Climax

Канкуро смотрит на Сасори как дворняга, ждущая не то подачки, не то палки. Сасори смотрит на Канкуро с презрением, смешанным с благодарностью. Замахивается — потому что только и умеет, что бить — но разжимает кулак и кладет ладонь на плечо. — Пойдем, — говорит его спокойный голос. Канкуро рвано кивает и, опустив глаза в пол, следует за ним. Коридор смыкается за их спинами — длинный, увешаный еще пахнущими краской и грунтовкой картинами, источающими влажный холод. Это картины Канкуро. Сасори вывесил их, хотя он его об этом никогда не просил, кроме того раза давным-давно, еще в другой жизни. Галерея закрыта, и приглушенный свет загущает их тени, залегает в мелкие, едва заметные морщинки — Сасори оборачивается на Канкуро, и видит между его бровей такой же залом, как у себя. Усмешка подергивает его губы: — Быстрей, — командует он. Ноги у Канкуро длиннее, но он едва за ним поспевает, — Ненавижу ждать, — Сасори идет быстро, уверенно, Канкуро представляет его атомным ледоколом в северном море. Улыбается про себя с этих абсолютно детских ассоциаций — он видит себя не то баркасом, не то привязанной сзади шлюпкой. Они проходят к противоположной стене, становятся к ней спиной, и Сасори включает свет. В огромном зале стоят временные стены — высокие, серые, пахнущие сосновым деревом и побелкой. Они создают коридоры — несколько штук: насколько хватило картин. От задней стены видно их все — уходящие вглубь помещения, хорошо освещенные, но главное — с их картинами. — Ну? — нетерпеливо жалит взглядом Сасори. Канкуро водит глазами туда-сюда, пытается собраться с мыслями, но ничего не получается. Он уже знал, что увидит, но в ярком свете зал выглядит гораздо более впечатляющим. Он что-то экает, но обрывает себя и затыкается. Сасори поджимает губы, едва не кривится. — Мои картины тут потому, что они достаточно хороши, или дело в другом? — выдавливает из себя Канкуро. — Ты думаешь, я бы стал жертвовать для тебя своей репутацией? — Сасори выглядит искренне удивленным, его взгляд из-под полуопущенных ресниц даже не кажется насмешливым. По спине Канкуро проходятся мурашки. — Значит и благодарить мне вас не за что, — шепчет он. Сасори дает ему размашистый подзатыльник, и атмосфера чего-то сакрального и надрывного испаряется, словно и не было. — Вы ведь знаете, что мне не больно? У вас рука легкая, — улыбается он. Учитель хмыкает — он помнит красные следы на его бедре от одного удара. Смутно, потому что не хочет, но помнит — под его ладонью распускались гематомы, рвались сосуды. Стыд передергивает его лицо, оно собирается в злую, презрительную гримасу. Канкуро извиняется: — Простите, — говорит. И опускает глаза обратно в пол, под ноги — Сасори хочется дать ему затрещину, это желание жжется в мышцах, выкручивая их как судорогой, и Сасори силой удерживает их на месте — но одна рука выпростовывается, смыкается сзади на тонкой шее. Она теплая, очень теплая — и тепло это перебивает жар в мышцах. — Говори меньше, — произносит Сасори, чтобы произнести хоть что-нибудь, будто это оправдание. Будто этому была простая причина. Канкуро выдыхает. Он любит, когда учитель сжимает его горло. Когда смыкает на нем пальцы, надавливая на кадык — так, чтобы чувствовалось, но не могло навредить. Вообще когда трогает — тело отзывается вздрагиванием на каждое касание мастера. Сасори убирает руку и Канкуро грустно прикрывает глаза, будто жмурится. Вьющиеся локоны закрывают его лицо, плечи приподняты — Канкуро выглядит так, словно ожидает атаки. Сасори этого не понимает — он ведь убрал руку, — а Канкуро больнее всего, когда прикосновение Сасори срывается с кожи. Мастер смотрит выжидающе, чувствует подступающие эмоции и пытается их опередить: — Не бойся, — слова пачкают рот, вязко скатываются с языка, выплевываются губами. Тошнота подходит к горлу. Настоящий, неметафорический спазм рвется наружу. Обходится, но Канкуро оборачивается на него испуганно, молча. Беззвучное недоумение застревает в глазах и не смаргивается — Канкуро выглядит глупо, напряженно — Сасори кажется, что сейчас он почти некрасивый. «Что с тобой не так?» — говорит это лицо, и Сасори это очень-очень не нравится. Он кривится в уродливой, презрительной улыбке, едва не смешке: — Не бойся, говорю, тебе и этого хватит. Сведеные брови Канкуро расслабляются, кожа лба разглаживается, и в ярком свете ламп тонкая полоса на ней кажется литографией. Канкуро тоже видит ту же печать между бровей у Сасори. Печать того же. Он не знает, что должен чувствовать по этому поводу. Кивает, говорит: — Хорошо, — голос звучит неровно и скомканно. Сасори хмыкает, отворачивается. Свет в галерее выключается, только подсветка знаков аварийного выхода рассеивает темноту. — Надеюсь ты примешь это с достоинством, — он говорит о надвигающейся выставке. «Обратно к делу», — поджимает губы Канкуро. Мастер уходит вперед, в один из коридоров, и к телу Канкуро возвращается подвижность. Он пытается догнать его, но спина Сасори скрывается за дверью. Когда Канкуро выходит в фойе, учитель уже накидывает пальто и заказывает такси. — Можно с вами? — судорожно едва не выкрикивает он. Сасори смотрит на него холодно, свысока — без какого-либо снисхождения, но его голова как будто бы кивает сама, против воли. Канкуро расцветает и нагоняет его, становится рядом, со спины — в такие моменты Сасори мерещится, что Канкуро ниже его на голову. Они едут в такси, каждый уткнувшийся в свое окно. Похмельный ото сна город пытается взбодриться моросящим дождем. Стоят в лифте, не смотря друг на друга. Заходят в квартиру Сасори как чужие. Или — как поссорившиеся любовники, делающие это напоказ. Сасори снимает с себя рубашку, расстегивает пояс. Оборачивается: Канкуро стоит в дверях спальни, руки нерешительно теребят почти такую же полурасстегнутую рубашку. — Можно? — как будто бы спрашивает он. Но даже четкое разрешение не делает его пальцы увереннее. Сасори подходит к нему, расстегивает пуговицы, прочертив пальцем вниз, грубо стаскивает рубашку с рук — и инстинктивно приникает к Канкуро. Руки Сасори прижимают его к себе, жар тела и едва различимый запах парфюма от кожи заставляют его сглотнуть в попытке скрыть возбужденный выдох. Щеки Канкуро горят лиловым, и в занимающемся рассвете это становится заметнее. Сасори сжимает его ягодицы, забирается под пояс, чувствует, как крепнет эрекция. Можно ли любить себя в ком-то другом? Сасори входит в Канкуро рвано, внутри скользко от смазки — тот бесстыдно стонет, выгибается, сам с жадностью насаживается на его член. Дрожит, будто это — самое лучшее, что с ним случалось. Он берет его сзади, и теперь Сасори даже жаль, что он не видит его лица — болезненно-блаженного, представляет себе он. Надавливает на спину — Канкуро прогибается, вдавливается лицом в постель. Матрас заглушает его всхлипы. Сасори трахает его быстрее, глубже, член выскальзывает и проскальзывает обратно — Канкуро рвано содрогается под ним, мышцы напряжены до предела, влажная от пота кожа раскалена докрасна. Мелкая дрожь переходит в крупную, лихорадочную. Звонкие влажные шлепки заглушают его срывающееся дыхание. Движения Сасори грубые и размашистые, почти яростные. Кровь закипает в жилах, в ушах звенит от напряжения. Толчки становятся истошными, отчаянными, на грани рассудка брезжит экстаз. Сасори вздрагивает, кончает с немым, задушенным вскриком, рефлекторно кладет лоб Канкуро на спину — пытается отдышаться. Легкие щипет, в боку нещадно колет, пульс ощущается набатом в шее. Жмурится, пытаясь унять шум в ушах. Он выходит, садится на постели, оценивает вид, вальяжно откинув голову: капельки растаявшей смазки стекают по алеющим ягодицам на внутреннюю сторону бедер — Сасори провожает взглядом каждую дорожку, поблескивающую на утреннем солнце. Канкуро оборачивается на него — у Сасори кораллово-красные щеки, растрепанные волосы и подрагивающие ресницы. А у Канкуро — голодные, похотливые глаза. Мастер понимает его без слов. Он запускает в него пальцы — после члена они входят абсолютно легко, беспрепятственно. Канкуро закусывает нижнюю губу и выглядит чудовищно пошло. Даже вульгарно. Сасори чувствует, как кровь приливает обратно к пенису, когда он замечает, что это искренне. Канкуро рвано постанывает, утыкается лицом в подушки. Тонкие, изящные пальцы мастера внутри ощущаются как невиданная честь — черт, этими пальцами он держит кисть, этими пальцами он создает искусство!.. Канкуро насаживается на них, покрытые лаком ногти царапают изнутри. Он отчаянно стонет, всхлипывает, словно захлебываясь заполненностью. Оргазм пробивает тело ударом электричества, и Канкуро потряхивает еще несколько мгновений после — Сасори вынимает пальцы, обтирает о скомканное одеяло красноватую смазку. Тело перед ним — обессиленное, мокрое, податливое, как марионетка. В Сасори вспыхивает на мгновение что-то теплое — непозволительно теплое и щекотливое. Не важно, что это было — думает он. Канкуро привстает, поднимает лицо из подушек — его волосы спутались в лохмы, руки дрожат, чуть не подкашиваются. Садится рядом, почти напротив. От тела пахнет сладко-пряным и едва-едва — мускусным. — А в губы поцелуешь? — влажные пряди прилипли к щекам, глаза темные, мутные, как заволоченые чадящим дымом. Сасори чувствует, как капелька пота скатывается у виска. Руки бездумно ищут пачку сигарет, закинутую куда-то на пол. Не находят, конечно же. Они оба тяжело дышат. Глаза Канкуро на мгновение закатываются — его блаженно передергивает, когда вязкая сперма учителя вытекает из него на простынь. Член Сасори опять встает.