останься

so take a look into my eyes one last time

— Катись и можешь не возвращаться! — обычно нежный голос Сью сейчас звучал пронзительно и неприятно. Роджер передёрнул плечами, оказавшись на лестнице. Дверь за его спиной преувеличенно громко хлопнула, но тут же распахнулась вновь, и на ступеньки приземлилась его любимая рыжая кожанка. Тейлор медленно наклонился за ней, едва сам не повалившись — всё-таки большое количество выпитого за вечер давало о себе знать — но удержался на ногах, отряхнул многострадальную куртку от подъездной пыли и водрузил на нос очки с лимонными стёклами. Гордо задрал подбородок, показал средний палец в темноту и побежал вниз, размышляя: куда теперь податься. Бары по соседству уже давно опустели, а тащиться в шумный ночной клуб не хотелось. Ответ пришёл сам собой, пока он стоял на крыльце, вытягивая из мятой пачки сигарету: можно прекрасно заночевать на диванчике в студии. Там точно будет темно и тихо, никаких надоедливых расспросов о том, где и с кем он был сегодня, и какого хрена позволил себе явиться в четвёртом часу ночи. Или утра. Летом грань между временами суток почти стёрта, потому что стоит одной стороне неба начать темнеть, как в другом его конце уже наливается лазурью нежная полоса рассвета. Вот и сейчас — очертания деревьев и зданий акварельно плавали во влажном июньском воздухе, пронизанном оранжевыми бликами ночных светофоров. Роджер неторопливо шёл, вслушиваясь в эхо собственных шагов, едва не подметая тротуарную плитку распустившимися краями джинсовых клёш, и на душе почему-то было спокойно и радостно, несмотря на отвратительную сцену, устроенную Сьюзан. Он прекрасно знал, что уже к полудню она смягчится и будет смиренно ожидать его появления, дуясь только для вида. С ней было просто — и это ему нравилось. К тому же он совсем не испытывал вины за свои ночные приключения — всем время от времени нужно расслабиться, забыв, что домой велено являться к определённому часу. Да и кто устанавливает эти правила. Дверь студии открываться почему-то не желала, хотя Роджер упорно вращал ключ в замочной скважине, начиная уже раздражаться и всё сильнее дёргая на себя ручку. — Да ну какого же хрена?! — воскликнул он, устав бороться с упрямым замком и прислонившись к шершавой стене, закурил, ощущая, как голова плыть начинает. Оставалось только тащиться обратно и с покаянным видом предстать перед Сью, которая наверняка не спит, рыдает в подушку и уже проклинает саму себя за проявление нетерпимости. Но совершенно не было сил, чтобы прикидываться виноватым, ласкаться и преданно в глаза заглядывать. Родж нерешительно постучал костяшками пальцев по гладкому дереву и внезапно — сезам откройся — дверь распахнулась. За ней стоял красивый даже в пять утра Брайан и удивлённо взирал на друга, разомлевшего от никотина и алкоголя. — Ты что тут делаешь? — одновременно произнесли оба, и Роджер хихикнул, но Мэй лишь внимательно глядел на него, стоя в проходе. — Мне надо где-то переночевать, понимаешь? — принялся объяснять Тейлор, — она опять меня за дверь выставила. Брай отступил в сторону, давая пройти, и аккуратно задвинул защёлку. Заплетающими ногами Роджер поплёлся к дивану, уселся и раскинул руки по спинке, запрокинув голову назад, чтобы сползшие по переносице очки вернулись на место. Мэй всё так же молча поднял свою гитару и выдернул шнур. Роджеру стало интересно. — Ты репетировал что ли? Один? — Да нет, — ответил Брай, — хотел песню доделать, а потом вам показать, но, видимо, не судьба. Ложись спи, я сейчас уйду. Тейлор хотел было заявить, что у него ещё будет куча времени дописать свою песенку, но неожиданно для себя сказал: — Брай, ты не должен из-за меня уходить, если я тебе мешаю — так и скажи, я могу просто домой вернуться. — Я думал, я тебе мешаю, — грустно улыбнулся Брайан, но гитару из рук не отпускал. По всему его виду было заметно, что он колеблется. — А знаешь, может, ты сыграешь пока для меня? А если что-то не так, то я подскажу где поправить. Хотя что у тебя может быть не так. Просто сыграй, а ребятам завтра покажешь, ну или потом, когда время будет, хорошо? Роджер всегда говорил много и быстро, стоило ему немного подвыпить, но эта особенность отчего-то умиляла Мэя. И он даже не стал сопротивляться, набивая себе цену. — Показывать пока особо нечего, песня совершенно не готова, но если ты посидишь тихо, то сможешь услышать её примерный вариант. Тейлор просиял, стянул с себя куртку и смирно уселся с ногами на диван. — Я буду сидеть максимально тихо, — и тут же неосторожно задел рукой многостраничные журналы, наваленные кипой на широком подлокотнике — журналы посыпались на пол, шелестя страницами, будто целая стая летучих мышей крыльями, — Упс. Мэй посмотрел на его виноватые вытаращенные глаза и едва подавил улыбку. Он давно уже понял, что Родж может творить что угодно — его нисколько не раздражает. От этой мысли становилось одновременно забавно и мучительно грустно. Так безоглядно чужие промахи могут прощать только влюблённые. А что если… Но заканчивать, даже быстро промелькнувшую догадку, было страшно. Как подписать себе приговор. Некоторые чувства нельзя облечь в банальное «влюблённость», «страсть». Это ограничивает, заставляет придерживаться каких-то внутренних рамок. Это может всё испортить. Лучше неуловимо улыбаться и тихонько наблюдать за тем, как Тейлор, отчаянно стараясь не создавать лишнего шума, собирает невезучие журналы, пытаясь уложить их в более-менее ровную стопку. Аккуратность и Роджер — абсолютно полярные понятия. Рядом с ним вечно что-то происходит, вещи будто начинают жить своей жизнью, кофе проливается, заедают замки-молнии, лопаются струны, теряются документы — вся та чепуха, которую Мэй откровенно терпеть не может. Почему же, в случае с Тэйлором, он снисходительно сносит все беспорядки, иногда даже помогая тому справиться с заевшей собачкой замка или принося салфетки, чтобы промокнуть кофейные лужи. Задумавшись, Брай и сам не заметил, как начал вновь наигрывать мелодию, давно в голове засевшую, только никак не удавалось подобрать точное сочетание аккордов. Постоянно где-то проскальзывали ненужные звуки, убивая начатое, от чего приходилось пробовать раз за разом, злиться, встряхивать пушистыми кудрями, снова упрямо прижимать струны терпеливыми пальцами. Роджер прекратил свои копошения, решив, что журналы вполне спокойно могут существовать и на полу, как и он сам, потому что оказалось — очень удобно сидеть, опираясь спиной на мягкий край, глядя снизу вверх на отстранённое и оттого ещё более прекрасное лицо Мэя, который точно забыл о присутствии в комнате постороннего, увлечённый своей музыкой, пробирающей до дрожи. Кто его знает: ещё не выветрившийся алкоголь или магия светлой летней ночи, но Тейлор никак не может выбросить из головы мысль, что ему хочется подойти к Браю, обхватить запястье его левой руки, сжимающей гриф гитары, и сказать, что он слишком охуенный и талантливый, чтобы быть обычным человеком; и что ему — Роджеру — ужасно повезло играть с ним в одной группе, и что… И что? Что. Ничего. Родж всё так же сидит на полу, постепенно трезвея, вслушиваясь в постоянно меняющуюся и становящуюся всё более совершенной мелодию, наблюдая, как розовый рассвет просачивается сквозь жалюзи, полосками ложась на стены и на плечи Мэя. Забывая о сигаретах и о заплаканных глазах Сьюзан. Пусть бы это длилось как можно дольше и никогда не прекращалось: короткая летняя ночь в странно-непривычной студии, мелькающие пальцы Брайана, берущие всё новые аккорды, пленительное доверие и мнимая близость. Словно смог на какое-то мгновение прикоснуться к прекрасному и вдребезги расколотить собственное сердце, ничуть об этом не жалея. — Я думал, ты уснул, — как ни в чём не бывало, произносит Мэй, снимая с плеча гитару, — кажется, она всё-таки получилась. Песня. Он сверху вниз смотрит на Роджера, не замечая, что тот убит окончательно, едва дышит, почти не соображая, стараясь при этом делать вид, будто ничего и не произошло. С ним всё в порядке. Ведь правда? За окном всё чаще начинают ездить машины, кто-то кричит «Такси, такси!», стучат каблуки утренних прохожих — будничная жизнь нагло вклинивается в ускользающее волшебство. — Ох, Брайан, — бормочет Роджер, даже не делая попыток подняться на ноги, — ты просто… И вновь этот спокойный недоумевающий взгляд. Или только кажется? — Тебе понравилось? — серьёзно спрашивает Мэй, не в силах уловить нынешнее состояние Тейлора. Тот протягивает руку, и Брай легко хватается, поднимая друга на ноги. Теперь глаза Роджера оказываются почти напротив, но их выражение так и остаётся самым сложным ребусом. Возможно потому, что зрачки почти до предела расширились, полностью перекрывая привычно-голубую радужку. Брайан чувствует, как его гипнотически затягивает в неизведанную тьму чужих желаний и домыслов. Почему он раньше никогда не замечал, что у Роджера такие пушистые и трогательные ресницы, придающие выражению лица мягкое очарование? Почему ему всегда казалось, что его друг живёт весело и свободно, в постоянном поиске доступных удовольствий и нисколько не терзаясь переживаниями о невозможном. Пауза слишком затянулась. Он до сих пор сжимает ладонь Тейлора, хотя разум доброжелательно советует отпустить, отвернуться, сделать вид, будто ничего и не происходит. А ничего и не происходит. Так ведь. Только Роджер ещё сильнее прижимается, не отводя взгляда, и голос разума, поперхнувшись, затыкается наглухо. — Понравилось, — едва слышно шепчет он, — до чёртиков понравилось. Брай только сильнее стискивает пальцы на горячем запястье Тейлора. Стук в дверь оглушает, окончательно убивая тлеющее волшебство. — Роджи, ты здесь? И Мэй легко раскрывает пальцы, выдёргивая себя из бездны роджеровских зрачков. Ночь закончилась.