«Вдоль ночей по пустым полям, океанам и седым морям…»
II
зажигая спички зажигалкой
У Рыжего жужжит где-то в груди. Зудит под кожей, стреляет в зубы. Мальчишка плачет вдоволь всю ночь, прикусывает краешек кошелька. Кажется, и не спит вовсе. Густой пряный запах дерева царапает глотку. Он думает обо всём: о маме, о еде, о ловле бабочек, прятках, войнушках с его отцом. О чём-то тёплом, приятном. И безостановочно льёт слёзы. Брюхо липнет к спине — один кусок пиццы давно рассосался внутри желудка. Рядом с выходом из чердака, что заперт на ключ, есть вторая дверь. Она ведёт в небольшую ванную комнату. Рыжий зашёл в неё сразу и обнаружил нераспакованные упаковки с мылом, выстиранные полотенца, коробки с дорогим порошком, зубную пасту и бледно-красную аптечку. Ни ножниц, ни шприца. А тюбики шампуня недостаточно тяжёлые, чтобы проломить кость. Да и Рыжий бы не смог ударить — господин Хэ уложит его за мгновение. И дураку видно. Рыжий абстрагируется от этой комнатушки и представляет что-нибудь хорошее. Маму, которая печёт блины, отгоняя ногой кота. Самого старого кота, что лежит в коробке из-под обуви и не двигается. Рогатку отца, которой тот целился в макушку Рыжего. Самого отца, сидящего в тюремной одежде и тихо говорящего: «Прости, сын». Рыжий никогда не умел фантазировать. Ему не верится в происходящее. Где-то там, за пределами этого дома, безудержно рыдает мама, и мир продолжает колоться на части. Но там всё хорошо, а потерянный ребёнок здесь. И самое кошмарное, что он здесь один. Вряд ли у Шаня было бы хорошее будущее. Все говорили, что он пойдёт по стопам отца и загремит в тюрьму через год-другой. Гены не смыть водой, зато кровь с костяшек — это да, пожалуйста. И если вспомнить все грехи десятилетнего бесёнка, то и правда может показаться, что он всеми силами старался как можно быстрее завоевать срок. Драки, битые стёкла, оскорбления, яркая ненормативная лексика. Но здесь, в укромном уголке господина Хэ, у Рыжего раз и навсегда ломается любое будущее. Хорошее, тюремное или под могильной землёй, плевать — оно всё равно остаётся в той секунде, когда похититель забрал мальчика к себе. Несправедливо, обидно. И страшно. Когда блеск утреннего солнца жжётся на стекле, Рыжий трёт воспалённые веки и тащится в ванную. Промывает царапины, вычищает лицо от крови, шипит. На лбу горит разбитая рана от удара об машину, по щеке ползёт разодранное пятно. Творение глупой Лямбды. Вдоль кистей рук змеятся пурпурные полосы от верёвок. Рыжий стаскивает с себя мятую рубашку, смотря в зеркало. Уродец. Слабый, бесхребетный и никому не нужный проблемный ребёнок. Мальчишка бегло пробегается по острым скатам рёбер, задирая майку. Прикасается к пёстрому следу от электрошокера, цедит сквозь сжатые зубы ругательство. Хмурит брови. Думает: хочу ли я умереть? Нужно ли мне умереть раньше, чем меня убьёт он? И шарахается, до ужаса пугаясь мыслей. Об этом ли свойственно думать ребёнку? Поправка: похищенному ребёнку. В зеркале видно, как лихорадочно сверкают прозрачные глаза. Рыжий кусает губу, тщательно промывает веки, застёгивает каждую пуговицу заляпанной рубашки. Мама всегда говорила, что он сильный. Он как взрослый. А паника приведёт к гибели. Ожидание становится невыносимым. Рыжий бродит по чердаку, залезает во все углы, трогает каждую трещину на стене. Безнадёжно тянет в стороны прутья, просовывает сквозь них пальцы, пытаясь достать до газетных вырезок и содрать их. Несмотря на худощавость и гибкость рук, Рыжий не дотягивается. Только корябает зудящую кожу. Из портфеля пропал телефон — серенькая дешёвая раскладушка. Рыжий ещё ранним утром перерыл дно в поисках мобильника и взвыл от досады. Даже циркуль исчез из пенала. Мальчик сомневается, что сможет убить без колебаний, но защита в кармане брюк немного успокоила бы его нервы. Как-то змееобразный Ли соорудил из всякого мусора неплохое оружие, но у Рыжего нет даже доли бесполезного хлама. И сам он бесполезный. Как рыба, выплюнутая на берег: задыхается и не может найти выход в свой морской дом. Рыжий окостеневает, вспоминая о жёлтой пластмассовой точилке. Недоразумение в форме золотой рыбы валяется в заднем кармане, и Рыжий вытаскивает точилку на солнечный свет. Новая, но уже покрытая стружкой от карандаша, она глухо хрустит, когда мальчик сжимает руку в кулак. Осторожно вытаскивает лезвие. Стряхивает остатки жёлтой рыбы в портфель, вертит острой железкой. Дело за малым — научиться ею пользоваться. Чердачная пыль оседает на пластике лезвия. Рыжий слабо ведёт концом по запястью: долго. Кладёт горизонтально: неудобно, но гораздо легче. Прикладывает к шее, куда-то под челюсть, где бьётся учащающийся пульс. Проколоть и вдавить глубже. Будет идеально, но Шань не сможет попасть с первого раза. Если только испугается. — Что ты творишь? Голос — дробовик. Рыжий надавливает на кожу чуть сильнее (до кровавой бусины), переводит на господина Хэ перепуганный взгляд. И встречается с таким же. Жутким, стеклянным. Взволнованным. Впрозелень серым. — Убери его, — приказывает господин Хэ. И Рыжий, повернувшись к нему лицом, давит на свою шею. Жжётся. — Убери, идиот, ты же убьёшь себя. — Убью, — хрипло отзывается Рыжий. Сглатывает страх, поджимающий глотку. Если он не сможет завалить похитителя, почему бы не грохнуть себя, сохранив хотя бы частичку раздавленной гордости? Мужчина стоит в дверной арке с ключом в руке. Смотрит, будто говорит: не сможешь. Когда Шань жмурится для триумфального вдавливания лезвия в вену, то он вбегает внутрь с грацией русалки и оказывается перед лицом побледневшего мальчишки. Выбивает железку из пальцев и сносит весь львиный дух ударом по щеке. — Хочешь сдохнуть, малыш? Я устрою. Не вопрос. Хватает за туловище, сдавливая; легко (как оранжевое пёрышко) взваливает на плечо брыкающееся тело. — Нет, нет, не хочу! Пусти! — Прекрати пищать мне в ухо. Господин Хэ дышит тяжело, быстро. Запах перегретой розетки скребёт нос Рыжего, и мальчик стучит кулаками по мускулистой спине мужчины. Боится. Это напоминает ему о вечерах, когда отец возвращался с работы злой и уставший, выпивал пару банок пива и бил сына в воспитательных целях. Водил мордой по тетрадкам с домашней работой и спрашивал: «Почему они пустые? Опять шлялся по улицам? Ты что, не ценишь мать? Не слушаешься меня?» А Рыжий лежал на листах весь в крови и беспомощно мямлил оправдания. Почему если ребёнка учат уму, то он обязательно должен страдать? Шань навечно запомнил запах табака, жвачки и извинений отца, смешанных со смердящим перегаром. Его тащат куда-то вниз по лестнице. — Теперь не хочешь? — насмешливо цокает господин Хэ и крепко держит за туловище. Открывает дверь в просторную спальню, выцеживая: — Я же знаю, что не хочешь. Но не тебе решать. — Я ведь нужен Вам здесь! Не надо! Словно разъярённый волчонок, Рыжий дёргается и рвётся из хватки похитителя. Господин Хэ стучит по его позвоночнику, придавливает к своему плечу. Не даёт спрыгнуть. Спальня проносится перед глазами смазанной картинкой: только фортепиано и тусклый циферблат часов выжигаются на дне черепа, оставаясь в памяти. Мальчишку несут к окну. Господин Хэ рычит что-то язвительно-холодное, резко поворачивает ручку, наваливается на стекло. Рыжий видит сад, запутанный в солнечном блеске. И его беспощадно толкают туда — грубо, унизительно, с косой усмешкой. До чёртиков пугающе. — Прошу… — Прекращай ныть. Утренний жар впивается в грудь, и горячий сухой ветер треплет рубашку. Рыжий стоит на подоконнике, скользя пальцами по окну, стараясь уцепиться за занавески. Ступни едва находят опору. Господин Хэ обхватывает его за щиколотку и, рванув на себя, позволяет Рыжему грохнуться на колени, стукнуться об стекло. Нащупывает вспотевший загривок, тянет на себя. Прислоняется к уху, прожигая злым: — Проверишь, какая погода внизу? Рыжий сползает вниз. Сгибается пополам, ломаясь, и стонет от боли, что прошивает хребет позвоночника. Он висит головой вниз, пока мужчина держит его за ногу. Зрачки широкие от боли, готовые вылиться за края медовой радужки. Глотку жмёт вой ужаса — уличная плитка точно выбьет его зубы и мозг. Эта картина так чётко вырисовывается на дне сознания, что Рыжего аж тошнит. Дышать тяжело, и страх сковывает руки. К голове быстро приливает кровь. Рыжий похож на тряпичную марионетку: глухую, слепую, плачущую рисом вместо слёз. Хватка на ноге усиливается, становясь похожей на хлещущие укусы крапивы. Тело ребёнка качается, как хризалида. Объятый вселенским ужасом, он ощущает, как сбивается дыхание, скулит и молит лишь об одном: чтобы смерть была быстрой. Упасть, задеть головой кирпич и совсем не почувствовать боли. Но сегодня ему не суждено умереть. Господин Хэ рывком тянет его назад. Больно скребёт по коже, ставит на окостеневшие ноги. Гремит серьёзным: — В моём доме ты не умрёшь. Тем более от моей руки. И, поправив ворот его школьной рубашки, злобно прижимает Рыжего к себе. Почти раздавливает. А мальчик стоит весь стеклянный, не отшатывается. Слушает, как печально скрипит горячий ветер, пока в груди от ужаса разлетается сердце. — Сильно испугался? — Нет. Нет. Просто пожелал себе смерти. Снова. — Ты в порядке? — Да, — несмело выдыхает Рыжий, делая шаг назад. Не злить, не злить, только не злить его. — На мой взгляд – нет. — Так прекратите смотреть. Мужчина вздыхает, взъерошивая волосы на затылке. Усталые, ломаные, но какие-то неестественно грациозные движения сбивают с толку. Как можно перескочить с насмешек на убийственную вымотанность за мгновение? Он наклоняется, чтобы быть на одном уровне с затихшим мальчиком, и серьёзно рокочет: — Если я ещё раз узнаю, что ты думаешь о том, как бы себя убить, клянусь: закрою тебя на месяц на чердаке. Перекрою тебе доступ к солнцу и чистому воздуху, но не позволю умереть. Господин Хэ садится, упираясь коленом в пол, и поднимает голову Рыжего за дрожащий подбородок. У него странные глаза. Немного раскосые, тяжёлые. Чуть ли не вырывающие внутренности. Он хватает мальчика за руку и ведёт на первый этаж. И у Рыжего замирает душа, когда он видит Лямбду: вычищенную от пыли и грязи, грызущую дебильный шарик для собак. Донельзя довольную. — Лямбда? Она отвлекается на писклявый голосок, со скулящим лаем бросается на грудь. Лижет лицо, машет хвостом. Глупая и добрая. Рыжий запускает пальцы в тёплый бок, путаясь в лохматой шерсти. Обнимает Лямбду за мягкое туловище, ерошит её светлые плюшевые уши. Плачет. И клянётся себе, что ревёт последний раз. — Идём. Обработаю твои царапины. Рыжему хочется слиться с пылью. Радость собаки слегка успокаивает нервы, как если бы Лямбда прокусила череп и вылизала весь гниющий страх из мозга. Господин Хэ упирается локтем в тумбу, указывает Рыжему, куда сесть. Сжимая зубы, тот повинуется и забирается на барный стул. Мужчина распахивает кухонную аптечку, бесстрастно интересуясь: — Где ты нашёл лезвие? И вплывает в компанию зажавшегося ребёнка, склоняется над вспотевшей макушкой. Сдирает розовый пластырь с щеки. А руки тёплые. Рыжий почему-то ждал адского холода. — Сломал… кое-что. Господин Хэ хмыкает. Промывает кожу на лице (экстракт лимона жжёт слизистую носа), химичит, шаманит, исцеляет. Рыжий весь скован, не рискует шевельнуться. Лямбда по привычке бродит под ногами, клянча огрызки или кости. Она адаптируется к стрессовой ситуации гораздо стремительнее своего мелкого хозяина. — У тебя хорошее здоровье, хотя витамины бы не помешали. Бледноват, — изламывая бровь, объявляет господин Хэ. Замечает, как пристально на него пялятся, и вдруг подмигивает. — Ты стойкий. Выплакал всё в подушку, что ли? — Я не плакал. — Щерится он, забывая, что ходит по ниточке — перекусить на раз-два. — Я не буду ругать тебя за слёзы. Пока что. Тебе нужно привыкнуть, понимаю. Советую изучить мой повседневный график и как можно быстрее вклиниться в наши будни. Наши общие будни. Совместные. И если не хочешь оказаться на одном коврике с собакой — будь послушным. У Рыжего падает сердце. Общие будни? Он ожидал чего-то… иного. Съёмки в душном гадко-пыльном подвале, избиения до потери пульса, телесные унижения. Но всё выглядит так, будто господин Хэ желает взять ребёнка в рабство. Словно он строит планы на него. У мужчины большие и гладкие ладони. Он требовательно вытягивает руку, и Рыжий, прикусив язык, тянется в ответ. Господин Хэ обхватывает его за кисть, изучающим взглядом рассматривает разодранные, некрасивые куски кожи. Рыжий слушает, как гудит кондиционер над головой и как Лямбда дышит где-то под ногами. Наконец решается на вопрос: — Вы правда не убьёте меня? — Нет, но это не значит, что теперь тебе всё дозволено. Рыжий дёргается, когда руку обжигает какой-то антисептик. Надувает щёки, сдувается, спрашивает смелее: — Почему? Господин Хэ бросает на него взгляд из-под чёрных нитей волос. Косится, не понимая, серьёзно он или нет. Терпеливо поясняет: — Если я тебя не убью, то точно искалечу от злости. У меня часто плохое настроение, и я весьма раздражителен. А если ты будешь вести себя так, словно тебе всё можно… — Я не про это. — О, — многозначительно кивает господин Хэ. — Почему не убью? Ты мне нужен, вот и всё. Я могу в любой момент тебя заменить, но это слишком долго. И небезопасно. — А мама… она придёт? — Она не вернётся за тобой. Есть только я. Он обещает не плакать, но грудь разрывает хлипкий вой. Приходится бороться, чтобы не разреветься и не запачкать ладонь господина Хэ слезами. Рыжий не хочет знать истины. Но почему-то верит. Верит, что уставшая Линг захотела отдохнуть от постоянных школьных пакостей сына, от вызовов к директору, от боли. И от Шаня. Ведь необязательно переставать любить, чтобы избавиться от человека. Рыжий был плохим ребёнком, и теперь ему срочно нужно повзрослеть. Повзрослеть, сбежать и найти маму, чтобы уткнуться в её плечо, попросить прощение. И расцеловать. А пока ему надо лишь выжить в компании неизвестного господина Хэ.***
Не шуметь, не капризничать, не смотреть телевизор допоздна, не приближаться к телефону. Учиться играть на калимбе, шить и готовить. Правильно составлять списки покупок: жёлтый стикер – для продуктов, розовый – нитки, мыло, порошок, лампочки, а синий создан специально для мальчика. Как поощрение. Зарабатывать монеты (юани) за хорошее поведение, чтобы заполнять синий листок и заказывать сладости, комиксы, мангу и безделушки. Стараться не получать иные монеты (йены), потому что за каждые пять штук следует зубодробительное наказание. Закрывать двери, ежедневно делать уроки. Тщательно мыть голову, читать, убираться. На чердаке появляется напольное зеркало. Рыжий стоит перед ним, как вкопанный. Красная растянутая футболка валяется на аккуратно заправленной постели. Рыжий щупает себя, рассматривая кости, палки-ключицы, выбритый череп. Трогает за бока сзади — их уже совсем нет. Волчий аппетит мальчика сдох давным давно, и теперь он ест с трудом. Даже газировка и сахар всё чаще вызывают отвращение. За девять месяцев он как-то истлел. Ему одиннадцать, и он пережил почти год. Вечером он под присмотром, днём и ночью живёт на чердаке. Ему хочется выбраться, погулять с Лямбдой и почувствовать ветер, путающийся в его руках. Он тает без свободы. Рыжий натягивает одежду, проводит по волосам (миллиметра четыре), с тяжёлой душой тащится вниз. Напрягается. Он планировал это второй месяц. Мальчик спускается по лестнице, свисая с перил, ищет контур чужой спины. Господин Хэ сидит в гостиной, упираясь кулаком в подбородок, а глазами — в документы. Рыжий сглатывает иллюзорную рыбью кость, проскальзывает вперёд, подбираясь ближе и ближе. Мужчина слышит шорох. Поворачивается, а Лямбда, растёкшаяся возле камина, лениво поднимает мохнатую башку. Господин Хэ косо окидывает фигуру Рыжего. Вздыхает вдруг, переключается на бумаги, скрипя голосом: — Убери нож. «Бля, — думает Рыжий, — бля, бля». — У меня нет ножа. — Люди с чем-нибудь огнестрельным или острым выглядят по-другому. Когда-нибудь ты поймёшь это, — он перелистывает, даже не поворачивает голову и повторяет: — Ну же, убери его. Простояв в тишине пару секунд, Рыжий с неохотой достаёт кухонный нож из жёлтых пижамных штанов. Бросает его на стол к руке мужчины. Хмурится от злости. — А теперь брось точно так же дерзко йену в копилку. Безмолвно крича от досады, Рыжий издаёт нелепый вздох и проклинает себя за слабость характера. Был нож, была спина перед глазами — а трупа нет. Ещё и монету получил. Он ловит йену, подкинутую ухмыляющимся господином Хэ, и с ярым звоном бросает её на дно стеклянной банки. — Это несправедливо! Йены я получаю чаще, чем юани, хотя тружусь и косячу практически одинаково. — Жизнь вообще скверная штука. И хочу напомнить, что ты опять решил убить меня. Прорычав едва слышное оскорбление, обиженный ребёнок вырывает со стеллажа учебник по анатомии и плюхается рядом с Лямбдой. — Йена у него всегда найдётся, — бубнит под нос Рыжий, нащупывая закладку. — А как дохлый юань, так: «Прости, сейчас нет, напомни как-нибудь». Мы, блять, в Китае… — Что ты там шепчешь? — …кровоснабжение головного мозга обеспечивают в первую очередь сонные артерии, — повышает голос Рыжий, чешет бок собаки, что вываливает язык и урчит. Господин Хэ теряет интерес, и мальчишка немного расслабляется. За девять месяцев их отношения наконец ломанулись с мёртвой точки: Рыжий почти перестал щериться и по-детски плеваться ядом, господин Хэ назвал своё имя. Тянь. Господин Хэ Тянь, хирург, влиятельный человек и мажор, старающийся никак не привлекать внимания к своей персоне. Эту информацию Рыжий узнавал по крупицам, изучая вещи в спальне мужчины, пока тот был в другой комнате. Если господина Хэ нет в доме, то мальчика запирают на ключ. Очередная несправедливость падает в его копилку. В гардеробе Хэ есть рубашка с бледными неотстиранными пятнами крови. Неясно, почему он её не выбрасывает, ведь она безнадёжно испорчена. Рыжий нашёл её случайно — просто залез в шкаф, когда интерес накалился до предела. Копаться в таинственной жизни похитителя не то чтобы нравится, но ничего другого ему больше не остаётся. А любопытство сгубило кошку. — Сегодня подготовь дом, Шань. Я приведу гостью. Как арматурой — по черепу. Мальчишка аж застывает. Он не видел новых людей с тех пор, как оказался в этой обители. Что-то липкое, нездоровое гложет его душу. — Кого? — Мэйли Цай, но это имя тебе ничего не скажет. Она натворила кое-что страшное, и мне нужно её наказать. Ты мне поможешь. Господин Хэ набрасывает на шею шарф, грохочет ключами, многозначительно указывает на лестницу. Сейчас он уйдёт в снежно-мокрый февраль, а Рыжий вернётся на чердак и станет привидением. Он невольно начинает завидовать. — Я вернусь в три. У тебя будет два часа, чтобы вылизать всё. В последний раз ты плохо протёр пыль на верхних полках. Не достаёшь до них? — Достаю, — мгновенно лжёт Рыжий. — Тогда я очень недоволен. Бери учебники и еду, — они оба идут наверх, и мужчина неторопливо закрывает дверь перед его лицом. Когда остаётся небольшая щель, он задумчиво добавляет: — Если всё пройдёт гладко и ты покажешь себя образцовым ребёнком, я подумаю над тем, чтобы выпускать тебя с чердака, пока меня нет дома. Но мне нужно доверять тебе. Хэ — кошмарный генератор паники. Он уходит, и Рыжий стоит в ступоре пару минут, не зная, как реагировать. С загадочной Мэйли Цай у него появится надежда на настоящий побег. Но мужчина явно что-то скрывает. И как можно наказать взрослого человека? Он играет на небольшой калимбе, дёргая за пластинки-язычки, дописывает в тетрадь математику, жутко скучает. Рыжий делает так много, что голова пухнет. Он привык большую часть дня проводить на улицах или в школе: гонять на велосипеде с такими же отбитыми друзьями, снимать с деревьев воющих котов, играть в футбол волейбольным мячом. И вроде ничего особенного. Рыжий никогда не обращал на это внимание — как улочки пахнут жареной едой, а прилавки обвешаны мигающими разноцветными гирляндами. Как мама в тёплом белом халате ждёт его около дома, умоляя приезжать, пока светит солнце. Как легко и приятно жить без страха. Он всё потерял. Господин Хэ, как и обещал, открывает его дверь в три часа дня. Одеколон выбивает слёзы: так ярко не пахла даже Линг в тот (последний) раз. — Сейчас уберись в моей спальне. Там осталась кровь на изголовье, я всё забываю его почистить. Постельное бельё не меняй. Займёшься этим утром. Изящное полированное изголовье из дерева с кривым пятном крови (будто кто-то влетел в него со всего размаха). Рыжий мешает в стакан холодную воду и ложку средства для мытья посуды. Осторожно шоркает по гладкой древесине. Слушает, как господин Хэ разгребает бумаги из госпиталя, ставит чайник, говорит о чём-то с Лямбдой. Рыжий уже пытался бежать при таком раскладе. Итог — плюс десять монет, случайный синяк на скуле и трëхдневный голод. На окнах нет ручек (те надёжно спрятаны), а чтобы выскочить через дверь, нужно пронестись мимо кухни. Так Хэ его и словил, ничуть не удивившись, но поворчав для вида. Он говорит, что ему нравится волчий характер. А Рыжего обычно тошнит. В спальне есть шкатулка, а в шкатулке — письма на английском. Ничего не ясно, Рыжий абсолютный ноль в этом языке, поэтому он не особо интересуется содержанием. Он лишь удивляется безумно ровному, элегантному почерку одного письма (с пометкой — «хеппи-энд») и корявости второго (внизу выведено курсивом «к8»). Господин Хэ часто их достаёт. Листы слегка измялись, погнулись в углах. Рыжий складывает письма на дно шкатулки, к кольцам и кулону. Вскоре заканчивает с уборкой и вновь возвращается на свой призрачный чердак. Он чувствует себя безмерно одиноким.***
Мэйли Цай, юная медсестра без стыда и с невинной улыбкой, выходит из больницы на каблуках. В волосах блестят шпилька и заколка в форме луны, на губах сверкает персиковый блеск. Красивое существо с редким дарованием — покорностью. Она щебечет о чём-то ненавязчивом, пока садится в машину Тяня на тёмной парковке. Совсем не замечает, что место без камер. И полностью меняется, когда хлопает дверцей. Гладкая рука щупает ткань джинсов, бесстыдно скользит по паху, скребёт молнию нежно-алыми ногтями. Мэйли отсасывает ему прям около работы и, довольно ухмыльнувшись, возвращается на место. Шарится в сумочке: салфетки, пудра, блеск. Болтает, не смотря на дорогу, внимательно изучая себя в зеркале. Она так и светит тающей зимой, наивностью и похотью. Тянь не курит в машине, потому что Мэйли просит его об этом с милейшей улыбкой. Почему бы не исполнить последнее желание потенциального смертника? — Мы же собирались в кино. Очухалась, наконец. Тянь театрально изгибает бровь, стирает ухмылку, успешно изображает удивление: — В кино? У меня отличная плазма, ди-ви-ди, куча фильмов и вино. Я думал, что ты этого хотела. Ладно, я развернусь, но нам надо как можно раньше выбрать сеанс… — Нет, я подзабыла, что об этом мы с тобой и договаривались. Езжай дальше. Жертва захлопнула капкан. От Мэйли пахнет сухим шампунем. Она кутается в пальто Тяня, чувствуя себя в безопасности. До полуночи она и правда не должна умереть. И как люди способны на такое безрассудство, как поездка в машине с человеком, с которым знаком второй день? Надо отучить Шаня доверять людям. Право, Шань — забавный ребёнок. Удивительный. Он не похож ни на прилежного мальчика, ни на золотую середину, ни на настоящего хулигана. Что-то между «я буду плакать, даже если на меня посмотрят» до «снесу зубы, если на меня покосятся». Сложный мозг и потрясающий разум. Пора бы запятнать голову Шаня. Мэйли вбегает в дом, как только ключ отпирает дверь. Тихо гудит холодильник, свет везде выключен, вино на столе. У Тяня всегда прохладно дома. — Разжечь камин? — Будет здорово! А я пока схожу в ванную, но тебе не нужно знать женских секретов. О, у тебя есть собака? Она не сгрызёт мои туфли? Они стоят баснословных денег. — Не волнуйся об этом. Ванная, вино, спальня, мокрая простынь. Мэйли извивается, как блестящая гадюка. Просит закурить. Тянь целует её в висок и влажное плечо, даёт сигарету, поджигает спичку. Она шутит, что может потушить об язык — любит боль. Он криво улыбается. Пора. Тянь натягивает свободные штаны из дорогого спортивного магазина, просит Мэйли, клюющую носом, немного подождать его, он вернётся с закусками. Она наверняка голодна. И он голоден, как ненасытный жадный лев. — Я буду ждать, — кивает Мэйли, стряхивая гриву на лицо. И как такая эльфоподобная красивая девушка могла так прогнить? Лямбда уже храпит возле камина. Тянь размышляет: застрелить или зарезать? Упирается в стену, стучит в чердачную дверь. Слышит ленивое мычание, отпирает замок. Шань валяется на постели, закинув ногу на стену, и даже не шевелится. Тянь зовёт его и не получает ответа. Хмурится, подходит ближе и ставит щелбан спящему мальчику. Шань тут же дёргается, шипит, распахивая уставшие глаза. Н-да, нужно выводить его на улицу, а то совсем срастётся с пылью. — Вставай. Спишь весь день. — Я учил… учил. — Я тебе ничего не задавал. Давай поднимайся, мне надоело ждать. У Шаня зубы слегка выпирают вперёд. Он зевает, светя сколами на клыках. Смотрит на Тяня, дерёт глаза. И вдруг замечает: — У вас что, пистолет? Тянь аж замирает на секунду; мальчишка умеет удивлять. Давно у Тяня не было такого азарта и воодушевлённого настроя. — С чего взял? — Вы выглядите как-то… по-другому. Тянь смеётся, Шань напрягается. Он тянет ребёнка вниз, на второй этаж. В свою спальню, где засыпает Мэйли. Не подозревающая о собственной гибели, она раскидывается на подушке, гладит волосы, напевая китайскую колыбельную. Грудь открыта, нога на ноге. Шань замирает перед этой картиной, и Тянь не сдерживает ещё одну беззаботную улыбку. Склоняется, шепчет в ухо ребёнка: — Ты ведь надеялся, что она спасёт тебя? Я уверен, что это так. Давай будет честными: она сделает всё, чтобы спастись сама. Я её не виню, конечно. Всем хочется жить. Но жить за счёт чужих смертей отвратительно, не находишь? — Я не понимаю, о чём Вы. — Разумеется, ты слишком юн. Я расскажу. Тянь заходит внутрь спальни, где витает сигаретный дым, тянет Шаня за шкирку. Ловит вопросительный взгляд Мэйли Цай, что просыпается от детского писка. И достаёт пистолет. — Тянь? — обмирает Мэйли. — Мэйли? — улыбается Тянь. Она не двигается ровно одно мгновение, а потом срывается с постели, перескакивает через одежду, неистово крича. Тянь ждал иного поведения: ступор, слёзы, молчание. Он хватает её за талию, притягивая к себе. Упирает дуло в висок. Смотрит на бледного напуганного Шаня, прижавшегося к стене. Запах лака для волос и шампуня приятно жжётся на языке. Мэйли окостеневает. — Малыш Мо, — тянет Тянь. — Ты хочешь выбираться с чердака и бродить по дому, пока меня нет? Он не получает ответ, наматывает локоны Мэйли на ладонь, сдавливает её туловище. Шань быстро, часто дышит, но не плачет. — Можешь не верить в меня, но ты должен верить мне. Я выпущу тебя, только если ты не отвернёшься. — Нет! Не надо, прошу! — воет Мэйли. Тушь красит щёки чернильными слезами. — Я не хочу, не хочу умирать! Прошу… — Не тебе решать, — рубит Тянь, распускает прядь, намотанную на ладонь, прижимает дуло к женской шее. — Шань, ты обязан забыть про сочувствие. Нельзя всех жалеть. Ты видишь красивую девицу с восхитительной причёской, а я вижу убийцу. — Я никого не убивала! — Задавленный ребёнок. Помнишь? — Откуда… ты знаешь? Он сам выскочил! Я клянусь, сам! — Нет, не сам. Он слишком боялся дорог и автомобилей, чтобы выскочить. Ты сбила его на лужайке, а потом перенесла тело и скрылась. Думала, тебя не найдут, детка? — Поганая сука! Тварь, пусти меня! — Ты скрылась, приехала к важной шишке Ханчжоу, потрахалась с ним и стёрла с себя все улики, как по щелчку. И сел мой друг. В тюрьме его убили. На тебе вторая смерть. Он хватает её за горло, разворачивает лицом к себе. Порозовевшая, мокрая и дрожащая, Мэйли выдавливает мольбы, просит отпустить. Тянь давит на кадык и смотрит, как Шаня не по-детски бьёт дрожь. — Увидимся на том свете, Мэйли, — весело подмигивает Тянь и стреляет в её лоб. Она хрипло вздыхает, тяжело заваливается назад к ступням Шаня. Она оказалась слишком уж слабой. Даже похищенный ребёнок вёл себя яростнее, агрессивнее. Из простреленного черепа сочится кровь, и Шаня тошнит желудочным соком. Тянь слегка стучит по спине: всё закончилось. Хвалит едва слышно: — Умница. Привыкай к крови. Теперь ты поможешь мне перенести её в подвал. — Нет… Тянь коротко вздыхает. Садится на колено, притягивает мальчика за руку, обхватывает за шею. Бодается — лоб в лоб. — Ты нужен мне, Шань. А потом ты хорошо поспишь, и я выведу тебя на улицу. Внизу бушует испуганная Лямбда. Шань держит тело Мэйли за тонкие щиколотки, Тянь тащит её практически на себе. Белые волосы, промокшие в крови, мажут пол. В подвале сухо, резко пахнет спиртом. Тянь заваливает тело на операционный стол, ищет резиновые перчатки и инструменты. В бледном свете ламп он похож на мертвеца. — Сейчас разрешаю не смотреть. Уснуть сможешь? Пойдём, я отведу тебя наверх. По голой коже струится чужая кровь. Тянь берёт Шаня за руку, ожидая отпора, но мальчик на удивление тихий. От шока. На чердаке Тянь приказывает: — Вымойся, на тебя попала кровь. Я через час зайду. Если не будешь спать, то сходим в сад. Надо сжечь вещи. Шань стискивает челюсти, и Тянь запирает дверь. Заканчивает с телом Мэйли, орудуя наточенным ножом, стряхивает со лба налипшие волосы. Умывается, одевается в чистое, ищет ещё одну куртку. Выгребает из сумки женский хлам: деньги, мобильный, водительское удостоверение, жвачку, расчёску. Находит канистру для розжига и немного угля. Он готов. Густая ночь мокрая и прохладная. Языки огня плюются пурпурными искрами, шипят. Шань кутается в объёмную тёплую куртку мужчины и носится по липкому снегу. Тянь упирается кулаком в щёку. Наблюдает за ним, чувствуя усталость. Переводит взгляд на горящие вещи. Мобильник плавится, деревянная расчёска глухо трещит, кожаная сумка ужасно пахнет. Тяню хочется просто выпить шот и лечь спать. Но раз обещал Шаню свободу, придётся стоять до конца. — Для того, кто только что увидел гибель и сблевал от этого, ты чересчур весёлый, — хмыкает Тянь, подкуривая сигарету. — Стресс вреден для ребёнка. — Какого ребёнка? — Меня, — несмело хмурится Шань. — О, я постоянно забываю. Почему же ты так считаешь? Шань раздавливает лёд, крутясь на месте, как рыжая юла. Косится на неестественно спокойного Тяня, отвечает: — Так говорила мама. — О господи, Шань. Я буду с тобой честным. Как взрослый со взрослым. Твоя мама не вернётся к тебе. Так что перестань думать и говорить о ней. Получается грубо, но Тянь, раздражённый и уставший, не может сдержаться. Наверное, это можно назвать извращённой завистью, ведь мать Хэ умерла через пять лет после его рождения. У него есть только смутные очертания и её смех, похожий на серёжки. Давить любовь к матери ему не нравится, но это важно, чтобы намертво привязать Шаня к себе. Воспитать в нём подобие своей личности. Хранителя. Наследника. — Идём домой, малыш. — Ещё немного. Ребёнок дрожит от холода и дышит полной грудью, смотря на луну в кудрях дыма. Наверняка думает о семье, скучает. Тянь любуется печальным лицом, надеясь как можно тщательнее поработать над характером и поведением рыжего бесёнка. Он пожимает плечами: — Ладно. И тоже смотрит на бледный месяц луны. Теперь есть только Тянь и Шань.