«Они оказались не тем, чем я их представлял»
Столь короткая фраза, несмотря на свою псевдо-бессмысленность, полностью устраивала паренька. Особенно он был рад ниженаписанному имени — Альфред Агониллус. Но кем он вообще являлся, как был связан с дневником — не имел малейшего понятия, так же, как и не знал, зачем было написано его имя под его же словами, вероятно, в его дневнике. За удовлетворением интереса последовала сильная усталость, казалось, сдерживаемая до сих пор только лишь желанием найти в дневнике надпись. Парень отстранился от толстенной книжки, разминая спину и плечи. Он поднялся, с трудом разлепляя глаза и обнаружил сильный беспорядок по квартире, даже не понимая когда успел его устроить. Тем не менее, решив оставить все эти заботы на завтра, он со спокойной душой выпил чаю, почистил зубы, переоделся и опустился на мягкую постель, возможно, уже в секундном падении потеряв осознание. Его встретила одновременно пугающая и чарующая чернота. — Тебе здесь нравится, Эрик? — прозвучала короткая фраза из темноты.Глава II «Мишель» часть 4
13 января 2019 г. в 04:54
Каково было удивление, когда на пороге он увидел почтальона, старательно пытавшегося поджечь сигарету. Очередная тщетная попытка закончилась угрожающими сквернословиями под нос и сигарета, вымокшая и измятая, отправилась к небольшому стальному кустарнику. Он посмотрел на приближающегося неспешно парнишку и слабо улыбнулся.
— Вы хотите искупаться? — саркастично заметил он, чем вывел паренька из транса.
Он резко ускорился и, забежав под козырек дома, поспешно пожал руку почтальону, скорее в знак благодарности, нежели приветствия.
— Вы разве не на работе?
— Ох нет. Нет-нет. Только не в такую отвратную погоду. Думал, сумею хоть под зонтом, но не вышло. А ведь к обеду все, вроде как, устаканилось. — протянул он, кивая на дождь с неким отвращением и злобой, — Достал уже.
— Пройдете в дом? На чай? — поинтересовался парень, отворяя дверь.
Почтальон улыбнулся, вяло и любезно, и поплелся за ним, обтряхивая скопившиеся капельки с черного пальто.
— Вы, должно быть, сильно устали? — спросил парень, заметив шаркающую походку спутника. Почтальон кивнул.
— Да, находился. Я ведь только с отпуска вышел. Ноги словно ватные.
На лестнице повисло гробовое молчание, рушимое лишь едва слышимым тиканьем не просто старых, скорее древних часов из соседней пареньку квартиры. Такой звук для часов люди вполне назвали бы нормальным, вот только без учета разделявших квартиры и коридор стен — единственных наиболее толстых. Тишину заглушил лишь примирительный щелчок замка. Парень пропустил вперед гостя, но почтальон отказался.
— Ох, боюсь это ненадолго, — начал он, — Я мало чего могу вам рассказать. И не намерен растягивать разговор чаепитиями и прочими любезностями.
— Ну, не в пороге же разговаривать, — опешил парень, на что почтальон слегка замялся.
Он снял фуражку с вымокшим козырьком и задумчиво почесал затылок. Заметно было, как колеблются его губы в поисках новых слов и путей превращения их в голос. Успокоительно выдохнув, он все же решился:
— Я не хочу заходить в его квартиру. Поймите, мне дела до всего этого нет, но… Он пропал столь бесследно, а я наблюдал за тем, как он катится куда-то в преисподнюю, — почтальон показательно перекрестился, — Прошу, не поймите превратно.
Мальчишка кивнул, и почтальон указал ему на продолжение узкого коридора, кончавшегося большим оконцем. Подойдя к нему, мужчина открыл форточку и, облокотившись на благородного возраста подоконник, приступил к поискам хоть сколько-нибудь сухой сигареты в вымокшей пачке и предпринял множество попыток, чтобы зажечь находку.
Как только парень увидел счастливое лицо почтальона, глядевшего на полусухую трубочку, понял, что разговор вот-вот начнется. В тот момент, когда в глубь коридора отправились дымные клочья, мужчина слабым, несколько осипшим голосом начал свой небольшой рассказ не теряя мертвяще-спокойного тона, дабы запрятать информацию от чужих ушей.
Начал он, пожалуй, слишком рано, в кратце описав свои собственные взгляды на происходящее в проулке. Мужчина не являлся болтуном, скорее предпочитал уподобится всем местным, но: «Коли случалось, что селили новеньких, с ними я обходился по нормальному, как у себя в родном краю» — говорил он.
По сути, он был почти единственным человеком, кой-вел разговоры с жильцами седьмой квартиры и не увидел в предыдущем съемщике какого-либо алкоголика или наркомана, в чем и состояло большинство осуждающих сплетен. Что также удивляло почтальона: как вообще эти сплетни зарождались, если люди столь редко подавали признаки жизни, не говоря уже об активных разговорах.
Мужчина рассказывал о пропавшем, как о давно знакомом человеке. По его словам тот вышел и лицом и нравом, но с окружающими редко поддерживал беседу без собственного умысла. В общем, в здешнем коллективе вполне мог стать своим.
Пропавший не увлекался ни чтением, ни любым другим занятием. Оставалось только гадать, чем он днями напролет занимался тот недолгий период пребывания в новой квартире. Приходя с учебы, он показывал себя остальным как самого настоящего затворника. Люди иной раз видели, как тот выглядывает из окна на улицу с искривленным в отвращении лице.
— Ему здесь очень не нравилось. Пусть он ни разу этого не подтверждал, но скрываемое выражение ужаса и глубокой грусти давненько уже разъели его маску безразличия, что она теряла всякий смысл существовать.
Со временем почтальон начал замечать в нелюдимом мужчине черты усталости, будто бы хандры и постоянную дрожь рук. Когда же добродушный джентльмен перестал следовать своей привычке, — самостоятельно забирать письма из рабочих рук, — он решил лично занести их. Тогда-то, ему и открылся его не слабо измененный внешний вид.
Жилец больше походил на ободранного исхудавшего неряху, только-только вышедшего из пьяного забвенного сна. Лицо побледнело, слегка отекло, от чего, однако, первое время отвлекала нехилая щетина. Черные мешки под глазами, что он так часто потирал, словно в ознобе, говорили о характерном недосыпе, хотя, по словам жильца, едва выговариваемых в приступе головной боли, в постели протекала не только ночь, но добрая часть его дня. Склера глаз местами пожелтела, покрылась алыми дужками и выделяющимися красными нитями, что все как одна входили в радужку. Она же с каждым новым днем оказывалась ещё темнее вчерашнего. В тот же день жилец сообщил, что, кажется, заболел, после чего и без того слишком малая доля беспокойства почтальона сошла на нет.
Пожалуй, это все, что он рассказал и по искренней задумчивости его беспокойного лица, можно было сказать, что большего тот припомнить не в состоянии, а возможно и не знал.
Что касается имени молодого человека, тут почтальон сильно хлопнул себя по голове, почесывая затылок. Он точно помнил, что джентльмен представлялся, но его имя, как и фамилия с чего-то совсем улетучились из головы.
— Что же, спасибо и на этом, — удрученно вздохнул паренек, выслушав рассказ, содержание которого коротко охарактеризовал как «вода». По настоящему ценного и необходимого ему не рассказали.
Почтальон не знал ни знакомых пропавшего, ни адресов приходивших ему писем. В квартире парень не нашел ни одного из тех многочисленных, как описывал почтальон, что он приносил чуть ли не каждый день. А значит, их либо кто-то забрал, либо они были кем-то нарочно выброшены или, что еще хуже — уничтожены из грязных побуждений.
— Я бы на Вашем месте не лез в эти дебри, — вдруг начал почтальон, — никто не знает точно, что именно происходит в этом треклятом доме, в вашей, с позволения сказать, поганой квартире, — он грустно усмехнулся, — Вы же не знаете, как тут обстоят дела, да и я не особо в курсе. До меня лишь доходил слух однажды, что он не первый.
Парень нервно сглотнул. «Он не первый» — пронеслось у него в голове зловещим шепотом. И что-то подсказывало ему, что фразе не хватает продолжения.
— Мне не дает покоя один вопрос, — вдруг нарушил тишину почтальон, — С виду вы человек вполне осторожный. Тогда, как вы согласились снимать квартиру, осознавая, что в ней исчез человек?
— Я не знал. Слухи до меня доходили самые разные, но ни один из них не подтверждался официально.
— Ясно, старина не предупредил вас? — парень показал головой, несколько удрученно, —Ну, утешение лишь в том, что беднягу можно понять. Пять голодных ртов и жена нахлебница, да такая…что даже смотреть жалко. Ему и без того тяжко приходилось, а с подобного рода происшествиями найти съемщика стало невыполнимой задачей. Для скупого эгоиста и ханжи он даже слишком хорош, раз заботится о своей семье.
На этом их диалог закончился. В течении еще нескольких минут парень наслаждался звуком льющихся вод в присутствии единственного, по его мнению, адекватного человека, что здесь встретил. Когда почтальон собрался уходить, парень повторно поблагодарил его и направился в свою «поганую квартиру», как её назвал мужчина.
Ветхие стены встретили его равнодушно. Они не отталкивали, как впервые, а скорее приняли паренька как такую же серую часть интерьера. Паршивая атмосфера и зудящий полумрак в данный момент представлялись ему раздражителями для слабонервных и чужих, нежели для него.
В спальне он повторно обратил внимание на угольные обгорелые доски. Ему несладко пришлось, когда он выгребал золу столь любезно и аккуратно собранную в угол комнаты за тяжелую штору. Приступая к кровати, он был готов упасть в кому от осознания того, что спал, можно сказать, на пыльных кучах, застеленных тонким деревом и старым матрасом. Успокоение его настигло только тогда, когда все это добро, вместе с многочисленными битыми банками, бутылками, искореженными листками обгорелой бумаги и прочим хламом благополучно было заточено в мусорный мешок и готовилось к отправке в уличный бак.
К счастью, в шкафу (что удивило) оказался комплект постельного белья, что тоже нуждался в повторной стирке. Блеклые простыни чуть было не засияли былым великолепием, распространяя по квартире свежий запах стирального порошка. Он понимал, что скоро они не высохнут в связи с высокой влажностью, потому принял решение на некоторое время расположиться на диване.
Его голову все это время занимали мысли о пропавшем жильце и то, чем бы он мог днями напролет заниматься в пустой квартире: разве что разбрасывать вещи? Здесь не наблюдалось ничего примечательного, способного вызвать интерес, хоть как-то завладеть вниманием, кроме…
— ... Картин, — шепнул он еле слышно, оборачиваясь на злостно задвинутый ящик, — и блокнота.
Неспешно, как ему показалось зачарованно, он приближался к пугающему ящику. Увиденное вчера он объяснял тем, что сильно устал и потому сейчас, толком не выспавшись, считает обычные предрассудки чем-то реально не существующим. Он открыл его почти рефлекторно и тут же понял, что именно хочет в данный момент рассмотреть. Картины продвинулись в глубь ящика и, достав дневник, он задвинул его столь же брезгливо, сколь вчерашней ночью.
Он невольно сравнивал себя с незнакомым человеком, чье почти неразличимое лицо увидел в газете. Разум снова и снова возвращался к тайне, произошедшей здесь. Прямо в этой квартире. Пропавший жилец бродил по дощатому полу, эксплуатировал старую мебель, перешедшую теперь в пользование паренька. Эта квартира — все, что от него осталось. Она хранила все его вещи по сей день в том самом беспорядке, в котором он их оставил. Обитель, в конце концов, стала последним местом, что он посещал перед тем, как бесследно исчезнуть в городских пучинах. Но назойливое чувство в глубине души так и кричало, что и этот дом неким образом поспособствовал этому. Сравнивал ли себя так же пропавший жилец? Были ли другие?
Шептавшиеся о странной судьбе последнего жильца ещё более сгущали краски, не давая сосредоточится на уже известных фактах, что мальчишка невольно путался среди них и перемешанных доводов, теорий и идей, с неописуемой скоростью наворачивающихся в голове. Сопротивляться желанию разгадки стало вконец невозможно.
Почтальону пропавший показался опрятным, уважающим себя человеком, вышедшим как лицом, так и нравом, но являл очень уж таинственную фигуру, оттого и казавшуюся странной… Но в какой-то момент в помутненном сознании возникла действительно важная деталь, нуждающаяся в подтверждении, ибо благодаря ей отдельные куски истории могли бы собраться в единый лоскуток материи. Он шустро поднялся, но стоило дойти до письменного стола, как себя проявила неуверенность. Уже держа жуткий по его мнению, старческий дневник в руках, он мешкал в желании раскрыть его и одновременно со всей силы зашвырнуть источавшую опасность книгу в ящик, закрывая тот на замок. Но желание сложить картинку было сильнее.
Он начал торопливо перелистывать одну за другой желтушные страницы дневника, но уловить хоть какое-то изречение на родном языке не мог. И предполагал, что подобного языка и вовсе нет, а данные записи являются бредом ополоумевшего тяжелобольного, некогда снимавшего здесь жилье. Возможно слова, столь отчетливо выводимые друг на друге, вероятно, год за годом, представлялись автору их вполне вменяемыми и он сам не осознавал, что выдумал для себя собственный алфавит и буквы.
Да, несомненно, парнишка был скорее деревенщиной неотесанным перед всезнающими мастерами, работающими в данной области, и некоторых тонкостей не только прочих, но и своего родного языков не знал, но чисто интуитивно каждый, даже самый глупый человек, в состоянии понять, что является общепринятой нормальностью, а что нет. И здесь разум ясно дал парню понять, что каракули, составлявшие дневник как раз-таки и не являлись этой нормальностью.
Поняв, что столь быстрым просмотром ничего не добиться, он решил рассмотреть каждую страницу подробно, вспоминая и то, как в день приезда на одной из страниц увидел, пожалуй, слишком знакомую ему фразу: «Молчание — золото». Слова в голове мальчишки прозвучали как-то неестественно, тембром, не свойственных его собственному, отчего кожа моментально похолодела, а страх сказался небольшими щекочущими волнами, проходящими от головы до пят. Впрочем, испуг быстро сошел на нет и мальчишка, лишь помотав головой из стороны в сторону, приписал данное явление обычной усталости, однако решая продолжить свое занятие.
По прошествии получаса уже половина с лишним страниц была позади и парень перестал удивляться тому, что все чаще встречал обрывистые рваные куски бумаги. Не слабо шокировало его совсем другое. Надпись, коею он видел в начале дневника, или, полгал, что видел, ныне появилась лишь недавно и, если брать в расчет число страниц в дневнике (а их он уже на половине успел насчитать около трех сотен), то ошибиться было невозможно.
Парень уже собирался закругляться, понимая, что пытаясь читать текст, он вдруг который раз замечает непроизвольные короткие движения чернил. Их хвостики иногда ехидно повиливали из стороны в сторону, что придавало черным петлям и виткам некий отталкивающий характер. Перелистывая на следующую страницу, которая должна была стать последней на сегодня, он вдруг обомлел, присматриваясь получше. Поняв, что ему ничего не мерещится и не чудится, он с облегчением выдохнул. Однако надпись его заинтриговала, внушая слабое подобие подсознательного понимания её смысла, но как бы парень не пытался вдуматься в неё — все тщетно. Он лишь чувствовал, как сердцебиение постепенно слегка учащалось, ибо он был не в состоянии понять природу этого. И все же надеясь, он пробежался глазами по следующей странице и последующей, ещё и ещё, но не встретил более ни одного словечка и вернулся к находке. Она гласила: