Дикая Гора

Нет лучшего занятия для человека, в крови и боли ожидающего своей кончины, чем глядеть на проблески алеющего неба за высокими кронами деревьев и думать о жизни. О том, что он сделал за отведенное ему время и чего не успел, о чем сожалеет и какими свершениями гордится, что оставил после себя своей семье, своему племени. В предзакатный час, когда в полях еще светло, а тени леса уже начинают сгущаться, Коиин пришел к неутешительному умозаключению, что гордиться ему решительно нечем, а вот сожалеть стоит об очень многом. Чувствуя на лице морозное дыхание смерти и оглядываясь на прожитую жизнь, молодой воин понимал, что слишком многое в его поступках, в его убеждениях было неверным. Но еще горше этого вывода было понимание, что ничего уже не изменить и, того хуже, даже не извиниться. Если бы кто-то спросил его короткое время назад, Коиин не смог бы ответить, чего именно боялся больше: того, что Мая бросит его умирать или того, что его жизнь в самом деле вот так оборвется. Пожалуй, первого, ибо о смерти Коиин в тот момент не думал, он думал о своем пленнике, взирающем на него без капли жалости в безумном взгляде. На что он надеялся, на доброту Маи? На то, что человек, которого он так долго мучил и держал в неволе, приложит усилия к тому, чтобы его спасти? Оказывается, Коиин был достаточно глуп или достаточно самонадеян, чтобы рассчитывать на такой исход. Но только Мая отвернулся от него, вместо того, чтобы помочь, и, не оборачиваясь, ушел прочь, чтобы вернуться к своей жизни. К жизни без его, Коиина, в ней участия. Злость ли на себя или любовника, или искреннее раскаяние в содеянном, или же отчаянное нежелание мириться с тем, что все кончено - что-то из этого, а может и все вместе, помешало Коиину просто взять и тихо умереть. Не тем он был человеком, чтобы сдаться вот так и отпустить душу, пылающую неразделенной любовью, болью предательства и раскаянием в совершенных ошибках. Такая душа, отягощенная порочными земными чувствами, не сможет подняться под небеса к Великим Предкам и обрести Мудрость. Коиин страшился, что навеки станет злобным духом и будет преследовать бедного мальчика даже после смерти, мучить его во сне и наяву, являясь призрачной кошмарной тенью повсюду, куда бы юноша ни пошел. Тогда он сам, скончавшись, никогда уже не обретет покоя, и Мая продолжит страдать из-за него. Коиин при жизни был так несправедлив к Мае и изменить этого уже не мог, но он мог позаботиться о том, чтобы не превратиться в мертвую тень, не знающую ничего, кроме ярости и боли, и не остаться скитаться по этому лесу во веки веков, тревожа потомков. С огромным трудом, надрываясь из последних сил, молодой воин поднялся на четвереньки. Рваная рана на его груди все еще кровоточила, роняла густые горячие капли на прелую примятую листву, но боль эта, режущая словно кинжалом по живому мясу, была наказанием Коиину и в то же время доказывала, что он все еще жив. Сумрак торопил приближение ночи, сгущаясь вокруг одинокого воина. Воздух стремительно холодел, окрашивая дыхание раненого в молочно-белый пар. Коиин со стоном поднялся на слабые ноги, ухватившись за ствол ближайшего дерева. Некоторое время он стоял, борясь с головокружением, тошнотой и черными пятнами перед глазами – то сама Смерть плясала вокруг него, неосязаемая и черная как смоль. Плясала свой ритуальный танец, дожидаясь, пока человечишка упадет в ее объятия. Коиин не собирался падать, не собирался сдаваться просто так. Он должен был дойти до деревни, увидеть отца, увидеть шамана, признаться во всем и молить о прощении, надеясь, что этого хватит для того, чтобы утишить боль его души, и только тогда испустить ее, прощенную и избавленную от чувства вины, в небо. *** Сначала Мая брел, не разбирая дороги и не чувствуя сухих корешков и веток, впивающихся в босые ступни. Не чувствовал, как колючки кустарников цепляют за кожу и царапают до крови, как липнет на лицо паутина – он слышал только глухое, болезненно тяжелое биение в груди и собственное надорванное дыхание. Он просто шел вперед, подальше от тяжелых воспоминаний, от боли, от чего-то тяжелого, что тащилось вслед за ним, петлей повиснув на шее и не позволяя вздохнуть. Затем он остановился, оглянулся назад и не узнал леса вокруг. Темный и недружелюбный, он казался зловещим и угрожающим, а там, за спиной, откуда он пришел, что-то опасное смотрело на него, следило, выжидало, когда можно будет наброситься. Мая почувствовал, как невидимая петля душит его, и поднял руку, ладонью обхватывая шею. Никакой веревки не было, но почему-то он едва мог вдохнуть и чувствовал, как его тянет обратно, во мрак прошлого, как затягивало в болото неосторожного зверя. Мая рывком развернулся и побежал прочь, глотая слезы, стремясь вырваться из невидимых, но крепких, как плетеные из листьев одного растения, пут. Тяжелой поступью, отбивая пятки о землю, он обезумевшим от страха оленем несся вперед, задевая руками деревья, жмурясь, когда ветки хлестали его по лицу, и думал, никогда прежде ему не было так тяжело бежать. И чем дальше он уходил, тем сильнее становилось чувство, что тьма невидимыми лапами тянет его назад, туда, где издыхал раненый медведь, где лежало растерзанное тело Сорины и ее оторванная голова с широко распахнутыми, навечно застывшими с выражением ужаса глазами, где его ненавистный мучитель Коиин умирал в муках, в одиночестве, окруженный сумраком и резким запахом крови. «Никогда, никогда я туда не вернусь!» - беззвучно кричал Мая, но казалось, картина, увиденная раз, теперь будет вечно преследовать его. Ночь опускалась на лес, текла темными потоками сквозь листву деревьев, холодало. Мая уже ничего не видел вокруг и бежал вслепую, выставив вперед руки, когда лес внезапно кончился и он очутился на поросшем высокой травой лугу. Стоявшее высоко ночное светило проливало на него ровный бледный свет, луг, по сравнению с темным лесом, казался спокойным и безопасным. Мая устало шагнул в траву, удаляясь от мрачной кромки леса, и пошел вперед, спотыкаясь о кочки, не заботясь о том, куда приведут его ноги. Луг тем временем жил своей жизнью: последние кузнечики стрекотали то тут, то там, шуршали в траве маленькие ночные грызуны, копошились под землей кроты и землеройки. За спиной, из леса, тревожно ухнула сова, собираясь на охоту. Человеку тут нечего было бояться – крупных хищников в поле не водилось, разве что на гадюку можно наступить, но Мае сейчас было не до мерзких извивающихся тварей, чей яд останавливал в жилах кровь. Он услышал шум воды, доносящийся издалека, и пошел в ту сторону. Через некоторое время, уже окоченев от ночного холода, Мая вышел к берегу широкой и бурной реки. Он не помнил, зачем и без того замерзший, полез в ледяную воду и плескался на мели, зачем остервенело тер кожу руками, смывая пот и грязь. И как шатался потом по берегу, собирал сухие ветки, опавшие с редких березок и разводил костер, как сидел у огня, согреваясь, и вздрагивал от холода и каждого шороха. Умом Мая понимал, что никто за ним не гонится – некому было гнаться, но воображение упорно рисовало огромного мохнатого медведя с развороченной пастью, на задних лапах вздымающегося за его спиной, или окровавленного Коиина, молча заносящего топор для смертоносного удара. Он так же не помнил, как, окончательно обессилев, заснул на голой земле и до самого утра спал беспробудным тяжелым сном, не очнувшись по привычке с первыми лучами солнца. Первое, что увидел Мая, когда открыл глаза, был полевой кролик, настороженно глазеющий на него из зарослей травы. Кролик был маленький и тощий, смешно дергал розовым носом и через несколько вздохов как ни в чем не бывало поскакал вдоль берега, решив, по-видимому, что человек не представляет для него никакой угрозы. Мая тяжело приподнялся на локтях и сел. За ночь сна на холодной земле тело промерзло и болело, голову словно раскололи пополам. Некоторое время Мая провел на берегу, снова развел огонь и согрелся, затем поднялся на ноги и, прикрывая глаза от солнца, огляделся. Родная Долина осталась далеко позади, окруженная высокими, неприступными с виду горами. Зелень леса выплескивалась из нее, как вода из кувшина, и растекалась неровными краями, резко переходя в цветущие луга. Туда Мая вернуться не мог, да и не хотел. Не хотел он и думать о том, что случилось накануне, поэтому потушил костер и не раздумывая отправился вверх по течению реки. Он шел несколько дней и ночей, не имея особой цели, никуда не спеша и не ища ничего конкретного. В пути он старался ни о чем не думать и забыть поскорее все, что случилось с ним. Прошлое должно остаться в Долине и никогда больше не тревожить его. В этом добровольном паломничестве вникуда Мая надеялся забыть, отпустить свою ненависть и боль и начать жить новой жизнью, где есть место радости и счастью. С собой у юного воина не было ничего: кинжал он потерял где-то в лесу в стычке с медведем, так же, как и лук. Не было у него ни съестных припасов, ни даже шкур, которыми можно укрыться в морозную ночь. Первое время Мая собирал ягоды и орехи, съедобные корнеплоды и сладкие корешки, сплел накидку из широких листьев приречной травы, и даже соорудил кинжал из старательно заточенного камня и древка. С кинжалом и копьем ему удалось поймать дичь и рыбу и наесться досыта несколько раз. Чем дальше уходил Мая, тем легче ему становилось дышать, тем реже снились ему кошмары о темной пещере, где он, связанный, дрожал от холода и страха, о боли между ягодиц, что испытывал столько раз, об унижении, которое он перенес и об ужасе, пережитом в лесу. Удушье и несуществующие путы, утягивающие его душу назад, в Долину, постепенно ослабевали. Временами мысли о том, правильно ли он поступил, бросив раненого Коиина умирать, одолевали юношу и долгое время он проводил, размышляя над своим поступком. Ему казалось, что действиям его причиной была трусость, и только. Что если бы он не смалодушничал и не убежал, поддавшись слабости, если бы помог Коиину, тот бы выжил. «И что? В знак благодарности он бы тебя отпустил?» - насмешливо спросил голосок в голове. «Нет», - Мае пришлось признаться самому себе. «Коиин бы не отпустил». «Значит, это был твой единственный шанс обрести свободу. На кону была либо твоя, либо его жизнь, а Коиин не сделал ничего, чтобы ты стал жертвовать собою ради него. Ты сделал правильный выбор». И Мая вроде бы понимал, что это правильно, что это правда, но сердце все равно не желало успокаиваться. «А как же Сорина?..» - спрашивал он, тайно виня себя и в ее смерти. «А что Сорина? Она сама сделала выбор – предать тебя, предать свое племя, и поплатилась за это. Ее смерть никаким образом не связана с тобой». В то утро, когда Мая решил свернуть от реки, он долго смотрел на свое отражение в тихой заводи. Угловатое, осунувшееся лицо в отражении совсем не походило на него прежнего – улыбающегося, румяного, довольного жизнью. Это было лицо уже не юного мальчика, а взрослого мужчины, прошедшего через череду тяжких испытаний и справившегося со всем, что послали ему Великие Духи. В то утро Мая в последний раз посмотрел назад, туда, откуда пришел – ни гор, ни Долины давно уже не было видно на горизонте, - и окочательно попрощался с прошлым. Его было на удивление легко отпустить, Мая даже не жалел, что покидает отца, мать и родное племя. Своим самодельным кинжалом он под корень срезал волосы, до едва ощутимой для ладони щетины, пересек реку вброд и отправился к рассвету, туда, где начинался новый день.