Пролог
Дух Захара Силыча Штрауса покружился над двором и присел на завалинку, где часто сиживал, будучи живым. В его последнее Рождество день выдался такой же ясный, солнечный. И сидел он так же, как сейчас, а вокруг — внуки-правнуки, внучатые племяши-племяшинки. В рот смотрели, историю ждали. «Какую же рассказать? Разве что про Гуся…» — О нашей семейной традиции ныне вам поведаю. Началась она в приснопамятные времена, при царе Петре Алексеевиче. А дело было, значит, так. Предок наш далёкий — деду моему он прадедом был — по имени Фердинанд Штраус, прибыл в Московию и уж какими судьбами, неведомо, добрался до этих мест и поселился на берегу Затони. Хозяйство завёл, торговлишкой занялся и потихоньку-помаленьку богатеть начал. И вот как-то под самое Рождество ехал Пётр Алексеич со товарищи по замёрзшей Затони к Волге. Зима в тот год стояла снежная, студёная. Почитай кажин день снег да мороз, ветер да вьюга. Заплутал Пётр-царь да и вышел на хутор Фердинанда — Федота в Московии, стало быть. Приветил наш Федот царя-батюшку, честь и почёт оказал, к рождественскому столу пригласил. Наутро велел Федот мартинского гуся, специально для такого случая выкормленного, зарезать и Петра Алексеича угостить… Ждёт-пождёт Федот слуг с гусем, а их всё нет и нет. Сам на двор вышел нерадивых поторопить, а те гоняются за гусем по всему двору, а поймать не могут: не даётся гусь! Шипит, шею вытянув, крыльями бьёт — аж позёмка по земле стелется, к себе близко не подпускает, а кто подойдёт — щиплет пребольно. Рассердился Федот, сам пошёл гуся подманивать на лакомство: — Мартин, Мартин, — подзывает ласково, — komm zu mir*(иди ко мне по-немецки), что я тебе дам, — и лакомство на ладони протягивает. А гусь смотрит подозрительно на хозяина — не верит, стало быть, и отступает к забору. А когда отступать было уже некуда, как кинется грудью на Федота. Тот не ожидал — упал на спину, а гусь по нему пробежался — на волю вырвался… Бегает по двору, гогочет, крыльями хлопает… Суматоха, короче… А тут на крыльцо Пётр Алексеич со товарищи вышел. Стоят они, стало быть, смеются, глядя на суету, советы разные дают… Федот не выдержал и говорит: — Ты бы, Пётр Алексеич, велел бы своим помочь гуся словить, глядишь, и стол бы быстрей накрыли… Царь-батюшка кивнул своим товарищам… — Что сидишь, старый, кого ждёшь? — прервал размышления духа Штрауса дух Ангелины Мироновой, присевший рядом. — Да вот, — нахмурился дух Захара Силыча, — прервала ты меня на самом интересном месте. Что тебе надо? — Всё старые истории вспоминаешь, — насмешливо сощурился дух Ангелины Митрофановны. — Ты бы лучше на сегодняшние истории посмотрел. Мне тут твой предок Фердинанд, который Федот, такое рассказал!.. — Какое? — «оживился» дух Штрауса…1.
А гусь-то рождественский сбежал! Как он из сарая выбрался, как через высокий забор перелетел — не ведомо. А только нет его ни в сараюшке, ни во дворе, ни в огороде… Вся дворня на ноги поднялась, все гуся ищут. Хорошо, день был солнечный, ясный, и следы на снегу хорошо видны… пока их не затоптали. А за воротами следы запутаны так, словно кто гонял гуся по дороге туда-сюда-обратно. Дом-то крайний по улице. Как забор кончается, поле начинается. Так следы гусиные в три разные стороны ведут. Одни к реке, где посередь — прорубь, откуда бабы воду берут. Другие — в противоположную сторону, в город, к ярманке. А третьи к лесу тянутся и чётко так на опушку-пригорок подымаются и в зарослях теряются. А ещё видели Сенька с Мишкой следы волчьи и лисьи. Подумали: «Как бы нашего гуся мартинского звери лесные не сожрали! Тогда всё Рождество псу под… (прости, Господи!) пропало!» Пришлось в ноги хозяйке падать… Мадам Штраус после известия о пропаже рождественского гуся учинила допрос дворне и выяснила, что, во-первых, в кладовке, ключ от которой есть только у неё, пропала самая большая бутыль самогону, лично ею поставленная на полку три дня назад; во-вторых, Фрол Фомич вчера — опять же по давешней традиции Штраусов — парился «с друзьями», и в этом году у него «в друзьях» ходили два артельщика, крывших крышу на амбаре и бане; в-третьих, по словам Эльзы (так на немецкий манер звали горничную Лизку), в предбаннике остались три стакана и две тарелки: с квашеной капустой и солёными грибочками — любимой закуской Фрола Фомича; в-четвёртых, Мишка, барский камердинер, высказал предположение, что хозяин, любивший гуся как родного, возвращаясь из бани «под хмельком», завернул на птичий двор проведать гуся и, возможно… — Ты что же думаешь, — напустилась Марта Адольфовна на Мишку, — хозяин сам Мартина нарочно выпустил… — Да не нарочно, — увернулся камердинер от руки хозяйки, тянувшуюся к его уху. — - Он, може, дверь забыл запереть, вот гусь-то и вышел. — Как забыл! Фрол Фомич забыл?! — Да не забыл! — отбивался Мишка. — Он дверь притворил, щеколду повернул и пошёл, не глядя. А она провернулась и… Мадам Штраус не поленилась и на птичник сходила: щеколда и вправду дверь не закрывала. А вокруг следы были от валенок Фрола Фомича. — Так и есть, — процедила она, — приходил-таки… И, вернувшись в дом, растолкала мужа, храпевшего на постели: — Ты что же, ирод, на птичник вчерась ходил? — Не ходил… — невнятно пробормотал Фрол Фомич в подушку. — Как не ходил? — возмутилась жена, тряся мужа за плечо. — А чьи следы около гусятника? Не твои, часом? — Не мои. Не ходил я… — повернулся хозяин на спину и застонал: голова кружилась и слегка тошнило. — Только в баню… — Ах, в баню! — взъелась Марта Адольфовна. — А кто бутыль самогона из кладовой стащил? Не ты? — Не я… — стараясь не трясти головой, отвечал Фрол Фомич. Глаза не открывались из-за бившего в окна солнца. — Что ты, душенька! Какая бутыль? Какой самогон? Я ни в одном глазу… — Ни в одном глазу! — взъярилась мадам Штраус. — Эльза нашла в бане три стакана и две тарелки с закуской. А дух здесь?.. Хоть топор вешай… — Какой дух? Откуда? — отвернувшись от окна, с трудом открыл глаза Фрол Фомич. — Тебе уже дýхи мерещатся?.. — Я тебе покажу дýхи? — схватила полотенце Марта Адольфовна и начала охаживать им мужа. — Марта, опомнись, — соскочил с кровати супруг. — За что? — За баню… за самогон… за гуся… — А гусь-то тут при чём? — А зачем ты его выпустил? — Я не выпускал. Я его после бани проведал, хлебушком угостил, лёгкой смерти пообещал и… домой ушёл. — А кто дверь не запер на щеколду? — Я запер… — начал было отпираться Фрол Фомич, но вдруг замер с открытым ртом, припомнив… — Не запер… — и тут же спохватился: — И что гусь?.. — Сбежал! Только следы на снегу остались… — Как же теперь Рождество встречать! — вскричал в праведном гневе хозяин. — Мишка! Одеваться! Что же ты, дура, стоишь тут, полотенцем машешь?! Искать вели! — Так ищут уже с самого утра, а его нет нигде, — успокоилась мадам Штраус, видя, как решительно одевается супруг с помощью камердинера. — Небось, поймали нашего Мартина да и съели… Рождество же… — В полицию надо! — застёгивая сюртук, решительно произнёс муж. — Пусть найдут… не гуся, так вора! Мишка, вели коляску заложить!.. Мишка суматошно и смешно пометался по хозяйской спальне и кинулся вон. — А ты всё-таки пил вчера, Фрол Фомич? — ласково заговорила Марта Адольфовна. — Признайся как на духý. — А как ты думаешь? — расчёсывая бороду перед зеркалом, отвечал муж. — Я же артельщикам, что крышу перекрывали, должен был поставить. Они же дело сделали — и хорошо, торопились к Рождеству — и успели, работали справно — и крыша на загляденье вышла. Вчерась баню и опробовали… Душа возрадовалась! — Фрол Фомич одёрнул сюртук, полюбовался на себя в зеркало и повернулся к жене. — Как такое не отпраздновать?! Вот и выпили на троих… — На троих!.. В бутыли никак не меньше штофа было!.. — А что тут такого? — пожал плечами хозяин. — После бани знатной да под капусточку… Хорошо пошла!.. Умеешь ты, мать, и капусту квасить, и бражку гнать, — похвалил Фрол Фомич и хотел было ущипнуть жёнушку пониже спины, да остерёгся: рука у мадам Штраус была тяжёлая, она так шлёпнуть могла — горчичником гореть то место будет день целый… Пока Фрол Фомич ездил в полицию, Марта Адольфовна, недолго думая, отправилась к известному затонскому адвокату Миронову, должному защищать честь и достоинство купеческое. Если откажут мужу, то отказать адвокату Миронову не посмеют: его дочь замужем за полицейским чиновником… Виктор Иванович подъехал к дому Штольманов и некоторое время сидел в экипаже, собираясь с духом. Одно дело приехать в гости, а другое — по делу. Тем более такому! Если Штольман дома, придётся объясняться с дочерью… В любом случае придётся: это форменное свинство — портить Рождество такими… просьбами. Анна видела в окно столовой, как подъехал экипаж, как отец долго сидел, задумчиво вертя в руках трость, как он словно через силу шёл к крыльцу, и поняла, что Штольману придётся пойти на службу. Хорошо, что позавтракать успел. — Демьян, проводи Виктора Ивановича в столовую, а я позову Якова Платоныча.2.
Коробейников тащился по улице в сторону управления. Куда ж ещё идти! Раннюю литургию он позорно проспал, хотя с вечера собирался. Придя к церкви, застал столько народу в храме и возле, что махнул рукой: не судьба, знать. На ярмарке купил себе пирог с гусятиной и чай, съел, удовлетворённо вздохнул и — в управление: всё не в одиночестве день коротать. Не успел Антон переступить порог и поздороваться с дежурившим Синельниковым, как явился купец Штраус. Потребовал начальство, возмутился, что в управлении никого, и ни в какую не хотел сообщить о своём деле простым полицейским. Пришлось в два голоса заверить купца, что перед ним следователь-дознаватель Коробейников, заместитель начальника сыскного отделения, стало быть, фигура не последняя в полицейском управлении. Выслушав Штрауса, полицейские слегка ошалели. — А от полиции что вы хотите? — недоумённо спросил Антон. — Найти! — стукнул по стойке у стола дежурного Штраус. — Гуся найти обязательно! Это ж не простой гусь — рождественский, Мартином звать… Я ж его гусёнком ещё выбрал, сам кормил-поил, растил, холил-лелеял… Такой гусь! Всем гусям гусь! Росту — во какого! — Купец вскинул руку на уровень своей головы. — Крыльями всего меня обнять мог! Двор стерёг лучше собаки. Как кто ему не по нраву, так голову наклонит, крылья расправит и как зашипит — аж мороз по коже! И вот такого гуся — и нет… Коробейников с тоской подумал, что вот так за поисками гуся и пройдёт праздничный день. А Штольманы его на обед пригласили… А какой тут обед, если Мартин бедный пропал. У Штраусов, можно сказать, весь праздник рухнул, так и не начавшись. Эх! — Пишите заявление о пропаже, — махнул рукой Антон. — О похищении, — поправил воспрянувший духом купец. — О похищении, — не стал спорить Коробейников, — рождественского гуся. Заявление было написано и зарегистрировано. — Так я могу надеяться? — запахнул шубу купец, вставая. — Будем искать. Синельников, если кто из начальства пожалует, так и скажешь: рождественского гуся, мол, ищем. Понял? — Понял, ваше благородие, как не понять. — Ну, господин Штраус, место прест… пропажи осмотрим, свидетелей опросим… словом, всё по форме сделаем. — Благодарствую, господин полицейский. Милости просим в коляску… Подъехав к полицейскому управлению, Штольман на ходу соскочил и приподнял шляпу, прощаясь с Виктором Ивановичем. Тот поспешил отъехать… Яков решительным шагом вошёл в непривычно пустую приёмную. — Яков Платоныч! — обрадовался Коробейников, увидев Штольмана. — Антон Андреич! — обрадовался и Яков. — Вы как здесь? В церковь же собирались… — Да вот… забежал… по дороге… — смутился Коробейников, покраснев, и поспешил исправиться: — А вы что же не дома? — Дело тут одно… — замялся Штольман, не зная, как объяснить помощнику, что гусь рождественский заставил… — Дело, да… — в свою очередь замялся Антон. «Сказать — засмеёт же…». Набравшись храбрости, произнёс: — Купец Штраус заявление принёс о похищении… Штольман внимательно посмотрел на помощника: — Рождественского гуся? — Откуда вы знаете? — опешил Коробейников. — Земля слухом полнится, — с облегчением отозвался Яков. — Стало быть, заявление ВЫ приняли? — Я… — расстроился Антон. — Не надо было?.. Но он так просил!.. — И не только он! — саркастически ответил Штольман. «Не я один такой дурак!» И деловито спросил: — Что известно о… потерпевшем? — Гусь. Зовут Мартин. Специально выращен для Рождества. Необходим для соблюдения традиции… — Чести и достоинства, — ядовито добавил негромко Штольман. — Что предприняли? — Собирался ехать на место… преступления. Заявитель ожидает, — и указал на коляску, стоявшую у ворот на боковую улицу. Штольман, прищурившись, взглянул в окно на купца, сидевшего с важным видом в экипаже: — Это и есть Штраус? — Коробейников кивнул. — Ну что ж, Антон Андреич, поедемте — посмотрим, что и как… Когда все ушли, Синельников счастливо улыбнулся: порядок!.. Во дворе купца Штрауса собралась вся дворня. Полицейским оказали почёт и уважение: горничная хозяйки поднесла Якову на подносе рюмку водки и солёный огурчик на тарелочке. Лизка, помня, что она Эльза, сделала неловкий книксен и произнесла, тщательно копирую акцент: — Примите госп… гер… — Штольман, — подсказал купец. -… Штольман хер… извольте… то есть битте, пожалуйте… — и снова присела, как учила мадам Штраус. — Ich danke Ihnen! — ответил Штольман. — Ich trinke nicht im Diens (нем. Благодарю вас. я не пью на службе) — Чево? — уставилась на Якова Лизка. — Verschwinde (нем. Пошла вон!), дура! — мило улыбнулась Марта Адольфовна. Лизку, то есть Эльзу, словно ветром сдуло… Полицейские, как того требует инструкция, всё осмотрели, хотя смотреть не на что было: всё затоптали («Вот тут его следочки были…»), всех опросили (мадам Штраус недобрым словом помянула артельщиков - Игната с Сидором) и покинули многолюдный гостеприимный двор, пообещав хозяину принять все меры и, если что, поймать и наказать виновного по всей строгости закона… За ворота их проводили Сенька с Мишкой, показали следы прокля… пропавшего гуся и оставили полицейских одних. — Что будем делать, Антон Андреич? — негромко спросил сквозь зубы Штольман, еле сдерживавший раздражение. — Лес, прорубь и ярмарка… Куда пойдёте? — На ярмарку, — обречённо ответил Коробейников, понимая чувства начальника и не желая злить того ещё больше. Ярмарка была самым бесперспективным направлением поиска… — Хорошо, отправляйтесь. Я здесь посмотрю… Встретимся на базарной площади. — Слушаюсь, — повернулся помощник. — Анна Викторовна ждёт вас на обед, — крикнул вдогонку Яков. — Непременно, — отозвался Коробейников. Штольман постоял немного, напрасно успокаиваясь, и, не оглядываясь, направился к реке. Следы гусиных лап, не дойдя до проруби (что б тебе не утонуть, длинношеий?!), повернули назад, дошли почти до ворот и вновь повернули — к лесу. Яков попытался было пройти по ним по снежной целине, да какое там! Ноги проваливались чуть не по колено, ботинки забились снегом и противно скрипели. Яков чертыхнулся. Ну, где теперь искать этого гуся?! Как?3.
Артельщики нашлись в трактире. Они сидели за столом в углу и ели… гусятину. — Давно сидят? — спросил Антон у трактирщика Дулина. — Да часа два как, — прикинул Семён Стратилатыч. — А гуся откуда взяли? — С собой принесли. Попросили только приготовить да выпивку с закуской. И с тех пор сидят… Коробейников подошёл к столу. Артельщики оторвались от еды и вопросительно уставились на полицейского. — Здорóво, мужики! — Здорóво, коли не шутишь, — вразнобой ответили те, переглянувшись. — Да какие шутки в Рождество. Откуда гусь? — С базару. Знакомая угостила в честь праздника Христова. — Мужики перекрестились и вновь уставились на Коробейникова. — Какая знакомая? Имя, фамилия? — Верка Бушуева, из Слободки… Верку Антон знал не понаслышке: хлебом не корми — дай побазарить. И место, где она торговала, он тоже знал. А откуда гусь у Верки? — Гусь… большой был? — не зная, что ещё сказать, спросил Коробейников. — Откуда ж нам знать. У ней ноги и тушка только были. Мы и сторговались на ноги… Всё дешевше, чем тушка, да и приготовить легше… — Понятно… — «Придётся на базар бежать, пока Верка не ушла…» — Откуда сами-то? Давно ли? — Тульские мы… Две недели уж как… Завтра собирались домой… А что, господин полицейский, интересуетесь? Али что не так?.. — Всё так, всё так… — повернулся уходить Антон. — С праздником! — И вас, господин полицейский! — весело отозвались артельщики… — С праздником вас, Яков Платоныч! Штольман обернулся на голос: к нему, улыбаясь, подходил егерь Ермолай. «На ловца и зверь бежит», — подумал Яков и улыбнулся в ответ: — И вас с праздником, Ермолай Алексеич. — А вы никак на службе? Что, дела не дают день дома провести — с семьёй, за праздничным столом? — Не дают, будь они неладны! — «Ну, вот как ему сказать? Посмеётся… И будет прав». — У меня к вам, Ермолай Алексеич, просьба… — стараясь говорить убедительно, начал Штольман. — Слушаю вас, Яков Платоныч. — Вы ведь сейчас в лесу… в лес пойдёте, так? — Так, — добродушно усмехнулся Ермолай. — Потому и зовусь лесником, что время своё в лесу провожу. — Вот, вот, — согласился Яков, мучительно подбирая слова. — Вы могли бы… в лесу… Нет, на опушке… Не сочтите мою просьбу странной… Дело такое… Ермолай внимательно посмотрел на Якова: что за дело такое, что сам Штольман слов не подберёт? — Выследить кого? — Да, — облегчённо выдохнул Яков. — Выследить… и поймать. Сможете? — Смогу, — поправил ружьё на спине егерь. — Кого? — Гуся… — Гуся, — повторил Ермолай. — Вам его подстрелить? — Ни в коем случае! — горячо воскликнул Яков. — Только поймать! Желательно живого и здорового, чтоб ему пусто было! — Постараюсь, — странным, как показалось Штольману — насмешливым, тоном сказал егерь. — Поймать — и всё? Яков кивнул, и щёки его загорелись: никогда и ни к кому он ещё не обращался со столь дурацкой просьбой. Вот что с человеком чувство долга делает! Сначала Виктор Иваныч, пряча глаза и суетясь руками, изложил просьбу и добавил, что обещал купцу. Теперь сам Яков, краснея от стыда, попросил, поскольку тоже пообещал тестю… Ермолай сочувственно смотрел на Штольмана и думал, что вот ведь что служба делает! Чувство долга, дело чести… Ермолай не понаслышке знал, что это такое. Сам из-за этого же в своё время всего лишился… — Не расстраивайся, Яков Платоныч, — успокаивающе произнёс он. — Мы с Зорькой по следам пройдём и или поймаем, или узнаем, куда он делся. Яков благодарно кивнул. Ермолай поправил ружьё на плече и зашагал к опушке, стараясь не наступать на след гуся. Ходить по снегу, не проваливаясь, он умел. Штольман даже позавидовал. Зорька бежала чуть впереди, «по следу»… Яков повернулся и направился к перекрёстку Купеческой и Амбарной; там поймал извозчика и — на базарную площадь… Гусь как сквозь землю провалился! Коробейников пять раз обошёл базарную площадь и прилегающие улицы, нашёл Верку Бушуеву, лавку, где она гуся купила третьего дня, всех допросил с пристрастием и в ответ наслушался такого, что чуть со стыда не сгорел… Может, и правда, гуся уже съели и душа его на небе в птичьем раю… Душа! Анна Викторовна! Досифея положила малышку в колыбельку, чистой тряпицей вытерла грудь и застегнула пуговки на кофте. — Вот и всё, Анна Викторовна. Анна ещё раз взглянула на дочку: та спала, сытно посапывая, — улыбнулась и вышла из детской. Спускаясь вниз, в столовую, она думала, что кормилица Досифея — просто находка. Спасибо за неё Прасковье, дай ей Бог здоровья и долгих лет! Внизу её ждал… Коробейников: — Здравствуйте, Анна Викторовна. Вы сейчас свободны? У меня к вам дело… — и покраснел. — Здравствуйте, Антон Андреич, — отвечала Анна. — Нужна моя помощь? Что случилось? — Украли… или пропал… — заторопился Коробейников, — нет, хозяин уверен, что украли и… честь семьи и всё такое… — Украли или пропал — кто? — Гусь, — выговорил, старательно отводя глаза, Антон. Анна удивлённо-вопросительно приподняла брови. — К Рождеству приготовленный. — И сокрушённо добавил: — Возможно, гуся уже съели… Три часа его ищу, всё обèгал… И, как назло — представляете? — возмущённо развёл руками Антон, — сегодня все и везде едят гусятину!.. — А от меня-то вы что хотите? — не позволила себе улыбнуться Анна. — Вы, Анна Викторовна, не могли бы… узнать… нет ли там гуся… ну, среди дýхов? Анна опешила: — Антон Андреич, а как, по-вашему, я должна вызвать… гусиный дух? Какими словами? «Дух гуся, сбежавшего или украденного… со двора… — Купца Штрауса, — поспешно подсказал Коробейников. — … купца Штрауса, явись»? — Его зовут Мартин, — пролепетал Антон. — Купца?.. — Нет, гуся… Анна укоризненно посмотрела на полицейского и вздохнула: — Не могу я дух гуся вызвать и спросить у него, кто его… съел. — Почему? — умоляюще взглянул Антон. — Гуси говорить не умеют, — скорбно ответила Анна, — они только гогочут и шипят. — Да, — поник Коробейников. — Я не подумал… Простите, что помешал… Я пойду… — и вышел из столовой. — Приходите с Яков Платонычем обедать! — крикнула вслед Анна. — Как получится, — глухо донеслось из прихожей…4.
Яков добрался до ярмарочной площади, где кипел рождественский базар. Здесь его нашёл мальчишка-посыльный с запиской от Ермолая. Прочитав, Яков смял её и сунул в карман: егерь не нашёл ни гуся, ни его останков. Коробейникова ещё не было. Штольман с тоской глянул вдоль улицы и… глазам своим не поверил: ему навстречу шёл петербургский знакомец — Трифон Гусев, по прозвищу Рождественский Гусь. Гусём он прозывался по фамилии своей, а Рождественский — по своему первому «делу». В то далёкое Рождество ограбили петербургский дом князя Б*. Всю полицию подняли на ноги. Воров поймали и награбленное вернули хозяину, за что удостоились высочайшей похвалы. Из награбленного — воры дальше кухни не пошли — самым дорогим было столовое серебро, самым дешёвым — салфетки на колени, а самым смешным — рождественский гусь, стоявший на плите. Почему смешным? Потому что нашли его… по запаху. Повар положил внутрь травку с сильным пряным запахом и лично проследил путь гуся от кухни княжеского дома до подвала ночлежки, где непрезентабельно одетые личности поедали мягкое, пряно пахнущее мясо. Тришка Гусь не стал отпираться и прямо сказал, что ничего более вкусного в жизни не ел, чем заслужил вечную признательность княжеского повара. И вот сейчас Трифон Гусев шёл навстречу Штольману, прижимая к груди котомку. Он увидел и узнал полицейского шагов за пять. Забегал глазами вокруг в поисках путей отступления, остановился, готовый в любую минуту дать стрекача, потом, видимо, смирившись, изобразил на лице радость встречи: — Яков Платоныч?! Какая встреча! Какая радость! — И тебе здравствуй, Трифон. Какими судьбами в Затонске? — Так сестрица у меня здесь обретается. Верка Бушуева. — А ты, стало быть, к ней приехал. Зачем? Почему сейчас? — Так навестить. Сестра всё же, родная душа. И праздник… С праздничком, Яков Платоныч, с Рождеством Христовым. — И тебя с праздником, Трифон. Что несёшь? — Дык… к столу несу. Не объедать же сестрицу родимую. Вот на базаре купил… — Гуся? Значит, это ты гуся рождественского взял? — Курицу брал… яйца брал… — закивал головой Тришка, — и гуся… не брал. Вот посмотрите сами. — И протянул Штольману котомку. В ней были бутыль с самогоном, пяток варёных яиц, кусок масла в тряпице и тушка курицы. — Яков Платоныч! — раздалось за спиной, и Штольман, обернувшись, увидал торопливо приближавшегося Коробейникова. По расстроенному лицу Антона Андреича было понятно, что розыски ничего не дали. — Смотри, Трифон, — повернулся к Гусеву Штольман, — не озоруй здесь. — Обижаете, Яков Платоныч. Когда я в гостях, то ни-ни. Всё чин чином, по-людски. Мы ж понимаем… — Это хорошо, что понимаешь. Антон Андреич, вы Бушуеву знаете? Где живёт, чем занимается… — Верка — личность известная в Затонске. И полиции она близко знакома. — Так что если что, Трифон, где тебя искать, знаем. Иди… Николай Васильевич Трегубов не собирался в Рождество на службу. Возвращаясь с обедни из церкви, он велел кучеру проехать мимо управления, чтобы убедиться, что всё тихо и спокойно. Около ворот стоял экипаж, в который садился курьер. Трегубов лично знал этого курьера и понял, чтó тот привёз. Синельников, дежуривший на Рождество, повертел в руках пакет, привезённый курьером. По инструкции полагалось записать в журнал и отправить посыльного к полицмейстеру. Но сегодня праздник, рассудил Егор Степанович, куда торопиться. И, бросив пакет на стол, подошёл к пальме: по расписанию сегодня был день её полива. Зачерпнув ковшиком воды из стоявшего за пальмой бочонка, он аккуратно стал лить воду, стараясь не брызгать на пол. За спиной открылась дверь, и кто-то вошёл. Синельников, не поворачиваясь, грозно рявкнул: — Кого ещё нечистая принесла? Чего надо? Праздник сегодня. Нет никого. — И повернулся, держа ковшик в руках… Перед ним стоял полицмейстер и с интересом смотрел на дежурного, замершего по стойке «смирно» с ковшиком наперевес. — Начальника полицейского управления… принесла, — произнёс он. Синельников был высокого роста, и ковшик держал как раз на уровне лица полицмейстера. Николай Васильевич, приподнялся на цыпочки и заглянул в ковшик. - …проверить, как служба в Светлый Христовый праздник идёт. И как? Идёт? — поинтересовался он, взглянув на дежурного. — Идёт, вашвысокбродь. — Кто-нибудь приходил с заявлениями, драки, убийства? — Так точно, приходил купец Штраус с заявлением, никак нет, драк и убийств нет… пока. — Вот именно, «пока»… Что-нибудь для меня есть? — Так точно, есть. С курьером пакет прибыл. Дозвольте передать? — Дозволяю. Синельников метнулся к столу, потом обратно — поставить ковшик на место, потом опять к столу. Заметив, что пальцы испачканы в земле, судорожно достал платок, тщательно обтёр руки и протянул Трегубову пакет. Рука заметно дрожала, и пакет слегка трясся. Николай Васильевич сломал печати и углубился в чтение бумаг. В них сообщалось, что «известный в Петербурге вор Трифон Гусев, по кличке Рождественский Гусь, отбыл в Затонск. Причина отъезда не известна. Необходимо проследить… организовать…» — Где Штольман или… Коробейников? — не отрываясь от чтения, спросил полицмейстер. — Так они… это… — замялся Синельников, не зная, как отнесётся начальник к сообщению, что оба полицейских ищут гуся. — Что «это»? — поднял глаза на дежурного Трегубов. — Доложите, как есть и как положено! — Рождественского гуся ищут, — бухнул Егор Степанович. Как в реку кинулся — будь, что будет. — Уже?! — изумился Николай Васильевич. — Когда? Как? Я сам только что… Ай, да Яков Платоныч! Ай, да… Коробейников!.. Давно ищут? Синельников скосил глаза на часы в приёмной. — Да уж почти три часа. — И как успехи? Есть известия? — Никак нет, вашвысокбродь. — Ну что ж, — полицмейстер убрал бумаги в конверт и протянул дежурному. — Передайте Штольману, как вернётся. А я — домой. Посыльного пришлите, как всё закончится. — Так точно. «Какие молодцы! — думал Николай Васильевич, натягивая перчатки. — Не подчинённые, а золото. Сами сообразили, сами организовали…» Он пришёл в хорошее расположение духа и даже замурлыкал что-то себе под нос, выходя из управления. Синельников выдохнул и расслабился: «Пронесло!»5.
Штольман в раздражении быстро шёл к дому, Антон еле поспевал за ним. Глядя на спину начальника, он думал, что более… бестолкового дела ему ещё не довелось вести. Да и Штольману, видимо, тоже. То-то он так рассержен… Коробейников ошибался: Штольман не был рассержен — он был в ярости. Вот она, обратная сторона семейных уз: если родственник просит… Чтобы хоть ещё раз!.. Кто-нибудь из родных!.. Его упросил!.. У обоих перед глазами стояла картина… Они, расстроенные неудавшимся расследованием, подъехали в экипаже к распахнутым настежь воротам подворья Штраусов, готовые к неприятному разговору. Толпа народа была во дворе, а в центре… гусь! Рядом с ним — хозяин, Фрол Фомич, со слезьми на глазах, и его жена — ручки умильно сложены на груди, в глазах тоже слёзы. «Нашёлся всё-таки… гусь лапчатый!» — подумали оба. Фрол Фомич громогласно, объявил: — Вот он — наш рождественский гусь Мартин! Сам пришёл, голубчик мой ненаглядный! Не дал пропасть традиции, заповеданной нам нашими предками, — Штраус пустил петуха, прокашлялся и закончил: — И теперь в этот праздничный день мы ему говорим… живи! Штольман не сдержался и выругался… Помощник так и замер с открытым ртом: это же как надо довести Якова Платоныча, чтобы он так выражался!.. Чтоб этому гусю!.. — Яков Платоныч… — Антон Андреич… Вы-то хоть по заявлению Штрауса в это дело влезли, а я… — Махнул рукой. — Чёрт бы побрал… и Штрауса, и его гуся!.. Анна ждала мужа и Коробейникова к праздничному обеду. Они вошли, разделись и сразу же направились в столовую. Анна, улыбаясь, встала из-за рождественского стола им навстречу. — Нашли? — спросила она. Мужчины молча уселись за стол, и Яков, против обыкновения, налил себе рюмку коньяка и залпом выпил. — Нашли, — проскрежетал он, а Антон просто кивнул головой, старясь не смотреть на начальника. — Но знаешь, дорогая… — Знаю, — ответила Анна и обратилась к горничной: — Татьяна, разливай. Мужчины переглянулись. — Что ты знаешь, Аня? Откуда? — спросил Яков. — Мне Фердинанд Штраус рассказал. — Какой Фердинанд? — переспросил Штольман, догадываясь, что сейчас услышит. — Фердинанд Штраус — это дальний предок нынешнего Штрауса, — пояснила Анна. — С него… вернее, с его рождественского гуся и началась традиция, из-за которой вы, Яков Платоныч, так рассержены, а вы, Антон Андреич, расстроены. — Вам явился дух? — восхищённо произнёс Коробейников. — Как интересно! — Ничего интересного, Антон Андреич, поверьте мне, — перебил Яков. — И зачем он явился? Анна сочувственно посмотрела сначала на мужа, потом на Коробейникова: — Ему было неловко… Он очень извинялся… Он не думал, что его далёкий потомок так… буквально будет соблюдать традицию… — Традицию… соблюдать, — прошипел Штольман, сжимая кулаки, — привлекая сыскную полицию!.. — Яков Платоныч! — мягко сказала Анна, положив руку на сжатые пальцы мужа. Яков опомнился и разжал кулаки. И в самом деле, чего это он так злится? На кого? — Хорошая традиция! — с чувством сказал он, берясь за ложку. — Замечательная! — подхватила жена. — А вы, доблестные полицейские, помогли ей… состояться. — Да, мы молодцы! — похвалился Штольман. — А суп — просто объеденье! Попробуйте, Антон Андреич. Коробейников зачерпнул ложкой суп и поднёс её ко рту. Проглотив, счастливо зажмурился: суп был великолепен. Как всегда… — А на второе что? — поинтересовался Яков. — Гусь, — гордо сказал Татьяна. — Рождественский. Хорошо, что мужчины успели проглотить то, что во рту… — Да уж, — покивал головой дух Захара Силыча. — История… — Ага, — весело согласился дух бабки Ангелины. — А я тебя на каком интересном месте прервала?.. Царь-батюшка кивнул своим товарищам… Что тут началось! Бегают полтора десятка человек по двору, ловят гуся, а он не даётся. Такой хитрый оказался! У кого прямо из рук вырвется, кого с ног собьёт, кого крыльями отгонит, кого ущипнёт за то, что под руку… под клюв попадётся. Тут мужики осерчали, стали на гуся как на дичь охотиться. — Позволь, — говорят, — Пётр Алексеич, нам его из ружья… Как услыхал Федот, так и взмолился: — Нельзя из ружья! Надо ножом голову отрезать и кровь спустить, — и сам в ловлю вступил. Наконец загнали гуся в угол двора. Федот изловчился и на гуся прыгнул, придавил всем телом. Да куда там! Гусь глазом сверкает, шипит; ущипнуть норовит, куда дотянется, шеей крутит, лапами сучит — не смиряется; крылом так махнул по лицу Федота — чуть глаза тот не лишился. Еле гуся угомонили. Пять человек держали, пока хозяин за ножом в сапог тянулся. Подошёл тут к ловцам Пётр Алексеич, глянул на ещё трепыхавшегося гуся и сказал: — Вот вам пример, как надо за жизнь бороться. Сколько бы ни было врагов — бейся и не сдавайся. — И обратился к Федоту, с ножом наготове стоявшему: — Нельзя такого гуся убивать. Пусть этот мартинский гусь живёт и здравствует и потомство своё учит жизнь свою защищать… Вот с тех самых пор и пошла наша штраусовская традиция — миловать рождественского гуся, коли он воин…