В нами же добытой

У тебя было “вчера”, когда действие вашей пестрой пьесы еще не предполагало противодействия. Слово шоу-бизнес казалось тогда ругательством, и на улице узнавали только свои да ваши. Тебе нынешнему, будто вопреки всему, чего добились, нравилось смотреть в это “вчера”. Там никто не уходил из Лицедеев, не было главных хитов, трек-листа и расписаний обязательных репетиций, не шумело многотысячных залов. Лизка еще с легкостью убиралась в твой гитарный кофр и терялась среди сценических декораций. Один страшный раз потерялась совсем капитально. Пили после спектакля за удавшуюся премьеру, фокус уже начинал плыть, когда ты обнаружил пропажу. Немотой ужаса накрыло до ногтей. Сколько прошло времени? Ты не считал. Огромное здание, как лабиринт с вариантами отцовских ночных кошмаров: незакрепленная техника, тросы, провода, шаткие конструкции. На поклонах ведь носилась по арьерсцене. Шикал, чтоб не выбегала в зал. Куда успела? Не знать бы, что там у семи нянек, но твое дитя останется с обоими глазами, иначе ты свои вырвешь и сам же сожрешь. Аня, уставшая и довольная, возле зеркала в гримерной стирала белила с лица. Нельзя было сообщать ей. Тряслись руки. Не знал, куда их деть. Вылетел из костюмерки, столкнулся с ним почти нос к носу, выдохнул: - Паш, тут такое дело… Лизка. Он стартанул сходу. Не спрашивая стартанул. Ты в отражении мельком поймал глаза свои бешеные с размазанными гримовыми кругами и не узнал. Это потом хохотал над “потерявшейся пандой”, а тогда взмыленные бежали по темным театровым коридорам, заглядывая в каждую дверь, и в углах мерещились поломанные фигурки в неестественных позах, и ты молился всем духам этих стен, чтоб твою девочку сберегли и тебя дурня проклятого простили. Три раза оббежали казалось вообще все. Очень не хотелось проверять аппаратную, это бы тянуло на отчаяние. Ты почти смирился с ним, когда Пашка обнаружил ее мирно спящую калачиком в твоем чертовом кофре, почти у самых кулис. Утащила реквизитную шапку-невидимку и, конечно же, отлично спряталась. Просто прекрасно спряталась. Вся в папку. Умеет навести шороху, не прикладывая усилий. А папке седину для образов теперь накладывать не придется. Одни плюсы. Даже не проснулась, когда ты водрузил кофр к себе на колени, как люльку. Пашка сполз рядом на войлок пола. Пот заливал глаза. Благодарно вцепился ему в руку, вспоминал, как дышать, а он еще неделю на запястье носил браслет твоего безмолвного железного спасибо. Малую не хватило совести будить. Решено было тащить в машину прямо так. Встал, поднял кофр на уровень груди, сделал шаг. Колени были слабыми от резко спавшего напряжения и давшего по ногам спиртного. Пашка качал головой, потом перехватил твою ношу на половине пути, сказав, что этот инструмент чинить будет сложнее, перестегнул ремень, повесил за плечо будничным жестом и пошагал вперед. И дело не в том, что было бы глупо отстаивать право на собственную дочь в тот момент, не в том, что у тебя нелепо резко опустели руки. Просто шел он уверенно, и за спиной, вместо бутафорских спектаклевых крыльев, были на одном плече аккордеон, а на другом — Лизка в потертом стагге. И не было повода сомневаться, что так же уверенно и спокойно в иной ситуации он бы мог подавать тебе патроны. Спустившаяся к вам с охапкой букетов Анна Серговна так ничего и не узнала. Ты, правда, потом проболтался спустя время. Сидели на кухне за ужином. Лиза деловито ковыряла рагу в тарелке. - Я б тебе, конечно, голову открутила, Юрка, но я то тоже там была. И даже не хватилась. Хорошенькие из нас родители. - Да я... Ань… ну ты же знаешь, я бы с места живым не сошел, случись что. - Знаю. Эх, Лизик-Лизик. Зачем же ты гитарой прикинуться решила? Да даже не Сашкиной. Папка ж твой бросает ее где не попадя. Лучше б с Павла пример брал. Вот кто свои кнопки с клавишами из пожара первыми выносить будет. - А я знаю. Меня дядь-Паша нес. - Погоди… Да откуда ж ты знаешь, Лизок, ты ж дрыхла без задних? - ну… притворилась... Пап, пап, а дядя Паша, что, ангел? У него крылья есть, я видела. Ты тогда хохотнул в голос. Ангел лохматый пергидрольный, мать его за ногу. Выпендрежник двухметровый. Да он же на последней театральной попойке разве только манекенов в костюмерной не переоблизывал. Небожитель любвеобильный. На столе-то он перед девками отплясывал уже без крыльев и без рубашки. Рухнул после косматой башкой на колени к Смирнухе, прямо с инструментом, там и вырубился. Девочка дышать забыла как, он же вон туша какая лосиная. Втроем под белы руки с трудом вели до такси. Хотел сказать дочке, что дядь-Паша ее такой же ангел, как шапка та самая — невидимка реквизитная, но вслух сказал почему-то: - Да, Лизка. Конечно. Еще какой. И у той наивной доверчивой радостью полыхнули глаза. И ты поверил сам себе. Хотелось ли тебе тогда славы? Да черт его знает. Амбиции, конечно, девать было куда, на хлеб с маслом хватало, и Аннушка тебе с приданым досталась, да не за то любил. Выше головы прыгать начал позже. Когда календарь в очередной раз показал 8 июля, а ты вдруг оказался не готов к этой формальности. Тебе-то, конечно, до сих пор было никак не больше двадцати, ну и зачем тогда все эти условности циферные? Ну разве в числах, в оборотах вокруг солнца возраст человека? А ты-то при чем? Ты-то не соглашался на всю эту дурь человеческую. С Кикиром в тот день крепко нажрались, поспорили, что забьетесь всякой ерундой, на брудершафт так сказать. Сидели друг против друга в студии, и ты, морщась от боли и опрокинув в себя стакан вискаря, давал советы Борьке, тату-мастеру. - Купола бей ему. На жопе. Аха-ха! В цвете! Ой, Кикиросик, да что ж так... Аай! Не забуду мать родную! Борька, что б я еще раз с ним спорил! Ащщ! По косточке ж! И гуляли после вечереющим Питером, валялись на Марсовом. Подтянулся народ из труппы, притащили ящик шампуня. Носились с ним от полиции, как школьники. Устроили джем на подручных средствах с подсевшими шумными латинскими интуристами. Напоили их. Напились сами. Общались международным пьяным и нотно-струнным. В теплом воздухе плавал тополиный пух. Ты зачем-то пел им Марсельезу. Те прониклись, отсыпали тебе по-братски ганджи, которую Аня тут же изъяла по-жёновски. И сама же, дура, полчаса виртуозно корчила перед подошедшими ментами “моя твоя не понимать, латино туристо”, придумывая на ходу несуществующие слова псевдопортугальского. Ржали до колик. Сваливали врассыпную. Подорвавшийся Пашка подгоняя хлопнул тебя по свежепробитой лопатке, спину прошило, хотелось догнать и залепить леща. Потом выяснили, что он вообще не в курсе ваших с Саней разукрасок. Смешно извинялся. Мол, сам бился, знает, больно. Ты тут же на бегу взял с него слово, что в ближайшее время он повторит свой опыт, чтоб обновить память. - Ага. Набью на груди “Юрка — лучший!” - Правильно. Чтоб, когда в следующий раз перед бабами нагишом прыгать будешь, было б что показать. - Ты про чтооо? - Ахаха, ты ж не помнишь даже! Ой, дууурень! - Эй, у меня ноги длиннее! Догоню — ты мне все как на духу выложишь! - попробуй!.. Часовая стрелка перешагивала полночь. А небо не хотело темнеть. От нагретой за день Невы поднимался пар. С катеров и лодок неслась музыка. У Троицкого торчали толпы народа в ожидании извечного банального и торжественного ритуала. Когда начали разводить, тебе казалось, что можешь разбежаться по вертикали, сбалансировать на краю опоры, пройтись туда-сюда без шеста с закрытыми глазами. Пусть толпа ахнет. Анька бы умерла от страха, ну да вы ж разминулись, вроде. За плечо тронули. - Молодой человек, отойдите за линию. - Юрец, ты куда полез! Жить надоело? А вот и Анька. И шампанское забрать успели. И латиносов, кажется, тоже. Жить не надоело. Жить хотелось как никогда. И чтоб не кончалась ночь. Кикир поднялся к тебе на пару ступеней и лихватски сообщил: - А ну, смотри, чо могу! Пашок, готов? Мучачос, жги! Ван, ту, ван, ту, фри, фо! “З Днем Розденьгья тибьяяяя!” грянуло со страшным акцентом над набережной, подхваченное случайными из толпы. И еще, и еще! Аккордеон, против всех канонов, играл польку. Сверкающий мост за твоей спиной делил берега. На сушу в ласковую белую ночь с палуб высыпали люди. И под ноющей лопаткой в защитной пленке кололось первыми перьями твое личное настоящее крыло. И никак нельзя пока было накрыть им, рудиментным и скрюченным, всех этих людей, защитить спрятать, забрать себе, но с этого момента ты знал, что сделаешь все, чтоб однажды смочь. Потом, как-то резко разменяв осень, наступил декабрь. Снимали с Ильичом идиотские видосы в поездке по жарким странам. Сашка вел трейлер и агрился за невозможность бухать наравне со всеми. Вернулись в холодный Питер с историями, подарками, сгоревшие, еще более молодые. Пахли южным солнцем, и, обнимая своих, ты излучал его всей кожей. Алина на этой волне раздолбайства потащила всех в стриптиз-бар, “по угару”. Ты отпирался. Она заверяла уже не слишком трезвым голосом, что “все норма” и она — могила. Анька с Лизой и мамой тогда очень удачно решили, что хотят выходные на даче женским составом. Почти не пришлось идти на сделку с совестью. Но, к сожалению, настоящая могила оказалась в этом самом баре. Силиконовые девушки в белье, которых нельзя трогать. Ты, правда, пробовал. Но стало отчего-то мерзко. Дорогущий алкоголь, отвратная музыка. Центр города - ха! Оставалось накидываться и вести пространные беседы с Илюхой, менее женатым, но уже более пьяным для активных радостей. Где-то во втором часу прилетело сообщение содержания: “Юрк, глянь личку вк. там аудио”. Это оказалось и внезапно, и вовремя, так как темы разговоров уже давно шли по кругу, а голова начинала кружиться от вспышек света. Ты вышел в курилку. Поймал местный очень эфемерный вай-фай и нажал плей. Послушал. Пожевал губу. Набрал Пашку. - Ты там соседей музыкой маньячишь, значит? - Типа того. Че сам не спишь? - Да я тут... на Невском, в общем. Слушай, у тебя есть что выпить? - Есть пока. Нашлось не только что выпить, но еще гитара и перкуссия. И крайне удивленный Ильич вызванивал тебя, прождав с перекура минут 40. Ты забыл сообщить. - Ну знаешь ли, друг, ты кидалово! Но я все равно Аньке тебя не сдам. Что б тебе стыдно. - Конечно, не сдашь, я ж тебя тогда не… Да не ссы, Пусь. Я не хуй знает кто, плавали уже. Сообщить Пашке, что свалил к нему нажираться и дергать струны из полного голых девиц помещения, тоже тогда казалось зашкваром. Выдумал неудачную пьянку со скучнейшим сценарием, с которой линять пришлось — почти не соврал. За окнами валил снегопад, глуша и поглощая все колючие звуки, что толкались внутри. Пашка, голый по пояс, жадно дышал в форточку, крутил на палец светлую прядь и слушал тебя, прикрыв веки. Потом вдруг срывался с места, бросая “а что если”, и брался за аккордеон. Диалог музыкальных фраз оставался единственно доступным средством выражения, когда язык уже заплетался, а ноги не держали. Ты брал мажорные, мешал дешевый ром с клеверской колой и подкуривал для вас сигареты. Утром город встанет в пробки, и белый свет незашторенного окна ударит по больным похмельем глазам. Ты будешь пить растворимый кофе, сидя на табурете его маленькой кухни в Обухово, а на столе среди пепла и пустых стаканов будет лежать ваш первый черновик. Ты прожжешь его окурком. Сейчас ты бы скорее затушил его себе об ладонь.