In between the lines

У Чонгука гротескное «Шуга» черным цветом выведено на запястье. Он прикрывает надпись длинными рукавами и широкими напульсниками, молчит, когда очередной знакомый спрашивает, как идут поиски соулмейта, отмахивается от друзей и грубит родителям. Чонгук не знает никого по имени Шуга, но зато он знает одного Мин Юнги с подходящим псевдонимом и считает, что у судьбы чертовски стремное чувство юмора. Юнги Чонгуку не нравится. Он мелкий, грубый, много курит и мало спит, живет в студии и в грош не ставит окружающих — такой, как он, совсем не похож на ожившую мечту. У Чонгука всегда был идеал — кто-то теплый, яркий, с широкой улыбкой, и чтобы сердце рядом с ним заходилось в истерике, а пальцы дрожали от желания прикоснуться. Юнги не такой — Юнги холодный и колючий, не улыбается почти, часто молчит и кривится, не скрывая своего отношения к окружающим. С ним таким Чонгуку блевануть хочется, а потом прийти домой и срезать горящую надпись вместе с добрым куском кожи. Когда Юнги смотрит на него — прямо, почти не моргая — Чонгуку спрятаться хочется, а лучше собрать вещи и свалить на другой конец земного шара. Ему не нужен такой соулмейт, он готов один быть до конца жизни, чем с кем-то вроде этого Мин Юнги. Чонгук приходит в клуб каждую пятницу по нескольким причинам: расслабиться после пар и посмотреть на Намджуна, который выступает под лаконичным «RM». Чонгук с удовольствием слушает рваные биты и сильный уверенный голос, заходится криком вместе с толпой и аплодирует до боли в ладонях. Намджун классный — Чонгук восхищается им со старшей школы, не пропускает выступлений. В восемнадцать даже представлял себе, что у него на теле расцветет чужое имя яркими красками, и при очередной встрече, как в фильме, раздастся звон колокольчиков. Но когда в двадцать у него на запястье проступили черные буквы — у Чонгука появилась другая мечта. Он слышит, как объявляют следующее имя, кривится, не скрывая эмоций, и поворачивается на сто восемьдесят — в направлении заднего выхода. Намджун ловит его, когда Чонгук собирается толкнуть спасительную дверь, улыбается широко, сверкая ямочками, и приобнимает за плечи, разворачивая обратно в зал. У Намджуна под ключицей «Чон Хосок» красной вязью — Чонгук завидует, хотя не уверен, кому именно. Хосока Чонгук тоже знает, даже влюблен в него был целых двадцать минут, пока не разглядел красные буквы на шее и не сложил два и два. — Куда собрался? — спрашивает Намджун, пытаясь перекричать музыку. — Воздухом подышать. Душно. — Неужели? — усмехается тот, скользя взглядом по толпе. — И это никак не связано с тем, что сейчас должен выступать Шуга-хён? При звуке знакомого имени Чонгук дергается, а запястье опаляет секундным жаром. Он выныривает из-под чужой руки, сжимает ладони в кулаки и закусывает губу, чтобы не ляпнуть лишнего. Но Намджун то ли догадывается обо всём, то ли уже знает, смотрит понимающе глаза в глаза — собранный, серьезный, взрослый такой — качает головой и снова закидывает руку на плечи. — Хосок думает, что вам нужно поговорить. Чонгук стискивает зубы, чтобы не высказать, что он сам об этом думает. Хосок с Юнги лучшие друзья, и не будь у Хосока «RM» выведено на шее, всерьез подумал бы, что эти двое — соулмейты. И смотрятся вместе гармонично, и понимают друг друга с полуслова, словно мысли читают, и рядом почти всегда. И, видимо, секретов друг от друга тоже не имеют. Чонгук пытается подобрать слова, чтобы не оскорбить Намджуна, а заочно и Хосока, даже если очень хочется. — Я сам разберусь, — кричит Чонгук в чужое ухо, — не маленький уже. У Намджуна взгляд сочувствующим становится — заметно, что не верит ни единому слову. Но Чонгуку, если честно, плевать. Намджун — его друг, но это не дает ему право лезть в его жизнь, в его душу и в его отношения (которых нет и, как он надеется, не будет). Запястье дергает, пока Чонгук пытается снова пробраться в сторону выхода, оставив Намджуна позади, со сцены звучит ненавистный голос, от которого мурашки по телу табуном проходятся. Он давит в себе желание обернуться, бросить взгляд на бледное лицо и копну черных волос. Ему не нужен такой соулмейт — Чонгук давно всё решил. Он вдыхает прохладный воздух, опираясь на стену напротив выхода, прячет руки в карманы и буравит взглядом носки ботинок. Чонгук не знает, сколько он так стоит, пока дверь снова не открывается и голос, который он меньше всего хочет слышать, зовет: — Поговорим? Чонгук поднимает глаза на Юнги — у того пот стекает по вискам, влажная челка липнет ко лбу, в зубах зажата сигарета, а губы кривятся в пародии на улыбку. Чонгук морщится, потирая горящее запястье — хочет сказать, что им не о чем разговаривать, но в последний момент передумывает и роняет: — Ну давай. Поговорим. Разговор проходит… странно. Юнги много говорит — Чонгук не уверен, что слышал от него когда-либо так много слов. Метка горит, но уже не так больно. Юнги предлагает прекратить бегать, предлагает попробовать, потому что, ну что они теряют? «Здравый смысл», — чуть было не огрызается Чонгук, но в итоге молчит, слушает дальше. Юнги тоже не в восторге от него, на что Чонгук хмыкает, но в противовес внутри что-то неприятно сжимается, тянет болью, заставляя морщиться и глубже прятать руки в карманах. Когда Юнги зовут обратно в зал, Чонгук ловит себя на мысли, что хотел бы поговорить ещё немного, послушать, что тот может ему сказать. Мысли странные, противоречащие тому, во что он верит, но почему-то правильные. В следующий раз они сталкиваются неделю спустя в том же самом клубе — Чонгук не убегает больше, ждет возле запасного выхода, когда Юнги подойдет к нему, чтобы вместе выйти на улицу. И снова говорят. Чонгук меньше слушает, вставляет свое, даже ловит себя на том, что наслаждается общением со своим соулмейтом. Пятая встреча проходит в кафе по настоянию Юнги, которому надоело ютиться в закоулках, а Чонгук и не против. Чашка кофе приятно согревает ладони, а от метки по всему телу разносится тепло. Юнги улыбается ему уголками губ — Чонгук чувствует жар на щеках, смущение, затапливающее с головой, робость, неуместную и неправильную. Юнги накрывает его ладонь своей, кончиками пальцев выписывает круги, не поднимая на него взгляда. Чонгук рассматривает их руки, словно видит впервые (по сути, так и есть), и всё кажется таким правильным: они рядом, тепло метки, полуулыбки, молчание и ощущение покоя. Чонгук вздыхает, поворачивает ладонь и переплетает их пальцы вместе. Вот так гораздо лучше. Юнги Чонгуку всё так же не нравится — он мелкий и грубый, и совсем не предел мечтаний. А ещё у него холодные пальцы, ментоловые сигареты в заднем кармане джинсов и неожиданно мягкие губы. От него сердце в истерике не заходится, а руки не дрожат от желания прикоснуться. Но от его голоса у Чонгука коленки подгибаются и волна жара по всему телу проносится. С ним, оказывается, приятно молчать, часы напролет валяясь на обшарпанном диване в маленькой студии, и бок о бок проводить бессонные ночи. Чонгук всё так же скрывает своё «Шуга» на запястье длинными рукавами и широкими напульсниками, отмахивается от знакомых-друзей-родственников, потому что не нужны ему лишние люди в отношениях. Он показывает свою надпись только одному человеку, а тот в ответ приподнимает кофту и позволяет прикоснуться к своей — к сине-черному «Чонгук» под лопаткой. Чонгук считает, что у судьбы чертовски стремное чувство юмора, но в этот раз склонен согласиться с её выбором, так, в качестве исключения.