Дом с привидениями

      Ковш Большой Медведицы чётко выделялся в ночном небе, приглушённый искусственным освещением особняков и резиденций, раскинувшихся вокруг. Альфред вышел из внедорожника, припаркованного за чертой коттеджного посёлка, и стоял, глядя на вычурные добротные дома, соревновавшиеся друг с другом в роскоши. Среди этих замков политиков высился на самом краю особняк Дороховых, прилегавший почти вплотную к густому лесу: останкам древнего массива, деревья которого шли на мачты кораблей.       Альфред вздохнул и прислонился к машине. Прохладный ветерок забирался под просторную камуфляжную куртку и доносил со стороны посёлка невообразимую смесь ароматов иноземных растений, наполнявших оранжереи сильных мира сего. Альфред усмехнулся, представив, как кривилась бы и смешно морщила нос Анна, доведись ей оказаться здесь.       При мысли о жене причиняющее почти физическую боль чувство страха пролилось холодом по спине. Альфреду показалось, что от этого давления у него сейчас треснет позвоночник. Он до сих пор сомневался, правильно ли поступил, отправив Анну с Лией к Тайге и Лешему.       «Не будь дураком, ― подумал Альфред, усилием воли отводя глаза от огней коттеджного посёлка. ― Она под защитой заклинания кровавой спирали. Дороховы не пробьются через него. Никогда».       И ещё тысяча и один способ себя успокоить, тоненько, словно иглой, кольнула под лопатку предательская мысль.       «Только не сейчас. ― Альфред прикрыл глаза. ― Если я засомневаюсь сейчас, то Анне точно станет небезопасно в «Тайге».       Он посмотрел в звёздное, несмотря на световое загрязнение, весеннее небо. Прямо над посёлком висело созвездие Льва. Бело-голубой Регул светил так ярко, что, казалось, царь насмехался над другими звёздами, тонувшими в пыли и рассеянном свете электрических ламп.       «Вот и мне предстоит встреча с царём, ― усмехнулся про себя Альфред, закрывая машину и неспешно, чтобы не выдать волнение, направляясь к ожидавшей его команде. ― Дороховы точно себя считают царями колдунов. Что ж, на каждого немейского льва найдётся свой Геракл». ― Он старался мыслить позитивно, но получалось иронично и самонадеянно.       Альфред Дрелих с уверенностью мог сказать, что боится.       Тамара стояла чуть поодаль от остальных и тоже смотрела в небо. Её бледный профиль в темноте казался вырезанным изо льда. Альфред подошёл к ней. Всё же Тамара ― и принцесса Кая ― самая сильная колдунья среди них.       ― Вас мучают воспоминания о прошлой жизни? ― негромко спросил Альфред. Тамара вздрогнула и повернулась к нему. Чёрные линии татуировок создавали на её коже причудливые очертания, будто снежник пошёл трещинами.       ― Немного, ― отозвалась Тамара. Её светлые глаза казались почти белыми и едва ли не светились, подобно звёздам. Альфреду стало немного не по себе. Тамара и Генрих мерцали мощно и ярко, как будто сами были звездами первой величины. ― Я слышу принцессу Каю ― её воспоминания. Но думаю сейчас я. Я существую, а она как будто часть меня самой.       ― Нелегко привыкнуть к тому, что в прошлом ты был кем-то другим, ― понимающе кивнул Альфред, вспомнив, как после воскрешения не мог отделаться от мысли, что крадёт у судьбы свою жизнь. ― Пойдёмте, Тамара, ― он тронул её за плечо, ― нам пора.       Когда они подошли к Маргарите, Генриху и Лащенко, последний поинтересовался:       ― Альфред, скажите, почему мы не можем просто переместиться в особняк ваших приятелей-некромантов, как это проделала Рита с «Тайгой»?       ― Потому что для этого Маргарита должна чётко представить место, куда надо переместиться. ― Альфред на секунду прикрыл глаза. Дотошный и придирчивый Лащенко как будто экзаменовал его или выступал оппонентом на защите. Вот только целью кандидатской диссертации была жизнь. ― Находись особняк в Нави, проблем бы не возникло. Но Дороховы крепко стоят ногами на земле, в нашем случае фундаменте. К тому же их резиденция защищена огромным количеством заклинаний. Даже я сейчас точно не уверен, какие именно заклятия они применяют.       Альфред умолчал о том, что много раз, особенно раньше, порывался съездить в особняк. Зачем, он не представлял, не хотел давать себе ответ на этот вопрос. Особенно сильное желание повидаться он испытывал сразу после смерти Ирины. Альфред даже приехал к особняку, постоял немного в тени вязов и дубов, но потом решил, что не стоит видеться с Пашей. Что бы он ему сказал? Им больше не о чем было говорить.       ― Сложно. Непонятно, ― усмехнулся Лащенко. ― Разве Рита не может просто обойти эти… заклинания? ― Лащенко всякий раз кривился, когда речь заходила о магии. Альфред понимал его: сам сначала всё отрицал. Наивно надеялся, что игнорирование решит проблему.       ― Человеческое обличие накладывает определённые ограничения, ― терпеливо ответил Альфред, ощущая лёгкое раздражение. С Анной поначалу было так же: приходилось объяснять элементарные вещи. Он уже отвык от того, каково это, учить кого-то. ― К тому же Сирин и Гамаюн обычно не помогают людям.       ― А как можно обойти эти ограничения? ― с интересом спросил Лащенко.       ― Умереть, ― бросил Альфред. ― Или же попасть в место, где сосредоточенно огромное количество энергии, высвобожденное из-под контроля. Но мы как раз хотим это остановить.       ― У меня сейчас был вьетнамский флешбэк, ― произнёс молчавший до этого Генрих. Его тёмно-синие глаза вбирали в себя свет фонарей и звёзд. ― Я уже стоял так: на краю бескрайнего моря огней, готовый к битве. ― Тамара неслышно подошла к нему. Альфред заметил, как она взяла Генриха за руку и их пальцы переплелись. ― Не хочу вспоминать, что было потом.       ― Тогда вы проиграли, ― заметил Альфред. ― Сейчас будет по-другому.       ― Надеюсь, ― отозвался Генрих. ― Дороховых точно не будет дома? А то мы будем бледно выглядеть, если придём и наткнёмся на жильцов.       ― Павел Константинович и Константин Львович сейчас на банкете по случаю открытия нового НИИ, ― произнесла Маргарита, глядя на экран своего айфона. ― Я смотрю прямую трансляцию и вижу их. А верю я только своим глазам.       ― Значит, всё в порядке, ― кивнул Альфред. Он не позволит сомнениям завладеть собой. ― Выдвигаемся.       ― И мы просто так пойдём по улице? ― вопросительно поднял бровь Лащенко.       ― Не совсем, ― улыбнулся Альфред. ― Это будет ещё одним доказательством реальности магии, которое вы, Евгений, так отчаянно требовали.       Лащенко открыл рот, собираясь, должно быть, сказать какую-то едкую гадость, но Альфред уже поднял руку, соединив кончики пальцев.       По костям и сухожилиям прошла тёплая волна магии. Кровь стала проводником силы, каждая клетка тела отозвалась, высвободив в общий поток крохи энергии. Тут же закололо в висках, заболели глаза, особенно правый, которым Альфред видел мерцание. Чёртово мерцание! Порой он хотел пойти в ванную, взять скальпель и вырезать этот глаз к Дьяволу! Когда один глаз воспринимал мир таким, какой он есть, а другой то и дело показывал мерцание, Альфред готов был выть и предпочитал щуриться. Так мерцание становилось не особо заметным, да и голова болела в разы меньше. Вот и сейчас бело-голубое, как свет далёких старых звёзд, мерцание исходило от его спутников. Маскировочное заклинание должно было скрыть и этот недостаток.       Мягкие завихрении магии, словно клубы дыма, соскользнули с ладони Альфреда, когда он разжал пальцы. Раскручиваясь, словно спирали, они заполняли всё кругом, а когда достигали того, на кого были направлены, заворачивались в плотный кокон.       Лащенко хрипло выругался, когда молочно-белые, стремительно темнеющие сполохи магии обвились вокруг него. Он поднял руку и коснулся сплетавшегося кокона. Пальцы легко прошли сквозь рябившую магию, но как только оказались за пределами оболочки, пропали из виду. Лащенко быстро отдёрнул руку и поднёс пальцы к глазам, словно желая удостовериться, что они на месте. Даже прикусил костяшку для верности.       Альфред тихо усмехнулся:       ― Не бойтесь, Евгений, заклинание мимикрии безопасно.       ― Ваша магия доведёт меня до инфаркта, ― сообщил Лащенко. ― Получается, снаружи нас не видно?       ― Абсолютно, ― подтвердил Альфред. ― Выдвигаемся.       ― Вы точно знаете дорогу? ― полюбопытствовал Генрих.       ― Я ходил этим путём тысячи раз, ― ответил Альфред, почувствовав, как всё внутри наливается тяжестью. Он слишком хорошо знал эту дорогу.       Они прошли мимо контрольно-пропускного пункта, где Альфред с удивлением обнаружил, что сидевший в «будке» сурового вида сотрудник частного охранного предприятия ― оборотень. Светловолосый и голубоглазый, должно быть, один из стаи Зейгеров. Альфред пригляделся: на бейджике и правда была знакомая до боли фамилия. Альфред тряхнул головой: ностальгия ностальгией, но оборотень легко мог почуять их запах. Маскирующее заклинание укрывало от чар и колдунов, отводило глаза, но не стирало все следы пребывания того, кого укрывало.       Сердце забилось, тошнота подступила к горлу. Альфред не успел сощуриться, и мерцание оборотня затопило сознание. За глазами заломило, словно выворачивали арматуру из бетонных стен. Альфред стиснул зубы и подумал, что скоро начнёт носить повязку, как пират.       Но сейчас главной проблемой был охранник-оборотень. Если он их учует, придётся применять силу, а Альфреду этого не хотелось. Но оборотень не повёл ни ухом, ни носом, продолжая смотреть какой-то сериал на смартфоне. Десятый сезон «Игры тронов»¹, кажется.       Выждав минуту, Альфред махнул остальным: Тамара, Генрих, Маргарита и Лащенко, скрытые заклинанием и обвитые то светлевшими, то темневшими коконами магии, последовали за ним.       Коттеджный посёлок заметно разросся с тех пор, как Альфред был здесь в последний раз. Он шёл впереди выстроившейся в колонну команды и внимательно следил за тем, чтобы они ни на кого не наткнулись. Удивительно, но очень многие дома мерцали. Некоторые сильнее, некоторые слабее, но в каждом из таких особняков жил маг, оборотень, вампир или ещё кто-нибудь. Альфред всегда знал, часто видел, что таких, как он и Анна, много, но впервые оценил, каково это ― видеть жилища колдунов. Когда они собирались на шабашах, это было другое. А большинство между тем жило обычной жизнью: ходили на службу, ездили в отпуска, растили детей, умирали. И только он, Альфред Дрелих, всё гнался за призраками собственных амбиций и желанием доказать, что Гасящий вернул его не напрасно.       Возвыситься хотел, кажется, только он. Да ещё отец и сын Дороховы.       «Я больше похож на них, чем хотел бы, ― подумал Альфред. ― Даже в обычной жизни».       Темнота между тем сгущалась, а коттеджи отстояли всё дальше друг от друга. Заборы и ограды становились выше, а горевших фонарей заметно поубавилось. Альфред углублялся в эту тьму, и с каждым шагом казалось, что он идёт в воде. Очень солёной и плотной воде. Кожу на спине жгло огнём, шея ныла, сердцебиение зашкаливало. Альфред, стиснув зубы, ждал, когда можно будет снять маскировочное заклинание. Всё же у силы его спутников был минус: чтобы скрыть её, уходило огромное количество его энергии. И не только магической.       И когда ему померещились тёмные тени в уголках глаз ― предвестники смерти, о которых любил толковать Паша, Альфред увидел, что они на месте.       Особняк Дороховых практически не изменился с тех пор, как Альфред видел его в последний раз. Разве только вязы разрослись, заполняя теперь всё свободное пространство за высокой кованой оградой. Вычурные железные ворота представляли собой переплетение стеблей дикого ядовитого плюща, в котором Альфред с отвращением узнал эхиноцистис. Он уже хотел подойти к воротам, но настороженно замер. Вся ограда лучилась странным нехорошим кроваво-красным светом. Мучимый догадкой, Альфред всё же приблизился и почти коснулся изогнутых, словно живых, стеблей. Так и есть: гематит. Хотя кому-кому, а не Дороховым использовать кровавик для защиты своего жилища. Холодком по разгорячённой спине пролилось нехорошее предчувствие: если Дороховы, скорее всего, Паша, разобрались в магии крови, значит, слом заклинания кровавой спирали для них не так уж и невозможен. Альфред передёрнул плечами и опустил руку. Если он коснётся кровавика, очень может быть, что падёт и заклятие Спирали. Проверять свою гипотезу у него не было никакого желания.       Рядом неслышно возникла Тамара. В темноте, нарушаемой только светом редких фонарей, её глаза стали совершенно белыми. Даже зрачок как будто затянуло снежной дымкой.       ― Принцесса Кая помнит, что надо делать в таких случаях. ― С этими словами Тамара протянула руку и схватила пальцами кованую ветвь плюща.       На самой границе слышимости раздался треск. Ворота вспыхнули ярким мерцанием, по створкам пошли трещины. На глазах тёмный металл белел, как будто покрывался инеем. Миг ― и ворота разлетелись в пыль. Только взвесь ледяных крошек осталась в воздухе.       Тамара отступила и уставилась на свою руку широко распахнутыми глазами. Её ладонь тускло светилась в темноте, по сосудам словно тёк тёмный лёд. Тамара что-то беззвучно шептала. Генрих подошёл и обнял её.       ― Проходим. ― Альфред усилием воли вернул себе дар речи. Он видел много магии, но мгновенной трансформации без особых усилий для колдуна ― никогда. ― У нас ещё много работы.       Лащенко и Маргарита уверенно прошли в образовавшийся проём. На лице Лащенко застыла гримаса удивления, Громова была насторожена, но как будто спокойна. Последней на территорию резиденции ступила Тамара. Она остановилась перед неспешно кружившейся в воздухе заледеневшей металлической пылью. Вытянула руку и сжала кулак. Со звоном и шелестом ворота собрались обратно, как будто не распались минуту назад.       ― Спасибо, ― кивнул Альфред. И добавил: ― За мной.       Они шли по территории особняка к широким мраморным ступеням лестницы главного входа, как вдруг Альфред почувствовал неладное. Подал знак, и команда остановилась. В тени раскидистых вязов притаились мерцавшие едва заметным красноватым цветом фигуры. И они приближались. Пятеро. Судя по форме, охранники Дороховых. Да к тому же ещё и вампиры. Альфред мысленно выругался: маскировочный кокон растворялся: силы он рассчитал только до ворот особняка. А охранники приближались. Альфред видел их резкие движения, быструю поступь. Вампиры и на земле двигаются быстро, а уж когда взлетят…       Словно в ответ на его мысли, первый вампир присел и оттолкнулся от земли, раскинув руки. В прорезях униформы мелькнули стремительно расправлявшиеся кожистые перепончатые крылья. Взмыв вверх, вампир скрылся в кронах вязов.       ― Биологическое крыло не может поднять вес больше шестнадцати килограммов! ― воскликнул Лащенко, настороженно вглядываясь в тени деревьев. ― Шах и мат, Вадик!       О каком Вадике шла речь, Альфред не успел узнать. Остальные вампиры тоже взмыли в воздух и стали кружить вокруг вставших спина к спине магов. Рядом с Альфредом оказались Маргарита и Генрих. Громова подняла глаза на Альфреда: в её чёрных расширенных зрачках плясало тёмное пламя. Раздался щелчок: в руке Маргариты блеснуло лезвие ледоруба. Генрих с другой стороны что-то активно встряхивал в руке. Альфред скосил взгляд: перцовый баллончик. Высказать свои соображения по этому поводу он не успел: с неба обрушился вампир.       Кожистые крылья закрыли свет фонарей. Альфред привычно вскинул руку. Вены обожгло огнём, в пальцах вспыхнуло пламя. Резким броском он отправил огненный шар в противника. Вампир увернулся и пошёл на второй круг.       Другой спикировал прямо на Генриха, но тут же с воплем боли упал на землю: тот выпустил струю из своего баллончика. По резкому запаху Альфред всё понял: чеснок.       Вампир с подпаленными крыльями снова ринулся вниз, но тут вперёд вышла Маргарита. Резким взмахом руки она раскрутила ледоруб и отправила его прямо в летевших вампиров. Лезвие вонзилось в воздух, оставшись висеть. Пространство пошло волнами, рисунок созвездий немного сместился, а вампиров уже затягивало в открывшуюся арку. С неба сыпались проклятия и пожелания сгореть в аду. Не желая расстраивать охранников, Альфред послал им вдогонку огненный шар, и арка тут же закрылась, напоследок донеся до команды вопль ужаса и боли.       ― Куда вы их отправили? ― спросил Альфред, вытирая пот со лба.       ― На дачу к моему отцу-генералу, ― ответила Маргарита. Её щёки покраснели, она тяжело дышала и, кажется, не совсем осознавала происходящее. ― Это под столицей. Они нескоро вернутся.       ― Я женился на воительнице, ― пробормотал Лащенко. ― Хочешь, я всегда буду мыть посуду?       ― Пойдёмте в дом, ― резко произнёс Альфред. Он был уверен, что, помимо кровавика и вампиров, Дороховы оставили ещё сюрпризы для незваных гостей.       Альфред удивился, что двери особняка открылись простой отмычкой, которую Лащенко на немой вопрос Маргариты поспешил убрать в карман. Притворив за собой дверь и проверив коридор на наличие ловушек в полу и стенах, Альфред двинулся вперёд.       Каждый шаг давался ему с трудом, и дело было далеко не в головной боли и ломоте в рёбрах. Он провёл в этом особняке годы, которые по праву мог назвать лучшими. Когда-то резиденция Дороховых стала для потерянного почти наркомана-колдуна Альфреда Дрелиха домом.       «Ты можешь приходить, когда захочешь, ― сказал Паша после Нового года, который они встретили вчетвером: Альфред, Леший, Паша и Маша Зейгер ― тогда молодая волчица, а после ― супруга Дорохова-младшего. ― И оставаться, сколько угодно. Это и твой дом тоже, брат».       Альфред хорошо помнил, как у него ― юного двадцатилетнего обращённого мага ― защипало тогда глаза. И дело было не в выпитом хмеле. Никто и никогда не называл его братом. Даже Леший. Лучший друг. Паша же словно был его отражением, вот только в более тёмных тонах. Ян, как сказали бы китайские колдуны. Альфред же по словам старой Софьи Вальдемаровны был светлым Инем.       «Янтарный мой, ― хрипло и сухо говорила старая мать Константина Дорохова, но в её серых глазах вилось тепло. ― Сколько же в тебе всего скрыто. Ты похож на моего внука. Может, ты и правда его брат? Сынок-то у меня был тем ещё казановой в юности!»       Альфред криво усмехнулся, вспомнив Софью Вальдемаровну. Именно на ней так и не женился Старый Леший дядя Ваня. После несостоявшегося замужества она снова вернулась к первому мужу ― смуглому черноглазому заклинателю змей с пустынного Востока, который сам напоминал змею. Тощий, как будто высохший: Альфред видел Льва Михайловича всего несколько раз до того, как тот умер.       «Заносчивый старик, ― бурчал на похоронах Константин Львович, наливая очередную стопку водки. ― Свёл себя в могилу, да и мать заодно».       Софья Вальдемаровна умерла вскоре после мужа, буквально на следующий день. Альфред вдруг вспомнил, что она была сильным демонологом, и мороз пробежал по коже. Старую Дорохову нашли в её комнате для вызовов. Она лежала на полу, раскинув руки, а кровь из её носа проливалась в вырезанные на полу узоры рун. Оставшиеся без хозяина змеи ползали вокруг. Уж не пыталась ли она вернуть мужа с того света? Альфред и Паша тогда думали о чём-то таком, но так и не высказали предположений вслух.       Как Альфред был близок с Дороховыми тогда, так же он оказался далёк от них сейчас.       Альфред чувствовал, как ностальгия, порывистое желание вернуть всё назад захватили его, затуманили разум. Но была в этой душевной боли и хорошая сторона: он вспомнил про комнату для вызовов. Если Дороховы собирались вызвать демона-дракона, то только там. По старым записям Софьи Вальдемаровны. После её смерти Константин Львович всё порывался их найти, но так и не преуспел. Видимо, за столько лет всё же ему улыбнулась удача. Кто ищет, тот всегда найдёт.       Альфред с каждым шагом всё уверенней вёл команду. Коридоры особняка были широкими, часто встречались мраморные колонны, державшие высокий потолок подобно атлантам. Альфред вспомнил, что, чтобы быстро пройти к комнате вызовов, нужно пересечь галерею с портретами. Которую он боялся, но мучительно хотел увидеть.       Сначала они наткнулись на Софью Вальдемаровну. Альфред тихо выругался, когда из-за поворота возникло чёткое, словно живое изображение сухощавой пожилой женщины, встретившее их пронзительным, но удивительно спокойным взглядом серых глаз. Её седые волосы были убраны в старомодную высокую причёску, а платье напоминало чёрный погребальный саван. Кажется, в нём её и похоронили.       Следующий портрет изображал миловидную блондинку с узкими голубыми глазами и острым носиком, придававшими ей сходство с лисой. На коленях у блондинки сидел черноволосый мальчик. Альфред тяжело вздохнул, узнав Марию Зейгер и Лёву ― сына Паши. Он помнил, как неистово Паша и Мария любили друг друга. Даже поженились, хотя союз оборотня и некроманта считался довольно необычным. Вот только их семейное счастье было недолгим. Паша убил Ирину, Мария об этом узнала и ушла, забрав сына. Альфред несколько раз видел бледную и напряжённую Марию после развода: без охраны она и сын никуда не ходили очень долго.       Альфред уже готовился облегчённо выдохнуть. Портреты заклинателя змей и Павла с Константином Львовичем его не задевали, но на повороте из галереи Альфред встал, как вкопанный. В его спину врезался Лащенко.       Альфред даже не услышал того, что гневно клекотал Гамаюн. Он чувствовал, что здесь и сейчас его сердце остановится. Воспоминания о былой дружбе, картины Марии и Софьи Вальдемаровны ― всё это блёкло и меркло перед тем, кого он видел сейчас. У Альфреда бы не повернулись ни язык, ни мысль назвать ту, что стояла перед ним, словно живая, что. Потому что прямо на него смотрела с портрета в полный рост Ирина Дорохова.       ― Кто это? ― спросил Лащенко, выходя из-за спины Альфреда и глядя на портрет. Звук его голоса вывел Альфреда из транса.       ― Это Ирина Дорохова. ― Альфред удивился, как твёрдо звучит его собственный странно высокий голос. ― Прорицательница, предсказавшая появление трёх райских птиц. Жена Константина Дорохова и мать Павла.       ― И что с ней произошло? ― Лащенко вглядывался в тёмно-ореховые глаза Ирины.       ― Павел убил её, когда она встала между ним и Тайгой. ― Альфред поразился, как просто у него получилось сказать это. А ведь когда-то он боялся даже подумать о том, что произошло.       ― Псих, ― заключил Лащенко и размял шею. ― Пошли?       ― Да, ― кивнул Альфред, с трудом отводя взгляд от портрета. ― Идёмте.       Как Альфред и предполагал, портретная галерея оказалась самым страшным для него испытанием. Остальные же просто озирались по сторонам, иногда шёпотом переговариваясь. Они миновали ещё один коридор и свернули в жилую часть особняка. Альфреду казалось, что они идут уже много часов, да и сами коридоры как будто вытягивались, удлинялись и путались, заставляя петлять. Один раз Альфреду даже померещилось, что они идут по кругу, но он отогнал эту мысль: закольцевать пространство наподобие ленты Мёбиуса² даже Дороховым не под силу. Больше Альфреда волновало другое: он никак не мог вспомнить, какая из множества комнат Софьи Вальдемаровны использовалась ею для настоящих вызовов, а не простого обучения.       «Вряд ли Константин Львович выбросил вещи матери, ― подумал Альфред. ― Её память он чтил».       Память… В следующую секунду он вспомнил, куда надо идти. Кроме портретной галереи у Дороховых в особняке был особый Зал Памяти, располагавшийся на цокольном этаже. Нечто вроде маленького колумбария, куда старый заклинатель змей перетащил все привезённые с собой урны с прахом предков.       А лестница туда была недалеко. Буквально за поворотом. Альфред не ошибся, когда повернул: прямая, как стрела, лестница уходила массивными каменными ступенями вниз. Сделав знак спускаться, он первый пошёл вниз.       Зал Памяти встретил его тишиной. Низкий потолок словно давил на плечи, поддерживаемый неизменными в архитектуре особняка колоннами. Зал освещался коваными светильниками, вделанными в камень стен. За стеклом горели вечные свечи из Атлантиды. Такие же, как дома у Альфреда. Вымощенный желтоватыми мраморными плитками пол казался покрытым выщерблинами. У дальней стены высился весь в старых тёмных потёках, местами словно обугленный алтарь для вызова демонов. А у подножия алтаря лежало крупное чёрное, всё в алых росчерках драконье яйцо.       У Альфреда перехватило дыхание, а сердце забилось ещё сильней. Если яйцо всё ещё лежит, а свечи горят обычным пламенем, значит, они пришли вовремя. Ритуал не проводился, Семиголовый дракон ещё в яйце. И никогда не вылупится, если они всё сделают правильно. Альфред вдруг чётко вспомнил, что говорила Софья Вальдемаровна про подготовленное для вызова демона вместилище: если ритуал не совершён, то надо только сломать сосуд и сущность в него не заселится. Альфред на секунду прикрыл глаза и глубоко вдохнул. Ему оставалось только подойти к алтарю и разбить чёрное яйцо. Всё гениальное ― просто. Подчас не нужно ничего усложнять и изобретать: всё уже придумали до тебя.       Негромко приказав команде следить в оба и рассредоточиться, Альфред двинулся вперёд. Его шаги эхом отдавались от стен зала, но за грохотом крови в ушах он не слышал ничего. Он шёл и удивлялся, как это не пришло ему в голову раньше: с чего он так испугался угроз Дороховых вызвать Семиголового Дракона, если этот демон принадлежал к числу немногих Невызываемых? Даже Софья Вальдемаровна не стала бы вызывать подобное существо. Ведь для того, чтобы этот демон явился, его следовало соединить с другой, похожей сущностью. Интересно, кого Дороховы собирались использовать в качестве вспомогательного демона, которого можно вызвать? Наверняка Герцога Буне³, Трёхглавого дракона... Альфред бросил эту мысль на середине, не став вспоминать, сколько легионов ведёт за собой двадцать шестой демон «Гоетии». Он уже был в двух шагах от алтаря. Оставалось взять сосуд-вместилище и с силой ударить его о пол.       И Альфред это сделал. Протянул руку за яйцом. Его пальцы коснулись шероховатой чёрной скорлупы со вставленными в неё яркими рубинами. Послышался треск, и яйцо развалилось, разбросав по алтарю куски скорлупы. Пустой.       Альфред почувствовал, как на границе сознания что-то ломается. Кажется, это хрустнул его мир. Сердце почти остановилось, воздуха не хватало. Плохо осознавая, что происходит, Альфред упал на колени перед алтарём и стал расшвыривать в стороны скорлупу. Яйцо было пустое. Уже пустое.       Альфреда колотила дрожь, и он не сразу понял, что трясёт весь зал. Он уже хотел закричать команде, чтобы они уходили, но сдавленный крик прорезал затхлую тишину Зала Памяти. Словно пронзённый молнией, Альфред повернулся. Тамара и Генрих застыли, как вкопанные, посреди зала. А с обеих сторон с потолка спускались узкие зеркала в изогнутых рамах. Зеркала-Чтобы-Помнить.       Альфред хотел крикнуть, чтобы они закрыли глаза, не смотрели, но было поздно. Тамара и Генрих зачарованно смотрели в нестерпимо блестевшую поверхность отполированных зеркал. Даже со своего места Альфред видел, как затуманились их глаза: оба провалились в воспоминания принцессы Каи и генерала Анре.       Он судорожно искал глазами Маргариту и Лащенко. И увидел их. Райские птицы повисли, изогнувшись под невообразимыми углами, в висевших в воздухе ― от пола до потолка ― ловчих паутинных сетях. На секунду Альфреду показалось, что он видит перья крыльев и слышит возмущённый клёкот. Сколько раз он видел в «Тайге», как ловятся птицы, и вот теперь наблюдал за тем, как в сетях барахтаются его друзья.       Альфред хотел вскочить и броситься им на помощь, но не смог подняться с колен. Всё тело словно пронзили железные штыри, и он, мучимый догадкой, посмотрел вниз: на полу растекалась лужа крови ― он так сильно ударился коленями, что распорол ткань брюк и рассёк кожу. И теперь его кровь впитывалась в змееподобные трещины на мраморном полу.       ― Ты же не думал, что всё будет так просто? ― произнёс насмешливый голос. Альфред повернул ставшую вдруг неимоверно тяжёлой голову в сторону звука. В дверном проёме Зала Памяти стоял, гадко улыбаясь, Константин Львович. За его спиной маячил немой тенью Паша.       ― Знаете, ― горько усмехнулся Альфред. Голова кружилась: кровь не желала останавливаться. ― На секунду ― да, так и думал⁴.       ― Не всё коту масленица, ― отозвался Дорохов-старший, прикладываясь к фляжке. Несколько капель потекло по его длинным усам. Коньяк. ― В твоём случае: не всё Альфреду Дрелиху кровавая спираль.       ― Константин Львович, ― произнёс Альфред. Из-за потери крови на него вдруг накатила неимоверная усталость. ― Вы добиваетесь чего? На что вам Невызываемый Дракон?       ― Если ты знаешь гравюру Альбрехта Дюрера, то помнишь, как Семиголовый Дракон явился за «женой, облечённой в солнце», кричавшей «от болей и мук рождения», ― ответил Константин Львович, довольно щурясь. Его руки, лежавшие на трости, подрагивали. ― Угадай, за чьей женой явится наш Дракон?       ― Анна под надёжной защитой. ― Альфред старался говорить уверенно, но чувствовал, что скоро сорвётся. ― Вам до неё никогда не добраться. И рожать ей ещё не скоро.       ― Кстати, я был удивлён, что ты не взял с собой Хозяйку Серебряного Ключа, ― отозвался как ни в чём не бывало Дорохов-старший. ― Мы и для неё приготовили сюрприз… Теперь придётся взять его с собой в «Тайгу», чтобы вручить ей лично.       ― Что вам нужно от моей жены?! ― Альфред уже не мог сдерживаться. Насмешливый, полный презрения тон Константина Львовича выводил из себя. Голова кружилась. ― Если вам хочется поквитаться за старые обиды, заберите меня!       ― Дело не в твоей жене, а в ребёнке, которого она носит, ― терпеливо, словно нерадивому ученику, втолковывал Константин Львович. ― Моя дорогая Ирина, ― он поморщился, ― предсказала рождение трёх райских птиц. Две из них барахтаются в паутинных сетях перед тобой. Оставалась ещё одна, самая сильная ― Алконост. Я всегда считал, что Алконост должен родиться от моей крови, но ошибался. Венчаный смертью, как говорится в одной из записей покойной Софьи Вальдемаровны ― как ты помнишь, она записывала все предсказания Ирины Дороховой ― это тот, кто побывал на той стороне и вернулся. Тот, кто видел Гасящего. И это ты, Альфред.       Альфред только и смог, что выругаться и попытаться встать. Он знал. Знал с того самого момента, как не увидел никаких признаков райской сущности в дочери Маргариты и Лащенко. Но тогда он решил, что девочка просто сливается мерцанием с матерью. Отодвинул мысль на задний план. Ведь под венчаного смертью идеально подходил Гамаюн.       ― Всегда тщательно собирай информацию, ― назидательно произнёс Дорохов-старший. ― Не повторяй моих ошибок. Но хватит о тебе. Паша, сынок, покажи Альфреду нашего Дракона! ― Константин Львович неловко посторонился. Паша шагнул вперёд.       Альфред едва сдержал вскрик. На руках Паши, словно младенец, лежал семиголовый дракончик. Его чёрная чешуя лоснилась в свете свечей Атлантиды, а вставленные рубины горели алым огнём.       ― Он ещё вырастет. ― Константин Львович протянул дрожавшую руку и погладил дракончика. ― Пока мы доберёмся до «Тайги», он станет огромным. Честь имею! А тебя, пока мы не вернёмся, будут сторожить любимые змеи моего покойного отца. ― Дорохов-старший взмахнул рукой. Тут же из-за колонн, из трещин в полу стали собираться и выползать змеи. Кобры, анаконды, гадюки с чешуёй, усыпанной неогранёнными алмазами. Удостоверившись, что змеи окружили Альфреда, Константин Львович заковылял вверх по лестнице.       Когда отец скрылся из виду, Паша выглянул в проём, будто удостоверившись, что его никто, кроме Альфреда, не услышит.       ― Чужое не трогай, своё не отдавай, ― вдруг произнёс он, устраивая на плече дракончика. ― Отец может сколько угодно желать власти над силами Жизни и Смерти и ненавидеть Старого Лешего, но главного ему не понять. Того, что я помогаю ему в его безумном плане не просто так. Но тебе я скажу, Алекс. ― У Альфреда заныло сердце: Паша всегда называл его так. Давным-давно, в дни их дружбы. ― Потому что ты всегда был мне братом. Я хочу вернуть свою мать ― Ирину Дорохову. Я убил её, я её и верну. Предсказатели не воскресают, но с силой Алконоста я попытаюсь. Даже если на это уйдёт вся энергия райских птиц, Лешего и моего отца. Ты думал, что я не жалел о смерти матери. Посмотри в глаза змей. И ты увидишь, как я сожалел на самом деле.       Паша развернулся и поднялся вверх по лестнице. Когда его шаги затихли вдали, Альфред уронил голову на руки. Он попался в кровную ловушку: такую же, какой окружил «Тайгу». Где сейчас Анна. И Дороховы направились туда. Чувствуя, как отчаяние захлёстывает его, Альфред поднял голову и посмотрел в глаза ближайшей королевской кобре.

***

      Обожжённые ступни пронзало болью при каждом шаге, но Павел Дорохов упрямо шёл вперёд, не останавливаясь и не сбавляя шаг. Раскалённые докрасна угли, рассыпанные на полу особняка, вели Пашу путём покаяния, который он сам себе назначил.       Угли дышали жаром, пахло палёными волосами и горелым мясом, но Паша, обливаясь потом и кровью, продолжал идти. Тени обступали со всех сторон, льнули к ногам и груди, но Паша отгонял их пощёлкиванием пальцев. Золотистые сполохи то и дело слетали с ладоней и возвращались в тело.       Некромант раз за разом поднимал сам себя.       Сердце гулко билось в груди, боль горячими иглами колола ноги, взбиралась по позвоночнику и отдавалась в голове. Стены коридора мерцали в горячем воздухе, лёгкие словно забились пеплом.       Он уже висел на крючьях и лежал на гвоздях. Остались только угли. Он сильный. Он должен вытерпеть, чтобы показать, что достоин, несмотря ни на что, называться сыном Ирины Дороховой.       Паша ступал по углям, стиснув зубы, и смотрел только вперёд. Длинные чёрные волосы взмокли и липли к голым окровавленным плечам, но он не обращал на это внимания. Он приведёт себя в порядок позже. Ляжет в ванну с густой пеной и благовониями и позовёт к себе в постель какую-нибудь интердевочку, которая не откажется от благосклонности родившегося в золоте сына депутата. Но сейчас он должен дойти.       Шаг. Ещё один. Паше начало казаться, что и без того большой особняк раздался в стороны, коридор вытянулся и сделался бесконечным. Изорванная остриями крюков мускулистая спина горела болью, и будь Паша послабей, давно бы свалился без чувств. Но он обязан пройти свой позорный путь проклятого.       Паша сделал шаг, и угли неожиданно закончились. Изуродованные ступни коснулись холодного пола, и он едва не закричал от дикой боли, пронзившей точно кинжал. Глубоко вдохнув несколько раз, Паша постарался сосредоточиться. Тени отступили.       Перед ним на стене висел большой ― во всю стену ― портрет матери в полный рост. Это был подарок отца на юбилей: один из тех пафосных знаков внимания, которые Дорохов-старший презрительно называл «подачками твоей дорогой матушке».       Портрет был прекрасен. Мать на нём стояла, опираясь рукой на увитую лозами чёрного винограда тумбу, и смотрела открыто и прямо. Тяжёлые складки парчового алого с золотым платья ниспадали с её округлых плеч и высокой груди. Чёрные волосы с осветлёнными прядями были забраны наверх в пышной причёске. Ирина Дорохова стояла, как живая, и смотрела на сына.       Ноги отказались держать его, и Паша безмолвно опустился на колени перед портретом матери.       ― Больше всего на свете я хотел быть достойным тебя, ― произнёс он срывающимся голосом. В груди, смешиваясь с болью, клокотала горечь. ― Прошу тебя: я не хотел тебя убивать! Кинжал сам соскользнул, сам!       Он смотрел в тёмно-ореховые глаза матери, густо подведённые, будто очерченные углём. Художнику удалось невозможное: запечатлеть ту самую теплоту во взгляде, которой пленяла Ирина Дорохова. В её глазах горели мягкие огни, а когда Паша улавливал в них отрешённость, то понимал, что в этот самый миг она видела будущее.       Мать говорила, что будущее видеть просто. Ты замечаешь событие, и разум сам собой выстраивает цепочки возможностей. Это увлекательно, говорила она. У тебя получится.       И маленький Паша до слёз в сухих глазах смотрел, не моргая, в зеркало или пламя свечи, но не видел там ничего. Только тёмные тени на самой границе зрения. У этих теней, как сказал потом отец, было имя ― смерть. После смерти матери отец хотел снять её портрет. Даже отдал приказ слугам и с очередным стаканом виски наблюдал за тем, как отвинчивают от стены тяжёлую раму. Тогда хватило одного взгляда Паши, чтобы слуги в испуге убрались с дороги.       ― Я хотел снять портрет твоей дорогой матушки, ― скривился тогда отец. ― Паша, я тебя не узнаю. Неужели ты хочешь всю жизнь смотреть на её красивое надменное лицо?       ― Если ты хоть пальцем тронешь портрет матушки, я забуду тот факт, что ты ― мой отец, ― произнёс Паша. Его накрыла злость. Лютая чёрная ненависть поднялась из самых глубин души и захлестнула сердце. ― Я убил её. И не тебе снимать её портрет.       ― За что вы все её так любите?! ― ощетинился отец. Он покачивался и, судя по всему, выпил уже немало. ― Ты, этот щенок Альфред, немытый Леший, дурачок Ильинский! Объясни мне, что такого скрыто в твоей покойной матушке, что ты не хочешь снимать со стены эту бездарную мазню?       ― Ты прекрасно знаешь, что скрыто в маме, ― произнёс Паша, глядя на отца сверху вниз. ― Потому что сам её любишь. И слово её было твёрже камня. Твоё же не более, чем песок. Иди спать, папа.       Отец в ответ только грязно выругался и, размахнувшись, бросил бокал с недопитым виски в портрет. Стекло со звоном раскололось, а виски оставил на холсте и красках тёмные потёки. Паша точно знал, где на портрете следы от пролитого алкоголя. Отец часто кидал в изображение матери бокалы и фужеры, когда бывал пьян. Но всегда делал это, когда её не оказывалось рядом. При ней отец мог только говорить на первый взгляд мудрые речи и изводить ценными советами. Паша уважал отца, считал себя его преемником, боготворил, но мать оставалась недосягаемой высотой, до которой невозможно было дотянуться.       Он помнил, как она умерла. Стоило Паше закрыть глаза, как память возвращала его на берег полноводной реки, где мать встала на защиту духов леса. Паша тогда хотел убить Лешего ― заклятого соперника за сердце прекрасной Тайги, ― но мать встала между ними. Она отвела кинжал в руке Паши, но лезвие соскользнуло с её массивного золотого браслета и вошло в грудь до рукояти. Паша помнил взгляд матери, её отчаянную полуулыбку и какое-то странное обречённое смирение в глазах. И в тот миг он понял, что она знала. Предвидела такой исход давным-давно.       Он не успел забрать тело матери: отец утянул его в портал, стоивший им обоим последних сил: взбунтовавшийся Альфред Дрелих, который, наконец, понял, что к чему, призвал на их головы заклинание кровавой спирали.       Паша посмотрел на свои руки. Изодранные в лохмотья острыми гранями капель крови его матери. Ладони снова кровоточили, раны открывались раз за разом и не желали заживать. Он снова посмотрел на портрет, с которого улыбалась мать.       Проклятие сработало: её кровь останется на его руках вечно.