«ты не видишь в небе море, ты только собой доволен».
III
спокойной ночи, шань
Рыжий будет когда-нибудь кипеть в смоле. Ему четырнадцать. Его веснушки, хаотично рассыпавшиеся по щекам, бледнеют, на коже ни царапины, ни синяка, а штриховка волос на руках и под животом темнеет. На нижнем клыке вырисовывается скол от вишнёвого леденца. Теперь Рыжий может без труда разглядеть себя в зеркале, не вставая на носки, а лохматая макушка постоянно задевает полку с хлопьями. За четыре года он вырос на десять лет. Так говорит господин Хэ. В стеклянной пепельнице тлеет сигарета. Кондиционер шумит, и Рыжий сдирает с горячего туловища футболку. Духота стоит адская, плотная, разъедающая лёгкие, а искусственная прохлада едва спасает от тотального самосожжения. У Рыжего не варит мозг. Он лежит на диване, упираясь затылком в подлокотник и рассеянно читая учебник по биологии. Босые ступни липнут к шелковистому пледу. Солнце скребётся в окно, слепит прозрачно-медовые глаза. — Лямбда, уйди, — шикает Рыжий и вертит ногой, когда собака (тёплая и мохнатая) тащится к нему через кухню. — Я ща помру от жары, тебя ещё тут не хватало. Рыжий соскальзывает вниз, болезненно шаркая лопатками по подлокотнику, и закатывает штаны до разодранных колен. Лямбда падает рядом, лижет его руку. Она никогда не несёт к нему поводок, потому что господин Хэ отучил её от этого. — Когда же ты поумнеешь? Пальцы путаются в мягкой шерсти. Рыжий откладывает учебник, решая передохнуть, чешет Лямбду по брюху и за ушами. Дым сигареты неприятно зудит в носу. Сегодня суббота: день уборки, небольшого ремонта и готовки. Завтра — стирка, сад и уход за Лямбдой (вымыть и вычесать). За четыре года распорядок дня менялся кучу раз, но на плечах Рыжего неизменно лежит завтрак, обед и ужин. Человек, спокойно перерезающий глотки, совершенно не умеет готовить. Рыжий изучает господина Хэ – господин Хэ изучает Рыжего. Мальчишка старается изо всех сил проникнуться его психологией, но не испытывает ничего, кроме отвращения. Как учитель или собеседник он прекрасен, как человек — зверь. Рыжий до дрожи боится говорить с мужчиной, если у него плохое настроение, хотя тот ни разу не бил его без серьёзной причины. Он помнит каждую из них. Мэйли Цай с простреленной головой. Следующей жертвой была девушка из хора — Вен Цао, её задушили нейлоновым хомутом. Потом начинающая актриса Киу Ло с пробитым черепом, за ней — анорексичка Тинг Гао и студентка Лан Ван. Одну из них господин Хэ застрелил, другую утопил в ванне. Распахнутая грудная клетка, пышная грудь, орошённая мозгами. Локон волос, щедро вымоченный в охлаждённом шампанском, разбитые дрожащие губы. Мужчина воспитывает в нём отторжение, смешанное с тошнотой. Он портит психику ребёнка медленно и плавно, но уверенно. Штрих за штрихом, и Рыжий уже не хочет реветь, когда боится. Стежок за стежком, и Рыжий теперь подумает (покориться или взбунтовать), прежде чем выпускать свои иголки. Внутри гниёт мысль: нельзя ломаться. И пока Рыжий держит её в себе, как ломоть прогнившего яблока, — он в безопасности. Красный градиент солнца царапает глаза. Рыжий меланхолично дёргает пластики-язычки истёртой калимбы, наблюдая, как заспанный господин Хэ спускается с лестницы с чашкой чая. Запутанный ворох волос, простая белая майка, грациозность и лёгкость движений. Рыжий только недавно стал замечать, как дьявольски он красив. До невозможности. — Утро, — хрипит господин Хэ. — Йо. — Ты свободен до двенадцати, — он гладит урчащую Лямбду по клыкастой пасти, — а потом мы займёмся твоей спальней. Пора бы перекрасить там стену, на которую тебе можно будет вешать всякий мусор вроде плакатов или бумажных фонариков. Тебе придётся какое-то время спать здесь. Рыжий лениво следует взглядом за кривой траекторией мужчины: раковина, чайник, ванная, вновь кухня и гостиная. Господин Хэ с кружкой душистого напитка садится рядом, тыкает что-то в мобильнике. Наверняка по работе. Мальчик косится на него, бесстыдно рассматривая идеально вычерченное, аристократическое лицо. Вблизи оно ещё красивее, и это пугает. На руке Хэ неизменно блестит кольцо, а вдоль виска сверкают выгоревшие волоски. Пытаясь найти изъян или уродливую деталь, Рыжий лишь сильней запутывается в его каком-то мистическом очаровании. Поёрзав и щёлкнув по калимбе, мальчишка ступнёй пихает мужчину в бок. Хэ ловит его за щиколотку, вдавливает ногти в кожу до бледно-розовых полумесяцев. Неприятно, жутко больно, и Рыжий дёргается. Едва не выбивает телефон из пальцев. Господин Хэ переводит на него недовольный взгляд, и Рыжий на секунду сжимается от страха. Сковывается весь, задерживая дыхание. Он знает, как мужчина ненавидит страх. Сначала он позволял Рыжему бояться и трястись по каждому поводу (сквозь едкие комментарии и недовольство). Зато потом йены потекли звенящей рекой. За каждое проявление ужаса, за любой промах и чувство нагнетающего кошмара. Страх стал главным страхом. Господин Хэ неторопливо разжимает хватку на щиколотке и вновь утыкается в голубоватый экран. Рыжий спешно выдыхает сдавленный — как под прессом, — воздух. В его башке всё гудит, как если бы внутрь забрался выцветший утёнок с маминого кошелька и закричал, пытаясь вылупиться. Рыжий морщится, медленно формулирует мысль, осторожно интересуется: — Кто постоянно боялся, что Вы теперь так презираете страх? Он отвечает честно, лаконично и просто: — Я. Рыжий аж замирает от удивления. Не этого ответа он ждал. — Вы? — Теперь продолжай играть на калимбе, а не на моих нервах, Шань. Рыжий немного теряется. Господин Хэ невозмутимо косится на него, тянется за пачкой дорогих сигарет, нащупывает короб спичек. На улице плавится июль. Мужчина открывает раздвижные стеклянные двери, ведущие в сад, и садится на порог, подставляя лицо жгучему солнцу. Упирается голыми ступнями в половицы и вытаскивает языком сигарету. Сухой ветер иногда бьётся о музыкальную подвеску, разнося по усадьбе лёгкий деревянный шорох. Рыжий тоже соскакивает с дивана, морщится от запаха дыма, несмело садится рядом. Бок о бок с господином Хэ. — Спрашивай, малыш, пока у меня хорошее настроение. Он глубоко затягивается, и Рыжий, быстро скользнув по безмятежному лицу, упирает кулак в щёку и выводит каждое слово: — Почему Вы боялись? — У меня был друг, а потом он умер. Конец. — Не смешно. Хэ улыбается; слабо и зловеще, но вполне искренне. Рыжий с какой-то извращённой радостью наконец замечает то, что портит идеальное лицо — ямочки. Ямочки на бледных щеках, резко контрастирующие с ровным контуром подбородка, губ, бровей. То, что выбивается. И Рыжий тыкает в эту ямочку, абсолютно не задумываясь над тем, что творит. Хэ распахивает серые глаза, и зрачки молниеносно сужаются от яркой линии солнца. Он не двигается, ничего не говорит. Просто пялится на застывшего Рыжего. А мальчик не смеет убрать руку, окостеневая, чувствуя, как озадаченно-хищный взгляд выбивает весь дух и заползает под липкую кожу. Воздух невыносимо горячий (можно ковать оружие), и щёки Рыжего пылают малиновым румянцем. Господин Хэ реагирует первым: берёт его ладонь в свою руку, раскрывает, кладёт на скулу. Утомлённо говорит: — Я боялся всё своё детство. Ты наверняка думаешь, что я больной на голову. Может, это и так. Я часто ходил к школьному психологу, но мне ничего не помогло. Отец думал, что я притворяюсь и привлекаю его ценное внимание. А мне просто нравилось вскрывать трупы зверей. Нет, — он крепко зажимает костяшки на ладони Рыжего. — Просто дослушай, а не беги от меня. Хэ опускает взгляд, точно задумываясь, и продолжает с теплом в голосе: — Её звали Кейт. Кейт Хемингуэй, весёлая американка с ужаснейшим диалектом. Мы тогда жили в Токио, там я её и встретил в первый раз. Она была моим единственным другом. Похожая на мальчишку, дикобраза и колдунью. Странная. — По сколько Вам было? — По двенадцать. Мы дружили всю школу. Она привлекала к себе внимание, и иногда это могло убить её. Тогда в дело вступал я. Как защитник. Как герой. Мне нравилось охранять её от чересчур любопытных глаз одноклассников. Рыжий прикусывает сухую губу, а господин Хэ аккуратно сжимает его ладонь, всё ещё прикладывая её к горячей скуле. Говорит: — Я научил Кейт держать палочки и ловить светлячков, пока она рассказывала мне об Америке. Потом мы вместе занимались её родным английским языком. С ней я просто забывал о своей ненормальности. Мне хотелось бежать на улицу, чтобы поиграть в мяч, как обычный ребёнок, а не найти труп кошки для изучения органов. У Хэ гладкая кожа, а руки пахнут дымом и плавящейся розеткой. Рыжий вспоминает о письмах в шкатулке и двух подписях: «к8» и «хеппи-энд». Выходит, что первая читается как «Кейт»? — Когда нам было по шестнадцать, в Токио начались перемены. Была какая-то банда преступников, а наши с Кейт отцы были по другую сторону. В общем, нас похитили. Нас и остальных подростков и детей. Чэн, мой брат, вёл переговоры, но ничего не вышло. Они открыли огонь. Кейт застрелили первой, Чэна убили вторым, а меня успели вытащить. Он замолкает, явно видя перед собой день жизни, полностью залитый кровью. — Когда умер мой отец — умер мой отец, а когда умерли Чэн и Кейт — умер я. С тех пор мне хочется причинять боль. — Ты же понимаешь, что не оправдаешься этим? Уголок губы мужчины дёргается вверх. Хэ клонит голову вбок, изучая хмурого Шаня. — Временами мне кажется, что ты старше меня, бесёнок, — признаётся он, разжимая руку и щелчком отбрасывая окурок. — Короче, к чему я веду. Когда они умерли, я перестал бояться. Я возненавидел страх. Искоренил его из себя, из своей жизни. Убью его и в тебе. Кстати, не говори мне «ты», когда пытаешься скрыть неприязнь. Будь аккуратней с эмоциями и словами. Рыжий спиной упирается в дверной косяк, обхватывая ноги и прижимая их к животу. Смотрит, как господин Хэ разглаживает картонное дно сигаретной пачки, затем сдавливает её в руке и бросает в мусорку к окуркам. Из-за жары слипаются глаза. — Шань, я хочу, чтобы ты кое-что выучил. На всякий случай, — он скребёт ногтями по плечу, изламывая угольно-чёрные брови. — Если я скажу: «Иди и закончи с алгеброй», то просто беги и прячься где-нибудь. Найди безопасное место. Если прикажу: «Запрись в комнате», то сделай вид, что идёшь на чердак, а сам беги отсюда и никогда больше не возвращайся. — Зачем? — выдыхает Рыжий. — У меня остались враги, Шань. Мальчик медленно кивает. Он в каком-то подвешенном состоянии: серый взгляд — верёвка, а шорох ветра затягивает узел на шее. Господин Хэ ерошит рыжую макушку и усмехается: — Не будем о грустном. У меня много таких паршивых историй. Посидим на солнце, а потом пойдём громить твою комнату. — Ладно. Господин Хэ упирается виском в дверную арку и выкуривает ещё несколько сигарет, молча гася их об цветочный горшок. Рыжий бродит босиком по саду, утопая в густой июльской траве. Играет с Лямбдой, заваливает её в заросли мальвы и чешет по мохнатому животу. Как же ему не хватает уличной жизни. Разборки, драки, войнушки с рогатками и палками. Кровь кипит, мозг расслаивается, но детская душа цветёт. А сейчас Рыжий скован по рукам и ногам и обязан счищать кровь с места убийства очередной жертвы. Должен сшивать тушу курицы, распарывать нитки и вновь сшивать. Учить медицинские термины и отрабатывать основы рукопашного боя с нереально — и неожиданно, — сильным похитителем. Ему нравится это, но пока над ним стоит слово «надо» (как роковая метка), он не чувствует свободу. Ему четырнадцать, и последние месяцы он только и делает, что травит руки мыльным раствором и обламывает ногти, пока драит пол от кровавых пунктиров. Он мастерски готовит юаньсяо, заваривает чай и держит в себе тошноту от очередного убийства. Железная выдержка, ломающаяся психика и беспокойное сердце — отвратительное сочетание. Рыжий бросает взгляд на мужчину. Смотрит на спокойное лицо (крылья носа слегка раздуты, солнце струится по коже мягкой карамелью). Изучает мускулистые кисти рук, тлеющую сигарету, зажатую в пальцах. И прозрачно-серые глаза, что бесстрастно рассматривают мальчишку в ответ. Рыжий быстро опускает взгляд на ладони, сжимающиеся в кулаки. Слышит глухой смешок, отворачивается, треплет мохнатые уши собаки. Щёки горят от смущения — в последнее время всё чаще. Ему не нравится, что аура Хэ так влияет на его состояние. Оно и так нестабильно (как бесконтрольный зверь), так теперь ещё и любой скользящий взгляд вгоняет в краску. Не вычистить с лица, не скрыть, не перебороть, не расцарапать. Рыжему определённо не нравится какой-то подъёбливый голос господина Хэ: — Чуть не прожёг меня, малыш Мо. Руки не по-детски чешутся, зудят, и Рыжий нетерпеливо щёлкает языком: — Пойдёмте уже громить чердак. В комнате пахнет сухим деревом, пылью и мылом. Кровать стоит в углу, на ней лежат вещи из скудного гардероба мальчика. На письменном столе переливается небольшая красная лава-лампа (как таблетка успокоительного в густые ночи). Швейный набор, истёртая калимба, книги, новая точилка, цветные карандаши, кошелёк Линг. Обитель Рыжего не пестрит чем-то интересным или особенным. Мальчик забрасывает на кровать пару старых вещей господина Хэ, которые тот подарил ему ещё два года назад. Находит среди одежды свою детскую олимпийку. Она навевает воспоминания о треске костров и грязных улицах, и Рыжий прижимает её к сердцу, утыкается носом в рукав. Вязкая ядовитая боль въедается в каждую кость повзрослевшего ребёнка. Хэ приходит с банкой краски и сахарным печеньем. Пока голодный Рыжий набивает брюхо, мужчина сдирает со стены обои и сбрасывает рваные лоскуты в кучу. Потом поворачивается к мальчику, стряхивает с его губы крошку и плавно наклоняется: — Запрыгивай, бесёнок. Нужно отмыть потолок и избавиться от паутины, — он берёт Рыжего за предплечье, помогает залезть. Мальчик утыкается подбородком в макушку, перенимает выжатую тряпку, болтает ногами, светя разодранными розоватыми коленями. — Мерзость, — сдавленно морщится он, легко дотягиваясь и путаясь в паутине. — А ты здесь спишь. — Сам бы я не достал, — щерится Рыжий, ёрзая на крепком плече и упираясь ногой куда-то в изгиб локтя. — У Вас нет швабры? — Есть, — лыбится Хэ. Рыжий хочет — господи, как же он хочет, — стукнуть по затылку и впиться в заднюю часть шеи. Господин Хэ просто издевается над ним. Постоянно, грубо. Потому что он имеет полную власть, и это обиднее всего. Собрав побольше серебряной нити и пыли, Рыжий расслабляет кисть руки, и тряпка приземляется точно в глазницы Хэ. — Вот же дрянь, — беззлобно хрипит он. И резко наклоняется вперёд. Рыжий бьётся лбом о стену (болезненно, но не сильно), а мужчина уже сбрасывает его с плеча, заваливает на половицы и принимается щекотать. Быстро и нещадно — так, что Рыжий захлёбывается ором и скулящим смехом. Пальцы впиваются в бока, скользят по рёбрам, словно пересчитывая. — Пр-рекратите! Пустите! — О, моё милое, моё прекрасное дитя. Ты заслуживаешь этой мести. — Чё за… — скрипит мальчик, безуспешно пинаясь и дёргаясь. — Откуда понабрали этой… хуйни? Господин Хэ на мгновение замирает, потом хмурится и щекочет рёбра гораздо злей и яростней: — «Хуйни»? Кто научил тебя этому мусору? — Никто! Никто, я сам! Рыжий учащённо, сбито дышит. Господин Хэ сдавливает его запястье, наклоняется. Взъерошенный и липкий. Смотрит зверем, а голос всё ещё стреляет дробовиком: — Я больше не буду, господин Хэ. Повтори. Если поднести спичку, всё нахрен треснет и взорвётся, ведь в тускло-ртутной радужке мужчины плещется взрывоопасная смесь власти и кислоты. Ужас поджимает глотку. Рыжий слизывает с прокушенной губы пунцовую слюну. Покорно выдавливает: — Я больше… не буду. Господин Хэ. — Прости, — тут же выдыхает мужчина. — Я не хотел тебя пугать. «Я привык», — хочет сказать Рыжий, но не успевает: Хэ лениво утыкается в изгиб его шеи и замолкает. Можно услышать, как гулко бьётся его сердце, как он дышит с лёгким свистом. Прямо в ленточку вены на шее. Рыжий окостеневает. — Я совсем не испугался, — лжёт мальчик, и Хэ невесело усмехается. Такой горячий. Запах кожи жжётся в носу, заползает в лёгкие, кружит голову. Мысли гниют и умирают одна за другой: страх и дом, кошмар и тепло, боязнь и желание срастись с этим эфемерным ароматом. Воздух буквально пропитывается им. Они знакомы четыре года, но господин Хэ никогда не прикасался к нему просто так. Щёлкнуть по лбу, завалить во время тренировки или спарринга, погладить за восхитительный ужин из хлама (зато без плесени). Просто так — никогда и ни за что. Всегда есть причина. Всегда должна быть причина. Хэ вдруг несмело признаётся: — Я боюсь превратиться в своего отца. И Рыжий моментально выдыхает: — Я тоже.***
В гостиной рассеивается летний яблочный свет. Рыжий просыпается от дискомфорта: что-то между бёдер мешает ему лежать на животе. Вчера ему стало плохо от плотного смрада разведённой краски. Господин Хэ аж удивился: мальчишка, не блюющий от вида кровавых ошмётков, вырубается из-за такой мелочи? Ему снились кошки и Линг. Лицо мамы уже размылось по дну сознания, и вспомнить детали никак не получается. Она просто была. Есть. Его мама всё ещё есть в его сердце. Кажется, во сне ещё проскользнул тёплый (словно расплавленный над свечой) голос господина Хэ. Рыжий продирает глаза, белки которых прорезаны тонкими нитями капилляров. Зевает, заваливается набок. Морщится и, переставая дышать, оттягивает резинку малиновых пижамных штанов. Щёки в миг загораются румянцем, и Рыжий стыдливо отводит взгляд от эрекции. Он читал об этом. Пубертатный период и переход в новую фазу жизни, когда дети интересуются друг другом. Гадость. Рыжий сжимает зубы, сканируя тихую гостиную, и опускает ладонь на член. Водит пальцами, размазывает вязкий предэякулят. Обшаривает глазами каждый угол, боясь встретиться взглядом с единственным живым человеком в доме и услышать что-нибудь обидное, язвительное. Живот напрягается, будто внутри него лист железа. Губы блестят, когда Рыжий кусает их, чтобы скрыть посторонние звуки. Как советовали пацаны на районе, нужно представить кого-нибудь. Порноактрису, но красивая старшеклассница тоже пойдёт. Рыжий откидывает голову на влажную подушку, сглатывает слюну, жмурится. Крылышки носа широко раздуваются. Кожа становится до мерзости липкой, мокрой. Мальчик представляет расплывчатую картинку из журнала для взрослых, но не может сосредоточиться. Пытается вспомнить девочек из школы. Перед глазами встают только сверкающие заколки, которые они лепили на волосы, да клетчатые юбки. Иногда девочки задирали их повыше, пока директор не видит, но Рыжий даже внимания не обращал. Да и было это аж четыре года назад. Почти всё стёрлось из памяти, а старшеклассницы наверняка уже выпустились из школы, если только не умерли. Думать о девушках-жертвах не вариант — Рыжего тут же тошнит. Он представляет женские нагие тела, по которым струится кровь, и чувствует ярое отторжение. — Да бля… — выдыхает он, утыкаясь ртом в плечо. — Давай же… Морщится. Отчётливо слышит эхо выстрела и грохот падающего тела. Чует запах женщины, смешанный с кровью и слезами. Так мысль плавно переходит к лицу, которое он ежедневно разглядывает. Господин Хэ двинутый на голову. Больной, отчаянно влюблённый в смерть, красивый. Дьявольски красивый — словосочетание, бьющее в сердцевину прогнившего яблока. Бесспорно, девушки отдаются ему без особого страха или напряжения. Господин Хэ похож на чернильного паука, плетущего убийственную гарроту на любой шее, какой только пожелает. Жестокий. Бесстрастный к диким воплям жертв. И красивый же до невозможности. Рыжий вздрагивает, когда кончает в кулак. Застывает. Не верит в то, что сделал это под фантомным взглядом мужчины. Представляя господина Хэ. Он выскакивает из-под одеяла, вбегает в ванную комнату, выкручивает кран холодной воды. Лихорадочный блестящий взгляд пугает так, что волосы встают дыбом. Рыжий брезгливо моет руку, выдавливая в ладонь жидкое кокосовое мыло, полощет рот, подставляет лицо под струю. Ледяная вода заливает глазницы, и Рыжий судорожно глотает её. Кашляет. Запутывается в полотенце, шоркает вдоль кистей рук до багровых царапин. Вдох, выдох. Как шутил Ли: «Правило трёх: вдох, выдох, сдох». — Ладно, — сипит он, опираясь на раковину и по привычке надувая щёки. — С кем не бывает… да ни с кем, блять. Об этом никто и никогда не узнает. Даже Лямбда, устроившаяся в спальне Хэ. У каждого ребёнка есть свой секрет, так? Рыжий тащится на кухню. На часах семь утра, и мальчик, подхватывая фартук и кулинарную книгу, распахивает форточку. Ни на одном окне нет ручек, все двери заперты, а форточка в углу кухни — единственное, что соединяет Рыжего с улицей, пока мужчины нет поблизости. Отсюда даже ничего не слышно (он когда-то пытался кричать, пока голос не сел). В этом месте вообще какая-то аномальная отдалённость соседей друг от друга. Или Рыжий просто привык, что в преступных районах семьи стараются помогать другим, выходя на вопли с битами и пистолетами. Мальчик включает квадратное радио, ищет волну без помех, завязывает фартук. Сегодня он решает приготовить завтрак по-американски. Раньше Рыжий никак не мог понять, что именно в господине Хэ не так. Сейчас он видит: мужчина многое перенял от загадочной «к8». Почему бы не потешить его страсть к иностранному? А заодно заработать долгожданный юань и перекрыть звенящий поток йен. В шкафчике есть арахисовое масло, банка какао и зефир — завтрак потенциального диабетика. От объёмного количества сахара точно сведёт зубы. Рыжий решает сделать сэндвич с жареной ветчиной и сыром, хлеб с пастой и чёрный кофе. По будням господин Хэ обычно пропускает завтрак, зато в воскресенье нажирается, как чёрт. Рыжий поджаривает пластики тонкого мяса и варит кофе, слушая мягкое гудение радио. Сегодня ему очень хочется поиграть на фортепиано, так что нужно вести себя хорошо. В спальне господина Хэ тепло, где-то недалеко храпит Лямбда, и Рыжий щурится, разглядывая комнату. Яркий циферблат часов бьёт в глаза. Руки мальчика заняты подносом, поэтому он стучит виском по дверному косяку, привлекая внимание. Лямбда поднимает шерстяную башку, тряся ушами. — Ты рано, — с хрипотцой замечает Хэ, медленно выползая из-под одеяла. Сонный, взъерошенный и мокрый. Кошмары, наверное. — Чем это пахнет? — Вашим завтраком. — Разве я просил вчера об этом? — Нет, — неуверенно тянет Рыжий. Господин Хэ смотрит тяжело и пристально. Устало трёт переносицу, зевает. Говорит: — Спасибо. И слабо улыбается. Рыжий смущённо отводит глаза, вспоминая утреннюю эрекцию. Думает: это просто случайность. Просто. Случайность. — Тащи сюда. — Я хотел попросить Вас о разрешении, — босые ступни утопают в мягком ковре, пока Рыжий несмело бредёт к постели. — Могу ли я поиграть на Вашем фортепиано? — Валяй, — ведёт плечом мужчина, вгрызаясь в бутерброд с арахисовым маслом. — Где ты нашёл пасту? Я думал, что она давно растворилась в пыль. Рыжий отодвигает занавески, отпихивает ногой урчащую собаку, усаживается на удобный пуфик. Ворошит листы с нотами, ищет тот, который не может вызубрить. Находит. Пару раз тыкает по клавишам, оборачивается на Хэ, пьющего кофе и подающего рукой знак: начинай, Шань, а я послушаю. Позвоночник сковывает лёгкое волнение. Но пусть мужчина слышит, а потом наградит своего нелепого ученика блестящим юанем. Мальчишка хрустит кистью руки, и музыка льётся, как слёзы. Он чувствует на спине взгляд мужчины, пробивающий его кости. А сам искренне старается пробить душу господина Хэ. Очистить мелодией, выжечь, воскресить. Он хочет быть нормальным и чтобы всё вокруг было таким же, хочет просыпаться и знать, что он всё ещё дитя, что он до сих пор неугомонный ребёнок с диким характером и запасом нецензурной лексики. Хочет быть обычным. Из бесёнка — в беса. Из похитителя — в друга. Он сбежит при любом удобном случае, и Хэ прекрасно знает об этом. Поэтому у них никогда не будет ночных прогулок по городу, что украшен цветными фонарями. И Рыжий никогда больше не погуляет с Лямбдой, ведь она умрёт раньше, чем он вырвется отсюда. Посиделки в лесу или у искрящегося озера, фестивали с яркими фейерверками, юность, сладости в лавках, долгие поцелуи под полной луной — у Рыжего этого не будет. Если отец сломал его детство, то господин Хэ может расколоть его жизнь. Случайно. Или намеренно. — Эй, Шань, — беспокойно зовёт мужчина. — Вы хотите… дружить со мной? Рыжий понимает: он слишком взрослый для своего возраста. И дело не в знаниях, не в опыте и не в росте. Рыжий просто уже успел смертельно устать и проникнуться вымотанностью господина Хэ. Наверное, это их и сближает. Немного. — Думаешь, это возможно? Косая усмешка срывается с губ Рыжего. Другие дети его возраста держатся за руки, обнимаются и покупают друг другу дебильные мягкие игрушки. А он говорит с похитителем-убийцей о дружбе. Признаётся горячим шёпотом: — Мне… одиноко. — Я знаю. — Я несчастлив. — Я знаю, Шань. Рыжий горбится, плавно разворачиваясь и сгибаясь под металлическим взглядом Хэ. Набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы на выдохе прогреметь болью: — Вы ведь боитесь понять меня, да? — Мой отец держал нас с Чэном на коротком поводке. Он хотел меня убить. Не знаю, смогу ли стать тебе другом, но я тебя понимаю, Шань. Мне тоже было одиноко. — Так зачем Вы повторяете это со мной? — глухо сипит Рыжий. — Отыгрываетесь? — Воспитываю. — Я не псина! Господин Хэ упирается подбородком в ладонь, внимательно рассматривая алое лицо мальчика. А Рыжий впервые не боится смотреть на него с реальной злобой. — Ты как волчонок, — вдруг усмехается он и поднимается, подходя ближе. — Не псина, а раненый рыжий волк. Рыжий прижимается к краю фортепиано, не моргает, не дышит. Хэ высокий. Но резко становится наравне с мальчиком, когда наклоняется и обхватывает его за руку. Задевает пластырь на пальце, хмурится. Из его голоса сочится серьёзность: — Обязательно найдётся человек, который сможет тебя понять. Может, он каждое утро выглядывает через забор, выискивая рыжую макушку? Может быть, он даже ещё не родился? Рыжий чувствует себя глупо — нельзя поддаваться слабости и ломаться. Хэ смотрит прямо в глаза (слегка исподлобья). Выглядит зловеще. От него пахнет чёрным кофе, звёздами и грозой. Сглотнув иллюзорную косточку, мальчик меланхолично и тихо рокочет: — Что если он давно умер? — Значит, мне всё-таки придётся стать для тебя другом. Хэ цепляется за его пальцы, царапая кожу, а Рыжий сжимает руку в ответ. Он говорит едва слышно, почти на ухо мужчины: — Спасибо.