Часть 7
22 октября 2019 г. в 13:26
8 июля 1869 года.
Господи! И все же, как широка, раздольна и как красива Россия…
Как я счастлива вырваться из городской суеты и вновь как раньше вернуться сюда — на тихий берег широкой Волги, в Нижний Новгород. Мы прибыли на Московский вокзал рано утром, когда солнце только выкатилось из-за горизонта и теперь торопливо поднималось вверх, озаряя дремлющий город ласковым светом. Но здесь, на вокзале уже кипела жизнь: извозчики стояли в несколько рядов, ожидая пассажиров, оборванцы-мальчишки со свежими газетами в руках, ёжась, передергивали плечами, пытаясь согнать сон.
Мы шли с маменькой, оглядываясь по сторонам и вскоре услышали где-то недалеко знакомый голос, зовущий нас. Перехватив в руках чемоданы, мы поторопились на зов и вскоре увидели; нам навстречу бежал мужчина, перехватив трость и придерживая на ветру шляпу.
«Папенька! — чувствуя как поднимаются и лопаются пузырьки шампанского в груди, я выронила из рук чемодан и бросилась к нему. Он порывисто обнял нас, целуя наши щёки и, подхватив вещи, понёс к экипажу. В этот день я по-настоящему была счастлива…
10 июля 1869 года.
Насмешка жизни или судьба? Когда я, наконец, обрету покой? Одному Богу известно…
Нынче утром, когда я спустилась вниз и направилась к кабинету отца, я услыхала за дверью голоса. Один из них принадлежал моему батюшке; другой же был наделён какой-то внутренней силой. Голос был твёрд и учтив, но иногда в звучании проскальзывала дружеская развязность, тут же сменяющаяся строгостью. Невольно заслушавшись, я даже смутилась: господа ведут деловую беседу и вдруг я тут буду мешать… Но подумав и решив, что я все же имею полное право распоряжаться, зашла в кабинет. И правда, за столом сидел мой папенька, в задумчивости он сложил руки на груди, слушая собеседника, который, к моему удивлению, говорил отчего-то на французском. Я тихо притворила дверь, развернулась и застыла…
«О, Аннушка, радость моя! — ласково произнёс отец, встав из-за стола.
И тут фигура, сидящая в кресле против меня, обернулась. Я собиралась что-то сказать, но тихий звук так и замер в моем горле.
Господи! Дай мне сил написать это! Как я презирала, как ненавидела, как жаждала вновь увидеть. И увидела, сиюминутно осознавая, что обрекла себя на новые терзания! Как Вы могли?!
На меня, удивленно воззрившись, смотрели два янтарных глаза. Вы с бесстрастным лицом, которое к тому же до сих пор скрывала маска, осматривали меня с ног до головы.
«Доченька, позволь представить тебе — господин Дандре. Ты помнишь, я обещался и говорил, что в этом году Нижний Новгород увидит не просто балаганы, а настоящие дворцы, которые мсье Эрик будет самозабвенно творить в течение всего времени.»
На лице отца расцвела улыбка; он был оживлён, что даже хлопнул в ладоши, но потом, крякнув, продолжил:
«А это моя дочь, Анечка. Прошу любить и жаловать.»
Вы подошли ко мне, смерив золотом проницательного взгляда и, глядя на меня свысока, отвесили небрежный полупоклон. Пребывая в крайнем замешательстве, я позволила Вам легко подхватить мою ладонь и после… Я чувствовала… Ваши губы, словно крылья бабочки, коснулись тыльной стороны ладони. Ноги налились свинцом и я, сжав в волнении платье, тихо присела на диван. Ваших губ коснулась лукавая улыбка и, украдкой, Вы подмигнули мне. От немысленной фамильярности я зарделась, поджав от тихого гнева, плескавшегося в моей груди, губы…
Отец и Эрик снова начали обсуждать деловой проект и внешнее обустройство «дворцов». Так, значит, архитектор? Какой же сюрприз он выкинет мне на этот раз? Я вспомнила то письмо, которое он написал мне весной…
Торопливый бег, грохот дверей и голос батюшки, крикнувшего мне вдогонку…
Я выскочила на крыльцо, заметалась, ища, где бы скрыться. «Ох, Господи, хоть бы кто не увидел этот позор, » — думала я, прячась от чужих глаз в нашем небольшом саду.
Вот эта та самая березка; за эти несколько лет она чуть накренилась, уныло повесив свой длинные ветви с кудрявой листвой. И, крепче обхватив подруженьку, я залилась горьким плачем. Мне казалось, что я как ребёнок, снова стала маленькой девочкой, которая испужалась непредсказуемости этого мира. В то же время я глубоко корила себя… Какая я наивная… Он меня такой и считает.
Около получаса стояла я так, обняв деревце и проливая слезы, пока не услышала позади себя шелест трав. Я замолчала, тихо шмыгнув носом, и мои пальцы только сильнее впились в колючую кору березы.
«Анна, — сказал кто-то и я медленно повернула голову. В нескольких шагах передо мной стоял Эрик, склонив голову набок и скрестив руки на груди. Я повернулась к нему, опять всхлипнув, а глаза вновь залила белесая пелена.
«Bien ce n'est pas bon. (Ну это уже никуда не годится.)» — проронил он, вытянув из внутреннего кармана светлого сюртука платок.
Я дернулась, но Monsieur Erik уже поймал меня за подбородок и принялся заботливо вытирать мне глаза, щеки, губы, но слезы так и продолжали литься.
«Eh bien, toi, Anna, c'est tout. Arrête de pleurer. Arrête ça. (Ну что ты, Анна, все. Хватит плакать. Перестань.)»
Наконец он выпрямился и, все ещё держа меня за подбородок, стал осматривать мое лицо.
«Вы кажитесь взрослее. — сказал он, смотря мне в глаза; от неловкости мне пришлось опустить взгляд. — Смотрите, графиня. Больше никаких слез.»
Я вырвалась из его хватки и отошла в сторону, обнимая себя руками, будто желая оградиться, защитить себя от этих глаз.
«Мне кажется, Вы будете терзать меня всю оставшуюся жизнь… — обреченно проронила я, облокотившись на ствол старого дуба. — Зачем? И то письмо. Вы все знали!»
В его взгляде появилась искра недоумения, сменившаяся знакомым раздражением.
«Поверьте, сударыня, я и не мог предполагать.»
«Лжёте! — озлобленно кинула я, подскочив к нему. — Оставьте, оставьте меня!»
Мой голос был похож на жалобный вой раненого зверя, я била его по груди, а с моих уст все сыпались новые оскорбления.
«Молчите!» — вдруг повысил он тон и притянул меня к себе. Я замерла, уткнувшись ему в высокий воротник рубашки.
«Ой, что Вы? Что Вы… — ни с того, ни с сего залепетала я, а сама потянулась навстречу, вновь чувствуя эту головокружительную смесь запахов мыла и чего-то пряного.
Он стоял, обнимая меня за голову, и легонько покачивался из стороны в сторону.
«Успокойтесь, графиня. — шёпот коснулся тёплым дыханием моего уха. — Забудьте все как страшный сон; не стоит жить прошлым. Иначе Эрик понимает, что ему снова придётся спасать pauvre imbécile. (бедную дурочку)»
От такого заявления мои глаза округлились и, отстранившись, я посмотрела в глубину его янтарных очей. Они светились снисхождением, и я ощутимо расслабилась, тайно поражаясь его терпению, которое являлось поистине ангельским… Я уже ничуть не злилась.
Он поставил меня на ноги и придирчиво осмотрел со всех сторон, поправив платье, а затем стремительно развернувшись, бросился к небольшой калитке в конце сада и весело кинул на ходу:
«Au revoir! — махнул рукой и скрылся за сенью деревьев.
А я так и осталась стоять посреди сада, обдумывая произошедшее. И все же, какой же Эрик странный человек.
Вечером, вернувшись с прогулки, я зашла в сени и остановилась, вслушиваясь в привычный ритм жизни усадьбы. Гремящая посуда, запах свежего хлеба и размеренные разговоры, доносящиеся из гостиной. И так сладко было на душе, что от чувств защемило сердце.
Тихонько ступая по половицам, я притаилась за дверным проемом, потихоньку выглядывая из тайника. В комнате было тихо и был приглушен свет; только на столе стоял высокий канделябр с зажженными свечами, озаряя неверным нежным светом все вокруг. В углу над образом слегка потрескивала красноватая лампадка, бросая тень на лик святого. Но эту тишину разрезал басистый смех, кто-то захлопал в ладоши и произнёс:
«Ну, Аннушка! Ну, напугала!»
Я выскочила из-за проема и тут же была поймана в руки дядюшки, который закружил меня, а потом поцеловал в щеку. Да, милый дядюшка, с которым я не виделась целых два года.
«Ну графинечка! — ласково пробасил он и снова мою щеку защекотали его пышные усы. — Племянница моя!»
Он покрутил меня вокруг себя и довольно ухмыльнулся.
«Да-а, а ведь тогда ты была ещё совсем махонькой. А сейчас невестушка хоть куда!»
Я очень любила дядюшку; виделись мы довольно редко, так как он ещё в то время продолжал служить. И именно в те редкие моменты единения, когда в нашем доме витал любовный воздух, он старался больше проводить со мной время. Он любил меня той страстной любовью, которой любят своих единственных детей; у него самого дочь умерла ещё в младенчестве, поэтому отныне я и была отрадой его дней. Когда он гостил у нас в Привольном, ни один из вечеров не обходился без музыки русского и цыганского романсов. Вот и сейчас на диване уже стояла приготовленная гитара, у которой гриф был обвязан голубой лентой.
«Ну, как мое чудо-юдо поживает? — спросил вдруг дядюшка, приглаживая усы, а я, сидя за столом за книгой, прислушалась к разговору
Отец одобрительно протянул.
«О, он гениален, занимательный человек. Поначалу я даже опешил, когда увидел на его лице, — он широким жестом обвёл своё лицо. — маску-то эту. Но больно горячится, когда не согласен с чем-то. Мечется по комнате, точно зверь дикий, все говорит, что мы, русские, не смыслим в архитектуре! Но потом затихает и уходит в работу, тогда его лучше не тревожить.»
Дядюшка покачал головой и, кивнув чему-то своему, усмехнулся.
«Вот чертяка! Он и на меня тогда, еще в Петербурге, смотрел как на врага, казалось, вот-вот набросится. Ну ничего, ничего. Приноровится.»
Несколько мгновений стояла тишина, которую снова нарушил мой отец.
«Анюта, что ж ты сегодня-то так быстро ушла?»
Я дрогнула, услышав вопрос и, стушевавшись, уклончиво ответила:
«Я мешала Вашему общению, папенька. Потому и ушла.»
Подняв глаза, я увидела как дядюшка наклонился к батюшке и, что-то пробормотал; они тихо засмеялись.
«Ох, Аня, Аннушка. И это тут ни при чем. Это все чудо-юдо натворил. Смутилась…»
Я глянула на дядю, он хитро прищурится и затрясся в безмолвном смехе.
«Ну ладно, ладно. — замахал он руками. — Не спорь. Знаю я ваши женские метания. Лучше осчастливь нас.»
Он потянулся к дивану, взял с него гитару и встал, протянув руку в приглашающем жесте.
«Ну, племянница…»
А потом ещё долго звучали родные сердцу мотивы, и я потерялась в этом ярком круговороте музыки…
15 июля 1869 года.
Свершилось! То, чего я так долго ждала: нынче открылась Макарьевская ярмарка. За день до этого в наш дом явился дядюшка с письмом в руке.
«Генерал приглашает на торжественную церемонию открытия ярмарки. Завтра-с в семь часов поутру.»
До этого я никогда не обращала внимания на радостные восклицания дяди по поводу чудес, что творились на той ярмарке. Мне и дела до этого не было, а сейчас. Сейчас было все иначе, так как отец говаривал, что в этом году творения Monsieur Erik’а украсят главную площадь. И я жаждала как малое дитя скорее увидеть эту «…небывалую красоту».
Спустя четверть часа тряски в пролётке и вдалеке стали виднеться высокие башенки главного ярмарочного дома. Здесь, несмотря на такую рань, уже кипела жизнь. Перестук колёс по мостовой, звук катящихся бочек, возмущенное ржание лошадей, все смешалось. Не дожидаясь торжественной речи, дядюшка, минуя балаганы, тут же приказал вести к «дворцам чудес». И вот, наконец, мы подъехали к одному из возвышавшихся сооружений. Это было поистине великолепно! Деревянная постройка, такая которых я раньше и не мечтала увидеть. Крыши небольших башенок были усыпаны разноцветом, странные сплетения вензельков, замысловатая резьба по дереву, красивая, в каком-то нерусском стиле… Восхищаясь, совсем я забыла о том, какова должна была быть красота внутри… Дворец «Тысячи и одной ночи»! Да, именно так оно и было!
Подъезжая к сооружению, из темноты распахнутых ворот нам навстречу вышел Monsieur Erik. На этот раз он был почти во всем белом: белоснежный, с развевающимися на ходу полами, сюртук, являвший высоту и изящество его журавлиной фигуры, чёрный шелковый жилет, белые брюки, а на ногах были ботинки из тонкой кожи, завершающиеся лаковыми чёрными носками.
«Здравствуйте, мсье Эрик. — растянул дядюшка и было потянулся к нему навстречу, но тот ответил ему сдержанным поклоном, отчего дядя сразу погрустнел, но потом снова оживился и помог мне выйти из пролетки. Наконец, он обернулся ко мне. Несколько долгих мгновений он смотрел мне в глаза, что я, не выдержав, смутилась и пролепетала жалкое приветствие. Я снова подняла взгляд и столкнулась с смеющимися янтарными глазами. Он приложил руку к груди и тоже отвесил легкий полупоклон, сопроводив его таким фамильярным «Доброе утро, мадемуазель».
И мы зашли внутрь дворца. Это было поистине великолепно! Не хватит бумаги, чтобы описать то, что все мы увидели внутри. Больше всего восхищался, конечно же, дядюшка. Что один раз от восторга он даже хлопнул Monsieur Erik’а по плечу и тот вдруг весь как-то вздрогнул и отстранился. Позже все разбрелись, осматривая убранство залов, и я осталась одна.
«Анна. — вдруг произнёс кто-то за моей спиной, что я, здорово испугавшись, сразу обернулась и попятилась назад. Это был Monsieur Erik, он стоял прямо передо мной, заложив руки за спину, прожигая золотом строго взгляда, который тут же смягчился, едва он увидел как я испугалась неожиданного появления.
«Вы явились… Я даже не слышала Ваших шагов.»
Он сделал шаг, рассматривая меня.
«Вы сегодня премило выглядите! Нет, право, я очень рад снова видеть Вас в полном здравии, графинечка. — сказал он по-французски. — Глядите!»
Он поднял вверх указательный палец и посмотрел мне через плечо; я обернулась. Никого. Я вернулась на место, но Эрика уже нигде не было. Я оглянулась, но никого и ничего, что могло ещё говорить о его присутствии, здесь не было. Но вдруг!..
«Comtesse Khrustalyova… — повис в воздухе тихий зов. Я оглянулась, но по-прежнему в этом огромном зале никого не было. Голос повторился. — Comtesse, vous ne me voyez pas vraiment? (Графиня, неужели Вы не видите меня?)»
«Мсье Эрик. — неуверенно произнесла я, ходя по кругу. Но потом накатило возмущение. — Если это очередная Ваша выходка, учтите, она глупа!»
Испугавшись своих же слов, я оббежала пространство, заглядывая за каждую колонну.
«Где Вы?» — окликнула я Monsieur Erik’а и тут же по округе прокатился добрый негромкий смех.
«Какая Вы славная, графинечка! — все ещё смеясь, игриво произнёс голос. — Я же совсем рядом. За этими дверьми…»
Я обернулась и позади меня выросли высокие двери. Я кинулась к ним, ожидая застать там Эрика и потянула за ручки, что от неожиданности угодила в объятия отца.
«Аннушка, что с тобой?» - спросил он, обеспокоено посмотрев мне в глаза.
Вскоре и дядюшка нашёл нас и мы покинули дворцы чудес, так и найдя Monsieur Erik’а. И по приезду домой они ещё долго говорили о нем, о его балаганах, и о том, какой он все-таки умный человек.
А я, сославшись на недомогание, сбежала от всех на берег Волги. Я шла; внутри меня кипели противоречия. «Он сам, кого хочет окатит ушатом холодной воды.» Я считала его самым странным, самым ужасным и страшным человеком, которого я когда-либо встречала. Но, однако, я больше не чувствовала к нему той сжигающей ненависти, которой был пропитан воздух там, в Москве. Теперь же все было иначе. Внутри все клокотало, все как тогда… Но я любила, любила этого мужчину! Я понимала, что он глубоко несчастен, я видела как он сторонился людей, оставаясь в тени. Я любила его нежной любовью. Но глубоко внутри, я чувствую, что не смогу его так просто отпустить. Эта любовь была так сильна и горяча, что она непременно должна была найти выход. Иначе, кто знает, что может случится со мной…
Примечания:
Юху! Я снова здесь! Как по мне - жуткий плагиат... Не бейте, сначала почитайте, а потом кидайтесь всем, чем будет угодно! Критика приветствуется!!!