«Милостивая государыня! С величайшим прискорбием извещаю Вас, что важные обстоятельства заставляют меня покинуть Москву. Надеюсь, Ваша болезнь исчерпала себя и не пагубно отразилась на Вашем здоровье. В прилагаемых мною к письму бумагах Вы найдете небольшой un cadeau*. За сим остаюсь Вашим покорным слугой. Erik»
И все. Я вспомнила, что из конверта выпал ещё один лист. Я отыскала его, а потом долго и удивленно рассматривала. Это был мой собственный портрет, нарисованный тушью. Неужели это я? А ведь и правда, в его исполнении я и вправду была похожа на юное влюблённое дитя. Аккуратно прилаженные волосы, чуть вздернутый нос и все такое же глубокое уважение и смущение в глазах. Я перевернула лист. На обратной стороне размашисто по-русски было написано: «Бог простит.»Часть 6
6 октября 2019 г. в 15:17
7 января 1869 года.
Сегодня Рождество Христово! Светлый праздник! И я живу в ожидании. Так и знаю, будто должно произойти какое-то чудо!..
Первые несколько дней после окончания наших занятий с Monsieur Erik'ом я была как не своя. Часы, которые я проводила у себя в комнате, казались мне наказанием. Книгам я предпочитала воспоминания об том таинственном человеке, который в одно мгновение преобразил мою жизнь; с усталой медлительностью выводила его профиль, прямой с едва заметной горбинкой нос, линии взметнувшегося плаща, а после приходили слезы и тот портрет, воссозданный по памяти, размывался, оставляя большие чернильные пятна. Матушка волновалась за меня… Иногда заходя в комнату, она проходила к окну и долго смотрела сквозь заледенелые стекла, или садилась подле меня на скамейку для ног и молчала, и только изредка слетал с её губ отрывистый вздох. Порой утешала меня, гладила по голове, совсем как в детстве целовала мне лицо, спрашивая: «Ну что ты, Анечка? Бедная моя, ведь я на тебя совсем не сержусь!» И я опять кидалась в этот омут с головой, отдаваясь той материнской горячей любви, что окутывала меня в дни отчаяния и грусти. Потом я была больна. Случилось так, что мне в тот день пришлось идти на базар (у невестки нашей Дуняши* родилась двойня. И рано утром она с жаром, но конфузливо уговаривала матушку дать ей вольную). Тот день я помню плохо. Помню только то, что поспешила поскорее вернуться домой: тогда было холодно и окрепший мороз больно кусал щеки. Я соврала. Матушке сказала, что хочу побыть одна, а сама, позабыв о данном обещании, пошла пешей до Новинского бульвара. Несколько лет назад был дан указ и пустовавшее до этого место было усажено небольшими липками. Несмотря на крепчавший мороз, здесь было много гуляющих пар; гувернеры с детьми, молодой статный офицер и скромная барышня, которая когда налетал ветер сильнее жалась к своему спутнику, а он в ответ мимолетно целовал её в лоб. Летом здесь, должно быть, хорошо. А сейчас тут было пусто и мертво. Моё внимание привлекло одно деревце: оно стояло, молодое, стройное, вот только ветки его прогнулись под тяжестью снежного одеяла, устало свисая вниз. Это была я. Такая же несчастная и жалкая, без ума влюблённая и отвергнутая! Но что за чувство; хотелось смеяться и плакать от горькой обиды! Я развернулась и медленно пошла вдоль по бульвару…
Зимой темнеет рано. Поэтому когда я вернулась домой, небо уже стало темно-дымчатым, кое-где оно стало синей бездной, а впереди оно ещё хранило солнечный свет и было оранжевато-бардовым.
На звук тихо притворившейся двери пришла мама, и, увидев меня, схватилась за голову. Из-за косяка двери осторожно выглянула Дуняша с покрытой белым чепчиком головкой. Матушка прошла ко мне и, запричитав, повела в гостиную, где горел камин.
«Боже мой, окоченела!» — лихорадочный шёпот раздавался у меня над ухом. Она остервенело вцепилась в пуговицы моей шубки, пытаясь из расстегнуть; скидывала одежды прямо на пол. И шуба, и шапка, и легкий платок — все оказалось на полу. Говорить матушке не пришлось: Дуняша поняла все без слов. Едва мама повернулась к двери, служанка тут же скрылась из виду.
«Где ты была? Я так волновалась!» — с заботой в голосе она ощупывала мои замёрзшие пальцы, разминая их в своей тонкой руке.
Я знала, что поступила глупо, но, увы, ещё ни один человек на всей земле не мог заставить разум главенствовать над чувствами. К счастью, Дуняша вернулась очень скоро, известив, что ванна готова.
Далее будто пелена. Я легла спать и ничего уже не помнила. Когда я, наконец, очнулась ото сна, на моей кровати сидела матушка, держа мою руку.
«Мама, почему так плохо?» — я ужаснулась, услышав свой жалкий осипший голос. На невысоком столике возле постели стояли многочисленные пузырьки, скляночки, мерный стакан, а сверху десертная ложечка. Матушка рассказывала, что четыре дня я металась в бреду, плакала и звала кого-то: «…наверное отца.» О том, как я проводила часы в обморочном состоянии. Как это было ужасно… Но вот слова иссякли и в комнате повисла тишина. Такая волшебная. Мне казалось, что где-то я слышу звон хрустальных колокольчиков. И я спросила:
«Мамочка, ты слышишь это?»
На это мама лишь грустно покачала головой и тяжело вздохнула.
«Два дня назад пришло письмо от отца.»
Отец… Папенька! Как долго мы не слышали о нем. День и ночь в разъездах, с одного конца города на другой. Помню, стол у себя в кабинете он старался держать в состоянии порядка, но вот рядом с ним стояли высокие стопки различных документов. И если такая упадёт… Тебя завалит этими бумагами, так, что никогда не выберешься оттуда! Так их было много.
«Мама, — снова позвала я, дотронувшись до ее руки. — скажи… Он не пришёл?»
Матушка удивленно взглянула на меня, оглянулась на дверь.
«Кто?» — она повернулась ко многому е.
Я измученно застонала, закрыв лицо руками и уткнувшись в подушку.
«Учитель…» — мой голос дрогнул и сел из-за подступивших к горлу слез.
«О, Боже, — ужаснулась маменька, притронувшись ладонью к моему лбу. — какой жар! Ты бредишь! Бредишь, уже месяц прошёл как ты кончила занятия! Да что ж это… Дуняша! Дуняша…»
Она говорила, что Monsieur Erik уже месяц не появлялся в нашем доме. Но я не верила ей. Мне казалось: в каждом углу, в каждой тени, в каждом всполохе пламени я ощущала Его незримое присутствие. И вот сейчас он стоял прямо в противоположном углу, по-птичьи склонив голову, а в его взгляде чуть светящихся в потёмках янтарных глаз был молчаливый вопрос.
«Monsieur Erik… — умоляюще позвала я, протянув к нему руку. — Прошу Вас! Подойдите… Ох, как Вы жестоки! Или Вы меня презираете или… Боже мой. О, нет…»
Вырваться мне не давались мамины руки, она клонила меня к подушкам, придерживая за вздрагивающие от плача плечи.
«Я не хочу опять! Я боюсь… Уходите. И не возвращайтесь! Ни за что. Ни за что!!!» — и перед глазами резко потемнело, а голос пропал на последнем слове и я устало повалилась на постель.
8 января 1869 года.
Ах, что за день! Моя душа словно на небе побывала! Я покойна, Господь услышал меня! После вчерашнего забытья я уже пребывала в расстроенных чувствах. С самого утра Матушка уехала к графине Воронцовой, перед этим строго наказав принимать лекарства по указанию и не покидать постель. Но после нескольких часов такого лежания, мне наскучило читать книгу. И я было отчаилась, но взглянув в окно и увидев как медленно и невесомо опускается снежная пыль, сверкая в лучах холодного январского солнца, ничто уже не могло удержать меня в тёплой постели. Накинув на плечи шаль, я забралась на подоконник. Сквозь увитые морозом стекла все же можно было уследить за кипящей жизнью Москвы, почти не опасаясь быть замеченной, так как за таким мудреным узором никто из прохожих не мог раглядеть меня. Не знаю, как долго я провела времени вглядываясь в отражения стёкол, но стало гораздо холоднее и оранжевый горящий блин стал клониться к горизонту. Но что за чертовщина? Я заметила эту фигуру ещё далеко до того как она явилась ярким чёрным пятном среди светло-серых прохожан. Когда этот некто неторопливо прогуливался по бульвару, я издалека отметила как высока и статна фигура этого человека. Точно прокаженный злой волшебник из сказок, он сторонился других, низко надвинув на лицо цилиндр. И что-то показалось мне в этой неуловимой манере знакомым. Но вот человек выпрямился, поднял лицо к небу, глубоко вздохнув колючий морозный воздух и, тряся головой, подняв плечи, снова спрятал свое лицо за высокий воротник пальто. И тут ко мне в голову пришла сомнительная догадка. Неужели Он? Но что он здесь делает? Высокая фигура стремительно шествовала вниз по бульвару и я, рискуя упустить судьбу за хвост, распахнула окно. На меня дохнуло ледяной свежестью и ветер мимолетно коснулся моих ладоней, посылая по спине дрожь.
«Monsieur Erik…» — гулко утонул зов в городской суете. Некоторые прохожие удивленно воззрились на мою одинокую фигуру на окне; как много знакомых лиц! Отчаявшись, я снова крикнула вдогонку, — Мсье Эрик!»
Человек остановился и повернулся. Сердце мое замерло в радостном восторге, тихим эхом отдаваясь в висках. Он оглянулся по сторонам, а затем быстрым шагом направился к нашему дому. Боже!
Я так громко хлопнула окном, что Дуня, которая готовила ужин, озабоченно спросила: что случилось? Случилось!
Я скорее сбежала по лестнице и, расправившись с замками, распахнула дверь. Улица была залита гаснущим оранжеватым светом, который быстро исчезал со стен домов, и снег, светящийся изнутри, опять становился грязным и серым. Передо мной, словно непоколебимый памятник, стоял тот, кого я тайно ненавидела, но ещё горячо любила и хранила в своём сердце. Он смотрел на меня сверху вниз. В его светлых желтых глазах я видела немой вопрос, раздражение и… приятное удивление, которое тут же схлынуло с его невозмутимой серой маски. «Мадемуазель, — с глубочайшим укором растянул он по-французски, проскользнув темной тенью мимо меня в гостиную. — Разве Вас не учили элементарным правилам приличия?»
Мое тело всколыхнулось, так, если бы я была нема и странное волнение разлилось в моих ногах. Я медленно прошла следом в темную комнату. «Мадемуазель? — ожидающе послышался его мягкий голос, в котором нетрудно было различить ноты раздражения.
Он повернулся ко мне, встав в строгую позицию. Тихое «ах» вырвалось у меня из груди и я попятилась назад, обняв себя руками. Это было равносильно тому, как если бы я стояла перед ним абсолютно нагая, хотя, так оно и было.
«Мсье, это Вы. — неверяще упало эхо, прокатившись по полу.
«Однако, Вы все такая же. — снисходительно продолжил он, взглянув в потухший камин. — Наивное, витающее в облаках дитя. Вы даже не удостоитесь подумать, какой поступок сейчас совершили.»
«Не удостоюсь. — тихо проронила я, смотря на учителя исподлобья. О, как бы я хотела сейчас высказать все, что я о Вас думаю! И не пожалела бы! Но глубокое уважение и самое губительное из всех чувств не давало оскорблению слететь с моих губ.
Мое тело прошили слабость и озноб и я затряслась в лихорадке; болезнь вновь давала о себе знать. Ведь я даже не взяла с собой шаль, а здесь в гостиной уже стало гораздо холоднее.
Я прошла мимо monsieur Erik’а и опустилась на колени, протянув руки ещё тлеющим чёрным уголькам, пронизанным красноватыми узорами.
«Бред.» — глухо послышалось сзади меня.
«Простите?» — стараясь унять дрожь в голосе и продолжая незаметно растирать ладони, я повернулась к учителю.
«Вы приглашаете домой незнакомого человека и… встречаете его… Ещё и в таком виде! — бросил он. — Вы слишком многое себе позволяете, графиня Хрусталёва.»
Не забыл. Он вспомнил мою фамилию.
«Да, встречаю! — обиженно отозвалась я, стиснув руки в кулачки. Я оказалась рядом с ним. Невозмутимый. Тон, не терпящий возражений. — Это Вы что себе позволяете?»
В моем голосе слышались слезы. Я еле держалась на ногах. Неужели так и не понял? Так хочется накричать, а потом, прося прощения, уткнуться в ткань Вашего пальто, крепко обнять, чтоб почувствовали как я скучала. Только бы он простил. Простите меня, Эрик.
«Вы выглядите нездоровой. Вы больны?» — наконец заговорил он после долгого молчания. Его рука взлетела к моему лбу и прохладные тонкие пальцы осторожно коснулись горячей кожи. Издав трепетный звук, я подалась вперёд, прикрыв глаза, но потом, будто очнувшись от наваждения, резко смахнула его руку с лица.
«Хотите знать правду? Я больна. Больна из-за Вас! Вы хотите погубить меня? Вы уже меня погубили… — с презрением кидала ему новые оскорбления, но силы оставили меня и я осела на пол и заплакала, спрятав лицо в ладонях. — Что же Вы не смеётесь? Смейтесь мне в лицо, смейтесь!»
Мой охрипший голос затих.
«Vous en avez délire la comtesse. Ceci est le fruit de votre esprit chauffé. (Вы бредите, графиня. Это плод Вашего разгоряченного ума.)» — сказал он и я почувствовала, как его руки тянут меня наверх. Monsieur Erik прижал меня к себе, не давая упасть. А я уткнулась ему в грудь, пелена опять застилала глаза.
«Нет. Как Вы можете? — сбивчиво шептала я. И вдруг я произнесла то, что заставило учителя вытянуться, словно натянутая струна. — Я… Поцелуйте. Поцелуйте, чтобы я поверила.»
Я подняла глаза, встретившись с ним взглядом. Прежде всегда холодные, они смотрели на меня со снисхождением и глубоко внутри этого янтаря плескалась жалость.
«Comtesse Khrustalyova. Anna, — я встрепенулась, услышав своё имя. — entendez-vous. Ce n'est pas possible Arrêtez de vous tourmenter d'espoir. Je souhaite seulement une chose — votre salut. Ne vous enterrez pas vivant dans cette voie stérile. Eh bien, mademoiselle, arrêtez. (услышьте себя. Это невозможно. Перестаньте терзать себя надеждами. Я желаю только одного — Вашего спасения. Не хороните себя заживо в этом бесплодном пути. Ну, хватит, мадемуазель, перестаньте.)»
Он попытался убрать мои пальцы, вцепившиеся в ткань пальто, но я лишь крепче ухватилась за него, повиснув на его шее.
«Забудьте, графиня. Забудьте…» — вновь прижав меня к себе, он наклонялся все ниже и ниже, пока я не почувствовала под ногами пол. Я тихо завыла, становясь на колени, все ещё не отпуская его, но он вдруг отстранился от меня и я упала.
Я не стыдилась своих слез, я не боялась. Уже ничего…
Услышав как хлопнула входная дверь, я ударила кулаком по полу и надрывно закричала, что даже сама ужаснулась этому воплю.
Он ушёл…
16 марта 1869 года.
Масленичная неделя завершается Прощеным воскресеньем. В этот день, освобождая душу от угрызений совести и обид, прощения просят все и у всех. Без оглядки: у друзей, у незнакомых, у чужеземцев… Вообще в нашей удивительной стране все в крайностях. Полуголые мужики на Москве-реке лупят друг друга до полусмерти, а потом просят друг у друга прощения. И все всерьёз. Все… до конца. Я прощаю Вас, а заместо этого прошу у Вас прощения, Monsieur Erik за все, что успело произойти. Сегодня утром я отправила письмо, втайне от матушки. Не ожидая на него ни ответа, ничего, я горела надеждой, что наш извозчик Василий все же отыщет нужный дом.
Был уже поздний вечер, когда в дверь постучали. На пороге стоял Василий держа в кучерской рукавице конверт. Оглянувшись на двери, я вложила в загрубевшую от работы ладонь рубль, благодарно посмотрев на Иваныча. Он только склонился предо мной и ухмыльнулся в пышную бороду, и скрылся за дверью. Я побежала в гостиную и скорее вскрыла ножиком для писем хрустящую бумагу, откуда выпало два желтоватых листа. Одно из них было письмом, в котором Monsieur Erik вежливо справлялся о моем самочувствии и желал мне всего хорошего.
Примечания:
* Подарок (фр.)
Простите меня! Кидайтесь, на сей раз принимаются за дело не только лапти, но и железные тапки! Да, ко мне пришло вдохновение! Наконец-то! Когда приходит осень на меня всегда накатывает какое-то странное чувство и я начинаю перечитывать русских писателей. Подсела на рассказы Бунина. С такой «вкусностью» описания я ещё не встречалась) Пишите комменты, вместе почитаем, а то совсем расклеюсь))) P.S. Это не конец. Вскоре все вернётся в привычное русло, а бедная Анна не будет так убиваться)