Это чёртово сердце

Томас на миг запрокинул голову, взглядом скользнув по далёкому своду зала. Затылок у него уже почти не болел, но, тем не менее, периодически Миллигана преследовали крайне неприятные головокружения. И всё же, он был рад вернуться в оркестровую яму. Хотя его больничный ещё был в силе, новый дирижёр, нанятый мисс Ноубл, под шумок разрешил Тому прийти вечером, но только чтобы управляющая не видела. Она хоть и была девушкой добродушной, злить её совершенно не стоило. Харкнесс и Джон же любезно согласились проводить Миллигана до главного зала, и теперь сидели в ближнем к нему углу, смирно готовясь слушать всё, что придёт Томасу на ум. Положив руки на клавиши, столь невесомо и мягко, что те не опустились даже на миллиметр, Том выпрямился и начал играть. Сперва неторопливо, словно примиряясь. После долгого перерыва клавиши казались ему необжитыми, холодными, будто это не Миллиган прежде годами касался их с мастерской точностью, уже не вызывающей утруждения. Но уже к пятому такту Томас набрал нужный темп, и теперь весело улыбался, левой рукой извлекая из инструмента мерную дробь, а правой привычно и ловко задавая основную мелодию. — Дебюсси, — глаза Джона восторженно загорелись. — Как замечательно! — Это ещё не самое замечательное! Все трое синхронно подняли головы. Том оторвался от игры, едва закончив такт по старой традиции. А над оркестровой ямой, изящным ручками опершись на широкий бордюр, нависала хрупкая фигурка Астрид. Левая кисть её прижимала свежую газету к оббитому плотной бархатистой тканью ограждению. Джон не смог сдержать слегка растерянной улыбки. Кажется, его напарница принесла добрую весть — чистое личико Пет буквально светилось лукавым счастьем. Она щурилась, по привычке думая, как бы подшутить прежде, чем ввести юного коллегу в суть новости. В голову, к сожалению, ничего хорошего не приходило. — Джон, танцуй, — усмехнулась Астрид, бросив газету Смиту в руки. — Это для тебя, парень «СМИ-это-трата-времени». — Ты сейчас подтверждаешь мои убеждения, — усмехнулся Джон. — Что должен узнать, узнаю и так. Он, кажется, собирался ещё как-то сострить, но, развернув газету на выбранной Астрид странице, резко замер и побледнел. В оркестровой яме воцарилась тишина. Что она означала, знал только Джек. Неоднократно сталкиваясь с ней, Харкнесс неустанно надеялся, что этот раз будет последним. Он отвлекался, старался забыть об этой тишине сам и сделать так, чтобы Джон тоже забыл, но тот то и дело цепенел и замолкал, когда уставший ретировался после концерта, когда кто-то, узнав его на улице, просил сфотографироваться, когда приходил запрос на присутствие в полицейском участке для дачи новых показаний по делу, открытому пару недель назад. Взгляд Смита становился стеклянным, в один миг терял любой зачаток светлой жизненности, навлекая на Джона долговременную отрешённость, а на Джека — равнозначную ей печаль. Только один раз Харкнесс попытался поговорить об этом. Тогда Джон накричал на него, а затем, минут через десять, гораздо дольше нужного просил прощенья. Любой намёк, любое воспоминание делало Смита таким, если только оно хоть как-то было связано с Гарольдом Саксоном. — Милый, всё хорошо, — не вопрос, утверждение. Джек знал, что вопросом дело не поправить. Ресницы Джона едва заметно дрогнули, и он, отложив газету на стоящий рядом стул, отвернулся и опустил голову. Астрид виновато отвела взгляд, Томас обратил смущённый взор к фортепиано, и только Джек потянулся вперёд, мягко, но настойчиво заключив Джона в объятия. Было неясно, отчего тот столь сильно взволновался, ведь Пет говорила, что новость хорошая, а она — верный напарник и преданный друг Джона — неплохо знала, что может его обрадовать, а что, напротив, крайне разочаровать. Впрочем, это могло касаться только бытовых явлений. Душевные мотивации Смита стояли где-то за границами человеческого понимания, что делало его интересным, но трудным в общении. — Что случилось? — еле слышно прошептал Том, обратив к Астрид скользкий, мгновенный взгляд. — Его арестовали, — опережая дальнейшее обсуждение, ответил Смит. — Гарольда Саксона арестовали. Сегодня. Около семи утра. Знаешь, как? — Ну? — Он сам пришёл. Прямо в участок. Один. Молча. Джон запинался, не мог ясно составить мысль, длиннее трёх слов. Эмоции и реакции в нём непоправимо перемешались, вызывая странную боль в груди. Чёртово сердце… Он знал, что всё пойдёт неправильно, но подготовиться к этому никак не мог. Всё бы ничего! Казалось, нужно было радоваться, а тем не менее Джон сразу понял, что, если Гарольд сдался сам, дело нечисто, и хорошего из этого не выйдет. Наверняка сейчас Саксон запросит суд и сразу же ловко обернёт дело в свою сторону, как поступал всегда. Или его совершенно внезапно объявят невиновным. Гарольд выбирался из любой передряги, и, раз уж в эту он залез по собственному желанию, не может быть, чтобы у него отсутствовал план. — И? Парня совесть замучила, со всеми изредка бывает. Разве это не хорошо? — Нет, Джек, это плохо. Это очень-очень плохо. Маэстро Саксон не из тех людей, у которых внезапно просыпается чувство вины, и уж тем более не из тех, кто будет ему следовать. Я не злопамятен, все имеют право на второй шанс, но… Но не на пятый же! — Джон, милый… — Он всё испортит. Он обязательно всё испортит! — Джон… — Он всегда так делает! Почему он просто не может оставить нас всех в покое?! — Джон, да послушай же! — не выдержал Джек. Смит на это вздрогнул и, резко вырвавшись из его рук, испуганно отстранился. — Успокойся. Что бы он ни придумал на этот раз, у нас есть все аргументы против него. Всё будет в порядке. Я обещаю. Джон не ответил. Над оркестровой ямой раздался лишь тихий звук лёгких шагов Астрид, которая, словно решив, что сейчас будет только мешать, поспешила скрыться. Лишь Том проводил её растерянным взглядом. Затем выпрямился, вздохнул, воздел руки над клавишами и… И тут же опустил их к себе на колени. Продолжить играть сейчас было бы непросто неуместно, но даже грубо и насмешливо, поэтому Томас обернулся и всё-таки заметил: — Джон-то, между прочим, прав. С Саксоном многие боролись, но никто ещё не смог одержать победу. Всё, что он делает — взгляд в будущее, чёткий расчёт. Он не показался бы, если бы был повержен. Так что да, уместно заметить, что нам конец. — Миллиган вздохнул. — Простите, что сказал это. И Том опустил левую руку на клавиши, едва коснувшись четырёх нот. Вышло мрачное, зато своевременное звучание, скрывшее то, как с места поднялся и Смит. Никто не стал его останавливать, когда Джон нетвёрдым шагом направился к двери. Джек хотел окликнуть его, вытянув вперёд руку, но вовремя остановился: если бы Джону требовались поддержка и утешение, он бы остался здесь. А останавливать Смита теперь было несправедливо и даже немного жестоко. Джон скрылся в темноте рабочего коридора. Возможно, он не должен был уходить вот так, и всё же Смит точно был уверен, что его поймут. В чьём-то обществе совладать с эмоциями было гораздо труднее. Он мог преувеличивать значимость случившегося лишь в силу старого шока, но подтвердить это был способен только один человек. Только одному человеку было известно, что Джон может сделать, чтобы избавиться наконец от теней прошлого, только один человек действительно мог помочь Смиту сейчас. И понимать это было бы не так прискорбно, если бы речь шла не о самом Саксоне. Джон машинально зашёл в гримёрную, забрал оттуда куртку и рюкзак, а затем, недолго думая, направился сразу к выходу из театра. Ему нужно было сделать очень важный звонок, прежде чем завершить уже порядком затянувшийся путь, историю, оставившую неизгладимый след на нём самом и на людях, что были ему особенно дороги. Джон и сам не знал, как решился на это. Что-то внутри него трусливо протестовало, требовало остановиться, кричало о глупости и безнадёжности затеи. На выходе у Джона подкосились ноги. Прислонившись к стене, он опустился прямо на асфальт, прижав колени к груди. Сердце его забилось быстрее, дыхание сбилось. Он начал считать про себя, стараясь избавиться от совершенно неуместной реакции «бей или беги». Голову наполнил неразборчивый, пестрящий шипением и звоном шум. До конца оставалось не больше трёх часов.