elements of love

Шелби уже и не вспомнит, с каких пор страдает хронической бессонницей. Должно быть, еще с тех времен, когда был на фронте. В такие моменты в голову лезут не только толковые мысли, но и разного рода бредятина, граничащая с галлюцинациями. Раньше его снотворным был опиум, вернее, тот основательно туманил разум и притуплял чувствительность, позволяя всего лишь забыться. Потом это были три четверти бутылки виски и полпачки сигарет, которые Томас медленно всасывал, ожидая долгожданного эффекта. Некоторое время с его инсомнией справлялась Грейс, но ее у него отняли, оставив на память проклятый сапфир, который он носил на цепочке жилета вместо карманных часов. Если бы не дети и взятые на себя обязательства главы семейства, Шелби давно бы ушел в длительный запой, либо не вылезал из наркопритонов, лишь бы надолго выпасть из реальности. Сон его был кратким и тревожным, как у алкоголика. Но узри он наяву отплясывающих Джигу бесов – то было бы еще полбеды. Порой Томми дико хочется сдохнуть, только бы его отпустило. Только бы перестать видеть мертвецов, слышать их осуждающие порицания и позволять внутреннему сожалению разъедать жалкие ошметки души и сердца жгучей кислотой. Глубокая ночь, вокруг тихо. А роящиеся в голове Шелби голоса и мысли похожи на громкое эхо, не позволяющее даже на минуту смежить веки. Ему нужен хотя бы небольшой отдых и сон, Дьявол и вся его Преисподняя! Том не слышит, скорее, чувствует присутствие кого-то рядом с собой. Его рука почти безвольно соскальзывает с груди и зависает над полом, а под мозолистой ладонью уже что-то теплое, шерстяное, ненавязчиво ластящееся. Сирил. Конечно, Томас солгал Соломонсу, в сердцах кинув, что не станет заботиться о его осиротевшем питомце. Тогда он был чудовищно зол на Альфи, просто, как обычно, хорошо это скрывая. Так же он продолжал безбожно лгать самому себе, что без этого косматого чертяки стало свободнее дышать, беззаботно жить и более уверенно шагать в будущее. Да херня на постном масле! За работой и будничной круговертью не было времени толком осознать случившееся и достойно оплакать потерю. И только такими вот лунными ночами лишенными сна оба – Сирил и Томас - тосковали по своему близкому другу. Скорбели по тому, кто уже никогда не вернется, не скажет что-то приветливое или поучительно-мудрое, добродушно не потреплет по плечу или холке. Было время, когда оба уходили за пределы усадьбы, чтобы каждый по-своему мог выплеснуть горечь утраты. Сирил протяжным воем выпытывал небеса, почему хозяин его оставил? Что плохого он сделал за свой короткий собачий век, что теперь вынужден его доживать без знакомого взгляда и запаха, хриплого голоса и привычной ласки? А в чем виноват тот, кто сидит сейчас рядом? Чье тело – один сплошной узел боли. Тот, кто со скопившейся у кромки глаз соленой влагой зло выдирает пожухлую траву вместе с корнем и почвой, сквозь зубы повторяя: Альфи, Альфи, Альфи… Сирилу не нужны слова, он многое видит, например четкие фантомные очертания, считывает эмоции и мыслеформы. А еще – как стая ночной нечисти пытается разодрать Шелби клыками и когтями, вызывая у того жар и острый приступ вины. Достаточно псу появиться и тихо рыкнуть, как те исчезают в предрассветном мраке. Он знает, что сейчас крайне необходим своему новому другу, чтобы тому стало чуточку тише, легче, спокойнее. Стоит Томасу запустить пятерню в короткий жесткий загривок, схлестнуться с осмысленным, почти человеческим взглядом, как он невольно улавливает в нем знакомый образ Соломонса. – Перестань себя корить, Томми. В том, что произошло с Грейс и мной, нет твоей вины. Иди ко мне, мой дорогой. А теперь просто расслабься и постарайся уснуть. Пусть это всего лишь блажь, вымысел, призрачное видение, воссозданное воспаленным воображением Шелби, но он чувствует благословенную свободу и безмятежность от тихих слов утешения, звучащих (в голове), будто колыбельная матери. Веки его тяжелеют, а сам Томас на короткое время летит в трепетные объятия бога сна – Морфея, как две капли воды похожего на Альфи.