***
Прошло около полугода. Никакой «Секрет» затмить их популярности не смог, хотя по-прежнему (вот приставучие жаркие страны, а!) держался где-то рядом. Былая слава словно бы посетила их вновь. Возобновились, конечно, и негативные последствия, но и денег стало побольше — теперь Дима мог беспрепятственно заказывать себе покурить даже на дом, что считалось невероятной роскошью. Опасно все-таки ходить по улицам с таким ценным грузом! Зато, опять же, платят хорошо. Деньги, наверное, главное в жизни. Да, за них не купишь некоторые вещи, но все же большинство объектов материального и нематериального миров валюту уважают. И людей, обладающих ей, тоже. За эти годы Дима понял, что даже музыка, которую он считал самым святым и высоким понятием во Вселенной, подчиняется деньгам. Есть деньги — пишется хорошо. Их нет — хуже. Он часто задумывался: все ли испытывают похожие проблемы или только он один, не имея где-то под замком в ящике комода неприкосновенного запаса (чаще всего запас все же был истрачен — как правило, на траву), всегда мучается творческим кризисом? Так или иначе — никто из них не ожидал, что их слава вот так «восстановится». Но самим неожиданном оказалось восстановление не славы, а общения с Вадиком. Этот разговор казался невозможным, но он состоялся — Дима то ли из угрызений совести, то ли, что было более вероятно, из нежелания до конца разрывать такую полезную связь, позвонил Вадику и извинился. Извинился сухо, даже не пытаясь изобразить искренность. Вадик точно понял, что Дима не заинтересован даже в общении с ним — ни в чем, кроме банального сотрудничества, если такое когда-то будет возможным. Как директор группы Дима привык к такой официальности довольно быстро, но как обычный человек, настроенный на контакт с себе подобными, пока затруднялся разговаривать так строго со всеми. Разговор с Вадиком был для него своеобразной тренировкой: губы сжать, подбородок поднять, хотя через телефон этого и не видно, и сказать четко все, что хотел. Ничего личного, просто деловое общение. Изредка. Если ему — Диме — будет нужно. Вадик сказал, что все хорошо. Только идиот не заметил бы интонации, с которой говорил Дима, но Вадик явно не был идиотом. Наверное, просто решил не ссориться лишний раз. Может, и сам устал от всего этого — кто знает.***
Еще до ссоры они стабильно созванивались, перекидывались дежурными фразами и при встрече улыбались друг другу как ни в чем не бывало. Но все же что-то неуловимо изменилось после их отъезда в Москву. Точнее, неуловимой эта перемена была только вначале: по мере их общения Дима начал понимать, что же не так. Исчезла искренность. Конечно, с тех пор как они уехали, отношения с Вадиком должны были поменяться: теперь они были далеко друг от друга и, даже если бы очень хотели, не смогли бы делиться всем подряд. Разговоры в большинстве своем вращались вокруг бытовых тем наподобие того, как дела и какая погода и это было естественно. Но поначалу Диме очень хотелось, чтобы Вадик рассказал какую-то забавную историю или посмеялся над его собственным рассказом. Тогда, в первые месяцы пребывания в Москве, Дима действительно было это нужно. Для осознания духовной близости хоть с кем-то или для того, чтобы не так сложно переживать отъезд — неважно. Хотя теперь уже ничего не важно. Теперь Дима точно не врал себе, говоря, что рад окончанию всякой дружбы с Вадиком и переезду в Москву. Он ни по чему не скучал. Ничто его не волновало. Ох, как же здорово было бы, познай он раньше это спокойствие! Куда меньше нервов бы потратил на всякого рода недоумков.***
— Я вот подумал, — начал Вадик, дожевав кусочек аппетитного вареника с вишней, — вот приедем мы в столицу — обязательно какая-то романтика пропадет. Все-таки и в маленьких городах есть преимущество. Дима, не совсем понявший мысль, переспросил: — Это ты о какой романтике? Таких забегаловок везде полно. — Ну, знаешь, Свердловск — вовсе не маленький город, — вставил Глеб. — Ну да, — согласился Вадик, — с Асбестом не сравнить, конечно, — он усмехнулся. — Но ведь и с той же Москвой мы несопоставимы! И с Ленинградом… А романтика — это вообще не про забегаловки! — А про что? — осведомился Дима, которого слова друга вновь окунули в мечты о столице — такой далекой и такой желанной. — Про то, что, когда мы станем чуть более известными, мы вряд ли сможем уже так вот сесть и обсудить что-то бытовое, — ответил Вадик. — Наверное, — кивнул Глеб, — но ты про город сказал. Он тут при чем? — Подождите-подождите, — перебил Дима, — а почему не сможем? Оба Самойлова странно посмотрели на него. Диме стало стыдно за свой вопрос. — Ну, во-первых, мы друг от друга будем настолько уставать во время работы, что потом не захотим общаться, — с мерзкой снисходительностью начал Вадик. О, как Дима ненавидел эту интонацию! — А во-вторых, — отвечаю, Глеб, еще и на твой вопрос, — я считаю, что ритм жизни очень влияет на людей. Вот ты, наверное, это не так сильно ощутил, а я, когда из Асбеста в Свердловск переехал, заметил: при быстром темпе жизни все ощущается так… Поверхностно, что ли. Не успеваешь вдумываться ни во что. Почему? Потому, что остановиться — значит отстать от других. И общаться начинаешь меньше, и делать что-то от души. Не механически. Вот я, — неожиданно дрогнувшим голосом добавил Вадик, — вообще пропал бы здесь без музыки. Она как глоток воздуха тут. Дима молча кивнул. Всегда, когда Самойлов-старший говорил о музыке, он был готов согласиться с каждым словом — тут их взгляды полностью совпадали. Но в остальном у них, к сожалению, уже было мало общего.***
Дима часто вспоминал теперь и этот разговор, и тот, что состоялся, когда они с Вадиком только-только познакомились. Тот самый, в котором Самойлов-старший утверждал, что верит в свою любовь к музыке и знает: ничем другим он заниматься не будет. Дима же тогда отрицал такую уверенность в будущем и говорил, что все может много раз измениться. Казалось, прошло не так много времени, но он уже не узнавал себя тогдашнего. Ну как он мог так сомневаться в самом себе? Теперь он точно знал, что это неправильно. Хотя в чем-то тогда он был прав: если бы интерес к музыке охладел, то не нужно было бы издеваться над собой и заставлять себя заниматься ею вопреки желаниям. Нужно делать то, что хочется. Этим правилом Дима руководствовался и когда писал музыку, и когда с улыбкой открывал дверь очередному курьеру с бегающими глазками и заветными пакетиками в сумке. Да, теперь вместо сигар Дима брал их. Что же касалось мыслей Вадика о переезде, то сначала смена ритма жизни действительно остро ощущалась. Более того, вышло так, что покорение столицы совпало с пиком популярности их группы: двойной стресс. Но потом — то ли под чудодейственным влияние травы, то ли просто из-за формирования привычки — стало куда лучше. Да, возможно, времени на встречи и общение действительно стало меньше. Но сейчас, будучи мужем и отцом, Дима стал ценить минуты одиночества как никогда раньше. Хотя, конечно, он до сих пор с куда большим удовольствием посидел бы в студии над аранжировками, беседуя с Глебом, чем провел время в одиночестве в тихом кафе. Справедливости ради все-таки стоило отметить: минуты ничегонеделания, которые так угнетали Диму в Свердловске, теперь стали для него если не благом, то способом качественно и быстро разгрузить мозг. Пристроиться на балконе с сигаретой, смотреть вдаль и наслаждаться почти полным отсутствием мыслей — чем не отдых?***
Дима наконец-то набил ту самую, заветную татуировку, о которой когда-то говорил Глебу. На правой руке, над звездами, ближе к плечу теперь красовалась большая черная змея. На рисунке, который изначально планировалось перенести на тело Димы, она была спокойной, но уже перед самой процедурой было решено бить змею с открытой пастью, как бы делающую выпад в сторону воображаемого противника. Дима знал, почему ему вдруг захотелось выбрать для своего символа именно такую позу: именно так и он будет нападать на каждого, кто посмеет ему помешать. В последнее время он особенно сильно ощущал в себе родство с этим животным и не понимал, почему в умах людей закрепилось негативное отношение к змее. Хотя она умеет приспосабливаться к любым условиям, даже сбрасывает кожу, не вредя при этом себе, а это действительно удивительное, даже в какой-то мере магическое умение. Несколько лет назад Дима очень заинтересовался тем, как в других странах относятся к змеям: он подозревал, что разница менталитетов сыграет свою роль, но точной интерпретации образа змеи другими культурами не знал. Оказалось, что практически везде змей являлся посланником потустороннего мира, который ничего хорошего людям не несет. Змея и в Египте, и в Израиле, и в Индии, и в Японии, и в Месопотамии олицетворяла хаос. И только греческая культура - та самая, которая привнесла в мир символ медицины как чаши со змеей, - называла ее символом мудрости. А, нет, еще, кажется, где-то в Тихом океане, на каком-то островном государстве - Дима не помнил, где именно - почитали змею и считали ее одним из творцом мира. Это Диме нравилось куда больше. Хотя в целом ему было все равно, кто и что об этом думает - он читал об этом лишь ради интереса, давно уже решив выбрать себе именно это животное в качестве своеобразного тотема. С обратной же стороны плеча у него теперь была первая надпись: "Deus mecum". Да, после всего, что с ним произошло за несколько лет, он мог сказать: Бог действительно с ним. Он ни за что бы не поверил в демонов и призраков, но охотно верил в судьбу и ту высшую силу, которая так хорошо устроила его в этой жизни, видимо, за какие-то большие достижения в предыдущей. Хотя что он скромничает - сам он тоже немало трудился для собственного блага! Не готов был уступать место под солнцем тому же Вадику... А при чем тут вообще Вадик? О нем пора забыть. Его в их с Глебом жизни больше нет. Оно и к лучшему. Дима сделал много, чтобы достичь желаемого, Вадик предпочел дать ему право это сделать. Пусть теперь сидит там у себя в провинции и жалеет, что не смог так же. Завидует, наверное. В их жизни есть чему завидовать. Что же - каждому свое, стало быть. Сейчас эта фраза плотно ассоциируется с нацистской Германией, но за неприглядной оболочкой никто не замечает, насколько эти слова справедливы - да, каждый сам выбирает свой путь, а дальше уже судьба либо помогает достичь цели, если все правильно, либо останавливает. Диму не остановила. Значит, все идет по плану. Да будет так!..