***
Она появляется раскрасневшаяся после душа, с растрёпанными волосами, которые от влаги кажутся ещё темнее, и прикрытая лишь коротким полотенцем. Каждый шаг размеренный и чёткий, Обито всматривается в тонкие линии мышц под бледной кожей, проступающие позвонки на идеально ровной спине и очертания ничего не выражающего лица, из которого так и тянет выбить хоть какую-нибудь эмоцию, и чувствует, как желание приятным теплом расходится по его телу. Конан подходит к раскрытому окну, опираясь руками на узкий подоконник, прокручивает пустую пепельницу и тянется за сигаретой. — Не стой на ветру, — небрежно, будто лениво бросает он, неторопливо подходя сзади. Касается пальцами её руки, безмолвно прося подождать с сигаретами, проводит вверх, задевая острые ключицы, оглаживает подушечкой большого пальца яремную впадину, и резко сдавливает тонкую шею широкой ладонью, направляя. Она податливо откидывается ему на грудь, подставляясь под каждое движение рук, льнёт к нему — кожа к коже, и для Обито жар её тела словно спусковой крючок — цепляет пальцами подбородок, разворачивая лицом к себе, и целует. Грубо и влажно, до боли прикусывая пухлые губы, заключая в свои объятия. Конан пылко отвечает, зарываясь пальцами в угольные волосы, и оттягивает их. Шипит и морщится — всякая их встреча заканчивается синяками, сбитыми в кровь коленями и локтями, расцарапанной спиной и прокушенными губами. И им без лишней лжи это нравится. Отмечает про себя, что ещё ни разу не представлял Конан на месте Рин. Нет, не смог бы, даже если бы постарался. Он сотни тысяч раз мечтал о том, как подарит той первые цветы, её румянец, когда он дрожащим голосом всё-таки признается в любви, о первом робком поцелуе под сенью цветущих деревьев, как мог бы боготворить и нежить только её. С Хаюми же всё было не так: каждый раз впивались друг в друга, заламывая руки, оставляя цветущие кровоподтёки по всему телу, выбивая довольные болезненные стоны. Боль для них была острой необходимостью, как дыхание или сон. Чтобы чувствовать. Хоть что-то чувствовать. Обито собственнически проводит по нежной коже, покрытой мурашками, заставляя прогнуться до хруста в позвонках, крепко сжимает ягодицы, ласкает бёдра, всё выше задирая влажное полотенце, рассматривает и запоминает каждую её реакцию. За сдержанными эмоциями горит пожар из чувств, она бросает редкие взгляды, но в них всегда уверенность и желание. Нет ни жалости к его судьбе, ни отвращения к изуродованному лицу, ни страха перед болью. — Пойдём, — произносит она полушёпотом, привставая на носочки, чтобы задеть губами короткую щетину на его шее. Ухмыляется, явно не собираясь идти до кровати. Грубо толкает, буквально впечатывая в стену и выбивая воздух из лёгких. Она сжимает челюсти от резкой боли, впивается пальцами в широкие плечи и толкает в ответ так, что Обито падает на кровать, стоящую в паре шагов. — Иди ко мне. — Приподнимается на локтях и манит пальцем, безумно улыбаясь. Он хочет её до ноющей боли во всём теле и не собирается больше оттягивать этот момент. Конан послушно приближается, неторопливо взбирается с ногами на кровать, аккуратно развязывая полотенце, и отбрасывает его в сторону; не выдерживая этого промедления, с силой хватает её за тонкую талию и подминает под себя. Чувствует, как она подавляет вскрик, изгибается навстречу, доверительно расслабляясь. Осознание того, что самая сильная из всех женщин, которых он знал, сейчас перед ним и позволяет делать с собой всё что угодно, окончательно срывает последние тормоза. От запаха её кожи кружится голова — мята и ещё что-то особенное, присущее только ей; Обито тянет носом сладкие ноты и сглатывает. Возбуждение жжёт изнутри, заставляя торопиться, грубее прикусывать ключицы, оставляя лиловые соцветия, оглаживать высокую грудь не так неспешно, как хотелось бы, и судорожно расстёгивать ремень свободной рукой. Входит резко, сцепляя до скрежета зубы, выбивая жёстким толчком первый несдержанный стон. Ухмыляется, чувствуя дрожь чужого тела. Впиваясь пальцами в бёдра, задаёт сбитый ритм, не позволяя подстроиться под его движение. Она цепляется за него, царапая короткими ногтями кожу, но всё равно проскальзывает на белых простынях от особенно грубых толчков. Обито вылизывает вибрирующее от стонов горло, захлёбываясь в собственной похоти — до судорог желает чувствовать, как ей не хватает воздуха от слишком требовательных поцелуев. Ловит всхлип и глубокое дыхание искусанными губами, оглушённый чужими стонами, он окончательно теряется в пространстве и времени.***
— Обито, — окликает она, лениво потягиваясь на кровати. Всё ещё несобранная и оттого непривычно живая. — Ты никогда не задумывался, чем бы ты занимался после всего этого? — Нет. — Облизывает пересохшие губы и глубоко затягивается. — А ты? — Ему откровенно плевать, Учиха вообще не думает, что война в его жизни когда-либо закончится, но Хаюми не болтлива и умна, и слушать её мысли ему не в тягость. — Хочу путешествовать. — Конан натягивает простыню, прикрывая нагое тело, и продолжает: — Идти куда-то по собственной воле, а не по долгу. Останавливаться в маленьких деревушках, учить детей. Теряться в шумных городах, торгуя в лавках… — Сделаешь мне журавлика? — перебивает, сминая окурок в пепельнице. — На удачу. — Почти улыбается, замечая удивление на её лице. Конан сдержанно кивает, и Обито падает рядом на мягкую постель. День можно считать удавшимся — целых три эмоции. — Хвостатых нужно будет спрятать и надёжно охранять, — задумчиво произносит, разглядывая потолок. — Знаешь, старик Мадара рассказывал мне про технику, — он замолкает, решая, как лучше подать информацию, — которая может вернуть нам близких. — Звучит, как сказка. — Но разве ты не хотела бы снова быть с ним? — Нет. — От её голоса перехватывает дыхание, и Обито даже приоткрывает рот от удивления. — Я не могу спросить его, хочет ли он обратно. Любить значит не быть эгоистом. Я буду до последнего вздоха уважать выбор, который он сделал. — Поворачивается набок, и в сумраке комнаты её фигура кажется восковой. — И с чего ты взял, что именно ты стал бы ей близок? Вы были детьми, Обито. — Он содрогается от слов, сказанных так равнодушно, и оттого звучащих излишне честно. Хмурится, сводя брови к переносице: она права в чём-то: Рин его не любила, просто не успела взрастить в себе это чувство. Обито всматривается в тёмную макушку волос и неожиданно для себя самого порывисто притягивает Конан, нежно обнимая. От того, как она оборачивается, смотрит неверящим взглядом, и в целом выглядит словно птенец, вывалившийся из гнезда, хочется рассмеяться в голос. Непривычно удивлённая и растерянная, она нравится ему много больше, на задворках сознания даже мелькает мысль немного потискать её, но он фыркает — то, что она не дёргается и не пытается отодвинуться, уже само по себе чудно. Обито лишь расслабленно выдыхает, зарываясь носом во взлохмаченные волосы. Глаза слипаются, невыносимо хочется спать и он, кажется, вот-вот провалится в приятную негу. Ласково проводит подушечками пальцев по линии рёбер, едва касаясь, целует покатое плечо: «Если я смог почувствовать хоть что-то к Конан, значит, и Рин сможет полюбить меня. Когда вернётся», — чуть заметно улыбается собственным мыслям, вдыхая запахи волос не его женщины.***
Сквозь сон Обито слышит оглушительный раскат грома, но глаз не открывает, не желая просыпаться. Раздражённо цокает и резко садится — первые лучи рассвета уже пробрались в комнату, на море штиль, а Конан никогда не хлопает дверью, всегда уходит как можно тише, оберегая его чуткий сон. Голова немного кружится от внезапного пробуждения, но он, быстро натягивая маску, спешит вниз на разрастающийся шум. Дом за секунды наполняется звуками тяжёлых шагов, нервными вскриками и омерзительно кислым запахом крови. Замирает, анализируя происходящее перед ним, складывает руки на груди, глубоко и размеренно дышит, успокаивая нарастающую панику и злость. Нужно думать быстрее.«Чёртов идиот, вечно ты ищешь смерти!»