Трудное решение

      Вернувшись в свои покои, Снейп первым делом подошел к высокому кованому столику, сплошь заставленному разномастными флаконами, и отыскал среди них склянку с Усыпляющим зельем. Отмерив чуть искрящуюся сиреневую жидкость специальной мерной чашечкой, он в два глотка опустошил ее, затем устало опустился на стоявшую рядом оттоманку и тяжело выдохнул. Один час. Всего один час спокойного, глубокого сна — это было все, что он мог себе позволить. А обо всем случившемся он подумает позже.       Снейп осторожно откинулся на низкие подушки, ощутив в груди едва уловимое приятное покалывание. Голова при этом слегка кружилась, отчего предметы в комнате плыли перед ним, замысловато меняя привычные очертания. Но ему это даже нравилось, и, предвкушая желанный отдых, он прикрыл глаза рукой. В то же мгновение перед сознанием, как наяву, стали мелькать обманчивые образы прошедшей ночи. Густые пряди непокорных каштановых волос, таинственно переплетающихся с изменчивыми огненными сполохами; мягкий блеск карих глаз, в отражении которых он видел свое объятое жаром лицо и белизну нагого тела, которого совершенно не стеснялся; чуть слышный шепот собственного имени, то и дело срывающийся с ее уст, и их короткие общие вздохи в полумраке классной комнаты; покусывание губ и пьянящие голову стоны, что он впитывал в себя всей своей кожей в течение последних нескольких часов; тонкие пальцы, с непередаваемой нежностью касающиеся его скул и плотно сомкнутого рта, робко скользящие все ниже и ниже; и алебастрового цвета руки, выставленные вперед, в слабой попытке отодвинуть от себя его щуплый обнаженный торс; и наконец, распахнутые в испуге изумрудные глаза, обрамленные медными, чуть волнистыми прядями, когда он все-таки вошел в нее. Давным-давно, почти двадцать лет назад.       Дыхание резко перехватило. Внутри тела все моментально сжалось в едином болезненном спазме, а расслабленное до того лицо вдруг исказила мучительная судорога. Снейп выпрямился на кушетке и с подобием задушенного стона закрыл ладонями посеревшее вмиг лицо. И вновь сквозь теплые карие глаза Гермионы откуда-то из глубины за ним следили два зеленых омута, принадлежащих Лили Эванс. Снейп посмотрел на свои руки и испустил горестный вздох. Он ощущал себя словно пьяный.       «Господи, так много времени прошло с тех пор, что даже четкость линий ее лица начала ускользать от меня. И вдруг она снова здесь передо мной, в этой комнате, как живая… Словно не было всех этих долгих мучительных лет сожалений о том, что с нами случилось. — На секунду он сомкнул глаза и с силой впился зубами в побелевшие губы, давя в себе неотвратимо подступающий к горлу ком. — Это просто какое-то наваждение. А ведь стоило лишь ненадолго позволить себе не анализировать, не рассуждать, а просто погрузиться в ощущения, не одергивая себя на каждом слове, на каждой мысли, каждом вдохе, и оно тут же настигло меня, это треклятое прошлое… Обычный признак слабости, в моем кругу заканчивающийся летальным исходом. — Он издал глухой смешок. — Но почему именно теперь? Словно после всех этих лет со дня ее смерти мы еще связаны, и она все так же стоит за моей спиной, как это было прежде. Словно наказывает меня, не отпуская до сих пор. Как если бы я изменял ей».       Это действительно произошло много лет назад, когда они еще учились на пятом курсе Хогвартса, и им едва-едва исполнилось пятнадцать. Для Северуса Снейпа короткий школьный эпизод стал прологом его печальной истории с трагическим финалом, тогда как для нее… Для нее все закончилось раз и навсегда. Лили Эванс и Северус Снейп, ученики вечно противоборствующих факультетов и, по странному стечению обстоятельств, друзья, уже давно подавали Горацию Слизнорту большие надежды, неизменно поражая на уроках зельеварения живое воображение честолюбивого старика. Он, и в самом деле, никак не мог нахвалиться на обоих, каждый раз приходя в неописуемый восторг от мысли, что с одного потока ему впервые удастся выпустить сразу двух выдающихся зельеваров, которым, несомненно, было уготовано блестящее будущее. Во время шумных школьных праздников, когда за преподавательским столом сама собой текла непринужденная беседа, Слизнорт частенько вспоминал прошедших через его руки выпускников Хогвартса, добившихся впоследствии известности в науке, спорте и политике, или же прославивших себя как-то иначе, и с которыми он никогда не прекращал поддерживать двустороннюю связь. Будучи человеком самовлюбленным и самоуверенным, их личные успехи он чаще почитал за свои собственные, приписывая свалившуюся на них славу исключительно своей дальновидности и вовремя оказанной поддержке. Неудивительно, что он не постеснялся приписать себе ученические достижения Лили и Северуса, благо, никаких сомнений в одаренности последних ни у кого никогда не возникало. «Вот увидите, — любил говаривать он, — из Северуса выйдет настоящий первооткрыватель. В нем обитает душа истинного ученого, который еще скажет свое слово в мире магии. А вот Лили удивит нас иначе. Не сомневаюсь, ей уготованы великие дела. Я в таких вещах редко ошибаюсь, поэтому попомните мои слова, достопочтенные коллеги: придет тот день, когда вся магическая Британия будет знать ее имя». На беду Лили Эванс, в замужестве Поттер, так и вышло. Однако истинной причиной успехов странной пары друзей было нечто иное, правда, знали об этом очень немногие.       Впрочем, в отношении Снейпа Гораций Слизнорт оказался прав. Мальчик, несомненно, обнаруживал почти феноменальный талант к зельям, да и к магии вообще, поскольку во всех основополагающих дисциплинах, вроде заклинаний, травологии, трансфигурации и защиты от темных искусств, он, безусловно, превосходил любого из учащихся Хогвартса. С другой стороны, предметы, никак не связанные напрямую с практической магией, оставляли Снейпа совершенно безучастным, не находя в его душе даже слабого отклика. Ничего удивительного, что в продолжение первых пяти лет обучения он регулярно получал необыкновенно низкие оценки по истории волшебства и астрономии и еле-еле сумел набрать баллы, необходимые для прохождения СОВ. Ну, а что касается тех дисциплин, которые так или иначе были связаны с предсказанием будущего, то к этим Снейп питал настоящее презрение, если не отвращение.       «Пророчествование есть дар, а не доктрина. — Со спокойной уверенностью в голосе заявил Снейп, когда в начале третьего курса всех школьников пригласили на ознакомительное занятие по гадательным наукам. — Попытки научить ему любого желающего могут быть сравнимы разве что с нелепыми потугами выучить утку читать по-английски или магла — пользоваться магией. К тому же, — чуть помедлив, добавил он, — я не верю в судьбу и уж точно не верю в предсказания. По моему мнению, к подобным ухищрениям могут прибегать лишь те, кто боится брать на себя ответственность за свои решения и поступки, — а про себя подумал, — то есть глупцы и трусы». Стоит ли говорить, что своими словами он мгновенно заслужил холодную неприязнь со стороны их действительных преподавателей, продолжавшуюся годами.       Вопреки личному убеждению, Северуса все-таки вынудили выбрать один из трех гадательных предметов, вдобавок к уже имеющемуся уходу за магическими существами. В этом вопросе Слизнорт оказался совершенно непоколебим. Тогда мальчик, не раздумывая, записался на нумерологию, при решении руководствуясь исключительно той мыслью, что по долгу службы ее приемами часто пользовались ликвидаторы заклятий. Правда, это ни в коей мере не могло изменить его весьма пренебрежительного отношения к изучаемой «науке». Вот почему за все прошедшие годы он так и не смог найти общего языка с преподавателем, старательно игнорировавшим как самого ученика, так и его явные успехи в изучаемом предмете. И тут, конечно, не обошлось без маленького казуса. А все потому, что на выпускных ЖАБАх Северус Снейп, уже взрослый юноша, с легкостью вошел в число тех немногих учеников, кто сдал арифмантический экзамен с оценкой Превосходно. Каково же было удивление членов Министерской комиссии, когда в ответ на щедрые похвалы, расточаемые ими за воспитание столь блестящего ученика, профессор нумерологии Есод Гвура сначала пришел в полнейшее замешательство, а через секунду так странно улыбнулся, скривив в прокисшей мине продолговатое морщинистое лицо, что стал похож на ощерившийся в оскале сухой цитрус. «Здесь точно нет моей заслуги», — только и смог выдавить профессор, про себя раз и навсегда зарекшись иметь дело «с оригиналами».       А уж как изумлялась преподавательница древних рун, Батшеда Бабблинг, когда за пять дней до выпускных экзаменов она узнала, что «этот слизеринский невежа Северус Снейп» отважился подать заявку на экстраординарное прохождение ее предмета, хотя за предыдущие пять лет она ни разу не видела его в своей аудитории. И хоть тут явно не обошлось без Дамблдора, а уж ему-то в таких вещах можно было доверять, она не без легкой тревоги ожидала громкого провала «наглого, самоуверенного мальчишки». Все-таки ее курс не просто так считался самым сложным в Хогвартсе. И тут обнаружилось, что Снейп умеет безукоризненно читать руническую письменность, в том числе написанную редким бустрофедо́ном, прекрасно переводит и даже чересчур оригинально интерпретирует древние памятники, при работе свободно пользуется словарем и мгновенно определяет принадлежность знаков к тому или иному языку. Наконец, особенно хорошо Снейпу удавалось читать руны, подвергшиеся шифрованию, чем он немедленно привел в восторг всех присутствовавших в зале экзаменаторов.       Беседовавший с ним тщедушный старичок из Министерства буквально наслаждался демонстрируемыми ему знаниями, далеко выходящими за границы школьной программы. Он уже собирался поставить пытливому до науки юноше оценку Превосходно, как вдруг встрепенулся и протянул ему странного вида дощечку, по кругу исписанную большими истертыми знаками. Снейп непонимающе уставился на нее, потом посмотрел на экзаменатора.       — Пожалуйста, молодой человек, Вы так прекрасно читали и переводили предложенные Вам тексты, сверх того, просто блестяще расшифровали несколько абзацев из англосаксонсих свитков, хотя это не входит в программу обучения, что я просто сгораю от любопытства послушать, как Вы предсказываете грядущее, используя Арманический футарк.       Внимание всех присутствовавших было немедленно приковано к выдающемуся ученику, а в зале воцарилось полнейшее молчание. Однако Снейп не двигался, отчего сидевшие перед ним профессора, тут же почуяв неладное, стали суетиться и нетерпеливо покашливать. Наконец, после минутного ожидания, в течении которого Снейп не вымолвил ни слова, благостная улыбка начала сползать с лица пожилого волшебника. По довольно растерянному виду юноши экзаменатор заключил, что тот совершенно не понимает, чего именно от него хотят. Поэтому, сам весьма озадаченный, спросил его:       — Вы никогда не работали по системе фон Листа?       С чувством легкой досады Снейп коротко мотнул головой. Увидев это, экзаменатор еще больше смешался, но быстро взял себя в руки и, протянув Снейпу маленький, увесистый мешочек, вежливо поинтересовался:       — Тогда Вы, должно быть, предпочитаете старый добрый метод слепого жребия?       — Что? Нет! — возразил юноша, поморщившись.       Экзаменатор ойкнул.       — Ну, разумеется, что это я, — пробормотал он неразборчиво и после короткой паузы с надеждой добавил, — Зодиакальные пары?       — Нет.       — Н-нет?.. Значит, стало быть… формальный расклад?       Снейп нахмурился пуще прежнего и снова помотал головой. В зале повисло неловкое молчание.       — Право слово, молодой человек, — взмолился старичок, наконец не выдержав и из последних сил воздевая к потолку сухонькие руки, — как же на уроках Вы учились предсказывать судьбу?!       — Я никогда не посещал занятий мадам Бабблинг.       — Но позвольте, — опешил тот, — каким образом Вам удалось так хорошо изучить руническую письменность?       — Мне пришлось это сделать, чтобы расшифровать один старинный манускрипт, — процедил Снейп и с явной неохотой добавил, — с рецептами.       — Рецептами? — промямлил тот.       — Именно. Прошлым летом в лавке старьевщика Морибанда я случайно нашел полуистлевшую и частично зашифрованную рунами рукопись, которая представляла собой сборник рецептов неизвестных мне зелий. Каждый рецепт был записан несколько отличными от предыдущих рунами, поэтому мне пришлось изучить все, прежде чем я смог приступить к их расшифровке. — Тут юноша холодно усмехнулся. — Торговец понятия не имел, что это такое, поэтому запросил за манускрипт минимальную цену. Даром, что гоблин — гоблин так дешево не отдал бы.       Экзаменатор лишь выпучил глаза и, механически нацарапав пером Выше ожидаемого напротив фамилии Снейпа, отпустил его восвояси. Юношу эта оценка вполне устроила, все-таки главной задачей изучения рун было умение предсказывать будущее. А вот старичок сильно корил себя впоследствии за то, что не поставил слизеринцу Превосходно, будучи вполне уверен, что школа неординарных языков Евро-Глиф — самое подходящее для него место. И с тех пор каждый раз, когда в составе Министерской комиссии он принимал экзамены уровня ЖАБА, другие экзаменаторы нет-нет да слышали от коллеги невразумительное: «Даром, что гоблин… Гоблин так дешево не отдал бы». К слову, когда Снейп пришел в школу уже в качестве преподавателя, между двумя педагогами установились весьма теплые дружеские отношения.       Однако будет неправильно думать, что учебные достижения Снейпа явились исключительно результатом его редкого таланта. Естественное стремление к знанию в нем всегда было сопряжено с усердным трудом практического изыскателя. Он попросту не мог удовлетвориться банальным повторением написанного в учебниках, поскольку книги для него были только руководством к действию, дальнейшему саморазвитию и научному поиску. Вот почему единственным выходом для себя он посчитал эксперименты.       Еще будучи подростком-второкурсником Снейп взял себе в привычку каждый вечер после занятий отправляться в теплицу, где размещался клуб зельеварения, и проводить там все свое свободное время. До ужина он обычно приготавливал необходимые ингредиенты и тщательно прописывал новоизмененную формулу того или иного зелья, которую собирался опробовать, затем ненадолго возвращался в замок, а все немногие оставшиеся до отбоя часы прилежно проводил перед котлом. Страница за страницей Снейп проверял и перепроверял каждый рецепт по множеству раз, непрестанно внося коррективы и меняя дозировку в соответствии с его собственными, одному ему понятными, соображениями. Сперва он вдоль и поперек испещрил примечаниями «Магические отвары и зелья» Мышьякоффа, потом буквально переписал Бораго и его «Расширенный курс зельеварения», а к «Алхимии» Дагворт-Грейнджера вообще добавил целую главу. И все потому, что на примере уже известных зелий Северус Снейп мечтал постичь искусство создания нового, никем еще невиданного, волшебства.       Для себя он уже давно понял, что для овладения искусством зельеварения нужно нечто большее, чем просто хорошая память и тщательная дозировка магических частей. Для этого нужно понять ход мысли самого автора, в записанном им на бумаге рецепте угадывая между строк его неповторимую индивидуальность. Рецепт — тот же зашифрованный дневник, и может рассказать о человеке куда больше, чем сам того хочет.       Неудивительно, что Снейп открыто презирал школьных зубрил и честолюбцев, за несколько лет сумев снискать себе славу человека заносчивого и даже высокомерного. Но это совершенно не отражало сути вещей. Он гнушался не людьми, а их утилитарным отношением к волшебству, по сути — чуду, которое дано в этом мире очень немногим. Кроме того, острую неприязнь в нем вызывала шаблонная ограниченность большинства волшебников, порой доходящая до тупости. Он видел это на примере других учеников, которым даже не приходила мысль о возможности или необходимости выйти за рамки изучаемого урока, учебника или предмета. Пройденные заклинания они использовали для того, чтобы на переменах подставлять друг другу невидимые подножки и запускать вонючие бомбы к Филчу в окно. Ровно то же самое происходило во время уроков того же зельеварения, где ученики слепо следовали каждой букве рецептуры, ничуть однако не понимая, зачем и как в ней применяется то или иное вещество. В лучшем случае студентов школы интересовали хорошие оценки и всякие глупости, вроде карточек от шоколадных лягушек и личного рейтинга в клубе Плюй-камни. Хуже было, когда магию использовали ради бравады, от скуки и для того, чтобы поглумиться над другими. А именно так и развлекались в свое свободное время Блэк с Поттером, в качестве жертвы используя самого Снейпа.       Эти двое были одареннее других, магия давалась им так же легко, как и Северусу, но в отличие от него они не стремились ни к открытиям, ни к знаниям, предпочитая харизмой зарабатывать симпатию и восхищение окружающих. И ненависть со стороны Снейпа. Они любили нападать исподтишка, беспричинно, и были, скорее, понуждаемы к тому скукой, нежели злобой. Но это никак не могло примирить Северуса с глубоким чувством несправедливости от всего происходящего, ведь ему самому, по сути, не было до них никакого дела. Зато они бесконечно цеплялись к нему, изводя едкими комментариями по поводу ветхой полинялой одежды, нескладной внешности и вечно угрюмого вида, они смеялись над его близорукой привычкой писать, почти улегшись лицом на парту, передразнивали неуклюжую размашистую походку и характерную манеру говорить.       Но было еще кое-что, что заметно отличало их от остальных весельчаков. Им нравилось доставать неугодных в присутствии нескольких зрителей, таких же, как они, учеников, но обязательно так, чтобы рядом не было преподавателей. Блэку-то было все равно, а вот Поттер, который сильно дорожил мнением лучшего друга, втайне боялся выйти из-под благосклонности профессоров и всегда атаковал, предварительно удостоверившись в том, что им никто не помешает. Разумеется, это не значило, что у Макгонагалл вдруг отказало зрение, и все их выходки оставались в безвестности, но почему-то именно этой шайке прощалось все. Поттеру же всегда хватало ума остановиться прежде, чем его развлечение в глазах зрителей приобретет характер открытого издевательства.       — Почему вы вечно мучаете именно меня?! Мне с вами делить нечего!       — Нет, ты слышал, что он сказал, Сириус? — и Джеймс Поттер нарочито завыл. — Почему-вы-вечно мучаете-именно меня! Честное слово, настоящий нюниус. Но все-таки я отвечу на твой вопрос, немытая башка. Это ты так думаешь. Левикорпус!       Пуффендуйцы и гриффиндорцы вокруг них разом загоготали, когда Поттер в очередной раз применил к Снейпу его собственное заклятие. «Но ты, мерзавец, об этом никогда не узнаешь». И все же от этого осознания было вдвойне обидно.       Однако эта парочка, Блэк и Поттер, пожалуй, была единственным, что отравляло в Хогвартсе жизнь Северуса Снейпа. В Слизерине у него были и друзья, а точнее, единомышленники, для которых магия имела такое же первостепенное значение, как и для него. Учился он с удовольствием, хотя перед котлом в клубе зельеварения проводил куда больше времени, чем за книгами в родных подземельях. Да и стремился он больше к одиночеству, за работой часто не замечая ничего и никого вокруг. Если бы не Лили, с которой он неизменно делился всем, что знал.       «Сев, просто поразительно, как изящно ты решил эту проблему с настоем! Не зря Слизнорт хвалит тебя за отличное понимание принципа устранения коллатеральных эффектов. И знаешь что? Я думаю, больше никому из учеников не удалось свести на нет эти негативные последствия. Подожди, а разве вытяжка полыни не приведет к временной дезориентации? Почему? Простым добавлением трех частей сиама? Хм, а ведь верно. Правда, Сев, мне самой такое даже в голову бы не пришло». И, стоя чуть поодаль за его спиной, она мелодично смеялась, чем повергала Снейпа в блаженный ступор. «А как ты к этому пришел? Я точно знаю, что Слизень ничего такого не рассказывал. Можно, я тоже попробую эту дозировку на уроке?» — «Конечно, Лилс, мы же друзья». — «Спасибо, Сев. Я в тебе не сомневалась». А Слизнорт… Старик просто ничего не замечал. Он чаще и с большей охотой хвалил ласковую, жизнерадостную Лили, нежели молчаливого и недоверчивого Северуса. Естественное обаяние и непосредственность девушки застили ему глаза. Но Северусу было все равно, ведь его изрядное упорство во многом объяснялось именно желанием удивить Лили и увидеть огонек восхищения в ее чудесных глазах.       Лили. Ее любили все. Без исключения. Даже слизеринцы, зная о ее магловском происхождении, никогда не оскорбляли ее открыто и не унижали ее семью. В общей гостиной о ней, конечно, говорили как о «гриффиндорской грязнокровке» или «грязнокровке Эванс», это правда, но произносилось это всегда беззлобно, и Снейп не без основания подозревал, что она нравилась многим мальчикам с его факультета. В ней была какая-то особая радость, кажется, так об этом говорят, которая наполняла собою все и всех вокруг. И она никогда никого не обижала, разве что это выходило случайно. Словом, все тянулись к ней, как к свету. Вся она была добрая, светлая. И часто смеялась таким чистым, переливчатым смехом, слыша который хотелось смеяться в ответ. А еще она была умна. Может быть, не так умна, как сам Северус, но она все схватывала на лету, и несомненно обладала неким природным чутьем или магической интуицией, которые помогали ей делать правильный выбор. Даже когда она ошибалась, это оставалось как будто в тени. Учителя все равно слишком любили ее, прощая мелкие ошибки и преувеличивая достижения. Несправедливо? Отнюдь. Просто не могло быть иначе.       Как-то раз на четвертом курсе он здорово выручил ее при очередном перекрестном опросе у Макгонагалл, и тем же вечером она впервые поцеловала его в порыве искренней благодарности. Снейп был на седьмом небе от счастья. С тех пор он рассказывал ей обо всех своих маленьких открытиях, практических умениях и хитростях, а она внимательно слушала, широко распахнув глаза, будто то было откровение свыше. В этом Лили была с ним искренна, но с той же искренностью и простотой она использовала все услышанное от него на следующем уроке, в свою очередь восхищая знаниями Слизнорта, Бернса или Флитвика. Снейп не обижался. Он гордился ею, будто она сама была его собственной ученицей. И он продолжал делиться с ней всем, что знал. Кроме, пожалуй, его открытий из области темной магии. Все попытки Снейпа поделиться с подругой изобретенными им самим заклинаниями встречали лишь осуждение и непонимание с ее стороны.       «Дамблдор говорит, что темная магия всегда заставляет человека, использующего ее, заплатить тройную цену — душой, телом и разумом. Она всегда оставляет свой след в человеке, и его ничем нельзя стереть. Брось эти дела, Северус. Ты во сто крат лучше и одареннее Мальсибера с Эйвери». В такие мгновения ее глаза-изумруды сверкали неподдельным гневом, а розовеющие скулы на несколько бледном, пылающем возмущением лице красиво оттенялись богатым цветом медных волос. И глядя на нее, у Северуса Снейпа опять голова шла кругом. «Держу пари, ты до сих пор поддерживаешь связь с этим мерзким Малфоем, который собрал свой кружок «Верных чистой крови». Про него всякое говорят. Наверняка именно он внушил тебе эту болезненную страсть к темным искусствам!» Снейп лишь отмахивался от ее слов, но не перечил. Однако каждый раз после подобных вспышек они не разговаривали друг с другом до следующего утра.       На факультете не поощряли ее дружбу. Мальчишкам претило, прежде всего, то, что Снейп учился на Слизерине — в «оплоте мерзких хитрецов и подлых предателей». Исконные отношения двух факультетов автоматически делали любую подобную пару в их глазах презираемыми изгоями, достойными лишь осуждения. Кроме того, девушка была довольно популярна среди мужского населения школы, не столько по причине какой-то особенной красоты, сколько в силу все того же умения располагать к себе окружающих. «Лили следовало бы подыскать кого-то другого на место «лучшего друга», кого-то… более соответствующего», — обычно так шептались за ее спиной. Впрочем, шептуны признавали за ней самой право выбирать себе друзей, неизменно списывая выбор в пользу Снейпа на присущую ей «жалостливость». Девчонкам же «странный слизеринец» не нравился еще и по другой причине. Тощий и сутулый Снейп, молча сверлящий окружающих черными, как туннели, глазами из-под завесы вечно грязных, сальных волос, уж точно не мог похвастаться привлекательностью. Падких на романтику девочек, пожалуй, могли бы еще подкупить его молчаливость и выдающийся ум, но абсолютное нежелание иметь с кем бы то ни было дело, помимо узкого круга избранных, и весьма явно выказываемое им презрение по отношению к другим превратили их заинтересованные взгляды в возмущенные или насмешливые.       «Эванс, ты опять шаришься с этим сальным уродом?» — поддразнивали ее сокурсники на переменах и сокурсницы по вечерам в общей спальне. Вспыхивая от смущения и стыда, она отмахивалась от них и неизменно возражала: «Вообще-то, мы дружим с самого детства, Кайлс!.. Мы с Севом соседи, Ребекка… Не говори ерунды, Кэт, мы просто друзья. Сев помогает мне готовиться к урокам». Будучи признательной Снейпу за то многое, что она узнала от него о магии, Лили просто убеждала себя, что ее дружба с Северусом — не их ума дело, и она не обязана давать кому бы то ни было отчет, но все эти пересуды и насмешки со стороны однокурсников не могли не повлиять на ее к нему отношение. Последний, конечно, слышал кое-что из сказанного и сам, а об остальном догадывался, но вера в преданную дружбу Лили никогда не покидала его, хотя он и признавал, что с каждым годом она все больше отдаляется от него, что бы он ни делал, дабы тому воспрепятствовать. Но судьба подарила Снейпу шанс.       В середине пятого курса, когда на горизонте замаячили промежуточные экзамены, и Лили уже нельзя было полагаться на обычную любовь преподавателей, ведь СОВы принимались работниками Министерства, у нее начали возникать проблемы. Ей и раньше часто не давались трансфигурация и особенно защита, так что она была вынуждена постоянно прибегать к помощи Северуса, прося его потренировать вместе с ней то трансмутационные заклятия, то защитные приемы. Пока, наконец, в один зимний вечер Снейп просто не предложил ей готовиться к предстоящим СОВам вместе. Радости Лили не было предела. Более того, ее энтузиазм и желание работать так зарядили его самого, что он посчитал своим долгом помочь ей сдать все экзамены если не на Превосходно, то хотя бы на Выше ожидаемого. И для этого он не пожалел ни времени, ни сил.       Наверное, опять же из чувства благодарности, а может быть, из некоего любопытства однажды вечером после совместных занятий на вершине Астрономической башни, где они любили тайком сидеть за книгами, в паузах любуясь на восходящую над черным озером луну, Лили взяла Снейпа за руку и приблизила к нему свое пылающее нервным возбуждением лицо. Снейп пришел в неописуемое замешательство, когда понял, чего именно ждет от него девушка, целуя за ухом и прижимаясь к нему всем телом. Для него это стало неожиданностью и почему-то не вызвало в нем прилива радости или чувства счастья. Он испытывал только растерянность, ведь до этого Лили никогда не проявляла к нему своего интереса как к мужчине. Но он сделал то, что она просила. Все случилось как-то скомканно, ни один из них не знал, что надо делать, и Снейпу пришло на ум, что он, скорее всего, сделал Лили больно. Впоследствии эта мысль долго не оставляла его, и он мучился ею вместо того, чтобы переживать свой собственный первый опыт сближения с любимой женщиной. А потом что-то произошло. Как-то вдруг, без видимых причин, Лили охладела к нему. И хорошо, если бы она просто предложила остаться друзьями, как это было всегда. Северусу вполне хватило бы этого маленького счастья. Но Лили начала избегать его. А Снейп, искренне считая, что во всем виноват первый неудавшийся опыт их физической близости, безупешно пытался поговорить с ней, искал повод увидеться, пока, наконец, не понял, в чем было дело.       Спускаясь с Астрономической башни, они не заметили двух старшекурсниц, кажется, когтевранок, сплетничавших на верхнем этаже замка и увидевших их вместе. Подружки шепнули об этом во время урока кому-то из Гриффиндора, и тем же вечером на Лили Эванс посыпались ехидные вопросы и комментарии.       — Эй, Эванс! Каково это зажиматься по темным углам с этой слизеринской страхолюдиной? Небось, после его объятий тошнит так, что есть полдня не можешь?       — Я лучше поцелую флоббер-червя, чем этого тощего паука.       — Лили, найди уже парня, соответствующего твоему уровню! Рядом с Поттером или Блэком он и рядом не стоял.       — Зачем он тебе, Эванс? Получше не смогла подыскать? Так обрати внимание на Поттера.       Лили горела от стыда. Она сразу сообразила — никто и не догадывается о том, что в действительности произошло на Астрономической башне, но смешки и презрительные комментарии, которыми одаривали ее сокурсники, буквально выбивали почву у нее из-под ног. Она настолько привыкла к безраздельной симпатии и одобрению, что первый же испытанный ею опыт общественного осуждения вызвал в девушке шок, если не панику. Но Снейп ничего этого не знал.       А потом все прояснилось. Через пару недель, в библиотеке. Снейп сидел в углу под нависавшей над ним балюстрадой, в то время как Лили со своей подружкой Хэлен Вотлби переговаривались, сидя на лестничных ступеньках, ведущих в читальный зал на втором этаже. Он не мог видеть их, но до него отчетливо доносился каждый звук, каждое оброненное слово. И он ничего не упустил. Хотя лучше бы он вовсе не слышал этого разговора.       — Лили, только не говори, что любишь этого Снейпа. Ты много лет всем твердила, вы просто друзья, а теперь Мэри Хоппер с Когтеврана утверждает, что видела вас обоих на лестнице, ведущей в Астрономическую башню.       — О чем ты, Хэлен? В этом нет ничего особенного. Мы часто там занимаемся подготовкой к СОВам.       — То-то Мэри говорит, у тебя все губы были зацелованные и опухшие.       — Ну, может быть. Но это же… Хэлен, я просто хотела попробовать. Все-таки мы уже на пятом курсе. Надо же мне на ком-то тренироваться!       — Ну, ты нашла, на ком пробовать.       — А разве эта проныра Мэри видела, как мы целовались?!       — Нет, только как это, по-твоему, должно было выглядеть?       — Никак. Просто некоторым вечно до всего есть дело.       — Лили, посуди сама. С этой подготовкой вы проводите все свободное время наедине. Про вас и так уже болтают, а будут болтать то, что может тебе повредить. Тебе ведь известно, что в нашей среде мнение других значит очень много. Не понимаю, почему ты не начала встречаться с кем-то из Гриффиндора.       Наступила короткая пауза. Затем Хэлен вновь с жаром заговорила.       — Лили, все знают, что Снейп к тебе неравнодушен. Так ведь не он один. Джеймс то и дело поглядывает на тебя, а ты будто слепая. Он интересный, симпатичный, все его любят. Может быть, он и не Сириус Блэк, но уж всяко лучше оборвыша Нюнчика. Он тебе не пара, и ты это прекрасно знаешь.       — Терпеть не могу, когда его так называют.       — А разве это не так? Ты видела его парадную мантию на Хэллоуине? Это же просто ужас. Все смеются над ним. А представь, если он пригласит тебя на бал! Тощий, сутулый, с этими длинными патлами. Да кто вообще теперь такие носит? А если вспомню, как он танцует, так не знаю, смеяться или приходить в ужас. Ты хоть понимаешь, что вся школа рано или поздно начнет смеяться и над тобой?       Лили опять промолчала. По спине Снейпа пробежал холодок.       — И потом, он слизеринец. Многие поговаривают, что он не просто входит в ту мерзкую группу любителей чистокровных, но и занимается там с ними запретными вещами. Как ты думаешь, как он отзывается о тебе в их кругу? А если он обзывает тебя грязнокровкой? Ведь именно так он поступает с другими маглорожденными учениками в компании Эйвери и Мальсибера. Буквально вчера эти двое довели второкурсника Роба Маккинзи до слез. Даже вспоминать противно. Ты представляешь, что он мог им про тебя наплести? Лили, я прошу… тебя все любят, не порти себе репутацию.       Последнее слово, будто иерихонская труба, в один миг обрушило сознание Снейпа. Все это он уже слышал раньше в той или иной форме, но он никогда не думал о том, что дружба с ним может испортить репутацию Лили Эванс, что общение с ним может быть позорно, и что она… стыдится его. Его, кто рассказал ей о том, что она волшебница. Его, кто делился с ней всем, что знал и умел. А она ни словом не попыталась встать на его защиту. «Вот оно что — нашу дружбу перевесило мнение большинства».       От этой мысли Снейп пришел в бессильную ярость. Обида, гнев и непонимание захлестнули его, и он сам перестал искать свиданий с Лили, при встрече обдавая ее волной показного безразличия и лишь ограничиваясь короткими приветствиями. А потом произошел тот случай под деревом после экзамена по защите. Все самые страшные вещи, которые Снейп мог только себе вообразить, сошлись в одном месте и в одно время. Его враг, Джеймс Поттер, неожиданно напал на него, обезоружил, использовал на Снейпе его собственное заклинание и вдобавок показал всем выпускникам его исподнее белье. А в качестве последней пощечины все это увидела Лили. Боже, какой это был позор… Конечно, для Лили было непривычно, а потому особенно обидно странное поведение Снейпа в последние несколько дней, и она нарочито холодно заступилась за него перед Джеймсом, хотя тот всегда порядком раздражал ее. Но именно это равнодушие в момент слабости перед Поттером ранило Северуса в самое сердце, словно удар клинка.       — Мне не нужна помощь от паршивых грязнокровок! — крикнул он в сердцах, хотя никогда ничего подобного не думал. Просто ему вспомнился подслушанный в библиотеке разговор с Хэлен, и вот, новая волна гнева и обиды заставила сказать то, в чем его безвинно упрекнули.       — Прекрасно! В следующий раз я не стану вмешиваться. Кстати, на твоем месте я бы постирала подштанники… Нюниус.       О, слышать от нее такое было поистине больно. Однако в тот же вечер Снейп поплелся в Гриффиндорскую башню и в течение нескольких часов ожидал там Лили, надеясь, что она выйдет и простит его. Ему было уже неважно, кто прав, а кто виноват, кто из них двоих предал многолетнюю дружбу и подорвал доверие другого. Оба были виноваты. Но ничего не вышло.       — Прости меня.       — Отвяжись...       — Прости меня! Я вовсе не хотел обзывать тебя грязнокровкой, это у меня просто…       — Вырвалось? Слишком поздно. Никто из моих друзей вообще не понимает, почему я с тобой после этого еще разговариваю. Ты и твои дружки…       Она не договорила. Снейп перебил ее, горько возразив:       — Никто из твоих друзей не понимает, что ты делаешь с таким тощим, сутулым и патлатым слизеринцем, как я? Не понимает, почему ты общаешься со мной, ведь тем самым портишь свою репутацию?       В лицо Лили бросилась краска.       — Откуда ты?!.. Ты, ты подслушивал!       — Просто так вышло.       — Вот оно как! Значит, таиться и подслушивать — это ничего, равно как и обзывать людей грязнокровками, когда вздумается…       — Ты прекрасно знаешь, что я никогда тебя так не называл, Лили! Но при разговоре с Хэлен в библиотеке ты почему-то забыла об этом упомянуть! Я никогда не позволял себе подобных выражений ни по отношению к тебе, ни к кому бы то ни было еще. По крайней мере, до сегодняшнего дня…       — Зато это постоянно делают твои дружки, Мальсибер и Эйвери. А я больше не могу закрывать на это глаза.       — Они хотя бы не стыдятся меня, Лилс…       Она смешалась и отвела взгляд в сторону, потом сердито заговорила:       — Не пытайся сбить меня с толку, Северус! Я много лет находила тебе оправдания, но ты выбрал свою дорогу, а я — свою.       — Тогда почему это звучит так, словно тебе лишь нужен удобный повод, чтобы разорвать нашу дружбу? И теперь, когда я по глупости назвал тебя…       — Грязнокровкой?       — Я вовсе не это хотел сказать.       — Но сказал! Вы ведь так зовете всех, кто родом из таких семей, как я. Почему же я должна быть исключением?       — При чем тут это? После того, что случилось между нами в Астрономической башне, ты изменилась, Лили. Я не понимаю, что происходит, почему ты…       — Хватит с меня, Северус! — прервала его Лили возмущенным шепотом. — Хватит. Просто уходи!       Она не стала больше слушать и, бросив на него последний яростный взгляд, скрылась в проеме за портретом. Больше они никогда не разговаривали.       Снейп отнял от лица руки. Его черные глаза едва блестели в утренних сумерках — то ли от усталости, то ли от слез. Он вновь откинулся на спинку оттоманки, с болью прошептав: «Так больше не может продолжаться», — и тотчас погрузился во тьму.