, а разум оставался ясным. В этом Дима был убежден. И готов был поклясться всем и каждому, что эта ерунда никак ему не вредит, только помогает.***
Нельзя сказать, что они не ожидали славы. Конечно, каждый, кто добровольно выбирает профессию творца и хочет стать человеком публичным, должен осознавать и минусы этого занятия. Однако то ли они слишком многого ожидали, то ли их реальность оказалась хуже, чем быт других коллег по цеху, но даже Дима, всю жизнь грезивший о карьере рок-музыканта, временами был готов все бросить. Это было трудно даже не столько физически, сколько морально. Особенно после выхода «Сви100пляски», которая сразу же, как он предположил, стала хитовым альбомом. Сейчас они писали следующую пластинку, и, конечно, была надежда, что она выстрелит не слабее предыдущей. Но постоянные сплетни, преследование откуда-то взявшимися девочками, а порой даже и угрозы ужасно действовали на нервы. Особенно тяжело было Глебу: он, предпочитавший поменьше контактировать с незнакомыми людьми, явно испытывал дискомфорт от вынужденного общения с журналистами и фанатами. Недавно он, последовав примеру Димы, тоже пристрастился к траве, но даже этого не помогало: такого эффекта, как, например, на Диму, она на него не производила. Было немного страшно, что впоследствии постоянный стресс, который сейчас переживал Самойлов-младший, мог стать причиной чего-то плохого, но Дима, не могущий повлиять на ситуацию, предпочитал об этом не думать. Все-таки все проблемы нужно решать по мере их поступления. Сейчас — пока ничего. Ничего.***
Зазвонил телефон. Дима встрепенулся, мигом вырвавшись из полусна, вызванного то ли действием наркотика, то ли воспоминаниями. Он встал и, с трудом справляясь с накатившим головокружением, подошел к столу и поднял трубку. — Да? — Привет, — услышал он голос Самойлова-младшего, — это Глеб. — Я понял, — хохотнул Дима, — что-то случилось? — Да мне сейчас Вадик звонил, — ответил Глеб, — спросил, как дела. Поговорили малость. Настроение у него хорошее сегодня. — У меня тоже. Мне эта инфа на фига? — Он сейчас тебе звякнет, — терпеливо разъяснил Глеб, — смотри, за речью следи, ахинею не неси. Ты ведь куришь сейчас постоянно. С тобой бывает. — Да иди ты, — весело ответил Дима, — он еще о нас узнает! Ага! — и завершил разговор. Едва он отошел от стола, телефон снова зазвонил. Вадик, значит. Прекрасно. «Твой остров чужой не для меня — прощай», — в последний раз раздалось из приемника. «Прощай», — почему-то довольно повторил Дима и взял трубку.