***
Адаар выжидает два дня. Этого времени вполне хватает, чтобы провести несколько советов, изучить подробные отчеты и поделиться увиденном в Запретном Оазисе, встретить важных гостей из Неварры, приходящихся очень дальними родичами Кассандре, и ответить на скопившуюся за свое отсутствие почту — к обеду первого дня без Дориана у него немеют пальцы от письма, и тянет переломать все до единого перья да сбросить эту треклятую бумажную груду в камин. Останавливает лишь то, что милая Жози будет в ужасе от его поступка, а расстраивать ее совершенно не хочется. Вдобавок, Жози может нажаловаться на него Лелиане, а, как известно, дамы начинают и выигрывают. Орлесианских сластей, конфет и пирожных, которые, возможно, спасли бы его от праведного гнева советниц, никто Инквизитору как назло в последнее время не присылал. Каллен, скайхолдский лев, тоже ему не помощник. К вечеру второго дня Асааранда Адаар уезжает один, не скрывая, что направляется в Ферелден. На лугах близ форпоста местами еще лежит серый ноздреватый снег. Опрометчиво спешившись, можно ввалиться по колено; но трава и крошечные цветы, желтые и белые, похожие на россыпи фальшивого золота и серебра, робко лезут то тут, то там, тянутся к свету изо всех сил, мелькают яркими пятнами, радующими глаз. Солнце, спеленатое сизыми тучами, показывается редко; кряжи Морозных Гор скрыты стылым туманом, клубящимся в расщелинах и меж редких черных стволов деревьев, что цепляются перекрученными корнями за мертвые камни. Если спуститься чуть ниже, свернуть с проторенных троп, в неприветливой чаще сосен и елей средь оставленного лавинами бурелома и вовсе темно. С серого неба сыплет не то мелкий дождь, не то мокрый колючий снег; одежда от этой измороси напитывается влагой почти мгновенно и гадко липнет к телу. Замучаешься менять платье: отсыреет еще до того, как наденешь. Ревут горные реки, раздутые таянием ледников, катят мутную воду по развороченным камням, прокладывают себе русла, где вздумается. Могучий Адааров конь, гнедой ривейнских кровей, превращается в трусливого непослушного жеребенка и отказывается лезть в серо-голубые гудящие шумною силою волны. Ни добрым словом, ни лакомством, ни понуканием, ни железными каблуками в бока от него ничего не добиться. Инквизитор спешивается, тянет упрямую животину за повод, а позже на берегу, трясясь от холода и ругаясь на всех мало-мальски знакомых языках, выливает ледяную воду из сапог. Приходится останавливаться часто и просушивать обувь — не то, неровен час, сляжешь в горячке. Протягивая иззябшие руки к слабому огоньку дымного костра, Асааранда надеется, что путешествие Дориана оказалось удачней, и он успел проехать раньше, чем наведенные мостки смело безжалостным потоком — тот шел недавно. Когда издали вдруг начинает тянуть костром и людьми, и всадник, и конь вскидывают головы. Жеребец убыстряет шаг, и в ворота форпоста Инквизитор въезжает лихим галопом, а с копыт летит во все стороны подтаявший снег пополам с грязью. Солдаты радостно приветствуют его, стучат железными кулаками по начищенным до блеска нагрудникам. Уводят скакуна на конюшню, охотно отвечают на расспросы о жизни своей, о путниках, которые проезжают тут. Робеющие пред Инквизиторской фигурою ферелденцы неуклюже всовывают ему в руки письма для родных, умоляя передать весточку, раз ему по пути. Подсказывают, где найти Дориана — «важного господина мага, что приехал с торговцами и ожидает вашу милость». Озябший и несколько сердитый Павус обнаруживается на постоялом дворе у большого очага. За Асаарандой с серой хмурной улицы протискиваются две брехливые беспородные псины, тявкают на каждый его шаг, забегают немного вперед и сразу же возвращаются, тычутся мокрыми носами в поясную сумку и бедро. Впрочем, завидев баранью шкуру на коленях Дориана, живейший интерес проявляют уже к ней. — Какая жалость: я только стал забывать, что нахожусь в Ферелдене, — вместо приветствия заявляет Дориан, отгоняя собак. — Ты припозднился. — Мосты смело, — виновато отвечает Адаар и тянет руки к ласковому огню. После, чуть согревшись, оборачивается и добавляет серьезно, едва сдерживая волнение: — Конь устал и продрог не меньше моего. Дай передохнуть одну ночь — и с утра мы двинемся в Редклиф. — Хорошо. Но только одну, — Дориан сбрасывает шкуру с колен и оставляет ее на спинке единственного на всю залу кресла — своего, разглаживая рыже-бурый мех. Изящные пальцы тонут в нем; Асааранда не может отвести взгляда. — О, и прошу: избавь меня пожалуйста от слюнявых объятий твоих случайных друзей. Дориан воистину великодушен. Стылую тьму, разгоняемую лишь факелами дозорных, пережидают порознь в соседних комнатах, отправляясь ближе к полудню: к этому часу туман опадает, как пена на молоке, и стелется уже по проталинам да редким кустам, хоронясь в расщелинах и пряча от глаз рваный контур скальных обрывов. Дориан в пути серьезен и молчалив, оттого перебрасываются словами редко. Адаар чувствует себя так же, как перед близкой грозою: знает, что скоро грянет буря, но гром еще не раскатился по черному небу, не взрезала брюха раздувшихся туч молния, выпуская стену дождя. Редклиф встречает их солнцем и ветром, гонящим волны могучего Каленхада, а еще — своею особенной музыкой: скрипят крылья огромной мельницы, отбрасывая тень на ближние холмы, кричат озерные чайки — иначе, чем над морем. Шуршат канаты лодок на пристанях, стоит негромкий гул очнувшегося после невзгод и тягот селения. Редклиф возвращается к мирной поре; магов почти не видно, а те, что есть, похожи на мятежников, как ящерка на гургута. Они попадают на какое-то празднество: люди поют и смеются, выходят танцевать в большой круг, оставленный меж столов. Много пьют и спорят, только кулаки друг о дружку не чешут. Причину веселого сборища Адаар выхватывает из вороха нарядных платьев и шальных голов почти сразу, как удается протиснуться на дорогу, что ведет к таверне. Тут свадьба. Дориан замечает тоже. Отворачивается, с напускным равнодушием перебирает поводья, коротко бранится, когда пьяные лезут под копыта или пытаются стащить с него дорогие сапоги. К счастью, после окрика Асааранды и нескольких крепких слов на тевене его быстро оставляют в покое, а гуляки бесшабашной гурьбой катятся дальше вниз, к каменному грифону и стройному ряду длинных пристаней, где уже покачиваются изукрашенные лодки. «Чайка и маяк» пуста. Задвинуты и подняты все стулья, нет хозяйки за стойкой и подавальщиц: веселье перекочевало на улицу из тесного плена отсырелых стен вместе с содержимым погребов. В косых лучах, разрезающих хмельной сумрак тонкими золотыми ножами, плавает пыль. Не придумать лучше места и времени для засады. Все отвлечены свадьбой; привычная суетная жизнь вернется в таверну хорошо, если завтра. Асааранда отточенным движением кладет руки на эфесы. Дориан оглядывается с опаской, переступает осторожно и тихо: ни одна половица под его шагами не скрипит. Чем дальше — тем сильнее хмурится. — Никого нет. Не предвещает совершенно ничего хорошего, — негромко, с опаскою произносит он и легким касанием к рукаву Адааровой куртки дает понять, что лучше им поскорее отсюда уйти. Только вот… — Дориан. В чертах вышедшего к ним мужчины угадывается Дориан спустя полтора десятка лет. Тот же гордый, хоть и тронутый временем, профиль, та же смоль волос, осанка, дорогая мантия — разве что строже, без открытого плеча и множества серебристых застежек. — Отец. За колкостью и холодом Дориан прячет свое изумление. Он говорит что-то очень язвительное и почти несдержанное; магистр извиняется за то, что впутывает в семейные дела постороннего, а Адаар видит, как за спиной Павуса-старшего маячит призрак собственного отца. Он все так же необъяснимо боится его, но в силах Асааранды избавить хотя бы Дориана от схожего страха. Впрочем, магистр Галвард не кажется ему чудовищем: скорее, очень несчастным и сожалеющим о прошлых поступках человеком — оттого он решает, что они могут и должны услышать друг друга. — Вы столько сделали, чтобы Дориан пришел сюда. Он здесь. Поговорите с ним, — просит Адаар, отходя к двери. Любому васготу сложно стать где-либо неприметным, но все же хочется, чтобы внимания ему доставалось как можно меньше от обоих. — Да, отец, поговори со мной. Давай послушаем о том, почему тебя так изумляет мой гнев. — Дориан, нет необходимости… — Я предпочитаю общество мужчин, — тайна сваливается, как снег на голову с ясного летнего неба. — Отец не одобряет. — Это… важно в Тевинтере, так? — Адаар чувствует себя неуютно, лишним и глупым. Ползающим у подножия высокой, уходящей в небо лестницы, на последних ступенях которой в сиянии стоит маг, что завладел его сердцем. Асааранду учили драться наемники и любить — шлюхи, а он смеет зариться на блистательного Дориана. На того, кто мог бы сейчас выступать с обличительными речами в Минратосе, писать тезисы о лучшей Империи без рабов и магии крови, а вместо того… лезет в трясины, снега и пески за ним. Он не заслуживает Дориана. Не заслуживает быть здесь и слышать все это. — В любой тевинтерской семье женятся, чтобы получить идеального мага и лидера, — объясняют ему сдержанно. — Потому любое отклонение… считается постыдным. Его следует прятать. Магистр Галвард виновато опускает голову. В самом деле сожалеет: подделать эмоции, которые сейчас отражаются на его высокородном лице, невозможно — у вины есть особый запах, его не спутать с другим. Асааранда переводит взгляд со старшего Павуса на сына и после говорит мягко: — Отец пытается до тебя достучаться. Может, дашь ему шанс?.. Пожалуйста. — Давай уйдем, — сердито отзывается Дориан и отталкивает протянутую ладонь. — Дориан, прошу, если бы ты только выслушал… — у магистра Галварда надламывается в отчаянии голос, а Адаару все сильнее хочется встряхнуть обоих хорошенько по очереди, усадить за один стол и запереть в таверне до заката, но он лишь тень, невольный свидетель. И куда больше призраков своей семьи он боится навредить и обидеть. Это не глупое состязание с Быком на руках за внимание блистательного мага и потрясающего мужчины. Такое Дориан не простит. — Зачем?.. Чтобы ты вылил на меня еще больше удобной тебе лжи?.. — Дориан вспыхивает с новой силой, оказавшись подле отца. Еще немного — и точно схватит его за грудки. — Это он научил меня ненавидеть магию крови, — поворачивается к Асааранде, открыто делится личным. — Прибежище слабых духом — так ведь ты говорил?.. Но к чему ты обратился, когда твой драгоценный наследник отказался притворяться всю жизнь? Отказался быть удобным тебе? Ты пытался… изменить меня! Воздух в таверне тяжелый и душный, как перед грозою. Еще немного — и все вокруг точно заискрит, вспыхнет голодным синим пламенем. Каждое слово Дориана — оружие, нож, который он по рукоять вонзает в отца, стоит ему раскрыть рот. Тот молчит, пережидая бурю, принимает с вежливой покорностью словесные раны. Лишь раз пытается сказать: он хотел лучшего для единственного сына. Дориан и это обращает себе на пользу; выплевывает, что все было совсем не так, и лучшего отец хотел только для одного себя. — Давай уйдем! — требует он у Адаара во второй раз. И так же мягко — благодаря в душе доброту и терпеливость матери Данаи, которою она щедро делилась с ним, — Асааранда просит его: — Выслушай. Ты не сможешь так просто оставить это. Будешь потом жалеть. Пожалуйста, Дориан. Выдохнув недовольно сквозь зубы, он возвращается к беседе, и она звучит чуть тише теперь: пик ненастья, кажется, миновал. — Я присоединился к Инквизиции не из-за тебя, а потому, что так правильно! — на этих словах у Адаара окончательно что-то рвется внутри. Дориан верит в него. В наемника, висельника, калечного, в неуклюжего в своей добродетели андрастианина, у которого по локоть запеклась чужая кровь, пролитая со святым словом Песни на губах. Дориан верит в его цель, в клинки в его руках — и потому он идет за ним и под палящее солнце, и в пробирающий до костей холод. Дориан — не просто блистательный. Дориан — драгоценность. Сокровище. — Когда-то у меня был сын, который мне доверял, — негромко говорит магистр Галвард, лелея призрачную надежду остановить решительно направившегося к двери Дориана. — Сын, которого я предал. Перед мятежным альтусом словно вырастает стена. Он замирает и оборачивается; холодное недоверие плещется в серых глазах — Асааранда уже хорошо изучил этот прищур. — Я только хотел поговорить с ним. Снова услышать его голос. Попросить… простить меня. Дориан меняется в лице. Смотрит на Адаара с немой мольбою, и он с легким сердцем наконец выходит в яркий редклифский день. Свежий озерный воздух после сырости, смешанной с хмельным духом, бьет в лицо, пьянит не хуже мараас-лока. Ниже по улицам катится-гуляет веселая свадьба, даже его зовут за стол. Аса с улыбкой отказывается. Наверное, именно так чувствует себя Коул, если удается помочь. Пока же Адаар обещает себе просить за обоих в утренней молитве к Создателю и Андрасте. Двери «Чайки и маяка» распахиваются почти перед самым закатом. Небо уже вот-вот потемнеет, ветер дышит холодом с юга. Воды Каленхада наливаются янтарно-рыжим, а шумные дети, сгрудившись на пристани, вслед за невестой запускают бумажные фонарики в светло-синий бархат с тусклыми звездами и тонким остророгим месяцем. Завораживающее зрелище. Дориан тоже наблюдает за их вольным полетом — недолго. На предложение двинуться в обратный путь вместе качает головою и уверяет, что отлично справится один — или велит солдатам Инквизиции сопроводить его до Скайхолда. Аса уважает этот выбор и право его побыть наедине со случившимся; лишь просит ехать осторожнее и беречь себя. Сам остается в Редклифе на одну шумную ночь, наполненную до краев факельным светом, песнями и вином, но не разделяет с жителями радость: останавливается в небольшом лагере при въезде в деревню. Для милорда Инквизитора тут же находятся и палатка, и потрепанный спальник, и древняя подушка, в которой пух слежался до твердости камня. Так и не уснув, Адаар выезжает с первыми робкими лучами под храп и пьяное бормотание особо отчаянных вчерашних гуляк.***
Рутина накрывает с головой разыгравшимися волнами Штормового Берега. Жозефина сокрушается, что из-за его отсутствия она не смогла добиться у каких-то лордов и леди дозволения возить по их дорогам припасы и оружие к дальним постам. «Они просто уехали! Сказали, что раз Инквизитора нет — то и говорить не о чем!» Адаар клятвенно заверяет ее, что в ближайшие две недели никуда не отбудет и встретится с любым, на кого леди-посол укажет своим изящным антиванским пальчиком. И еще — что потребует с них конфет и пирожных в качестве вклада в дело Инквизиции. Или контрибуции. Или в счет еще чего-нибудь такого же заумного. Жози расцветает и мгновенно отправляется готовить списки. Лелиана кратко выкладывает последние сведения от агентов в Орлее. На границе с Неваррой шевалье потрясают мечами, следует разобраться, что к чему, а еще шепнуть кое-что нужным людям там и тут, на севере и на юге. Могут полететь головы, зато так будет надежнее. Асааранда сам бы снес несколько, но уже пообещал Жозефине не отлучаться. Впрочем, у сестры Соловей лучшие шпионы и осведомители. Они справятся. Ей же он поручает и скорее подыскать работу для Вало-Кас: не то Шокракар, не дождавшись ответа на письмо, найдет его первой и оттаскает за рога при всем Скайхолде. Такой скандал, наверное, даже душечка Жози не замнет. Каллен с гордостью представляет отчет из Свистящих Пустошей: остатки венатори выкурены из руин, будто змеи из нор. Асааранда доволен. Нужно упомянуть об этом как-нибудь при Дориане: то-то он обрадуется. До Дориана он добирается, когда солнце над Скайхолдом восходит в пятый раз с его приезда. Вопреки обычному, библиотека не полнится его кипучей деятельностью. Смотритель ходит молчаливой тенью меж шкафов, помощники, кажется, не показываются вовсе. Дориан не распекает никого, не тянет фолианты один за другим с полок, недовольно бормоча себе под нос, что еще одних церковных хроник юга в полном собрании не вынесет. Дориан… похож на призрак себя прежнего; он стоит у окна, привалившись плечом к ветхому камню древней кладки, и смотрит в белесую муть немытого стекла, сквозь которую едва видно серый пасмурный день. — Он говорил, что мы одинаковые. Гордецы, — произносит негромко Дориан, замечая его. — Когда-то я был бы рад это услышать. А теперь вот… не уверен. Не знаю, смогу ли простить его. Асараанда осторожно расспрашивает, что сделал отец, и его блистательный Дориан… раскрывается, обнажая боль, не пряча ее за острословием и колкостью. Рассказывает о юности и бунтарстве, о борделях в самых неприглядных закутах имперских городов, об учителе и отце, о несостоявшейся женитьбе… о ритуале, которого чудом сумел избежать. Ему и теперь все еще страшно представлять любой исход. — Что бы у отца ни вышло сделать… такой Дориан мне бы не понравился, — добавляет он тихо и горько. «Это был бы уже не ты», — соглашается про себя Адаар. — Знаешь, — произносит он хрипло и отворачивается, отрешенно разглядывая потертые корешки книг на ближней полке, — если бы я встретился со своим отцом… Он вышел бы из «Чайки и маяка» один. С моей головой, намотав волосы на кулак. Я никогда не был ему нужен. Ни ему, ни матери. Может, потому что не он мой отец. — Это как же?.. Адаар неловко рассказывает то, что узнал от Быка о жизни на островах и невольно подслушал в родительском доме. Охочие до сплетен соседки тоже всегда были рады поведать ребенку «правду» — часто выдуманную на ходу или сочиненную во время общей стирки на реке или работы в полях. — Моя мать была в Кун тамассран. Не той, которая воспитывает и учит детей, а той, которая помогает солдатам… снять напряжение. Такие лечат душу и тело после битв; к ним может прийти кто угодно, у кого есть… потребность. Женщины в борделях хотя бы имеют с этого деньги — ну, кроме той части, что забирает хозяйка, — а они не имеют ничего. Такая роль им дана. Отец… не хотел делить ее с другими мужчинами, заставил бежать с ним за море, где она была бы только его. Сколько помню себя, он всегда попрекал ее этим. Мол, должна быть благодарна за то, что между ее ног не побывает весь Кунандар. Я родился спустя несколько месяцев, как они нашли пристанище в Вольной Марке. Меня мог заделать любой, кто был с ней. Дориан смотрит с искренним сочувствием. Молчит — не его черед откровенничать. Асааранде кажется: что-то темное, тянущее, мучающее много лет… оставляет его. Коул прав: когда в слова — всегда легче. — Я не похож на него. И на нее, по правде, тоже. Сам на себя. Знаешь, отчего у меня такое имя?.. Мать ужасно боялась родить саирабаза — к ней иногда приводили их. Под надзором, конечно; часто… арваарад присоединялся. Кумушки-соседки, пока она носила меня, дали совет: назвать так, будто страшное уже случилось. Тогда имя вберет все дурное, а ребенок выйдет… нормальным. Так они мне рассказывали. Из сердобольности. Когда не гнали грязными тряпками. «Асааранда» означает «гроза»: кунарийские маги, как рассказывал отец, в бою часто призывают молнии… Не знаю, каким бы я вышел, если бы не Преподобная из деревенской церкви. Ты, думаю, ей непременно понравился бы. — В самом деле? Преподобные юга бывают не такими, как мать Жизель? Не сокрушаются о присутствии тевинтерца, не обвиняют в неподобающем влиянии на лорда Инквизитора? — приятно думать, что прежний Дориан возвращается: в голосе слышны чуть насмешливые интонации. — Да, — уверенно кивает Аса, — она приняла бы тебя настоящего и не попрекнула бы ничем. Мать Даная всегда находила для любого слова утешения. Я, представь, ребенком думал, что она Андрасте. Только старенькая. — Ну как же! Все знают, что Пророчица была прекрасной и молодой!.. Только… отчего же ты говоришь так, будто ее… — Она умерла. Разбойники. Я не успел, — рассказывать про это Адаар и сейчас не хочет. Совсем немного о том знает одна Шокракар: как историю, откуда взялись калечные пальцы у ее бойца. — Ушел из деревни, когда ее костер прогорел. Ноги сами куда-то несли. Мне было двенадцать. Они долго молчат. Трещит пламя свечей, негромко спорят исследователи у своих столов, хлопают крыльями и кричат голодно и хрипло вороны Лелианы. Наконец Дориан с благодарностью произносит: — Спасибо, что привел меня туда. Все было не так, как я ожидал, но… я это ценю. Одному Создателю известно, что ты теперь обо мне думаешь. — Я не стал думать о тебе хуже, — с неловкой улыбкой отзывается Адаар. — Даже… наоборот. — Очень мило с твоей стороны, — в голос Дориана возвращаются те искушающие ноты, от которых Асааранду ведет, будто дракона от свежепролитой крови. Он сдерживается; помнит: не обидеть, не навредить ни словом, ни жестом… ни нетерпением. — Я серьезно!.. — Мой отец этого не понимает. Жизнь во лжи… разъедает изнутри, как яд. Нужно сражаться за то, что тебе дорого. И я не про лучший Тевинтер сейчас. — Согласен, — выдыхает Асааранда. Потом он не может сказать, кто же из них делает первый шаг навстречу другому: наверное, это невольно получается у них вместе. Дориан чуть привстает на носки, Аса осторожно склоняет голову; боясь ненароком задеть рогами; столкновение губ выходит напористым, полным борьбы, но все же — по-своему нежным. Дориан ненадолго разрывает поцелуй, чтобы отдышаться, а потом снова тянется, легким движением касается Адааровых плеч, удерживая, направляя так, как желает он, и Аса в ответ притягивает его ближе, устроив ладони на пояснице. Просто чтобы чувствовать: это не сон. Дориан, чудесный Дориан здесь, рядом, отвечает на его неуклюжую ласку. — Я смотрю, ты любишь играть с огнем, Инквизитор, — хрипло выдыхает он и лукаво щурится, чуть склонив голову. — Ладно, — говорит уже серьезнее, — хорошо бы сейчас надраться как следует. Тот еще был денек. Присоединяйся, если будешь в духе. Асааранда приходит в подходящее расположение духа только к вечеру: до того он старательно исполняет обещание, данное Жозефине. От круговерти драгоценных масок и платьев, надраенных кирас и церковных одеяний рябит в глазах. Гостей, прибывших слишком поздно, леди-посол перепоручает расторопным служанкам, заверяя каждого, что милорд Инквизитор непременно будет рад лично поприветствовать лорда или леди утром. Забрав вечернюю почту у леди Монтилье, Асааранда наконец-то свободен. Меняя платье для приемов на простые штаны и рубашку со свободной шнуровкою, в ворот которой точно пролезут рога, — в подобной одежде не жалко славно намахаться у тренировочных чучел или допьяна упиться в таверне, а затем, угвазданную, пустить на тряпки, — он идет в «Приют Вестника». Теперь — не к Быку. Дориан занял стол для обоих; из его кружки тянет хорошим вином, чуть цветочным и сладким. Аса приветствует его невесомым поцелуем в висок, а после сжимает смуглую ладонь, чувствуя отзывчивое тепло. Сверху слышится пронзительный свист, но когда Адаар подымает голову, выгоревших до желтизны, криво стриженных лохм Сэры не видно. Не видно — потому что мгновением позже верхняя половина ее, перегнувшаяся через перила, появляется аккурат над Железным Быком. — Гони золотой, Бычище! У Инкви с Дорианом — турнир на копьях! — Сэра! — Аса потрясает кулаком, приподнимается с намереньем оттаскать ее за острые оттопыренные уши, но Дориан тянет его назад, а вконец обнаглевшая разбойница, скрываясь, показывает язык. Наверное, это и вправду неважно, потому что рядом — улыбающийся Дориан, и Асааранда наконец может любоваться его красотою, не таясь и не отводя взгляда. — Блистательный, — шепчет он, вновь накрывая изящную руку своей, большой и серой. Дориан делает вид, что не расслышал. — Что-что? Повтори, пожалуйста, громче. — Блистательный, — исполняет его просьбу Асааранда и улыбается, считая себя самым счастливым васготом во всем Тедасе.