Это чёртово сердце

— Вам прямо по коридору. Третья дверь слева. — Спасибо. Стройная девушка в полицейской униформе на благодарность Джона только кивнула. Откровенно говоря, это «спасибо» могло показаться издёвкой, ведь всё, чему сейчас способствовал целый штаб полицейских, по сути, было в крайней степени незаконно. Несовершеннолетних нельзя пускать в отделение временного заключения, только если они не являются непосредственно заключёнными. Нельзя позволять им видеться с преступниками, особенно теми, которые пытались их убить. Нельзя, нельзя, нельзя… Джон вздрогнул. Он немного печалился из-за того, что не чувствовал стыда за столь подлое использование связей. Хорошо, что никто из коллег не узнает — Джон как-то забыл упомянуть, что его любимая добрая тётушка, та самая, что когда-то крайне успешно притравливала СМИ, посягающие на спокойствие Джона, слегка подрабатывает в политической сфере… Подрабатывает достаточно высоко, чтобы разочек-другой, хоть и с укором, но всё же помочь племяннику с решением давних и крайне важных проблем. Остановившись у нужной двери, Джон приосанился и поспешил убрать с лица любой намёк на тревогу. Всего лишь одна не очень толстая решётка в двери отделяла его от маэстро Гарольда Саксона. Тот поднялся со скамьи, видимо, уже в тот момент, когда услышал шаги Джона, и теперь стоял напротив той же решётки, но на довольно почтительном расстоянии. Прямой, гордый и насмешливый. Они оба знали, что Гарольд уже победил, и последнего это страшно забавило — А ты, гляжу, соскучился? — Возможно, — Джон пожал плечами. — Мы обязаны равно дорожить и врагами, и друзьями. Враги, порой, бывают даже нужнее. — Я знаю, зачем ты пришёл. — Отлично, тогда сократим диалог. Мне не разрешат находиться здесь дольше десяти минут. Так что же? — Ответа ты не получишь. Руки Смита похолодели. Он и не сомневался, что Саксон заупрямится. Как бы ни было прискорбно это признавать, Гарольд, даже будучи за решёткой, в их с Джоном давнем споре всё ещё оставался сильнейшим звеном. На руках он имел все средства. Смит же мог только просить. Было ли это следствием различия характеров, возраста, или же Джон с самого начала шёл к поражению — значения уже не имело. Несмотря ни на что он не собирался оставлять всё так, как хотелось бы Гарольду. Сдаваться в самом конце пути было последним делом. Джон сжал кулаки, нахмурился решительно. Тёмные глаза его заблестели золотым огнём. — Мистер Саксон, сейчас самое время одуматься. Вы не оправдаетесь перед законом, но Вы всё ещё можете оправдаться передо мной. Я просто хочу знать, зачем Вы сдались? Вы знаете, что я знаю: у Вас есть план. У Вас он всегда есть. И ему редко можно помешать. В любом случае, Вам уже не победить. Конечно, если Вы ответите мне, все Ваши прежние усилия будут пусты. Но если Вы промолчите — докажете собственную слабость. — Зато ты отучишься влезать в чужие дела! — рявкнул Гарольд. — Я не влезал в чужие дела. Судьба театра касается меня гораздо сильнее, чем Вас. Любой вред ему — моё дело тоже. И, если помните, именно Вы окончательно втянули меня в это. Могли бы отпустить в тот день, когда… — Когда? — Саксон ехидно улыбнулся. — Когда была премьера «Ромео и Джульетты». — Джон слегка нервно выдохнул. — Тогда и у Вас всё было бы приемлемо хорошо. — О, мальчик, ты же знаешь, что это не я побил тебя? Я бы не стал. — Знаю. — Так или иначе, ты мне, в некотором роде, нравился. Забавлял ты меня. Сам же сказал: врагами нужно дорожить. Так вот, даже при всей моей любви к тебе я не смогу ответить, что делаю сейчас… Потому что не хочу. Зато я с превеликой радостью сообщаю тебе, что, когда всё это закончится, я заберу твоё сердце с душой в придачу. Более того, ты сам мне их отдашь! Джон сделал невольный шаг назад, и звук ударившейся о бетонный пол подошвы эхом разнёсся по холодному, мрачному коридору. Лицо его побледнело, разгладилось секундным изумлением. Смит разомкнул губы, уже собираясь что-то ответить, но внезапно с языка его не сорвалось ни звука. В разуме раздался щелчок, словно только сейчас Джон увидел происходящее полностью. И Гарольд заметил это. Машинально замотал головой, не желая верить собственным глазам, а затем остервенело бросился к решётке, ладонями со всей силы ударив в железную дверь. Тяжело было теперь наблюдать за тем, как разрушилось его последнее, совершенно отчаянное усилие. — Я понял, — прошептал Смит. — Нет! Не правда! Ничего ты не понял! Только притворяешься, чтобы мне отомстить! Как ни крути, ты — всего лишь жалкий, слабый мальчишка, который из-за чувств не видит дальше собственного носа! — И-и-и… Вы только что подтвердили мою догадку. — Нет! — Спасибо, маэстро Саксон, благодаря Вам я наконец-то свободен. Нельзя было и представить, сколько силы Гарольд вложил в один единственный удар по двери. Он зашипел, то ли зло, то ли болезненно. А Джон больше не сказал ему ни слова. Только развернулся и пошёл к выходу, впервые за долгие годы не чувствуя боли, скрытой где-то в самой глубине души. Шаг его, и прежде лёгкий, теперь казался самому Смиту абсолютно невесомым. Было странно чувствовать счастье от того, что кому-то другому плохо, но избавиться от этого Джон уже не мог, да и не хотел, по сути. В кои-то веки итог казался ему справедливым. За дверь Джон вышел с едва сдерживаемой улыбкой. Светлые мысли и чувства настолько поглотили его, что Смит даже не заметил стоящего в холле Джека. Оттого мальчик немного испугался, когда его резко обхватили и как-то излишне сильно обняли. Джон едва не вскрикнул, но знакомое тепло быстро вернуло его к здравому мышлению. Харкнесс что-то промурчал, не обращая внимания на то, что перехватил Смита за талию чуть ниже, чем нужно было, и теперь тот не дотягивался до пола даже мысками. — Я так испугался, когда ты ушёл! — воскликнул Джек, но тут же резко сбавил тон. — Мог бы сразу сказать, что хочешь поиграть в полицейских. — Джек, — укоризненно протянул Смит, но более никак не стал выражать своего недовольства чужим юмором. — Как ты узнал, что я буду здесь? — Любовь не обманешь! — слащаво протянул Харкнесс. — А если серьёзно? — Мне позвонили. — Кто позвонил? — Полицейские позвонили. Сказали, чтобы я приехал тебя забрать. Я думал, что это ты их попросил. — Я их не просил. — Джон помотал головой, но вдруг губы его растянулись в ухмылке. — Тётя Флавия… Она сказала им тебе позвонить. Джек чуть не выронил Джона, но быстро опомнился, и опустил мальчика на пол прежде, чем спровоцировать его на новый вброс шокирующей информации. Смит выпрямился, с улыбкой ожидая, что скажет его незадачливый партнёр. Тот замялся. Протянул растерянное «э-э-э», а затем, окинув зал взглядом, словно в поиске ответа, прикусил язык. Кажется, Джон должен был преподнести это чуть более мягко. — Кто — «Флавия»? — Джек прищурился. — Моя тётя Флавия. — Флавия — тётя Джона Боумана? — Ага. — А твой отец…? — Её брат, да. — А она, выходит…? — Флавия Боуман. Неожиданно забыв, как дышать, Харкнесс уставился на Джона совершенно пустым и нечитаемым взглядом. Некоторые информационные пункты о Джоне всплывали резко и в крайне неподходящее время. Джек уже привык, что сам Смит не придавал им особого значения, и оттого преподносил их едва ли не с той же интонацией, с которой здоровался с коллегами в театре по утрам. Но Джек никак не мог привыкнуть, что именно факты, доходящие до него таким вот паршивеньким образом, были самыми, казалось бы, важными, и не терпящими отсрочки для сообщения. Джон был умён, без сомнения, но абсолютно поразительной была его убеждённость в том, что информацию он должен доносить лишь в тот момент, когда она непосредственно требуется. — Флавия Боуман, премьер-министр Великобритании — твоя тётя, — монотонно протянул Джек. — Что ж… Я мог этого ожидать? Конечно мог. А что не так? Чего я, собственно, удивляюсь? Неужели я не догадывался сам, что переспал с племянником премьер-министра Великобритании? Мне ж не хватало того, что он… — Да брось ты! — Джон тихо хихикнул. — Тёте ты очень нравишься. — Рад стараться на благо Брита… — Джек! — перебил его Смит, вновь не удержавшись от смеха. — Поехали домой, а? — В один миг вдруг саркастический тон сменился на усталый, и Джек кивнул в сторону выхода. Джон взял его за локоть, стараясь не обращать внимания на то, что всё та же полицейская не спускает с них внимательного взгляда. И, как видно, они с Харкнессом оба заметили это, потому как покинули участок гораздо быстрее, чем прежде сбегали домой с работы, предвкушая очередной самый приятный вечер в жизни. А на улице уже таяло солнце. Над далёкой пустынной дорогой поднимался огненно-рыжий туман. Блики слепяще отражались от единственного на парковке автомобиля марки «Lexus». Джек разблокировал его ещё с десяти шагов, и даже открыл перед Джоном дверь, а тот сел спешно, прекрасно зная, что разговор между ним и Харкнессом вот-вот продолжится. Но, несмотря на прежнее напряжение и все волнения прошлых лет, сегодня вновь пережитые всего за несколько минут, Джон этого не боялся. Он был готов рассказать и объяснить всё уже тогда, когда Харкнесс завёл машину. Только вот Джек, в свою очередь, почему-то медлил. — Ты не хочешь узнать, почему я был в филиале временного заключения? — поинтересовался Смит. — Я это знаю. Гораздо больше меня интересует, сладенький, что из этого в итоге вышло? Ты выглядишь весёлым, и я счастлив из-за этого, но будет крайне печально, если эта весёлость в скором времени пропадёт. Джон повернул голову и обратил взгляд на деревья и далёкие дома за окном. Он правда хотел рассказать обо всём, но только сейчас, почему-то, понял, что не знает, как именно это сделать. То, что произошло между ним и Саксоном сегодня нельзя было описать словами. Простой разговор казался Джону битвой вселенского масштаба, а маэстро Саксон — самой страшной угрозой из всех существующих, с которой Смит, тем не менее, сумел справиться. — Он сдался, потому что это было его последним шансом на то, чтобы отомстить мне. — Прошу прощения? — На миг Харкнесс даже отвлёкся от дороги, но тут же вспомнил, что при Джоне ему этого делать не стоит. — Со стороны Саксона это был буквально подарок! Как он мог принести тебе вред? — А ты вспомни, что случилось, когда я узнал об этом? Это действие слишком явно указывало на то, что он всё ещё контролирует ситуацию, а этого я боялся больше всего. Маэстро Саксон хотел меня вывести, встревожить, сделать так, чтобы я навеки забыл о покое, как было и до его заключения. И у него получилось, я страшно встревожился! Но потом… Потом он сказал, что его цель не в физическом, сказал, что желает, чтобы я сам сдался ему. Это помогло мне увидеть, что именно так я и делал каждую секунду с тех пор, как узнал про его деяния. Я лично разбирал себя на кусочки, уничтожал тревогами, внушал себе то, что надо мной имеет власть чей-то злой умысел. Это был его последний шанс ударить. — Джон улыбнулся. — И он этот шанс упустил. — М-да, — губы Джека сжались в тонкую линию. Сперва он собирался поддержать серьёзность разговора, но вдруг понял, что это было худшим вариантом из всех возможных. — Надеюсь, ты успел над ним чутка поязвить? — Что? — Джон встрепенулся. — Конечно нет! — А зря, я бы поязвил, — улыбнулся Харкнесс. — И всё же, это здорово, что ты на меня совсем не похож. — Нет, это ещё не так здорово. Знаешь, что действительно здорово? Джон выпрямился и перевёл взгляд на Джека. Последние солнечные лучи, умопомрачительно мягкие и тёплые, осветили лицо Харкнесса тонкой каймой. Восторженно вздохнув, Джон вдруг поймал себя на мысли о том, что не заметил бы этого, если бы не был чист от старых тревог. Он любил Джека и прежде, но никогда не ощущал это столь сильно. Словно услышав его мысли, Харкнесс вдруг одарил Джона недолгим взглядом. Факт есть факт: Харкнесс снова не смотрел на дорогу. — Что же? — Что ты — просто ужасный водитель, — прыснул Джон, сладостью ощутив последовавшее за этим игривое возмущение.