2.1. Асааранда
26 января 2019 г. в 21:46
В народе говорят: вода точит камень. Эта истина проста, не требует доказательств и чем-то схожа с теми обыденными знаниями, что солнце каждый день всходит на востоке, а ночью души спящих отправляются в страшную Тень, кишащую демонами. Ее признает и дремучий ферелденский фермер, и холеный орлесианский дворянин. Тем же, в чьи мысли вдруг закрадываются сомнения, достаточно сходить на Штормовой берег под хлесткую солоноватую морось, посмотреть и убедиться: все это так.
Чтобы поддалась огромная серая скала, именуемая Инквизитором Адааром, нужно, верно, целое море; а если и его силы не хватит — бескрайний Амарантайнский океан.
У кунари, как Варрик убеждается за свою жизнь несколько раз, много всяких заумно-мудрых поучений про море. Его Инквизиторство — васгот, и все это ему — слава святым упругим сиськам Андрасте! — чуждо. Настолько, что при одном лишь упоминании чего-либо кунарийского от него начинает остро пахнуть почти животной ненавистью, а глаза цвета королевского пурпура темнеют враз.
В первую встречу с Железным Быком спокойное лицо Вестника, в иное время выражающее или отрешенную холодность, или благородную вежливость, достойную любого из сильных мира сего, приобретает вдруг престранный оттенок предгрозового неба на закате. Варрик до той поры уже хорошенько успевает узнать Адаара: сердечный и честный парень, даром, что рогат, что наемник в прошлом, — и перемены резкие его пугают.
Кто бы не напугался, если рядом махина в два тебя ростом чуть не молнии из глаз мечет и дышит шумно, что разозленный друффало — или, того хлеще, бронто.
Кунари хотят знать все о васготе, что по крупицам собирает горящий Тедас.
Васгот с народом Кун не желает иметь никаких общих дел.
Мир вокруг трещит по швам, разрывы в Завесе выплевывают всюду первородный ужас, но у народа есть Вестник Андрасте, обтесанный морем валун с рогами, и значит, еще можно цепляться за жизнь — и бороться за чистое синее небо без ядовито-жуткого зеленого отлива.
Капитана «Быков» и его отряд все же берут на постоянное жалованье: маленькой, только встающей на ноги Инквизиции люди нужны, — правда, следят за ними бдительней, чем за прочими. Тон прохладному отношению задает сам Вестник. Он никогда не забывает, что Бык — Бен-Хазрат. Личиной такого же наемника его не обманешь.
— Адаар — это по… отцу, босс? При пушках был на дредноуте? — спрашивает одним вечером Железный Бык, благодушно щуря единственный глаз. Выглядит это немножко смешно. Сэра подмечает в мгновение ока, прыскает в высокую кружку и пихает Вестника острым локотком под тяжелые ребра — смотри, мол, какой забавный, ну, чего ты. Адаар в Убежище вежлив и собран, у него недурные манеры для того, кто лишь вчера перестал сражаться за набитый деньгами кошель, — но горячая дикая кровь северян порою берет свое.
С Быком — почти всегда.
— Зачем спрашивать, если знаешь? — слова падают с тонко сжатых темно-серых губ дробно, будто камни обвала. Вестник говорит не много и не мало, не откровенничает, не выворачивает наизнанку душу — для того есть мать Жизель, похожая чем-то неуловимо на Преподобную из детства. Ему нравится Варрик и его истории, Сэра с ее простодушными выходками, несгибаемая Кассандра — с ними легко, знаешь, чего ждать. Бык — Бен-Хазрат. У него на лице — ворох масок числом не меньше, чем у какого-нибудь напыщенного лорда из Орлея. Он загадка, пахнущая кровью, сталью, морем — и щепотью гаатлока с привкусом сегеронских специй.
— Босс, а отчего у тебя имя — Гроза? Сам выбрал, или дал кто? — тон вопроса ленив: таким интересуются, был ли с утра дождь. Бык опрокидывает в себя остаток пойла из огромной кружки — ведро это самое настоящее, а не кружка, — и оглушительно ревет, чтоб несли еще.
«Маска, — думает Адаар. — Убедительная». Шумному наемнику, что любит драться, пить и волочить кого-нибудь к себе на ночь в постель, мало кто припишет острый и проницательный ум — ему только этого и надо. К счастью, у Вестника есть Лелиана. Сестру Соловья Бен-Хазрат не переиграть.
— Расскажи, расскажи! — Сэра требовательно вцепляется в руку с меткой, и он чуть вздрагивает от боли, прошивающей внезапно с кончиков пальцев до самого плеча. — Что, правда? Гроза Адаар?
— Асааранда, — строго поправляет он. — Так переводится, — выходит из-за стола, оставив едва пригубленный эль. Нужно торопиться, решать, наконец, от союза с магами или храмовниками больше выиграет Инквизиция. Позади Сэра, надув губы, издает непристойные звуки и ворчит едва слышно. Наверняка что-то про «заносчивую рогатую жопу».
Проходит не меньше полугода упорных трудов: вылазок, союзов, тяжелых бумажных кип, заверенных печатями Инквизиции и размашистою подписью Вестника — косая черта в последней букве и правда чем-то напоминает молнию; остаются позади ужасы Теринфаля и демон зависти, похожий на длинную и серую четырехрукую палку… Брешь наконец затягивается, но в небе остается расползшийся, уродливый зеленоватый рубец, который даже Асааранде не свести.
Солас говорит: это навсегда.
Адаар выслушивает его спокойно. Вернувшись в небольшую комнату, отведенную ему, запускает со злостью скинутый сапог в дверь; тот чуть не прилетает в лицо некстати вошедшему эльфу-слуге. Остроухий теряется, во все глаза большие смотрит на Вестника, немо вопрошая, чем он, презренный, провинился. Асааранде кажется, что губы у него дрожат. Молоденький парнишка, приставленный наводить порядок в его «покоях», вот-вот расплачется. Он спешно хватает со стола коробочку пастилы, присланную в подарок какой-то восторженной дамой из Орлея, тощий кожаный кошелек с последними монетами — и всовывает растерянному эльфу в руки. Служка, беспрестанно кланяясь и лопоча благодарности, пятится задом к приоткрытой двери, а потом что есть духу бежит прочь, прижимая подарки к груди.
Когда Адаар остается один, вспоминает: второй сапог так и не стащен.
Жозефина готовит праздник. Он против: работа не выполнена, его не за что чествовать. Небесный шрам тускло мерцает в сизо-синих сумерках; где-то на туманном горизонте будущего маячит зловещим черным пятном тень «Старшего».
Праздновать нечего.
Завидев его в Церкви с матерью Жизель, леди Монтилье мягко отводит Адаара в сторонку и терпеливо, как младенцу неразумному, объясняет: люди устали, в такие времена всем нужно веселье, надежда на новый рассвет, улыбки, песни, танцы до утра — и вера.
Людям нужен Вестник, который разделит радость с ними.
Убеждает Жозефина мастерски: доводы бьют в цель, точно меткие стрелы Сэры или болты Варрика. Подумав — достаточно долго, чтобы леди-посол не решила вдруг, будто он не имеет вовсе своего мнения или легко поддается чужому, — Адаар дает согласие.
Позже окажется — зря.
Рога накануне торжества зудят и чешутся страшно. Плохой знак. Очень плохой. В Вало-Кас к нему немедленно бы прислушалась Шокракар, увела их в другое место, отказалась от выгодного на первый взгляд контракта… Чутье не подводило Асааранду ни разу.
Инквизиция — не Вало-Кас.
Снаружи — пламя, дракон и окровавленный снег, и трупы людей, к которым он не успел; а метка пульсирует так, что хоть отрежь руку целиком — боль все равно не уймется.
Коул чувствует отголоски чужой агонии, не прекращает бормотать ни на миг, лицо его — будто у скорбящей Андрасте. Духу сострадания плохо.
Никто не спрашивает Асааранду, каково ему. Он — Вестник, на нем — благословение Создателя и невесты Его. Символ веры не имеет права на чувства и страхи.
Рога, конечно, не подводят и на сей раз, но от знания этого ничуть не легче: смерти людей Инквизиции, гостей, паломников, слуг — его вина.
Проклятый праздник. Проклятая беспечность.
«Басра», — впервые просится на язык чужое хлесткое слово.
Адаар усилием воли выравнивает дыхание, заставляет беспокойное сердце биться ровнее, а голову — вновь стать холодной; отстраняется от мешающей, зудящей скорби — времени на нее нет.
Он никого больше не подведет.
Древняя церковь вот-вот превратится в общую могилу для всех них, но каменная Андрасте не сойдет с постамента, не защитит, не закроет мраморной грудью детей Создателя, — для того послан Вестник ее; это его горячая серая грудь в час нужды станет тверже металла и камня. Недослушав о спасительных подземных ходах, он велит Каллену и Кассандре уводить людей.
— Скорее, — приказ отрывист и тверд, ему не перечат. Вереница раненых и обожженных тянется куда-то в глубокий черный мрак подальше от входа.
— Благословите, — просит он мать Жизель, склонившись, и та, не смея отказать, кладет смуглую ладонь меж рогов. Шепча молитву, легонько поглаживает по жестким белым волосам, скрученным в узел на затылке.
Когда последние люди теряются из виду, он с натугой вытаскивает тяжелый засов и выходит, сжимая крепко свои короткие мечи — так, что они кажутся ему продолжением рук. Дым жжет глаза, мороз щиплет щеки. Красная корка хрустко ломается под ногами. Тут и там на снегу темнеют трупы.
«Благословенны те, кто встает против скверны и не отступает», — размеренно читает про себя Асааранда. В лицо несет зловонным дыханьем огромной крылатой твари; сквозь стену огня к нему приближается воплощенный Ужас. Адаар скалится.
«Ну, иди сюда».
Метка взрывается такой болью, что он едва остается стоять на ногах. В следующее мгновение его, словно пушинку, одной рукою вздергивает на уровень своих глаз Старший. Корифей. Его дракон обходит их по широкому кругу, в нетерпении хлещет хвостом по чешуйчатым бокам, ждет, когда хозяин милостиво кинет подачку. Тряпичною куклой Адаар отлетает в сторону требушетов, трогает зубы языком — лишился нескольких и половины левого клыка. Сплевывает. Коротким жестом утирает кровь с губ, больше размазывая — точно наносит на лицо витаар. Хочется жить — отчаянно, как никогда прежде, — и снаряд уцелевшего требушета врезается в заснеженную гору раньше, чем поспевает дракон.
Лавина с чудовищным грохотом накрывает разоренное Убежище. Мир содрогается от края до края; Корифея сметает волной снега и льда.
«Благословенны…» — с новой строфою Песни Асааранда Адаар рушится в белое ничто.