Climax

Канкуро сжимает зубы. От него не осталось ничего — теперь уже точно ни-че-го. Кроме демонов, пожирающих его тело. Тело — потому что разума уже не осталось. Только оболочка, сдающая с каждым днём. Итачи нечем было помочь. Но хотелось до дрожи хотя бы просто знать, что кто-то когда-то пытался. Безвозмездно. Просто так. Канкуро хотелось обмануть себя, заставить себя поверить, что Итачи попытается помочь ему просто так. Потому что хочет. Потому что хоть кому-то в мире еще не плевать. От доброты душевной. Канкуро знает, что это не так. Он отвечает: «Зачем?» И Итачи нечего на это ответить. Он радуется и пишет: «Если что — ты знаешь, как меня найти». Вот только через пару часов приходит короткое «помоги». Он спрашивает адрес, одевается и, много раз пожалев о предложении, выходит из дома. Итачи человек исполнительный — если он уже за что-то взялся, он сделает это хорошо — и сейчас в очередной раз это кажется не плюсом, а минусом. По пути он забегает в фастфудную за едой и в продуктовый магазинчик за водой и мусорными пакетами: Дейдара сказал, что дела у Канкуро плохи. Звонит в дверь. Канкуро встречает его в мятой, но чистой одежде. Его движения замедленные, а слова приветствия кажутся мямляньем. Итачи предпочитает не думать об этом слишком много, пытается абстрагироваться, просто выполнить то, что нужно — ни больше, ни меньше. — Это тебе, — передает он пакет с едой и бутылку воды. Хватка Канкуро вялая, едва не бессильная. Итачи игнорирует и это тоже. — Спасибо. — С чего начнем? — спрашивает он, морально подготавливаясь. Тот лишь разводит руками. Итачи смотрит на него в упор. Канкуро смотрит в пол, в стену, но только не ему в глаза. — Даю тебе время начать убирать у себя самому, потом я приду и будем убирать вместе. Если не сможешь — я сделаю это сам. Идет? Канкуро кривится, словно ему больно. Может, конечно, ему действительно больно, останавливает себя Итачи. «Он не виноват в том, что ты такой правильный», — говорит он себе, и пытается не воспринимать его как обузу. Канкуро ест впервые за пару дней и смиряется с тем, что ему все-таки попытаются помочь — это больно, это неприятно, это дискомфортно, это энергозатратно, а энергии у него нет. Итачи сидит на краю дивана и выглядит холодно, собранно и отстраненно. — Зачем? — болезненно выдыхает Канкуро. — Какая разница? — Итачи не хочет обмусоливать что-либо, он хочет разобраться с добровольно повешенным на себя долгом и уйти обратно, в свой мир, где нет никаких депрессивных пареньков, сумасшедших галеристов, взбалмошных скульпторов и иже с ними, а есть только работа, которая должна быть сделана, и всё — даже самому Итачи в его мире места нет. — Не хочу мучить ни тебя, ни себя. Не надо мне помогать, давай сделаем вид, что этого просто никогда не было. Ты мне ничего не должен, я понимаю. — Я уже пришел, Канкуро. Канкуро не может сказать ему уйти. — Делай как знаешь, — сдается он. — План я уже озвучил, мне начинать или сначала ты уберешь все, что мне не стоило бы видеть? — Мне скрывать нечего, все и так на виду. — Хорошо. Итачи натягивает перчатки, отрывает мусорный пакет. — Где твоя комната? — Там. И исчезает в дверях. *** Комната Канкуро выглядит так, как и должна выглядеть комната того, у кого все очень плохо, но кто всё ещё пытается не стать плохим сам. Комната не столько грязная, сколько просто неухоженная. Никакого экстрима, даже никаких бычков на полу — только неспособность встать с кровати. Итачи подбирает пластик, стекло и бумагу, сортирует мусор: в комнате почти как в ее хозяине нет никакой органики. Протирает белые крошки и пыль с поверхностей. Канкуро приходит, снимает постельное белье, относит в стирку. — Я ожидал, что будет хуже, — говорит он, сам не зная, зачем. — Спасибо, что ли. — У тебя есть нормальная еда? — Что? — Канкуро выглядит отрешенным, сбитым с толку. Он не здесь, и Итачи не может этого не заметить. — Нормальная еда. На неделю. — Нет. — Хорошо, — Итачи добавляет покупку продуктов в список дел. — Деньги есть? — Немного. — Тогда потом отдашь. — Я все равно не буду готовить. — Попроси своего соседа. — Он не будет это делать. — Заплати ему. — Ему хватает денег. Итачи спокойно выдыхает. — И что ты предлагаешь? — Ничего. — Так ничего не получится, — не то, чтобы ему действительно хотелось помочь, но оставлять дела незаконченными, когда усилия он уже приложил, Итачи сильно не любил. — Никак ничего не получится, это все — разовая, блядь, акция, — Канкуро начинал злиться, повышая голос. И в гневе его слышалось звенящее отчаяние и тотальная усталость. Итачи стало не по себе от собственной внезапной проницательности, и хотелось побыстрее свернуть всё это, пока не зашло слишком далеко: — Канкуро… — Эту войну я уже проиграл, совсем проиграл, зачем все эти битвы? Зачем? Ничего не меняется, как бы я ни старался! Ничего! Какой смысл?! — его голос сорвался, треснул, как стеклянный стакан — очевидно наполовину пустой. А наполовину заполненный вселенской болью. Или говном. Итачи не знал, что делать. — Я просто хочу, чтобы все это прекратилось, но мне страшно, понимаешь? Я не хочу уходить, но и жить так больше не могу. Не могу. Не могу! Канкуро закрыл голову руками: — Меня и так больше нет, боже. Итачи прятал глаза. И стыд, и дискомфорт, и бессилие — свои и другого, — захлестнули его. Итачи чувствовал себя потерянным. — А как же се… — хотел начать с первого, что пришло в голову он. — Нет у меня никого. Не было никогда. — Хочешь… поговорить об этом? — Итачи не хотел, но он хотел вернуться к спокойному и отрешённому началу, а не становиться свидетелем чьего-то срыва. — Нет, — жёстко сказал Канкуро. Но говорить начал: — Знаешь откуда у меня деньги? - — … — Я сын чинуша. А знаешь кто я еще? Гей. А еще кто? Сумасшедший. Наглухо отбитый сумасшедший. А еще кто? Ненужный ребенок. Бесполезный, безнадёжный. А еще… Мне продолжать или и так понятно, что ни семьи, ни друзей, ни близких у меня нет? И деньги я просираю, так что даже купить хорошее отношение я не могу. А ты мне тут о семье, ха! — Мне кажется, что быть ненужным ребенком лучше, чем Очень Нужным, — тихо и спокойно говорит Итачи. И, кажется, это работает — Канкуро запинается и смотрит в упор. — Всем от тебя что-то надо, ты всем всегда что-то должен, будь хорошим, будь таким, будь сяким, будь удобным, не смей сделать что-то, что не понравится семье и соседям, и не забудь забрать младшего брата с курсов. Я люблю моего младшего брата, но я хочу любить и себя. Все, что я делаю, я делаю так, как нужно, а не так, как хочется. Я даже не знаю, чего мне хочется. А ты можешь делать что угодно, — говорит он, и сам не знает, насколько это искренне. — Не могу. — Не можешь из-за болезни, а не в принципе, Канкуро. У тебя есть свобода, но болезнь у тебя ее забрала. Это не просто красивые слова, тебе нужна помощь, и ты это знаешь. — Нет денег. — Я дам, потом вернешь. Впрочем, однажды сочтемся, мне все равно. — Почему? — Сделаю что-то хорошее, что делать не обязан. — Хороший настрой, но мне будет нужна помощь и с этим. — Мне уже интереснее, чем я ожидал, — Итачи некомфортно и непривычно говорить о себе хоть что-то, и ему кажется, что это может пойти ему на пользу — и больше он никогда не будет чувствовать, что должен помочь кому-то просто потому, что так правильно. Канкуро чувствует как давление и чувство ломоты в его груди сменяется легким покалыванием. — Может, однажды я пойму тебя, — Канкуро выглядит ещё более скованным. — А ты сам бы помог кому-нибудь просто так? — Да, — отвечает он не раздумывая. А про себя добавляет — «были бы силы». — Иногда стоит равнять других по себе и не задаваться вопросами, — Итачи коротко дает понять, что не намерен обсуждать мотивы своих поступков, и либо Канкуро принимает его помощь, либо нет — ни больше, ни меньше. — Хорошо, — усмехается он. Болезненно, вымученно, но с надеждой. Надежда, как-никак, умирает последней.