Lonely God — Marlboro Nights
Среди героев топ-10 бытует мнение, что личная жизнь их работе только мешает. Идеальный герой — казанова или сердцеедка. Они не ищут постоянных любовников, не заводят собаку или хомячка, потому что однажды просто забудут их покормить и будут корить себя за это неделями. Да у некоторых из таких даже квартиры нет собственной, разве что номер в ближайшей гостинке, чтобы отоспаться и смыть с себя пятый пот, а то и копоть, слизь, куски асфальта или приросшие временные конечности. Тодороки Шото на публику был именно таким героем, но то, что дороже и ближе, старался держать в тени. Несмотря на свою занятость, полудурки Бакугав и Декаф успели оформиться в самую настоящую семью. Хотя, конечно, пример Бакугоу прекрасно демонстрировал все отрицательные стороны бурной личной жизни. Шото видел его в режиме ЕгоБлядскогоПоложения единственный раз и тот одним глазом в просвет двери, которую перед ним тут же захлопнули с просьбой подождать во дворе (или на том конце земного шара, Тодороки плохо расслышал). Но этой короткой встречи было достаточно, чтобы Шото для себя сделал определенные выводы. Бакугоу мало того, что потерял свои позиции в топе, так еще и прибавил в весе и обленился страшно за время отсиживания задницы взаперти с башнями пустых ведер от мороженного и сериалами. Никто точно не знает, сколько он их там успел пересмотреть, но ему, безусловно, любой заядлый сериалодрочер позавидует даже за примерную цифру. Поэтому они и стали вызывать няньку Шото, которому та-ак хотелось свою жизнь разнообразить, что он согласился терпеть ежедневные издевательства сразу двух Кацуки почти одновременно. Зато рядом в нужный момент всегда появляется Деку, который отвадит от него гончих, самоуверенно нацелившихся разорвать его на ошметки зубами (даже если они у одного из них еще толком не прорезались). Деку — понимающий, бесконечно добрый — положит ему нелегкую ладонь на плечо с таким эквивалентом пониманию и доброте, что иной раз приходится гипс накладывать. Обниматься с ним тоже опасно. А жать ему ладонь в его плохом настроении стоит только в том случае, если вы уверены, что способны провести без руки остаток жизни. Тодороки искренне не понимает, почему Кацуки еще такой целый, учитывая с каким плюшевым мишкой в два метра с тремя кепками роста он живет и спит. И все-таки, если бы Шото попросили описать свою личную жизнь минимальным количеством слов, он бы выбрал "дерьмо" и потом захлопнулся, пытаясь додумать что-то стоящее, но так ни к чему и не пришедши. Люди решили бы, что все действительно плохо, раз герой разбрасывается такими срамными фразами, но фаллос там плавал, господа. Просто в какой-то момент Шото понял, что пацан Кацуки и Деку — это то, вокруг чего вертится его жизнь все последнее время. Подумаешь, с именем не определились. Не так уж фатально, в конце концов. Он и не к такому дерьму в своей жизни привыкал. Он же сын Старателя, можно ли вообще придумать что-то хуже? Оказалось, можно. Пацану пять лет. Он уже довольно деятельный фраер — палец в рот не клади, оторвет всю кисть. Поэтому заботливые папаши тем более не решаются оставлять его одного, когда собираются наведаться в Америку к Тошинори на недельку-другую. Но и с собой брать его не хотят, потому что Деку против дальних перелетов в таком-то возрасте. Будто что-то может пойти не так, если по правый подлокотник от тебя чересчур мнительный Новый Символ Мира, а по левый агрессивная мамка мужского пола, что костьми ляжет, только бы не дать Дерьму оцарапаться лишний раз. Но никто не стал оспаривать их выбор, даже Тошинори, который бесконечно любил пацаненка как родного внука и был бы несказанно рад его лишний раз увидеть. — Все мои номера, номера Кацуки, Всемогущего, соседей, Службы спасения, Скорой, Пожарной части, Копов, Геройского офиса, наших мам, твоих сестер и братьев, а еще Мины и Киришимы на всякий случай — на холодильнике, — с неприкаянным видом перечислил Деку, сидя с Шото на кухне за пару часов до вылета. — Оставил бы сразу телефонную книгу по всей Японии, чего уж там. — Она в спальне в тумбочке Каччана, — без задней мысли ответил на запрос Деку. — Куда ты свои поганенькие ручки не запихаешь, Крестная, — донеслось из гостиной вперемешку с заливистым хохотом и рычанием. Кацуки 1.0 терпел побои от Кацуки 2.0 как в последний раз, позволяя даже применять на себе причуду — толку то все равно ноль, один дым. Около часа Деку расписывал няньке все скрипты на случай буквально ЛЮБОЙ непредвиденной ситуации, начиная голодным Дерьмом и заканчивая смертельно раненным в грудь осколком гранаты Дерьмом. Шото благосклонно пропускал все мимо ушей и наблюдал за тем, как Дерьмо искусно надирает зад папаше, а тот понимает, что их драка перешла все границы и пора бы прекратить играть с малым в поддавки. Заваливает пацана на диван и угрожает защекотать до смерти, потому что ему, видимо, совсем не дорога собственная морда, которую пацан с удовольствием изуродует перманентными маркерами еще не раз, пока папаша без задних ног (да и без передних тоже) отсыпается. С подачек Деку парень растет хитрожопым баловнем. С пинков Кацуки — сильным независимым омегой(тм). Уже стоя в дверях Деку расплачется, стискивая малого в одних из самых своих крепко-нежных объятий. Кацуки потреплет пацана по торчком стоящим блондинистым космам и тепло улыбнется, завещая: — Веди себя хорошо и не бойся дать этой мудиле поджопник. Дерьмо кивнет и, едва вылезши из рук Героя Номер Один, обнимет маман за ляшку, всхлипывая. Потому что он еще не сильный независимый(тм), он ребенок, который в меру привязан к близким и ничто на свете ему не помешает эту привязанность проявлять в любое время в любом месте. — Шото, ты справишься, — и Шото моментально начинает верить в себя после этого фирменного воодушевляющего взгляда от Деку (это необъяснимое явление и учёными оно до конца изучено не было) и зажатого в его ладони до хруста плеча. — Я справлюсь, если останусь при своих конечностях, Изуку. Деку отшатывается и хватается за чемоданы, немедленно вылетая за дверь. Кацуки отцепляет от ноги уже во всю гогочущего пацана и исчезает следом. Дерьмо оборачивается к Шото. Они долго-долго смотрят друг на друга испытующе. — Думаю, на ужин у нас мороженное, — нарушает тишину Шото. Пацан взвизгивает, а затем, позволив себе ускориться взрывной тягой, занимает место у телека. Любимое насиженное место в правом углу. Потому что обычно остальную часть дивана занимают разложившиеся в извращенных акробатических позах предки. Шото спрашивает себя: что он нашел в этой жизни? У него могла быть нормальная семья с собственными неугомонными сверх детишками, милый дом с привычными татами в каждой комнате, пара таких же пятнистых как и он сам далматинцев, собственный гараж, чтобы прятаться от супруги или супруга. Да, черт возьми, все, что угодно его неопознанным вкусам. Но нет. Он живет у замужних друзей-долбоклюев, спит на их диване, сидит в идзакае раз в пару недель с Инасой, усиленно игнорирует при этом его ухаживания и расхваливания отца-идиота, а единственная семья, которая у него была, это созданная в симс его копия с хорошенькой по стандартам женой, которая сгорела заживо, пока персонаж Шото пытался приготовить обед (Тодороки после этого сразу же удалил игру, случайно снеся при этом винду, едва не расхреначив клавиатуру и еще два дня не мог отойти от мысли, что он может быть настолько херовым семьянином). И еще он большую часть своего свободного от геройства времени проводит с мелким, испытывая нездоровые отцовские чувства к чужому сыну Удобно было сваливать все на инстинкты беты, включавшие в себя чисто стихийное желание поддерживать омег и осаживать альф, что, конечно, в случае дуэта КатсуДеку работало в обратную сторону. — Крестная? Пацан слез с дивана, обошел его со спинки и привалился к подлокотнику, разминая крошечными мозолистыми пальчиками кожу на предплечье Шото. Мужчина немного размяк под такими махинациями, зная, что ничего хорошего от Дерьма просто так не дождешься, но затыкая разум и позволяя себе понежиться минутку. Обычно мелкий так усыплял бдительность, чтобы напасть исподтишка, но, видимо, в этот раз то была действительно привязанность и детская нежность. — Ну, чего это мы такие добрые сегодня? Дерьмо поднял травянистые глазенки. — Папа сломал тебе руку? — Что. Нет, — Шото усмехнулся. Видимо, хруст был достаточно громким для узкого коридора, чтобы мелкий решил, будто Деку успел его покалечить. Но теперь, убедившись, что все в порядке, пацаненок покончил с массированием здоровой конечности и забрался на подлокотник с ногами, обняв колени и положив на них голову. — Он слишком сильный для этого мира, правда? — Правда. — Даже сильнее, чем был дедуля Тоши? В такие моменты, когда малявки спрашивали его о тех временах, когда сами еще даже в планах не были обозначены (Дерьмо же изначально запланирован не был даже в самых мокрых снах своих родителей; но ему не повредит то, чего он никогда не узнает), Шото чувствовал себя по-настоящему постаревшим. Он не был исключением из оравы детин своего поколения, которые переставали в кровать мочиться, зная, что за них горой стоит Всемогущий, который одной фалангой наваляет любому подвиду монстров, копошащихся под кроватью. — Конечно, сильнее. Ты же все знаешь о его причуде? — Это не причуда, это МНО-ОГО причуд! — Вот именно. Кажется, он сильнейший из когда либо рождавшихся героями. (Ну, а то, чего Шото никогда не узнает о причуде Деку, не повредит ему.) Дерьмо про себя кивнул и мелко улыбнулся, отчего веснушки на его бледноватых щеках расплылись, казалось, до ушей. Стоило почаще выгуливать мелкого — белый, как полотно, да еще и волосы светлые. Шото не видел ничего особенного в альбиносах, какими были и Катсуки, и мелкий, поэтому выставил себе пунктик на будущее, подкорректировать естественный загар пацаненка. — Хочешь, завтра сгоняем в одно клевое место? Мигом меняясь в лице, Дерьмо удивленно приподнял брови: — В какое место? — ему казалось непозволительным, что от него вообще пытались скрыть что-то подобное. Но Шото знал, что разжечь интерес малявки никогда не будет лишним. — А вот. Как нельзя кстати зазвонил мобильник. Было очевидно, что Деку вызвонит Крестную едва они доберутся до аэропорта, потому что в одном месте нечто продолговатое зудит (нет, извращенки, не то, что вы думаете) и не дает спокойно взять и слинять подальше из дома, отдохнуть от семейной рутины, расслабить булки где-нибудь на калифорнийских пляжах и спалить эти булки июльским солнцем. — Алло, — бодренько ответил на вызов Шото. — Хуй оторвало, — скрипнул зубами с того конца провода Катсуки. — Эта глыба нежности беспокоится, что вы там уже спалили дом, а я беспокоюсь, что ты залез-таки в мою тумбочку. — Ох, — Шото хрустнул костяшками пальцев и хитро ухмыльнулся, что заставило пацаненка напрячься в ожидании подробностей. — Погоди секунду, остановлю байк, я, кажется, выронил Дерьмо из люльки на прошлом повороте, — мелкий прикрыл рот ладошками, тихо гогоча. — Не забудь при этом врезаться в столб, мудоебище. Меня возбуждает твоя разбитая рожа. На периферии послышались возмущенные вопли Деку, после — возня, и уже сам Новый Символ Мира перехватил трубку, скинув чемоданы в руки Катсуки. — Какого черта это значит, Шото?! — Деку, всё в полном порядке, только не говори этой псине. *** Весь оставшийся день они провели, растекшись от жары по дивану. Пригубили все части "Омена" и по три брикета некоторого экстремального вкуса мороженного. Дважды чуть не подрались. А спать легли аж на час позже положенного времени, потому что Шото тот дядя, которого любят за возможность творить под его присмотром почти все, что заблагорассудится. — Я, случайно, не усыновленный? — спросил Дерьмо, пока устраивался поудобнее среди огромных подушек. Деку и Катсуки таки додумались выделить ребенку собственную комнату, чтобы свой миниатюрный хаос он разводил только в пределах этого места. Шото присел на край кровати. — Нет, тебе даже не надо быть усыновленным, чтобы родиться Антихристом, лапочка. — Круто. — А теперь — спать, — мужчина похлопал по одеялу и уже собрался вставать, когда крохотные пальчики обхватили его запястье. — Только не говори, что хочешь сказку на ночь, малой. — Чмок в лобик, — чуть ли не одними губами проговорил мелкий. Шото бросило в жар на одно (1) сраное мгновение. Его ведь не посадят за такие вольности? Сяньлэ упаси. — Как я мог забыть? *** Наутро Тодороки еле просыпается, при том очень рано, и заставляет себя подняться с дивана, чтобы отлить. Диван у семейства просиженный во всех местах, от того не особо ровный и притыкается меж ребер по ночам, если не улечься в удачной позе. Поэтому ноет поясница и затекают плечи, но Тодороки, пожаловавшись про себя в мыслях, тут же забивает на это. После тренировок мышцы и не так болят, они просто горят и плавятся, причем с обеих сторон и остановить это получается только забравшись в прохладную пенную ванну. Пару раз Тодороки так засыпал, высунув за борт ванны голую пятку. Ну так вот, Катсуки тогда очень любил его за эту пяточку хорошенько дернуть, чтобы сонный Тодороки потом отплевывался от пены и, сверкая причиндалами, забрасывал улепетывающего прочь Бакугоу мелкими льдинками. После пробуждения уснуть снова не выходит, хотя он честно пытается. Он мог бы занять кровать КатсуДеку, но прикипел к дивану. Да и, на самом деле, не особо ему хотелось спать там, где спали они. Точнее сказать, не только спали, но и делали всякое эдакое дерьмо, что существеннее отражает его внутренний конфликт. Вот заведет он свой дом и свою кровать, там и поспит. (Не то чтобы он сильно надеялся на этот исход.) Он принимает душ. Взглянув в зеркало на лохматое унылое чудовище проводит пальцами по линии челюсти и четко слышит шуршание щетины о мозоли на подушечках пальцев. Он мог бы отрастить бородку, как папаша. Назло папаше. Да и просто ради брутальности. Но это была бы довольно причудливая двухцветная шевелюра, которая скорее веселила бы Катсуки, чем удовлетворяла самого Шото. Поэтому он на добрые полчаса застревает у зеркала с баллончиком пены и бритвой. Кожу покалывает свежестью, а над губой образуется крошечная точечка кровоподтека, когда в самый ответственный момент в ванну без задней мысли залетает пацан. — Доброе утро, Крестная! — орет он и тут же исчезает в коридоре. — У меня есть имя! — орет вслед Шото. На самом деле давно не оставался с мелким один на ночь. Последний раз был, когда тот еще разговаривать толком не умел и только начал бегать, поэтому в основном его заботой было прятать от него такие вот острые бритвы, ножницы, ножи и не пускать в кладовку, где всю жизнь сломана щеколда и покоится на полке бензопила, мать ее. Теперь ему предстоит вспомнить, как обычно пацан начинает свой день, что довольно сложно, учитывая, что вставал Тодороки всегда в этом доме самым последним, имея привычку откладывать отчеты на потом и засиживаться в конце концов с ними до поздней ночи. Самым логичным было спросить самого мелкого, чего ему надо, и именно это Шото делает первым делом. Пацан задумчиво стучит пальцем по подбородку, а после выдает: — Папаша на завтрак готовит яичницу с беконом, а еще мы играем в Марио-карт пока кушаем. — Ну вот только пиздеть не надо, мой хороший, — одергивает его Тодороки и треплет колючие волосы. — Торопиться некуда, у нас неделя впереди, чтобы наиграться. Дерьмо кивает, радостно, несмотря на то, что его уловка не удалась. Ну, она всё же не была такой уж ужасной для начинающего манипулятора. — Можно я пока телек посмотрю? — скучающе спрашивает пацан, пока Тодороки расправляется с яйцами, прикладывая все усилия к тому, чтобы разбить скорлупу аккуратно, а не раскурочить так, что потом на зубах лопается. Оно конечно полезно, богато кальцием, но впечатление от завтрака подпортить умеет. (Когда Кацуки стало жаль тратить на Тодороки лишнюю дозу специй, он начал забавляться над ним именно с помощью мелкой крошки яичных скорлупок.) Не самое приятное ощущение. — Валяй, — Шото пожимает плечами, не находя веских доводов против. Конечно, он не особо параноит на счет того, что как и сам Шото, так и Дерьмо оба не застелили постели, а мелкий в ванную утром залетал только чтобы напугать Крестную до усрачки. Волосы кололись и торчали во все стороны какие-то помятые, потому что стоило бы их помыть. В комнате бедлам, около дивана все еще стоят ведра от мороженного, но ни одного, ни второго это не заботит. Шото подтягивает сползшие домашние штаны цвета и текстуры собственно бетона. Пацан забирается с ногами на диван, сминая под жопой одеяло Тодороки и ныряя мордой в огромную перьевую подушку. Он не сразу останавливается после нырка, продолжая опускаться ниже в сдувающуюся перину и фырча от задора. По телеку с утра крутят обзор новостей, где сообщается, что все так хорошо в Японии, что люди топятся в порту Йокогамы от скуки. — Этого молодого человека выловили ранним утром при содействии бродяжки, который скрылся с места происшествия. Ведется следствие по поводу личности этого человека, но тем не менее, не будем строги к нему. Состояние пострадавшего стабилизировалось, хотя он явно не в восторге от этой новости, — вещает ящик голосом молоденькой телеведущей. На фоне мелькает берег Накамуры, залитый слепяще ярким светом. Пацан удивленно приоткрывает рот, любуясь (пока его живостью его эмоций любуется уже Шото), а потом кивает сам себе и поворачивает косматую головешку в сторону кухни. Тодороки не успевает отвести взгляд — полосы желтоватого света пробиваются сквозь тюль в гостиной и светлые волосы мелкого темнеют изнутри, как головешка одуванчика, наливаясь ярким светом на кончиках. В такие моменты хочется остановить время и запомнить каждую деталь, осознать их. Мелкое чудо глядит в ответ, дразнясь, высовывая язык и Шото лыбится в ответ. Дети — чудесные создания, когда вот так вот сидят на диване, сложив на колени ладошки, и светятся в рассветном мареве. Но момент надолго сохранить не удаётся — масло шкворчит на сковороде и края белка начинают темнеть жесткой корочкой. Стакан сока для пацана, крепкий черный Бусидо для себя. Вилки стучат о тарелки в сонливой тишине. Пацан поднимает глазенки, почти прикончив яичницу и отодвинув на ободок тарелки лакомые кусочки бекона на потом. — Так куда мы идем сегодня? С полгода назад пресса прознала о браке Мидории и Бакугоу, когда те выгуливали мелкого на Токийскую башню. Они старались осторожничать с оглаской ради безопасности их небольшого семейства, но совсем изолировать мелкого было бы верхом идиотизма. И так всю жизнь почти сидел с отцами у телека и мир видел только в пределах заднего дворика панельного дома и ближайшего продуктового, да несколько раз тусовался в геройском офисе, когда не с кем было оставить — а Токио, между тем, город огромный, что говорит о Японских островах в целом. Из всего, что болтал Изуку вчера на кухне перед отъездом Шото выловил только "Можете гулять, где угодно душе, но, сам понимаешь, не отводи от него и взгляда". А все потому, что чем выше ты в топе героев, тем больше у тебя потенциальных недоброжелателей. А все недоброжелатели отца наследуются потомками автоматически — это Тодороки уже успел проверить на себе. Но он был уверен в том, что сможет уследить за мелким, так что в первый же день их совместного сосуществования принял решение показать ему пару крутых мест. — В общем так, — Тодороки откладывает вилку, — первым делом — торговый центр, а потом — гулять. *** Пацан прост как две иены. Ему сказали идем, он и пошел. Вылетел из-за стола, так и не доев отложенный на потом бекон, и заперся в ванной. Шото на это пожал плечами, убрал остатки в холодильник, а посуду закинул в раковину, как говорится, «отмокать», чтобы Катсуки помыл, как вернется. Мелкого ждать долго не пришлось. Тодороки только стоит у окна, моргая сонно, в домашних штанах и тянет плечи за локти в сторону, чтоб, мрази, так не ныли, а пацан залетает в своем любимом комбезе зеленом и пялится на него: — А ты чего стоишь? Идти уже пора, а он стоит! — мелкий цокает языком и упирает руки в бока. Шото не торопится его слушать, конечно же, продолжает разминать мышцы под нетерпеливое пыхтение мелкого. — Может ты, — обращается он к Дерьму, — телек пока посмотришь, не? — Пошли, — стоит тот на своем и хватает Тодороки за штанину, стягивая её вниз. Шото, пятнисто краснея от ушей до плеч, мигом подхватывает утерянное и сдается, ретируясь к своей полочке в гардеробе. Деку ему хотел выделить ровно четверть огромного шкафа, чтоб всем поровну. Но, когда Тодороки собрал в стопочку все свои шмотки, они с Кацуки оба так это посмотрели критично на уморительно малые масштабы этой катастрофы и согласились, что Тодороки и одной полки хватит. Кацуки — из вредности, Шото — просто потому что ему много и не надо. Усилиями Дерьма они выбираются из дома на минут сорок (или пару суток) раньше, чем Тодороки планировал. На парковке стоят рядом его шикарный Дукати и семейная тачка Кацуки. Тот с горем пополам оставил её на попечение половинчатого, чтобы Тодороки не додумался "башкой своей на половину отмороженной" посадить пацана в седло мотоцикла. Но Тодороки же не идиот. Он бы ему из кладовки велик достал и заставил следом догонять, жаль только, что пока этот велик достанешь, пресловутая бензопила вероятно свалится с верхней полки-так на голову. А потом Бакугоу его с того света достанет, чтобы только лично поржать в лицо и сообщить, какой он идиот. В общем, они садятся в машину Кацуки, которая напоминает о своем владельце пряным запахом специй, опускают в пол стекла, чтобы проветрить, переставляют дружно детское кресло вперед и выезжают на дорогу. Вообще, если уж обсасывать Тодороки косточки, то начать следует с того, что он бета. Беты в их хитровыебанном мире составляют подавляющее большинство человечества и ничего в них особенного нет. То есть вся эта хрень с феромонами альф и инстинктами омег обходит их стороной, как бы их запахи ни усиливались течками или гонами — беты их не чувствуют и все тут. Но не когда рожаются от родовитых альф и омег, которые им передают способность ощущать все эти миазмы и при этом никаких экстазов от этого не испытывать. Собственно, Тодороки не повезло, потому что все его братья и сестра родились альфами, а он, такой вот дурачек — бета с деформированным обонянием. От Кацуки несет специями, причем самыми жгучими, какие, попадая в нос, вызывают не только бешеный чих, но еще слезы и, вероятно, смерть. Хотя первое время все, кто чуял, думали что это его приобретенный запах, потому что, срань господня, нельзя класть так много специй в любое блюдо, это должно быть запрещено законом, если уж общественное порицание не спасает, но кто вообще право имеет сказать Кацуки "нет" или "фу, место, псина, к ноге"? Правильно, кто угодно. У Деку напротив запах нежный, цветочный, как редко бывает у альф. Только вот Шото в цветах не так хорошо разбирается, чтобы точно назвать, а спросить самого Изуку как-то не тянуло. Ну пахнет и пахнет, хер с ним. Тодороки иногда думает о том, какой запах достался бы ему самому и каждый раз разбивается о собственное логическое восприятие лбом. Ему, наверное, сложно подобрать запах по натуре, а уж тем более по причуде, которая у него двойственная. В субботнее утро на улицах Токио довольно живенько. Они встревают в пару пробок, в процессе которых пацан откапывает в отцовском бардачке какие-то совсем древние кассеты с Aerosmith, врубает их и, что еще занятнее, подвывает им довольно-таки уверенно для пятилетки, хотя, естественно, перевирает все слова до единого и даже не вдумывается в то, что несет. Зато как душевно поет, божечки, вы бы только слышали. Тодороки даже, открыв форточку и вывалив на улицу затылок, начинает в такт головой покачивать. Скорости не хватает, а еще свободной дороги под колесами, ветра в волосах, которые Шото отрастил аж ниже плеч. И вот, вроде бы, отрастил от балды, а вроде из-за того что глубоко внутри него живет какой-то прожженный, прокуренный металлист. Зато собранный на затылке хвостик неплохо пропиарил его в свое время, как раз когда Кацуки освободил пьедестал второго героя страны, а Деку разбил сердца миллионам, оговорившись в одном интервью, что он, как бы, замужем уже немножко. И после этого место первого героя-любовника досталось незаслуженно Тодороки. И он был несказанно рад, когда стали появляться герои помоложе и посексапильнее. Сейчас он уже что-то вроде пережитка прошлого , сейчас его фанаты по большинству олдфаги, которые видели все позорные фотки Шото лохматого, обросшего, в заляпанных домашних штанах, с той поры, когда он немного спился в студенчестве и возможно не раз натыкались на слух, мол, он подозрительно много времени проводит в компании КацуДеку. Но все это пока не переросло в фанатские теории и выслеживание его у дверей геройского офиса с вопросами, на том спасибо. На парковке у торгового центра приходится обкатать два круга вокруг здания, пока находится свободное место. Мелкий вылезает из машины с воплями и хлопает дверью: — Неужели мы приехали! — Ну-ка, цыц, не жаловаться, — Шото показывает ему кулак и мелкий обиженно кривит губы. — Ладно, пошли уже. Они напяливают кепки пониже, улыбки пошире. Пацан хватает Тодороки за руку и тащит через парковку внутрь огромного, кажется даже, живого здания. Люди небольшими стайками снуют повсюду, полные энергии и энтузиазма, каких самим Шото и малому не особо хватает. — Так зачем мы здесь? — спрашивает мелкий, когда они останавливаются на входе. — Здесь, это на планете? — как-то отрешенно уточняет Шото. Пацан хмуро смотрит в ответ на него, как последнего придурка на Земле, что, собственно, очень близко к правде по самомнению самого придурка. — Так ну смотри, — Шото достает из кармана кредитку и показывает её мелкому. — Это все, что нам оставили твои предки на неделю. И сегодня мы можем потратить половину всего этого за один присест, если постараемся. А план у нас такой... Первым делом они заруливают в отдел "Все для туризма". Берут полосатые покрывала и полчаса выбирают пляжный зонт, остановившись в итоге на ядерно-розовом, потом простаивают еще полчаса в очереди, дружно выдерживая покерфейс когда на кассе зонт проверяют и, раскрыв его, обнаруживают внутри множество кошачьих мордочек "хеллоу китти". Мелкий в восторге и это главное, да что там, Тодороки и сам доволен выбором. Если он на пляже сядет под таким, то к нему ни один здоровый человек не подойдет. Дальше по списку идут пляжные трусы и тут без дефиле мелкого по магазину под умилительные возгласы других покупателей просто не обходится. Пацан сгребает в кучу все, что попадается ему на глаза и выскакивает из кабинки с воплями "Фея-чан, это просто улет!", тогда как сам Тодороки уже давно взял первые попавшиеся и, глядя на пацана с мордой зомби на заднице, в конце концов идет на компромисс и соглашается на три пары. Что удивительно, их еще никто не узнал, хотя мелкий — просто вышедшая из-под 3D-принтера копия худшего из своих папаш, а все, что для конспирации сделал Шото, это надел кепочку поверх распущенных косм (рубец шрама от ожога даже тонировать не приходится, потому что давно поблек, пусть и до конца не рассосался). Но раз уж сегодня им дают этот редкий шанс почувствовать себя обычными, то почему бы просто не воспользоваться этим? Когда они с мелким доходят до последней базы время уже три часа пополудни и жрать хочется неимоверно. Поэтому в продуктовом они затариваются скорее затем, чтобы половину купленного вскрыть уже сидя в машине и зажевать в прикуску к прохладной содовой. Дерьмо утирает ладошкой рот, запачканный в сырном соусе, и заговаривает: — Слушай, Крестная. — Шото, — не устает поправлять его Тодороки. Но разве это вообще стоит тех усилий? — Крестная, знаешь, — продолжает мелкий, как ни в чем не бывало. — Я вот тут подумал. Подозрительно, что они еще нам не позвонили. С ними же все в порядке? Шото пожимает плечами и достает телефон, проверить. И правда, за утро еще ни одного сообщения, что стервозной мамаше и мнительному папаше совсем несвойственно. — Они, наверное, спят уже. У нас огромная разница во времени, на самом деле. — Это сколько? Шото прикидывает хер к носу: — Скажем так, у них только-только началось сегодня. И на это мелкий присвистывает удивленно. Тем временем на парковке поднимается суета вокруг получившей солнечный удар женщины, свалившейся посреди дороги в обморок. Через открытые окна в машину влетает рёв клаксонов и гомон паникующих подруг женщины. Шото оглядывается на мелкого, а тот следит за развернувшейся через ряд драмой во все глаза и кричит вдруг: — Смотри! Тыкая пальцем в сторону бегущего через всю парковку человека в белом халате. Так всё и разрешается, а Шото с Дерьмом пристёгиваются и отправляются в путь на заслуженный отдых. ***The 1975 — Chocolate
День Шото, конечно, выбрал одновременно самый удачный и нет, потому что к тому моменту, когда они въезжают на платную парковку пляжа, машина нагревается настолько сильно, что багажник открыть получается только обледеневшей ладонью. Пацан уже носится вокруг, сам, деятельный, вытаскивает зонт из багажника первым делом, хватается за первый попавшийся пакет и в итоге тянет за собой все остальные. Только вот рефлексы у Шото все еще охеренно хорошо заточены и он мигом ловит полетевший на землю арбуз. — Прости-и! — кричит мелкий и протягивает ладонь, чтобы взять еще что-нибудь. Но тут Шото уже берет ситуацию и все пакеты в свои руки, доверив пацану их главную ценность — зонт. Пляж кишит народом — семьями, дружными компаниями и просто любителями побарахтаться в море. Тодороки не знает, к какой категории их можно отнести, но и лишним ни себя, ни мелкого на этом празднике солнца и волн не ощущает. Они аккуратно и гармонично вписываются во все это, пока расстилают на песке покрывало, устанавливают зонт под нужным углом. Точнее, делает это Шото, но мелкий его подбадривает и раздает советы где ему надо левее, а где пойти нахер. Оглядывая организованное им место, Шото уже представляет, как будет тут в тени валяться, пока пацан занимается своими делами. Они дружно расчехляют свои бледные телеса, заранее переодевшиеся в купальники, и встают в позу на горячем песке. — Что думаешь, Дерьмо? — спрашивает Шото, вытаскивая пучок волос из-под кепки, а мимо прошедшая мамаша едва шею не сворачивает, резко обернувшись на такую реплику. Мозг Тодороки настолько деформирован морально проживанием с самой экстремальной семейкой на диком востоке, что он и понять не может её такой бурной реакции. Блаженным стыд неведом, как бы. — Идем плавать, — заявляет мелкий. Он без лишних вопросов хватается за плавательный круг и быстро надувает его, пока Шото осматривается. На каждые метров двести стоят вышки спасателей, так что, если Бакугоу-младший решит его утопить, то у него еще есть шансы быть спасенным прежде, чем его кровь сгустится от соленой воды в легких. Вместо словесного знака готовности, Тодороки получает надутым кругом по жопе и оборачивается на мелкого, который невинно моргает на него глазенками. Не сговариваясь больше, они отходят к воде и в нерешительности застывают на песке мокром от накатывающих плоских волн. — Ты ведь вообще плавать не умеешь, я правильно понимаю? — Тодороки усаживается на пятки перед младшим товарищем. Тот пожимает плечами. — Я в ванной могу дельфинчика показать. — Это как? Дерьмо вытягивает руки над головой и начинает быстро крутиться на одном месте, издавая звуки, похожие на бульканье совы-утопленницы и перебирая босыми ножками по песку так старательно, что под ним образуется крошечный кратер. Ближайшая волна заливает добрый такой ковш воды в углубление и мелкий отскакивает с визгом от холода. Шото не может удержаться от микро припадка злорадства: — Прости, в океане воду согреть забыли. Хотя, с какой силой жарит солнце, так океан должен уже начать испаряться. Пацан ужасается, бросая взгляд на тех людей, что уже по самые гланды в воде и не кричат от терзающего их холода. Приходится объяснить ему, что когда войдешь в океан, то тело само привыкнет и ты не будешь замечать разницы. Хмуря светлые тонкие брови, мелкий кивает. Его шаг твердый, такой малец вряд ли поскользнется позорно на камнях, как это частенько делал сам Шото. Главное не сейчас, не сегодня, хоть денечек побыть тем человеком, который не подгребает ложкой говна себе в рот с самого утра и до вечера с широкой улыбкой. О, нет, опять загнался. Они вступают в воду с тем же трепетом, с каким первопроходцы-европейцы делали первый шаг с корабля на землю Нового Света. Волны хватают их за лодыжки и подталкивают вперед. Мелкий влезает в надувной круг с карикатурным лицом Всемогущего на бочине, а опустив глаза на это самое изображение названного дедушки, решает состроить похожую физиономию, пока идет все глубже в воду, пока пятки не перестают касаться дна. Он замирает с неподдельным шоком на морде лица, на пробу болтает ногами, смекая, что так можно двигаться дальше на глубину, пока висишь на надувном круге, и оглядывается на Тодороки: — Я сам разберусь, ты можешь идти. И ровно в тот момент, когда Шото пожимает плечами и делает вид, что уже уходит из воды, а пацан корчит ему рожицы в спину, на них находит хорошая такая волна, которая переворачивает круг мелкого и тот болтается жопой кверху, пока его несет к берегу. Тодороки ржет, но быстро хватает его за лодыжки и поднимает из воды, пока не нахлебался: — Сам? Дерьмо выплевывает на него всю противно-соленую воду, которую успел хапануть ртом, стягивает с себя круг и что есть сил херачит Тодороки, настаивая на том, чтобы его поставили уже на ноги, но Шото так быстро не сдается, подначивая его. — Может тебя просто закинуть с берега в воду и ты сам там разберешься? — Нарушаете правила моего пляжа, гражданин? — раздается тихо над самым ухом Шото. А потом на его плечо резко и тяжело ложится крупная мозолистая ладонь и шея холодеет от того, что он даже не оборачиваясь может узнать обладателя этой наглой грабли. Он выше на голову минимум, с коротко выбритым ежиком волос, у него охеренно горячее (по мнению даже околофригидного Тодороки) тело, поджарое, мощное, крепкое, как бетонная стена, а еще он альфа, от которого морем пахнет сильнее, чем от самого моря. — Што-орм!! — орет мелкий и машет ему живо снизу, мгновенно забывая о потасовке. Тень от Инасы накрывает их обоих так славно и обширно, что Тодороки бы не отходил от него весь остаток солнечного дня. Но он опускает пацана на землю, под его неизменный гогот, и все таки поднимает глаза на старого друга. — Че как? Йоараши реагирует как тот человек, которого не зря зовут Штормом, потому что одним рывком умудряется заграбастать в объятия и Шото, и пацана, ликуя при этом так, словно не видел их несколько лет. Где-то кричат чайки, кричат зарытые в песок дети, кричат нервные клетки Тодороки, лопаясь от напряжения, которое он испытывает, когда его сердечно вжимают в голую влажную грудь. Обоняние захлестывает густым морским бризом и почти осязаемой свежестью. — Што-о-о-орм!! — вновь орет мелкий им прямо в уши, обнимая одного из многочисленных своих геройских дядюшек в ответ. Собственно, кто из геройского офиса с ним не нянчился за эти пять лет, тот Минета Минору. Потому что с ним самим бы кто понянчился, на самом деле. Громко смеясь, Инаса отпускает их, скрещивает на груди руки, отойдя немного для приличия. Выдрессированный хорошими подзадниками Шото, он отлично знает, как половинчатый любит свое личное пространство. — И все-таки — вы тут нарушаете правила на моем пляже, — повторяет он. На нем ярко-красные пляжные шорты с синей полосой поперек, того же цвета бейсболка и свисток на шее болтается на цветастой веревочке, что довольно скоро наталкивает Шото на мысль. — А что, геройские вакансии закончились и ты решил спасателем стать? — Ага! — без задней мысли отвечает мужчина. — Вот даже нашел шортасы, как у Хассельхоффа в Спасателях Малибу, зацени, — говорит он и демонстрирует свою обновку со всех сторон. Шото не может не согласиться, оно того стоило. — Ладно, мы дико извиняемся, спасатель-сан, — он прикладывает ладонь к груди в жесте честности и добропорядочности. — Впредь надеюсь, мы не пересечемся. Инаса, привыкший к его нездоровому юмору настолько, что даже не замечает этих обидных для адекватных людей ноток, салютует от виска, улыбается и сразу уходит, забираясь на свой насест неподалеку. Без использования причуды, без выкрутасов, просто залезает и сидит, натянув на нос очки-авиаторы и оглядывая свои владения. И Шото, вернувшийся вместе с мелким в воду, еще не раз оглянется в его сторону из любопытства. *** — Так, а теперь греби, — командует Шото, придерживая круг, чтобы мелкий пока опробовал воду, не переворачиваясь. Но тот вместо того, чтобы болтать ногами, начинает плюхать ладонями по воде, гогоча и брызгаясь Крестной в лицо. Шото не то чтобы был сухим, но кепку на голове старался не мочить до этого момента. — Балда, ногами двигай. — Знаю, — лыбится малой довольный своей шалостью, но все-таки прекращает баловство. Он хмурится и напирает, Шото ощущает давление на ладони, которое становится все сильнее и сильнее. — Все, я могу плыть? А Тодороки, вроде, в инструкторы по плаванию не нанимался. Ему откуда точно знать когда плыть, а когда идти на берег и сидеть в грязи возиться, чтобы он сам немного отдохнул на пляже по-человечески. Но он же мозги не все растерял на подлокотниках чужого диванчика, знает, что если пацан утонет, то его самого ждет самая страшная смерть на свете. От таких мощных папаш, как Деку и Бакугоу не спасешься ни в Индонезии (даже зная правила выживания), ни на Марсе, а если уж они тебя достанут, то о смерти ты будешь молить громче, чем о пощаде. Но не будем о плохом. У мелкого все получается как надо, Шото даже отпускает его, чтобы сам поплавал рядом, и следит одним глазом за ним, другим за волнами, а третьим, внутренним, ощущает на себе чужой взгляд. Не колющий, каким сверлят в затылок, не вожделеющий, каким пялятся извращенцы. Нет, это взгляд заботливого спасателя Малибу, который приглядывает за всеми вокруг и за ними в том числе. И это могло бы раздражать своей назойливостью, если бы Шото не знал, что Инаса просто выполняет свою работу с должной ответственностью. Поэтому он раньше, чем кто-либо, замечает что-то вдалеке, спрыгивает с вышки, подбросив себя выше и дальше причудой, и входит в воду. Шото чувствует: что-то происходит, поэтому инстинктивно уже рвется на помощь, но тут же себя одергивает. На нем сейчас ответственность за мелкого в первую очередь. — Может нам забраться повыше и посмотреть? Шото кивает, помогает мелкому залезть к нему на спину и поднимается на вышку, усадив его на стул, пока сам выглядывает Инасу. Тот ушел под воду и пропал из поля зрения, но по направлению, куда он рванул, видно, как вдалеке возятся на глубине двое, цепляясь за доску для серфинга и размахивая руками. Надо же. — Што-орм, — восторженно болеет за героя пацан, сжав кулачки, — он очень крутой, правда, Крестная? — Шото, — настойчиво поправляет мужчина, не отводя взгляда от разлившейся вдаль водной глади. — Крутой конечно. У него есть свисток и шорты как у Хассельхоффа. — А кто такой этот Хассельхофф? Тодороки моргает на него с наигранным шоком несколько секунд и усмехается: — Я уже знаю, что мы с тобой посмотрим сегодня вечером, мелкий. *** Беспокоиться было особо не о чем. Инаса может и с придурью, но не дилетант. Усаживает горе-серферов на доску и доставляет на берег своими этими мощными ручищами. Тодороки его ручищам нисколько не завидует. Он себя не совсем на помойке нашел (но довольно близко), иногда позволяет себе самовлюбленно по-мужски поболтать со своей напряженной бицухой в зеркале. Это к тому, что и ему есть чем гордиться, и не нужны людям обязательно такие крепкие тела, мокрые, влажные, слепящие солнечными бликами и остротой оголенных сосков… Что-то солнце пригревает очень сильно, замечает Шото и спускается с пацаном обратно на условно твердый песок. Они обходят Инасу стороной, пока тот пестрит нравоучениями несостоявшимся утопленникам, и возвращаются под свой розовый зонт. Принимают решение распечатать арбуз и Шото разрезает его обледеневшей ладонью, убедившись, что никто на них не смотрит. Мелкий с животным авантюризмом вгрызается в арбузную мякоть. Водянистый сок стекает по его подбородку на пузо и по ладошкам до самых локтей. Наверняка ощущает себя каким-то маньячиной-каннибалом, весь перепачканный в красном, с полным животом и валяющимися рядом обгрызанными арбузными корками. Но на самом деле он скорее картина «девочка с персиками», такой же румяный и сладкий от сока — сам же облизывается без конца, довольный. — Вкусно, — выносит вердикт и поднимается на ноги. — А теперь… Оглядываясь по сторонам, мелкий замечает группу детей, копающихся в песке неподалёку от их места. Дерьмо поднимает жалостливо на Шото зелёные глазки и даже не просит — умоляет — одним взглядом, отпустить его порезвиться с сородичами. И Шото, если честно, даже не слишком заморачивается, обдумывая этот шаг. Просто даёт мелкому отмашку и тот напяливает смирно панаму, берёт свои ведро с лопатой и уносится к детворе на помощь. К чему треволнения, когда Тодороки со своего места прекрасно видит, чем тот занят? Видит, пока картинку не перекрывает присевший рядом Инаса. — Я спёкся, — оправдывает он своё присутствие под розовым зонтом и улыбается устало, рывком стянув с головы красную кепку. — Ты же не выгонишь меня, Шото-кун? Шото-кун вздыхает и пересаживается на другой угол покрывала, чтобы наблюдать за своим подопечным и при этом поддерживать разговор с Инасой. Его, всё-таки, воспитывали мальчиком вежливым, поэтому прямо сказать, что он хотел немного расслабиться и отдохнуть одиноким одиночкой, — этого он сделать не смог. Зато смог протянуть расслабленно ноги и ткнуть пальцем в сторону мелкого со словами: — Пока ты не мешаешь мне за ним приглядывать, делай что хочешь. Что, конечно, было вопиющей ошибкой. Потому что Инаса без лишних слов завалился к нему на бёдра затылком и прикрыл довольно глаза. Шото чувствует, как уши начинают гореть, причем оба уха, что для него сильно в новинку. Он очень медленно, как бы невзначай, опускает взгляд на лицо мужчины, а тот очень вовремя приоткрывает один глаз и смотрит в ответ. Запах моря захлёстывает свежестью, а Шото захлёстывает какими-то совсем смешными мыслями. Что он, например, хочет прикоснуться к его мокрому лбу безо всякой на то причины. Взбить ёжик волос на голове, стереть ладонью пот с виска, а после наклониться и по… — По лбу тебе дать бы за такое, — выдаёт он через силу и снова ищет глазами мелкого по пляжу. Тот наравне с остальными таскает к месту стройки мокрый песок в ведёрке и резвится в воде у самого берега. Шото думает, что Дерьмо — мальчик умный. Лучшее, что в нём есть от папаш — это его мозги. Поэтому он не слишком сильно беспокоится, что тот натворит что-то, скорее опасается, как бы что не произошло с ним само собой. Он всё ещё сын сильнейших и всё ещё слишком на них похож. Инаса, наверное, и сам начинает смущаться своей выходки, потому что зачем-то накрывает лицо кепкой и бурчит из-под неё: — Не думал, что ты любишь детей, Шото-кун. Непростительная наглость, конечно, сказать такое ему прямо в лицо. — Мелкий не считается. А Инаса продолжает: — Это только слухи или ты и правда живёшь у них в гостиной? — он приспускает кепку и пристально наблюдает за реакцией Шото, а та выдаёт его с поличным. — Допустим. — Про вас вообще о-очень много слухов ходит в офисе. Я стараюсь не слушать, но сам знаешь, от всех сплетен не сбежишь. Шото, кстати, успешно избегал их всё это время, потому что в офисе почти не бывал. — Например каких? — Например, что у вас с этим мелким что-то вроде предназначения. Тодороки не сдерживает смешка (не то чтобы он сильно старался): — Ты же в курсе, что я бета, Инаса? — А ты в курсе, что у меня имя есть? — Подъебал, — тихо выдыхает Шото. — Но нет, серьёзно. У бет ведь не бывает всей этой херни с предназначениями. Они обычно даже запахов не чувствуют А вот тут он уже сболтнул лишнего. Инаса заинтересованно приподнимается на локтях, но всё ещё остаётся смущающе близко к его бёдрам: — Ну, и как тебе мой запах? — спрашивает он, поигрывая бровями. Шото хочется провалиться скозь песок и вывалиться где-нибудь в Калифорнии, чтобы поплакаться в жилетку Деку. Он не отвечает достаточно долго, чтобы с Инасы сошло немного спеси и он смущённо добавил. — Мне часто говорят, что у меня запах какой-то изменчивый и непонятный, вот я и спросил. Беты чувствительные к запахам настолько редки, что о них начали придумывать сущие глупости. Мол, они, например, могут учуять только запахи благородных альф и омег, что конкретный такой пиздеж, потому что Шото чуял всех, кто находился рядом, без разбора и ни разу его ещё не подводил проклятый нюх. И ещё с три сотни вариаций такого бреда, никак с реальным положением вещей не коррелирующих. Тодороки всего лишь чувствует запахи. Как запах еды или свежесрезанных цветов, моторного масла или того же моря. Он просто на уровне подсознания уже понимает, что это запах, исходящий от человека, ему принадлежащий. — Знаешь, у тебя охеренный запах, Йоараши-кун. И как же иногда приятно быть честным хотя бы с самим собой. Инаса неловко проводит ладонью против роста волос и смеётся: — А от тебя пахнет арбузным соком. — Так и запишем. Градус неловкости должен пробить атмосферу со скоростью болида, но Шото даже умудряется мягко, как-то почти неосознанно разулыбаться. Йоараши отвечает ему беззаботной широкой улыбкой. Шото никогда не мог сказать, что у него творится в голове, потому что тот казался прямолинейным простачком, но при этом оставался для Шото неразгаданным ребусом. Сколько бы они ни виделись вне офиса, он постоянно находил способ его удивить. Историей ли, или выходкой. Да даже вероятность того, что он мог тут оказаться на пляже спасателем именно сегодня — до момента их встречи для Шото она стремилась к нулю. Герои такого полёта, как он, найдут себе работу и в городе. Нельзя не допустить одной крошечной мысли о том, что он его просто преследует. Но они всё-таки люди взрослые. Какой толк дородному альфе преследовать бету? Тодороки просто не видит в этом резона. Хотя всё до боли в рёбрах очевидно. Инаса садится с ним наравне и кладет ладонь на его шею. Пока он решает, что хочет сказать или сделать, Шото успевает решить, что сейчас и правда в песок провалится от страха, поэтому оглядывается на мелкого беспомощно и, не найдя поддержки, уже собирается молиться всем богам о спасении, как рядом раздаётся звонок телефона. Как же он, блять, обожает Бакугоу Катсуки. Золото, а не человек, готов прямо сейчас расцеловать его в обе щеки. Тодороки отстраняется и тянется за мобильником как ни в чем не бывало. — Приём-приём с этой стороны Земли, как слышно? С той стороны Земли раздражённо вздыхают и заспанно хрипят в трубку: — Лучше бы я тебя не слышал. Где шароёбитесь? — Гуляем по токийским крышам вместе с бездомными кошками. — Я так рад, что мне не нужно тебе даже напоминать, что ты конченный. — Ты какой-то совсем заёбанный, мне тебя даже жаль. И Шото почти уверен, что тот заёбан во всех возможных смыслах. В подтверждение Катсуки снова вымученно вздыхает и продолжает уже как-то лениво: — Так а если серьёзно, как вы там? — Нормально. Не по крышам, ладно, но гуляем, заводим друзей, сейчас снимем по мальчику и пойдём кутить. — Ну-ну. Инаса весь разговор сидит, как в говно опущенный и изредка зевает, стирая пот со лба. — Значит, всё под контролем и я могу успокоить эту глыбу беспокойства, да? — Именно так, — сам себе кивает Шото и думает, а что вообще тут может выйти из под контроля в его-то ежовых рукавицах. — В Калифорнии всё ещё солнечно? Катсуки фыркает: — Жопа потеет на раз-два, того гляди, подорвётся случайно, но мы держимся. Всемогущий версии два-ноль тут уже успел завоевать всеобщее уважение, пока я отошел поссать, как обычно, впрочем. — На то он и Всемогущий версии два-ноль. Быстрее, сильнее, выше, — усмехается Шото. Он ищет глазами по пляжу мелкого, никогда не вредно провести статус-чек. Пацан уже во всю разыгрался, омежьим очарованием вписавшись в новую компанию на раз-два. — Не удивляйся, если я вернусь без него, потому что ему тут, похоже, пиздец как нравится. — Верю. Но лучше бы наоборот. — Что наоборот? — тупо переспрашивает. От необходимости объяснять подъёб сводит зубы. — Ну, ты остаёшься там, а я становлюсь Дерьму новым папашой. — Да тебе до моего уровня ещё расти и расти, полужопие. — Я считаю тот отдел твоего мозга, который за оскорбления отвечает, надо сдать на опыты. — Ты-ы..! Обменявшись любезностями, оба кидаются бросить трубку быстрее другого и Шото, похоже, не успевает. Отчаянное положение, если на чистоту. Их пассивно-агрессивная война разгорается не первый год и счет значительно перевешивает в сторону агрессивной мамаши семейства. — Ну, как оно? — напоминает о себе Инаса. Шото едва не дёргается от неожиданности, думая, что может игнорировать его до того момента, пока он не уйдёт и не оставит успешного холостяка одного на этом покрывале. — Послевкусие поражения отвратительно, — резюмирует Шото. Йоараши кивает и чешет неловко затылок. — Ладно, мне, наверное, надо на пост идти, — и продолжает уже бодрее, но со слабой улыбкой. — Спасателям Малибу некогда расслаблять свои булки. А после поднимается и просто уходит. Послевкусие этого дня горчит всё сильнее и Шото решает, что пора бы ему, этому дню, уже заканчиваться. *** Когда они в очередной раз встают в позу на мосту, из машины в соседнем ряду на тусовку в подтягиваются еще двое мелких близнецов, которые машут Дерьму ладошками и базарят там что-то на корявом для местных диалекте японского. Тодороки залипает в твиттере, листая мемы с Катсуки и непосредственно ему самые ржачные и пересылая, когда что-то прилетает в машину через форточку со стороны мелкого, а он сам успевает нырнуть носом вниз и спрятаться за дверью, хохоча. Шото роняет мобильник на колени от неожиданности и берет в руки обычный пляжный мячик, оглядываясь сначала на выглядывающих из соседней тачки близнецов, а после на мелкого, который тянется забрать у него мяч. — Слушай, я понимаю, конечно, что скучно должно быть в пробке стоять с таким старпером, как я, но давай без пляжного волейбола обойдемся, — просит Тодороки. — Сначала надо им отомстить, — настаивает мелкий, таки отобрав мяч и замахиваясь им в сторону пацанов, которые опять высунулись из форточки едва ли не полностью (и куда родители смотрят вообще?) и ждут, когда им вернут игрушку. В итоге мелкий так хорошо замахивается, что мяч отскакивает от боковушки раскаленной тойоты и катится по мостовой куда-то в сторону. Трое пацанов смотрят друг на друга в гробовом молчании, пытаясь целиком осмыслить, что вообще произошло. Но, ох, как жаль, думает Тодороки, когда его ряд сдвигается вперед, а тачка со сникшими немедленно близняшками остается позади. Ну, просрали мячик, ничего не поделаешь так ведь? Он же тут не супергерой, чтобы... Да блять. Тодороки высовывает голову из машины, выглядывая по трассе, где же там этот сраненький мячик и как его достать вот не вылезая из салона автомобиля, но, похоже, что никак. Откуда-то слева доносится возглас: — Господи-боже-мой, это же он! Фея Крестная! И в ответ ему: — Да не, скорее просто очень хорошо косит, глянь, какая у него майка. Тодороки недоумённо опускает взгляд на упомянутый предмет одежды. Ну, застиранная белая майка с пятнышком кофе на лямке, которое и не заметить, если не присматриваться на расстоянии нескольких блять дюймов. Но Тодороки, во-первых, отпетый холостяк, а во-вторых, конченный аскет. Черт, да вы посмотрите на него, он каждую ночь спит на неудобном диване, живет с замужними друзьями, нянчится с их ребенком и, кажется, совсем проебался с единственным шансом наладить личную жизнь. И после всего только и делает, что старается не замечать этого всего. Этого послевкусия, этого конченного абсурда всего вокруг него происходящего. В его руках столько силы и мощи, а он не может даже собраться и разобраться со своим дерьмом. Нет, не тем Дерьмом, а действительно настоящим дерьмом, каким оборачивается всё, когда он пытается как-то обмозговать свою жизнь. Машины за ними начинают сигналить и приходится снова продвинуться вперёд по трассе, чтобы не вызывать еще больше возмущения других водителей. На дороге из ниоткуда появляется констебль и, под пристальным взглядом мелкого, подбирает где-то далеко позади мяч, возвращая его протянутым крохотулечным ладошкам близнецов. Лицо у пацана становится каким-то хмурым, напряжённым, поэтому Шото ненадолго (как обычно, впрочем) отбрасывает мысли о своих проблемах и спрашивает: — Ты в норме? Устал после такого насыщенного дня? Затор на мосту уже подходит к концу. Мелкий вздыхает, сильно напоминая этим раздражённым рычащим выдохом свою мамашу: — Я тут подумал. — Уже неплохо. Фыркает, снова, как и его мамаша. Поразительное, на самом деле, сходство. — Не уверен, что я хочу быть как вы. Героем, — Шото, конечно, неслабо так удивляется, но не перебивает пацана. — Я мог бы стать кем попроще. Но тоже важным. Доктором, копом. Спасателем. Пожарным, правда, наверное, не выйдет. Знаю, чего вы ждёте от меня. Но я лучше буду помогать вам с той стороны, пока вы, спасая мир, можете его нечаянно разрушить. — Знаешь, ты звучишь как-то слишком серьезно для пятилетки, — особенно, думает Шото, для сына Катсуки. — Ну, спасибо, что выслушал, — пожимает плечами пацан и устало зевает. Они съезжают с моста в город, и только когда движение становится более менее спокойным, Шото принимается рефлексировать над словами мелкого и решает всё же сказать что-то более осмысленное. Не отводя взгляда от дороги он зовёт Дерьмо по его неоглашённому в массы имени, но ответа не получает. Коротко оглянувшись понимает, что тот отрубился в тишине салона и спадающей к вечеру жаре как миленький. Ну и ладно, думает Шото. Разговор можно и отложить, думает Шото, и вообще, не он должен такие беседы проводить с чужим ребенком. Но он же ему не чужой. Он ему самая настоящая Фея-Крестная. *** Шото пытается взять мелкого на руки, чтобы донести домой не разбудив, но тот орёт «Бу!» и выскакивает из машины как ни в чём не бывало на своих двоих. Хочется дать ему затрещину, но догонять лень, поэтому Шото сгребает пакеты с пропитанием, закрывает машину и идёт следом, зная, что сам дверь пацан не откроет и тут уже ему не сбежать. Квартира встречает их полусумраком и тишиной. Скинув обувь в прихожей и запихав ноги в тапки, они по-хозяйски заваливаются внутрь и расслабляются на диване, сбросив пакеты где-то по пути. Мелкий пинает Шото по ляшке и лениво тянет: — Да-ай пу-ульт, — добавляет для проформы, — пожа-алуйста. Как старший и ответственный, Шото его игнорирует наглой ухмылочкой. Со вздохом на целую декаду мучений, пацан тянется, не вставая, к кофейному столику ногой и как-то так изворачивается, что пальцами обхватывает его за самый край, но потянув на себя просто стаскивает на пол. Пульт шлепается на мягкий ворс ковра бесшумно и безболезненно. — Фея… —Шото. — …можно я к хренам этот пульт взорву? — И как мы потом будем телек смотреть? Дуется. — То есть, гипотетически, что-то другое взорвать можно? — Размечтался. Ещё немного дуется, но, отдохнув (не понятно от чего он отдыхал, правда), подскакивает: — Спасатели Мальборо? Несдержанно заржав, Шото кивает: — Только надо сначала что-то на ужин сварганить. Они готовят излюбленный в их ненормальной семейке рис с карри. Тут Шото, конечно, добровольно признает своё поражение перед кулинарными способностями Катсуки, потому что готовить карри с такой страстью и дотошностью, как он, Шото никогда не станет. Шото вообще по всем фронтам проигрывает Катсуки в страсти к чему бы то ни было. Даже за место в душе утром тот борется охотнее, чем причисляемый самозванно к амёбам Шото. И Шото думает, что он тоже хотел бы иметь какую-то страсть в жизни. Он оглядывается — та же кухня, что и утром, только в этот раз за окном догорает пунцовый закат, стекая по волосам ребёнка огненными всполохами. Мелкий что-то увлечённо рисует в тетради красным мелком, прикусив увлечёно язык и лицом почти уткнувшись в бумагу. По квартире разносится пряный запах специй и тушённой говядины. Под мороком вечера, а может, накатившей усталости, Шото не замечает, как в ладони появляется телефон. Вечно молчащий, он сейчас разрывается от сообщений Символа мира. Деку засирает, не меньше, его личку тысячей фотографий калифорнийских пейзажей. Захватывающие фото с верхушки Золотых ворот, Тошинори, сотрясающий кулаком в сторону Алькатраса с деланной суровостью на испещрённом морщинами лице, Катсуки в канатном трамвае, довольный, как кот, греется у окна на солнце. И снова страсть. К приключениям, к тому, чтобы наслаждаться жизнью и брать от неё всё. Будь то ублюдочный омега, воняющий специями. Или... Шото отключает, наконец, голову и пишет сообщение Инасе. Ты, я, Мелкий, паршивый карри и спасатели мальборо. Что думаешь? Три точки почти мгновенно превращаются в ответ. Звучит офигенно!!!! Буду через сорок минут и захвачу пожрать!! *** Его будто буквально ветром приносит. А ударивший в лицо морской бриз только усиливает это ощущение, когда Шото открывает дверь. Инаса привычно улыбается от уха до уха, хохочет, пока пытается под улюлюканья мелкого разуться, держа в руках пакеты из комбини. Шото не уверен, что знает, где тот живёт, и как смог так быстро добраться. Обычно это Инаса его подбрасывал до временного жилища после их холостяких посиделок в идзакае, поэтому так хорошо осведомлён, куда ехать. В посиделках в идзакае нет никакой страсти, решает Шото, забирая у Инасы пакеты. На кухне, пока Шото разливает по чашкам карри, мелкий забалтывает дядю Шторма показывая свою тетрадь с рисунками. Шото присоединяется к ним как раз ближе к концу. Инаса краснеет шеей, когда видит себя на последней странице — красным мелком выведен человечек в шортах, который прыгает с вышки в такие же красные воды. Создаётся ощущение, что под ним расстилается огненное озеро, но он всё равно улыбается своей будничной улыбкой, готовый окунуться с головой и ни секунды не сомневающийся в надёжности своего плана. — Буду, как ты, спасателем! — заявляет малой, решительно хлопнув ладошкой по закрытой тетради. Живой Инаса цветом уже напоминает нарисованного. Он смущённо чешет бритый затылок, но улыбка не сходит с его красного лица ни на дюйм. Даже когда он отправляет палочками в рот первую порцию карри и ставит пустую тарелку на стол, глядя на Шото с надеждой в тёмных глазах. Вторая порция уходит с не меньшим энтузиазмом, и энтузиазм этот оказывается заразительным, потому что вместе с Инасой в потребление паршивого карри впрягается и мелкий. Только и успевают стучать палочками о край чашки. Шото хватает и одной, он больше наблюдает за мужчиной и мальчиком, которые, кажется, устраивают соревнование по обжорству. Шото думает, что они и не заметят, если он встанет и пойдёт отсыпаться прямо сейчас, но его тут же, не то чтобы против желания, сгребают с двух сторон под локти и тащат смотреть "Спасателей Малибу". Но сначала мелкий решает устроить гостю познавательную экскурсию. Шото даже смеётся себе под нос, когда тот вскидывает руку и провозглашает "Окно!", "Телек!", "Батин срач!". И давится своим смехом, когда пацан доходит до "дивана, на котором живёт Фея-Крёстная". Шото даже не думает его поправить в этот раз. Он думает о том, как жалко это звучит, и о том, что больше ни грамма пафоса выжать из этого не сможет. Инаса замечает его настроения, видимо, потому что от души хлопает по плечу и тихо говорит: — Замечательный диван! И это звучит так искренне, что у Шото внутри метафорически, вроде как, лопаются сосуды и начинается внутреннее кровотечение. Иначе не объяснить разлившееся под рёбрами тепло. Они усаживаются на замечательный диван уже в полной темноте, разбавляемой только светом телевизора. На экране солнечные песочные пляжи Малибу и постоянно мелькающие на экране поджарые бронзовые бедра. Это, к счастью, всё что успевает увидеть Шото прежде, чем его разморило сном. Он держался до последнего, одной рукой за кружку с чем-то прохладным и повышающим сахар, а второй, так уж получилось, за Инасу. Сквозь морок он слышал, как мелкий возмущался к середине фильма, что они не потрудились до сих пор добавить ни одной кровавой акульей расправы и разрубленного винтом моторной лодки тела. — Не правдиво! — заявил он. — Странный фильм. А Инаса всё смеялся, тихо, едва трясясь раскатами хохота, чтобы не разбудить Шото, чья патлатая голова прильнула к его плечу ненавязчиво. Когда поплыли титры, он обречённо выдохнул и приоткрыл один глаз: мелкий, обняв подлокотник, спал на другом конце дивана. Шото привёл себя в вертикальное положение и полуосознанно пробормотал в сторону Инасы: — Извини, придавил тебя своей тушкой. Инаса не переставал улыбаться. Он размял затёкшие руки: — День был тяжёлый. Для нас обоих. Шото кивнул. Очередным усилием (едва ли не насилием, по ощущениям) над собой, он поднялся на ноги, выпрямился и стащил мелкого с дивана, подхватив под спину и коленки. В темноте видимость резко упала, но найти комнату ребёнка он смог бы, наверное, и с завязанными глазами. Квартира у Катсуки и Мидории была на самом деле крошечная. С узкими коридорами и открытым пространством кухни и гостиной, поэтому заблудиться тут было сложно. Мелкий даже не просыпается, когда Шото укладывает его под одеяло, треплет, зачем-то, светлые лохмы и уходит обратно. К Инасе. Инасе, который мнется у дивана и хочет, наверное, откланяться и свалить. Шото даже может не смотреть на часы, хватает зашедшего солнца, чтобы время по по ощущениям перевалило за одиннадцать вечера. — Уже поздно, я, наверное... — Останешься? Шото не ощущает какой-то жуткой решительности или смущения. Он отключает голову, он чувствует, что всё в порядке вещей. Может быть, для него страсть — это ютиться с широченным Инасой на одном диване и носом уткнувшись в его шею и утопая в свежести моря, может, это паршивый карри и паршивое кино, может, заляпанная майка, отросшие волосы, это собачиться с Катсуки и позволять Деку случайно ломать ему конечности. Это (не) чужой ребёнок, который никогда не привыкнет называть его иначе как Фея-Крестная. Это начать собирать вещи и искать квартиру неподалёку. ***Спустя пару недель
Стиральная машинка работала достаточно громко, чтобы они не заметили, как Шото крался мимо ванной с оладьей в зубах и замер, слушая обрывок разговора: — Мне правда жаль, Каччан, господи, блять, боже, знаю, мне снова придется неделями извиняться и ты не представляешь насколько я... — Мать твою, нытик ты шелковый, захлопнись. Мы оставим это, — оборвал его Катсуки и вместе с этим хлопнул по гудящей и подпрыгивающей от сердобольности стиралке, чтобы та немного утихомирилась. — Что? — тупо переспросил Деку. — Что слышал. Мы оставим это дерьмо, ясно тебе? Дурилка, - последнее он добавил уже тише, смешивая раздражение с любовью. Как ложечка клубничного сиропа в бочке дегтя. — Но.. — Нет, мы не назовем его Дерьмом, — выдохнул Бакугоу даже посмеиваясь. Сам понял, что это попахивает абсурдом. Но даже притаившийся за дверным косяком Шото прекрасно знал, что именно это и пытался сказать Деку. Видимо, недельный отпуск прошел очень даже плодотворно, думает Шото, и возвращается на кухню, чтобы стащить ещё одну оладью по такому поводу.