Я не мог остановиться

Смерть Кевина стала последней каплей нашего семейного счастья. Я не могу описать то горе, что овладело мной в те дни после этого. Ещё не оправившийся от первого случая я просто не знал, что мне делать. Наверно, я буду прав, если скажу, что второе казалось намного тяжелей первого. Особенно от осознания того, что всё произошло не из-за глупой случайности, как было с Бейби, а из-за собственного старшего сына. Это было ужасно. Тяжело мне было осознавать всю муку этих происшествий, которые так быстро произошли. Настолько я расплатился за всё, что случилось... Долгие ночи я проводил в бессоннице - постоянно пытался смириться с настигнутыми меня моментами. Совсем скоро, я остался один. Один в нашем большом пустом доме, в котором некогда жила моя семья. Моя большая, любимая семья - последнее, за что я пытался держаться до последнего в этой жалкой жизни. Она была для меня смыслом, спасительной соломинкой, которая поможет выбраться мне на поверхность всех проблем. Долгие годы я жил с ней здесь, отдавая себя всего на наше благополучие. И, в конце концов, кончил. Счастливая семейная жизнь сменилась одиночеством и помутнением разума…. Первой ушла Мария. Она ничего не сделала той ночью - просто ушла, будто бы и не была она здесь. Она ничего не собиралась объяснять, не подавала она и на развод. Хотя, я до сих пор верю, что она не собиралась и не хотела бросать меня одного с Майклом. Может, она просто должна была побыть от нас наедине сама с собой, где-то далеко. Очень далеко. Смешно, да? Наверно.... Но, я понимаю её. Проведя долгие дни в беспамятстве от горя она, как и я, не знала, что делать дальше. Она несколько раз пыталась ругаться и кричать - я не возражал. Я понимал, что всё это произошло из-за меня. Поэтому, слушая её прерывистые всхлипы, что это я забрал Кевина и Элизабет я ничего не говорил в ответ. Я только пытался её утешить, хоть немного заставить отвлечься от нашего всеобщего рока. Но, я ничего не мог поделать - горе было настолько велико, что ничто не могло его затмить. Мы просто были сломлены всеми своими проблемами, что давили на нас каждодневно всё больнее. Я знаю, почему она ушла - она не могла этого выдерживать, особенно со мной. Не сомневаюсь, что я уже стал самым настоящим убийцей в её глазах. Ужасным и мерзким, как обычно описываются во всех книгах, и каким я стал потом. От осознания этой простой истины я долго не мог придти в себя - как же я ненавидел того Уильяма, каким я был в те дни. Ничего не замечающего, сломленного, рассерженного до белого каления на самого себя. И тем, кто не смог помочь своей семье остаться в живых, позволив ей рассыпаться, словно карточному домику. А потом наступила и очередь Майкла. Все эти дни он не разговаривал с нами - каждый из нас был погружён самостоятельно в наше семейное положение. А после ухода Марии он даже старался не попадаться мне на глаза. Не знаю, что было в его голове в те дни. Но было однозначно, что уход матери стал для него настоящим ударом. Не хуже, чем тот роковой день с братиком, только мучительнее. А потом, в один из таких дней, я решил с ним заговорить. Правда, это был наш первый и последний разговор – на большее Майкл просто тогда не согласился. Потому что, в тот час я впервые сорвался. Сорвался необратимо, страшно и громко. Я даже не помню, с чего всё началось. Вроде, я просто пытался задавать какие-то вопросы, на которые слышал только огрызки неразборчивых бурчаний. Мне совсем скоро надоело это, и я просто закричал. Мой крик на сына был слышен, я думаю, на той же улице, если не по всей: никогда ещё настолько не приходилось мне повышать голос на своих детей. А потом, я уже не останавливался в своих движениях – не мог. Всё закончилось визгом сына – мои неуправляемые руки дали ему крепкую затрещину по затылку. Ярость, огорчение и злоба вылились тогда на моего мальчика, окончательно разорвав с ним какие-либо семейные отношения: тот разговор нанёс сокрушительный удар последней соломинке нашей семьи. Майкл после этого даже не старался заговорить со мной, и хоть как-то поддерживать со мной доверительные отношения. Я окончательно дал себе опуститься в его глазах. Потом, я пытался несколько раз подойти к нему, и хоть немного попытаться его приласкать, попросить прощения. Я глубоко сожалел о том, что накричал на него, и даже позволил распустить руки. Как отец, я не мог следить за его безмолвным напряжением, тем самым горем, которое он всячески скрывал от меня. Я несколько раз пытался ещё раз узнать всё, что он думает. Но, всё было тщетно: он не хотел со мной разговаривать - запертая комната давала о том знать. Он запирался там практически постоянно, не давая мне зайти. Он, бывало, на целые дни уходил из дома, оставляя меня в одиночестве. Возвращался он в те дни так поздно, что я не всегда успевал застать его - бессонные ночи от горя клонили в сон. Я только слышал, как он приходил - тихо, боясь разбудить меня. Хотя, может, он просто не хотел лишних расспросов. Ведь, они вполне могли быть - я не спал, слушая его в неком подобии дрёмы. Я вполне мог в эти вечера попробовать с ним заговорить, выслеживая его таким образом. Несколько раз в моей голове проскальзывала эта мимолётная мысль, из-за которой я всё больше начинал волноваться, когда он приходил домой. Но, я не мог. Я боялся, что сделаю ему только хуже со всеми этими вопросами, что так вертелись на языке. Которые пытались прокрасться в его душу, выведать его собственные страхи, которые он всячески скрывал от нас. Я просто хотел, чтобы Майкл был со мной. Хоть так, но со мной. Пусть он приходил поздно вечером, пытался делать что-то своё... Мне было всё равно, что он думал тогда обо мне. Мне важно было только его присутствие - я не мог представить себя одного в эти дни. Одного, без последней моей надежды в этом мире - моего сына. Но, в один из вечеров он так и не вернулся. Я ждал его. Ждал час, два, три. Я не спал в ту ночь - мой сон от волнения, словно рукой сняло. Я выглядывал в окна, выходил на крыльцо. Я заглянул в соседние комнаты дома, надеясь, что меня обманул на этот раз слух. Я очень хотел, чтобы так действительно было - не мог я поверить в то, что Майкл исчез. Я вертелся по всему дому, и в конце концов вышел на улицу. Трудно описать, какое отчаяние овладело мной в те часы, когда я выехал на обочину дороги в своей фиолетовой машине. Всё было как в тумане - золотыми огоньками пролетали рекламы магазинов, светили в лицо пролетающие мимо автомобили. Чудом тогда обошлось без аварий - я мчался, как бешеный. Глаза слезились, я ничего не видел из-за мельтешащих фонарей - руки на автомате крутили руль. Я несколько раз выкрикивал его имя, вглядываясь в тёмные переулки, в сломанные заборы подворотней. Но, он так и не вернулся. Пропал мой Майкл в тот вечер, будто бы и не был он здесь. Будто не жил он в этом доме, будто ничто его не держало. Только потом, когда я измученный вернулся во втором часу домой, я застал дверь его комнаты открытой. И именно в этот момент я понял - он не хотел больше здесь оставаться. Просто не выдерживало его сердце, как и моё, всего горя, что произошло со всеми нами. Он ушёл, не желая оставаться в том доме, что угнетал его своими воспоминаниями. Я как сейчас помню эту записку, которую он мне написал на вырванном клочке из тетрадки: "Ты не смог удержать маму - значит, не удержишь и меня. Прости, папа, но я не могу больше здесь находиться. Надеюсь, что ты поймёшь меня. Прости, и прощай." Прости меня, Майкл...