elements of love

Они познакомились на одном из вернисажей около шести месяцев назад. Разговорились, потом решили пропустить по стаканчику. Затем Тормунд более чем скромно предложил Джону подняться к себе – выпить кофе, на что юноша так же скромно согласился. Думал ли тогда мужчина, что эта случайная встреча продлится так долго? Что этот кудрявый мальчишка со скрытой печалью в глубине глаз так гармонично впишется в антураж его холостяцкой берлоги? Что его излюбленным местом станет ванная комната, где Джон будет подолгу нежиться в теплой пенной воде, а потом голышом обсыхать у камина, медленно всасывая сигаретный дым? Нет, конечно. Сноу стал его частым гостем. Спустя три недели уговорил Тормунда на ночевку, всего лишь глянув на того своим щенячьим взглядом. Это вошло в привычку, и рыжий великан начал задаваться многочисленными вопросами, озвучивая их юноше. Семейные неурядицы? Проблема с жилплощадью? Перебои с водоснабжением? Место для сна в квартире Сноу не по фэншую расположено? Или, может, пенка для ванн у Тормунда какая-то волшебная? – Может и пенка, – хмыкнул тогда Джон, формируя из пышных мыльных хлопьев всевозможные фигуры. Потом он тихо заговорил с мужчиной о родстве душ. Что многие считают его не таким, как все – чуть ли не белой вороной. Что вырос он в многодетной семье, был воспитан дядей и его женой, а все равно чувствует себя сиротой, каким-то одиноким, ненужным что ли. И тогда Тормунд решил: да пусть себе живет парнишка. Кровать широкая, вода в кране пока еще есть, и ему совсем не влом готовить на завтрак вместо двух яиц – четыре, плюс лишняя пара бутербродов и еще одна кружка кофе. Он стал для Сноу, когда отцом, когда любовником, когда – просто другом, и в последнем воплощении рыжего великана Джон нуждался значительно больше остального. – Обязательно было рисовать меня в полный рост и вешать в ванной? – не особо возмущаясь, интересуется юноша, переводя взгляд со своего на портрет молодого мужчины, стоявший чуть ниже, на каминной полке. – Ты любил его? Ну, Манса? – чуть смущаясь, уточняет Джон, понимая, что это вовсе не его дело. – Манс в прошлом. Мы расстались полюбовно. А картину я просто так оставил, на память, – практически без эмоций отвечает Тормунд, приседая у бортика. – Все-таки зря я плавки тебе дорисовал. Нужно было как и задумано – гороховый стручок, прикрытый фиговым листочком. – И вовсе у меня не стручок! – с той же иронией заявляет Сноу, брызнув в мужчину пеной. – Спинку потереть? – Присоединяйся, – кидает Джон, сдвигаясь к краю ванной. – Только давай без фанатизма, – все с той же улыбкой, – а то мистер Фрей будет снова ворчать, что мы устроили всемирный потоп. – Уолдер Фрей? Этот старый проныра? – ворчит Тормунд, неторопливо раздеваясь. – Да его больше волнует мое сожительство с юнцом, что, по мнению таких, как он, морально разлагает весь стояк. От самого землицей несет, а он все девочек к себе водит, – аккуратно переступая край ванны. – А, по-моему, он нам просто завидует, – заключает Сноу, плавно облокачиваясь на крепкую грудь мужчины. – И в свои девяносто ехидно потирая ручонки, тайно помышляет о смене ориентации, – молвит Тормунд, заключая своего вороненка в медвежьи объятия и игриво кусая мыльную шею и ключицу. И за что ему это все? Такое счастье? Джон Сноу – совсем еще мальчишка, пожелавший разделить свою жизнь с эксцентричным художником-любителем, разменявшим пятый десяток? Уйдет ведь. Станет старше – перестанет нуждаться, нести всякую херню про родство душ и уйдет. Так многие поступают. Сам-то Тормунд моложе не становится. Или не херня это вовсе. И малыш Джон не такой, как все. К чему вообще забивать голову подобными мыслями да еще в такой момент, когда вороненок рядом, весь до капельки его – Тормунда, и выглядит искренне счастливым? Потом. Все потом. Он подумает об этом через год, десятилетие, а может быть – никогда. – Святые Мария и Иосиф! Вы что там снова не закрыли кран в ванной?! – раздается приглушенный визг Уолдера Фрея, доносящийся снизу. – У меня опять с потолка капает!