elements of love

Если бы Томми Шелби верил в Бога, как верила Полли, он бы, наверное, перекрестился. Наконец он освободил мир и себя в первую очередь от Альфи Соломонса. А еще избавил того от долгой и мучительной смерти, ибо не хотел Альфи ждать своего часа, как крыса, забившись в угол, а хотел, подобно старой больной псине, встретить свой конец громко лая, из последних сил кидаясь под колеса бешено мчащегося автомобиля. Ноги Шелби вязнут во влажном песке, он пытается не оглядываться и скорее покинуть пляж, да только хер там плавал. Словно кто за плечо его хватает, побуждая вернуться обратно. И Томми, зажимая окровавленный бок, возвращается почти на полусогнутых, падает на колени рядом с осиротевшим псом, хватая того за загривок. Мужчине нужна сейчас хоть какая-то опора, чтобы окончательно не пасть духом. – Я вновь тебя недооценил, косматый чертяка, – хрипло молвит Шелби, подслеповато вглядываясь в линию лазурного горизонта. – Кем ты был, что все знал наперед? Я настолько предсказуем, что ты мог прочесть меня как открытую Тору? Все произошло именно здесь и от моей руки, как ты и планировал. Нет, чтобы приставить ствол собственного револьвера к виску и позволить пуле провести финальную черту, так ты захотел гребаную дуэль, как в сраных вестернах? Знаешь, Альфи, это подло и бесчеловечно – сделать меня своим палачом. А я пытался быть с тобой честным. Я уважал тебя, я тебя… Томас не знает, к кому конкретно обращена его речь: к другу, врагу, учителю или же к мужчине, чувства к которому не имеют под собой какой бы то ни было вразумительной почвы. Деловые и партнерские отношения остались в прошлом, а вот причины сугубо личные привели обоих на этот пустынный пляж небольшого приморского городка Маргет. Один пришел сюда в надежде обрести долгожданный покой, другой, более чем уверенный, что это не жгучая ненависть его гложет, а что-то непостижимое, пришел с надеждой на еще один шанс – понять, простить, принять. Для Шелби было практически привычно достать из кармана пистолет и снять его с предохранителя, не впервой наставить его на Соломонса, а вот выстрелить… Он никогда бы этого не сделал, если бы тот его не подстегнул, выстрелив первым. Чего же ты хотел, Томми? Запоздалых извинений, оправданий, искренности? – Взгляни на меня, Альфи! Чего ты пару мгновений назад хотел?! Хотел увидеть каким он стал не по собственной прихоти?! Так ему не нужна твоя жалость или прощение! Ему нужна была последняя услуга! «Будь другом спусти курок и пристрели меня, подонка. Томми, ну зачем я тебе такой «красивый» и смертельно больной?» – безмолвно вопрошает сощуренный взгляд, пока рот Соломонса продолжает привычно трепаться, вызывая лишь раздражение. Шелби кажется, что с этим вынужденным выстрелом Альфи вогнал ему в грудь каленый гвоздь по самую шляпку. И теперь у Томми есть свой персональный стигмат набитый прямо на сердце, что будет еще долго кровоточить, отдавая болезненной печалью. И эту тоску не унять ни опиумом, ни кокаином, ни пойлом, а лишь неумолимым временем с головой уйдя в работу. – Пойдем, «Сирил», – сглатывая сухой ком в горле, молвит Шелби, поднимаясь на ноги, – пойдем, я о тебе позабочусь, – хватая за поводок и побуждая собаку следовать за ним. Томас оставит пса себе, потому что тот был верен своему хозяину. Потому что Соломонс был с ним предельно откровенным, щедро одаривая любовью и лаской. Оставит, как живое напоминание, как часть самого Альфи, по которому еще долго будет скучать. Скучать по его голосу, ухмылке, сарказму, притчам. Когда-нибудь к Томми Шелби тоже придет откровение – его мятежный дух захочет покоя, а тело окажется во власти неизлечимой болезни или старости. Тогда он вновь с необъяснимой щемящей теплотой подумает об Альфи Соломонсе, что ждет его посреди тихого живописного пляжа чем-то похожего на Рай.