elements of love

– Как там в той цыганской песне поется? – тихо бубнит Альфред Соломонс, глядя, как его очень-очень близкий друг неспешно шествует по длинному коридору «пекарни» прямиком в его кабинет. – Знал я и бога и черта… – так вот именно Томас Шелби, как двуликий Янус, является одновременно и тем другим. – Был я и чертом, и богом… До встречи с главарем «Острых козырьков» Соломонс истово верил в то, что сия ипостась закреплена исключительно за ним. Пока этот бирмингемский парвеню не появился однажды на пороге его лондонского подпольного заведения и не убедил Альфи в обратном. И дело вовсе не в том, что у парня бульдожья хватка и нюх на выгодные финансовые проекты, такой же острый ум, как и козырек на его кепи, не в многочисленности семьи и головорезах братьях. Причина – в почти ангельской внешности Томаса, красиво очерченных губах и скульптурно вылепленных скулах, а особенно в этих ясных лазоревых очах, глядя в которые и утонуть можно. Может, это пары рома так на него действуют, или запоздалая реакция на иприт, которым он вдоволь надышался во время войны, но в последнее время при взгляде на своего партнера в голову Альфи лезет всякого рода блажь. Мол, если бы Томас родился бабой, ему бы цены не было. Соломонс мог бы забыть о вере, бизнесе, конкуренции, желая заполучить такую красотку в свою постель. Но сейчас, похоже, его ориентация готова резко поменять курс, отчего ромовому барону дико хочется взять из ящика револьвер и отстрелить свой обрезанный член нахрен. При всех своих возможностях Соломонс продолжает оставаться грубым и саркастичным, в то время как Шелби окружил себя флером респектабельности и общественной морали. Альфи периодически жалит осой, шелудивым псом ощутимо кусает то за руку, то за задницу, благо не вгрызается в горло до характерного хруста, все еще уверяя Томаса в своей безоговорочной верности. А «Острому козырьку» все это время приходится молчаливо сносить все эти «еврейские мансы», глубоко и чертовски сексуально затягиваться сигаретой и, обладая цыганской проницательностью, пытаться прочесть, что же у мистера Соломонса на уме. – Что на этот раз, Альфи? – дипломатично (т.е. тихо и мирно) интересуется, Шелби, застыв перед рабочим столом своего делового партнера. Если честно, тому ничего так не хочется, как смести все барахло с поверхности стола и уложить на него этого красивого, как смертный грех цыганского выродка. – Томми, мой дорогой друг! – на миг радушно раскрывая перед ним объятия, жестом предлагая сесть. – Пусть нас не беспокоят! – отдавая распоряжение своим подручным. – Все вон! Хозяин конторы заваливается обратно в кресло, одаривая Шелби привычной, насмешливой улыбкой. Альфи отлично понимает, что у Томаса времени в обрез и дел невпроворот, что если бы он мог – давно бы списал Соломонса со счетов, но по каким-то причинам все еще терпит его обезьяньи выходки. Обычно болтливый Альфи сейчас молчит, предлагая своему оппоненту доложить о цели визита. – Сперва мы наставляем друг на друга пушки и берем на понт, – молвит Томас, неспешно подкуривая сигарету и вдыхая дым в легкие, – потом мы бьем друг другу рожи, а после пробуем твой изумительный ром и мой джин. Я не лезу в твой бизнес, а ты не лезешь в мой. У нас договоренность и взаимовыручка. Вот и скажи мне, дорогой друг, почему ты все еще бесишься? – Я?! – изображая наигранное удивление, цедит Соломонс. – С чего бы?! – А с того, Альфи, – подаваясь вперед и оказываясь с мужчиной почти нос к носу, – что ведешь себя, как-то не по-деловому. Настаиваешь на личной встрече, потом сам наведываешься в Бирмингем. Мелко и по-крупному пакостишь, нарушаешь большинство наших соглашений, и ради чего? Чтобы привлечь к своей персоне мое особое внимание? Соломонсу буквально крышу рвет вместе с ермолкой и шляпой от этой близости. Кажется, что Шелби зрит ему прямо в душу двумя светящимися аквамаринами, не давая отвести взгляд. Боже праведный, как же сладко и томительно греховно от него пахнет! Этим блядским бабьим пойлом, что он производит, вызывая сейчас в Альфи острую неконтролируемую похоть. Он сжимает руки в кулаки, а губы в бескровную нить, только бы не схватить за бритый загривок и не наброситься на этот соблазнительный рот, что хрипло шепчет: – Я так и думал. Томас первым отводит взгляд, сминая почти истлевший окурок о дно пепельницы, после чего отклоняется назад и решительно встает. – Не здесь и не сейчас, – деловито тянет он, что может означать для Альфи, скорее «да», чем неуверенное «может быть», или категорическое «нет». – Я так понимаю, на ужин не останешься, – быстро овладев ситуацией, вновь скалится Соломонс, вставая, чтобы проводить. – Сначала дела, потом – удовольствия. Мог бы обойтись без столь радикальных намеков, мой дорогой друг, – делая акцент на слове «дорогой», следуя к выходу под персональный свист знакомой Альфи цыганской песни. – Спрячь за решёткой ты вольную волю – выкраду вместе с решёткой, – довольно мурчит/подпевает глава лондонской группировки евреев, почти смирившись с тем фактом, что этот голубоглазый шельма – Томми Шелби кусок за куском крадет его гребаное сердце с самой их первой встречи. – Вот и преломляй хлеб с цыганами.