Франц Кафка, письмо отцу
IV
порох и порок
Страх — ёбаная липучка. Шань как пёс, но без поводка и ошейника. Словно оживающий волчонок. Тянь жужжит бритвой, водя по лохматому черепу юноши и вырезая рыжие антенки. Те забавно торчат во все стороны, а грива Шаня падает на пол, ржавчиной покрывая тёплые деревянные половицы. Волосы горят легко, как спички. Тяню не нужны заметные следы Шаня в доме: если кто-то неожиданно нагрянет, нигде не будут валяться его яркие космы. А если правда совсем прижмёт глотку, можно свалить всё на шерсть Лямбды. — Ты так оброс, — хмыкает Тянь. — Надо же, я всего-то пару месяцев тебя не стриг. — Теперь мне будет холодно, — ворчит он в ответ. Сидит ровно, позвоночник – копьё. — Можешь греться у камина или в моей спальне, пока я на работе. Шань съёживается, а Тянь расползается в едкой улыбке: ему ли не знать, что юноша часто зависает в его комнате, изучая вещи и согреваясь пушистым одеялом. Никогда ведь сам не признается. Только через косые взгляды и смущение. Шань любит порычать, поскалить выпирающие клыки, но если дело касается его тайн — он ноль. Молчаливый робкий ноль. — Вечером будь готов принимать гостью. Лёгкий ужас и интерес окрашивают ауру Шаня. Он дёргается, когда Тянь ведёт за ухом, облизывает трескающиеся губы. И спрашивает медленно, осторожно: — Как её зовут? — Шан Фэн, — лаконично отвечает Тянь, намеренно разжигая любопытство юноши. Шань выдерживает пару мгновений, потом терпеливо тянет: — Я должен буду что-то сделать? — Да. — Убить? — Да, — с хрипотцой подтверждает Тянь. Ёрзая и сипло вдыхая воздух, Шань всё же горбится, изламывая копьё-позвоночник. Тянь каждый раз удивляется его чудно́му предчувствию. То быстро угадает, в каком настроении (паршивом или подъёбливом) находится мужчина, то поймёт, что нужно бежать на чердак, а не продолжать спорить, то будет захлёбываться руганью до последнего. Волчье чутьё, бесспорно. — Я не хочу, — тихо стонет подросток. — Уверен, ей тоже это не понравится. Но я не спрашиваю ни её, ни тебя. Я и так ждал больше пяти лет. — Может… подождать до шестнадцати? — Зачем? Боишься? Шань замолкает. Уязвлённый, он будет метаться между двумя обрывами: всадить лезвие в горло, как в страх, и доказать покорность и мужество, или опустить всё ещё чистые, неокровавленные ладони. Увы, что бы он ни выбрал, — пропасть есть пропасть. От неё не сбежать. Только ринуться головой вниз, улыбаясь. — Теперь ты опять красивый. — А мне нравилась та длина… — несмело перечит он, с облегчением переключаясь на нейтральную тему. — Так я похож на заключённого. — Был опыт? — Не у меня. Я знаю, едва не говорит Тянь, но вовремя прикусывает язык. Шань пока не должен даже подозревать, как именно Тянь нашёл его. Зато убивать — самое время, не зря же он вспарывал кроличьи брюшки и сшивал туши индеек? Шань… удивительный. Необычный. Тянь знает многих детей из неблагополучных семей, в которых мать тащит на себе весь груз жизни, а отец разлагается в тюрьме. Обычно мальчики превращаются в диких хулиганов, а девочки — в нимфеток. Потом их хоронят родители, а родителям заказывать гроб уже некому. Если бы не Тянь, Шань не избежал бы этой участи. Давка районных пацанов, гормоны, звериная озлобленность. Сломался бы. От строгого и серьёзного господина Хэ он получает бесценные знания человеческого тела (органы, кости, оболочка). От немного ебанутого Тяня — дружбу. Нелепую, слепую, извращённую, но всё же дружбу. Если бы не Тянь, в буднях Шаня не было бы ничего полезного. Интересного. И отсутствовала бы кровь жертв мужчины, юноша справлялся бы с этой ношей лично. Разбитые костяшки — явление нередкое, Шань часто царапает кулаки о пресс или скулы Тяня. Зато так бы он ломал руки о челюсти таких же агрессивных мальчишек, каким вырос бы сам. Если бы не Тянь, никто бы не сломал Шаню детство, кроме него самого. Он живёт вдали от уличных чудовищ, зато под контролем главного монстра. Господина Хэ. Забавно, как от одного решения меняется вся жизнь. Пять лет он воспитывает Шаня, превращая его из ребёнка — в звереющего пса. Бунтующий дух кипит в крови, и Тянь с особым удовольствием подавляет именно капризность. Выплюнул грязнющее оскорбление? Вот йена, пожалуйста. Угроза и уличная лексика? Так можно и без ужина остаться, Шань, а растущему организму нужна еда. И вода, и витамины. Ой, а пачка таблеток рассыпалась, придётся тебе, моё милое дитя, спать в обнимку с кошмарами. Могу дать несколько советов: не включай ночник, от него расползаются жуткие тени, лучше вруби лампу; не наедайся сладкого, живот не сможет успокоиться, и ты не заснёшь до рассвета. Зови меня — я приду и расскажу байки и страшилки. Спокойной ночи, Шань. Обязательно надо называть ребёнка по имени, а интонация либо добьёт его, либо ласково погладит иллюзорной ладонью. «Будь добр, помолчи, Шань». «Уроки, Шань». «Ещё одно слово, Шань…» «Докажи, что значишь хоть что-то, Шань». «Не закрывай гору, Шань». Рыжий волчонок великолепно скрывает следы пубертатного периода. Простыни стираются раз в неделю, душистое мыло используется ежедневно, вместо пижамы и домашних шорт — просторные футболки с мешковатыми штанами. А щёки пылают малиновым, стоит прикоснуться к коже. Будто где-то в венах разливают керосин и открывают трутницу. Стоит Тяню заговорить об этом, как Шань исчезает, бесследно пропадая с горизонта. Когда-то им придётся обсудить положение подростка. — Что Вы подарите мне на день рождения? Тянь машет машинкой для бритья волос, сбрасывая ржавые лохматые пряди. Дует в зубчики, спрашивает: — А что ты хочешь? — Эту… чипушилу. — Шиншиллу, — поправляет он. — Нет. — Так и знал, — дуется Шань, испаряясь и открывая кран в ванной комнате. Тяню не особо хочется устраивать из дома зверинец, Лямбда — исключение. Любовь к тишине вбил в него отец, обожание собак привил к нему Хэ Чэн. Тянь никогда не забудет грёбаного щенка, убитого вместе с братом. Как они скулили от боли. Вместе. Щенок, Чэн и Кейт. Вместе, но без Тяня. Спустя столько лет он чувствует себя ублюдком и предателем. Он давно перерос своего брата физически, но смертоносный характер вряд ли когда-нибудь вспыхнет в нём. Никто не станет таким, как Хэ Чэн. Никто и никогда. Тянь чиркает на календаре ровный крест — как на могиле, — и делает небольшую уборку на кухне. Волосы сожжёт вместе с вещами Шан Фэн сегодня ночью. Март обещает быть адски жарким. Шань выползает из душа в чистой голубой футболке, вычищая полотенцем лицо от бисера воды. — Уроки, Шань. — Да помню, помню. С двенадцати до двух — алгебра. Тянь заставляет юношу заполнить две таблицы (производную и первообразную) и учит, как красиво выводить интеграл: — Он должен походить на морского конька, а не на кочергу. Боже, Шань, аккуратней, не заляпай тетрадь. — Не давите на меня! Перерыв на цейлонский чай без сахара и еду под шипение квадратного радио. Шань усаживается около брюха Лямбды, Тянь улаживает несколько вопросов по работе. Из-за весны лёд трескается, а малолетние храбрецы всё равно бегают по нему, срезая путь домой. Проваливаются, а потом ходят все перемороженные и харкающиеся розовой слюной. Хорошо, что Шань под его защитой — под стальным крылом. Нужно хранить и оберегать, чтобы потом выпустить на волю — без Тяня или под его присмотром. Нельзя рисковать. Обычно Тянь знакомится с жертвами ночью, не ленится менять машины, а тот разносчик пиццы, конечно, давно получил пулю в лоб. Он не оставляет дома вещи, волосы и тела женщин, не привлекает к себе внимания, хотя его всегда было у Тяня в избытке. Единственное внимание, которое он действительно жаждал, — отцовское. Когда хоронили старшего Хэ, Тянь чувствовал, что все его мечты стираются. Он не успел. Тянь расслабленно расползается по дивану, искоса поглядывая на то, как хмурый Шань водит ручкой по блокноту. Он исхудал. Проблема веса постепенно встаёт ребром, уж очень болезненно подросток порой выглядит. Пропускает завтрак, но Тянь сам нередко голодает по утрам. По привычке. — Что Вы делаете? — шарахается Шань, когда мужчина тянется к нему рукой. — Тебе говорили, что ты красивый? — Да, - несмело рычит он. — Линг и… Вы. Приятный бонус: Шань разучился называть свою мать — мамой. Тянь трогает его за предплечье (с лёгкостью можно обхватить двумя пальцами), берёт запястье, вертит вспотевшей ладонью. На коже Шаня много бледно-рыжих веснушек. На плечах, щеках, ключицах. На стройной икре горит линия старого пореза: как-то во время ремонта Шань напоролся на гвоздь. — Отпустите, — ворчит он, ёрзая на полу. Тянь криво приподнимает угол рта, рокочет с ледяной насмешкой в голосе: — Вот так, значит? Заставь меня. Шань дёргает рукой, а Тянь напрягает пальцы, впиваясь в горячее запястье. Ногтями, аж до бледно-красных полумесяцев. Блестящие облизанные губы Шаня дрожат, будто он хочет завыть, и Тянь хватает его за челюсть. Сжимает её, как обычно держит пасть Лямбды. Шань упирается рукой в его грудь, отталкивая, пытаясь выстроить между ними безопасное расстояние. Тянь склоняется над ним, заглядывает в розовеющее лицо. Он знает, что выглядит зловеще. И пользуется моментом: — Однажды… — Однажды, — сдавленно повторяет Шань. — …ты спросишь меня, кто же я такой. А я укажу в зеркало, в котором будешь ты. Шань так близко, что можно ощутить на коже его жгучее дыхание. Тянь смотрит внимательно: око — в зрачок. Разжимает руку, освобождая из хватки лицо юноши, замечает недоумение, перерастающее в испуг. Пожимает плечами: — Или расскажу немного о себе. Тяжело дыша и всеми силами скрывая это, Шань переползает к кофейному столику. Держит прогнившую дистанцию. Бежит от него, хотя они оба чувствуют, что однажды им придётся бороться друг за друга. Тянь слабо улыбается. Однажды всё будет хорошо.***
Всё очень-очень хуёво. Это безумие. Шан Фэн сжимает рот рукой, прикусывая разодранные косточки, чтобы сдержать вопли и не закричать навзрыд. Она где-то потеряла свой мобильник. Или он остался в автомобиле этого поганого ублюдка. Как же его зовут? Мо? Дом нереально большой, но перед глазами Шан он сужается до кошачьего зрачка. Ещё кажется, что в глазницы налили мыла. Лифчик и прочая одежда валяются в спальне, в то время как девушка, покрытая собственной кровью, прячется в какой-то комнате. Густая пряная ночь — спасение и гибель в одной банке. — Блядь, — шипит Шан, стискивая зубы. И здесь нет ручек. Кто вообще снимает с окон грёбаные ручки? По загорелым ляжкам струится горячая вязкая жидкость. Шан боится опустить взгляд: просто сжимает руку на животе, погружая пальцы в глубокую рану. Ей холодно и до смерти страшно. Всё было так чудесно. Волшебно. Выпивка, разговоры, улыбки, секс. Самоуверенная тупая овца. Не время ныть, думает девушка, и хоронить себя. Дома её ждёт потёртый диван, телевизор и изматывающая работа. Она так мечтала об отдыхе! О нежности и ласке, а не звериных, поистине диких взглядов на её тело. Работа стриптизёрши — то ещё удовольствие. Самое кошмарное, что её не будут искать. Некому. Родители не хотят с ней общаться с пятнадцати, в стриптиз-баре только и ждут повода, чтобы выпихнуть её на улицу. У неё нет никого, кроме кошечки Ло. На стене остаётся красное пятно. Шан Фэн прикладывает руку к полу, мажет по нему. Отпечаток ладони — как напоминание, что она была здесь. Чтобы её когда-нибудь нашли. Пожалуйста, найдите её. Лёгкие медленно выгорают, дышать невыносимо больно, трудно. Стоит сделать глоток охлаждённого воздуха, как горло сводит судорога. Шан хочется зарыдать. Укусы на коже наливаются синевой, и Шан Фэн едва сдерживает стоны: всё её тело ужасно саднит. Волосы встают дыбом, а в голове крутится план: разбить стекло. Если нет ручек, что ж, придётся выбивать. Шум, разумеется, привлечёт мужчину-хищника, но Шан должна успеть. Волосы липнут к мокрой спине. Шан Фэн носится по библиотеке (по долбаной домашней библиотеке!) и нащупывает в кромешной тьме стул. Примеряется, а мозг пульсирует, моля думать быстрее. Шан едва не падает, запинаясь о компьютерный блок, безмолвно шипит ругательство. Гадко-жёлтое кольцо луны не спасает ситуацию. Шан не замечает его. Только слышит угнетённое: — Прости. Паника сковывает тело. Загорается настольная тусклая лампа, и Шан стоит, как сожжённое чучело: заплаканная, лохматая, словно давно умершая. Проблема в том, что умирать она не планировала. Этот юноша похож на рыжего беса. Хмурится, смотрит исподлобья, не двигается. Рожки с хвостиком — и вылитый бесёнок, как с картинки. — Тебе будет больно, если это сделаю не я, а он, — опустошённо – с лёгкой примесью волнения – выдавливает подросток. — Помоги мне, — потерянно молит Шан. Она не хочет его помощи. Понимает: он не отпустит её. Револьвер лежит в мальчишеской ладони, и Шан не задумываясь вооружается стулом. Замахивается, с писклявым воплем бьёт по плечу. Хруст ломающейся кости разрезает слух. Тупая самоуверенная овца. Она ударила по левой руке. Бес смотрит на неё с жалостью и сочувствием, немного — с испугом. Шан вдруг понимает: ребёнок. Это же ребёнок. Стул, кажется, лишь слегка пробил его кость — тряпичная рука мальчишки виснет вдоль туловища. И даже не вскрикнул. Вот ведь железная воля. Шан отшатывается, когда подросток, хмуря брови и кусая губы, делает шаг вперёд. Дуло упирается в её лоб. Шан Фэн падает на колени, складывая руки лодкой, молясь рыжему бесу: прости, прости, прости. И её слёзы безостановочно льются. — Ты не выберешься, — шепчет он. — Я не хочу… — …стрелять? — …чтобы ты страдала из-за него. Перед тем, как умереть, Шан видит бестию и беса. Чернильный смешивается с рыжим, кровь разбавляется слезами, а выстрел выедает истошные крики. Тянь чувствует: Шань позволит выколоть себе глаза или перерубить сухожилия, чем перестать сжимать руку застреленной Шан Фэн. Плач Шаня похож на тихий звон серёжек. Не услышишь, если не сосредоточишься, и не увидишь, если не будешь знать Шаня. Он плачет не слезами, а как-то… безмолвно. По-шаневски. — Она такая красивая, — выдавливает он. — Да. Была. — Почему именно она? — Шан пыталась покончить с собой, а мы возобновили процесс. Суицидники – хлам. Раз она когда-то хотела умереть… — Самоубийцы не хотят умирать, — вдруг перебивает Шань, и Тянь задумчиво вслушивается в каждое слово: — Они просто хотят прекратить страдания. Разве она страдала, пока Вы были с ней? — Но ты застрелил её без колебаний. Даже не дрогнул. Заметил? Шань медленно поворачивается к нему лицом: сумрачным, угрюмым, побледневшим. Задумывается: — Разве? Мне показалось, я… ща блевану… Горячий револьвер выскальзывает из пальцев, пачкается в луже, натёкшей из головы Шан. Не самое лучшее место для убийства. Дерево и бумага повсюду. Тянь отпихивает ногой руку девушки и обхватывает ослабевшего подростка за туловище. Шаня бьёт дрожь. Он липкий, до бесящего неуклюжий, когда пытается подняться с колен. Тянь рывком отрывает его от пола и от раскрытой (как бутон) ладони Шан. — Она могла сбежать, — выцеживает он в ухо растерянного юноши. — Она могла сломать тебе кость, если бы я не подставил ладонь. Ты справился. Спасибо за помощь, Шань. Лунная ночь обещает быть вечной. Внизу, в сухом подвале, где воздух пахнет дезинфицирующими средствами, есть контейнер, железный стол, несколько пар резиновых перчаток, тесаки, скальпель, кислота и радио, а также вёдра, мыло, половые тряпки, порошки и морозильник. Никакого уюта. Одинокое прямоугольное окно, в котором не разглядеть звёзд, завешано. На всякий случай. Работа Тяня и Шаня слаженная: мужчина тащит верхнюю часть Шан, сжимая диафрагму, а юноша брезгливо держится за икры. Не в первый раз они затаскивают очередное тело на очищенный стол. Пол выстелен плиткой — её гораздо легче отмывать от крови. Угнетённый Шань отправляется с мыльной водой в библиотеку, чтобы замочить пятна и не дать им въесться в половицы, а Тянь подготавливает помещение для анатомического урока. Шань всегда выполняет «мерзкие» приказы. Раньше из-за страха, сейчас по привычке. Детский разум очень податлив. Бесспорно, Шань стойкий и нереально проницательный, не шибко схожий с трафаретом среднестатистического ребёнка. Но факт остаётся фактом: он всё ещё юн, незапятнан и не до конца сломан. Кейт как-то сказала, что любого ребёнка можно приручить ласковым словом. — Умница, Шань. Завязывай фартук и тащись сюда. Пару лет назад Тянь бездумно позволял себе называть Шаня по фамилии или издеваться, клича «малышом Мо». Сейчас — нет. Тянь хочет искоренить из мальчишки всего Мо, сделать из него безликого человека и даровать новое имя — Хэ. Тянь увлечённо рассказывает о людских телах и невозмутимо травит байки: — …человека, из-за которого появился термин «серийный убийца», звали Тед Банди. — …ошибочно полагать, что сердце находится слева. Оно вот здесь, в середине. Не бьётся, конечно, ты его не почувствуешь. — …как-то Деннис Нильсен познакомился со скинхедом, своей одиннадцатой жертвой. Встретил его на Пиккадилли Сёкэс. На шее парня была набита татуировка из пунктирной линии и надписи: «Рубить здесь». Так Деннис и сделал, когда расчленял его тело. — …два трупа, лежащие практически рядом, будут разлагаться по-разному. Всё зависит от того, какие лекарства принимал человек или что он ел в последние минуты жизни. Сначала из-за бактерий в кишечнике на животе проступают зеленоватые пятна. Потом тело начинает раздуваться из-за газов, и идёт запах гнили. Кожа отслаивается, а органы превращаются в месиво: в первую очередь — органы пищеварения и лёгкие, затем мозг. Шань держится потрескавшейся скалой. Иногда может даже слабо улыбнуться. С руками, что по локоть в крови, сложно понять, чему он улыбается: безвыходности ситуации или шуткам Тяня про маньяков? Или угол губы дёргается от нервов? — Как Ваша ладонь? — Будто ударил я, а не меня. Думаю, мы закончили с изучением внутренностей. Сжигать и закапывать по частям я устал, мы положим её в кислоту, а потом похороним неразъеденные кости и зубы в одном месте. Соляная и плавиковая кислоты очень летучие и ядовитые. Какую мы будем использовать? — Азотную? — Да, смесь азотной кислоты и хлорной. Азотная — та ещё дрянь, но ничего лучше у меня нет. — Да ладно, — глухо хрипит Шань. — Повторим действия Денниса Нильсена. Только на Шан, к сожалению, нет татуировок. Тянь даёт ему совет: абстрагируйся от убийства и представляй, что учишься в университете, а сейчас проходишь практику в морге. Всё легко и просто. Косточки на ушибленной ладони наливаются кроваво-ржавым, побаливают. Умудрилась же Шан Фэн заехать так метко. Тянь едва успел подставить свою руку: девушка невольно нацелилась на висок окостеневшего Шаня. Ругать подростка нет смысла — это его первое убийство, он растерялся, — но в будущем придётся учить его сканировать помещение и людей за секунду. Даже если ему угрожает опасность. Особенно если она угрожает. У Тяня есть враги. У Тяня есть Шань, которого в следующий раз он может не успеть защитить. Канистра опустошается, пластиковый контейнер набивается плотью и кислотой. Сверху — резиновое покрытие. Кондиционер на максимуме, дверь на замке. В гостиной дрыхнет Лямбда. Шань уходит полоскать лицо в ледяной воде, чтобы согнать тошноту, а Тянь заваливается на диван, закрывает глаза, сжимает и разжимает пальцы. Боль прокалывает пястье, но суставы работают, сгибаются. Кривая гематома появляется в результате повреждения сосудов. Тяню плевать. Он едва не засыпает. На несколько минут в его голове становится тихо, как в чистейшем вакууме. В голову стреляют воспоминания о застреленном Чэне и орущей Кейт. О дне, когда два близких человека завалились на прогнившие половицы какого-то подвала, держась друг за друга, скрывая за своими спинами Тяня и других детей и подростков. Когда скулёж щенят давил на психику, а последующая тишина и пробитые головы собак и людей вывернули Тяня наизнанку. Лёгкий шорох и несмелое касание, и Тянь ловит за руку озадаченного Шаня. Сжимает её, тихо выдыхая: — Ты меня, — напугал, — разбудил. — Я думал, Вы просто ждёте меня с закрытыми глазами. Сжимает ладонь гораздо крепче, чем надо. Шань одет в лёгкую куртку, ботинки и перевязан шерстяным шарфом. На плече рюкзак, глаза блестят мёдом. По щекам ползут царапины — опять шоркал лицо жёстким полотенцем. Будто хотел содрать с себя кожу. — Неси жидкость для розжига. Шань заметно подрос. Тянь видит его ежедневно и только сейчас замечает, что он действительно высокий. Когда юноша тащится на кухню, Тянь приказывает: — Стой, — и подплывает к нему с грацией русалки. Прижимает к дверному косяку, отмахиваясь от несильных ударов, прибивает затылком к арке, дотягивается до ножа, вырезает на дереве засечку. — И зачем? — На память, — цокает Тянь, бросая нож в раковину и отправляясь к гардеробу. Кострище вспыхивает чудесный. Мобильник Шан — розовая раздолбанная раскладушка, — завалился за сидение автомобиля, приходится заставить Шаня лезть в недра тачки. Сжигать телефоны, пожалуй, любимое дело Тяня. В рюкзаке валяется всё женское барахло, найденное подростком в доме. Бельё, чулки, платье, туфли, наклейки с кошками. Тянь подкуривает сигарету, наблюдая, как Шань вытряхивает этот мусор в огонь. Как держит в пальцах стикер с наклейками и нерешительно спрашивает: — Я могу оставить их себе? — Можешь. Шань угрюмо хмыкает, пихает наклейки в карман, ставит рюкзак на тающий снег. В глазах горит усталость. Богатый район, в котором стоит дом Хэ, практически пустой. Это идеальное место для грязных дел Тяня — ни назойливых соседей, ни любопытных взглядов прохожих, ни шума от колёс машин. А у семей, что живут поблизости, тоже есть пыльные скелеты в шкафах. Не настолько ужасные, но загреметь в тюрьму можно без проблем. — Завтра вечером съездим в лес. Лопата в подвале, не забудь вытащить. Закапывать надо поглубже, чтоб дикие звери не учуяли. Горькая затяжка. Шань усаживается рядом, скребёт кожу на запястье, молча смотрит на бледно-золотую луну. Ему бы пошла серьга в виде кольца. Или тонкая цепочка. — Ты думаешь об убийстве? — Постоянно, — признаётся Шань. — Ты будешь паршивым врачом, если продолжишь пропускать всё через себя. Шань ерошит шнурок ботинка, косится на Тяня. Раздувает тонкие крылья носа. — А если убьют меня, к примеру? — Я разорву любого, кто посмеет сделать тебе больно. И, что не удивительно, подросток верит в это. Тянь дьявольски убедительный. Шань болтает шершавым шнурком, рисует на крыльце ровные иероглифы, пялится на пурпурные искры костра. Тянь прикусывает фильтр сигареты, сгибая и разгибая пальцы. — Всё нормально? — Я в порядке, — отмахивается Тянь. Ложь. Он никогда не был в порядке. Шань недолго колеблется, выпрямляется и осторожно берёт руку Тяня. Рассматривает её, изучая красные пятна на коже. А потом неторопливо прижимается к его костяшкам, аккуратно целуя. Внутри Тяня, кажется, разлетается сердце. Тянь — порох и проклятый порок. Шань — спичка и отмычка от гроба. У него сухой горячий рот, жёсткий поцелуй и взрывоопасное дыхание. Он медленно прислоняется губами к косточкам, к белой, разодранной до ссадин коже. Мажет по гематоме, сидя у костра под полной луной. Когда Тянь впервые увидел Мо Гуань Шаня, он подумал, что хочет его убить. Или же перевоспитать. Шаню было, кажется, девять с хвостиком, а в глазах уже плавилось отчаяние. Тянь не мог перестать смотреть на рыжего мальчишку в синяках, сидящего напротив своего отца и держащего трубку. Тюрьма въелась в него, отразилась на детском лице чем-то тяжёлым, некрасивым. Шань смотрел на мужчину по ту сторону стекла, молчал, дышал в трубку. А потом повесил её и, ухватившись за руку Линг, ушёл. Мир раскалывается на несколько частей: в одном отец Шаня не совершает ошибку, не связывается с семейством Хэ и остаётся главой чудаковатых Мо, и Тянь с Шанем никогда не встречаются. В другом мире ребёнок всё равно путается в паутине, но Тянь выполняет приказ «сверху» и вырезает всю семью Мо. Даже десятилетнего Шаня. В третьем мире они сидят вместе, бок о бок, и рано повзрослевший Шань делает то, что считает нужным. Правильным. Сейчас Шань здесь. Целует его костяшки около костра и обжигает взглядом. Рядом с ним Тяню становится… спокойно. — Прекратите улыбаться. — Прости. Тянь никогда не влюблялся. Время сейчас не останавливается, как обычно пишут в романах, и кровь не стынет в жилах. Тянь вдруг просто на несколько секунд совсем перестаёт дышать. Есть что-то колдовское в неестественно взрослом взгляде Шаня. Краснеющая рука Тяня выскальзывает из его пальцев, и подросток, наконец, смущается. Упорно пялится на лопающиеся искры. Молчит. — Признаться, я думал, ты будешь вести себя немного иначе после убийства Шан. — Я тоже. И мне противно. И Тяню на миг — на одну грёбаную секунду, вспарывающую грудь и брюхо, — почему-то становится жаль мальчишку. Он ведь не виноват, что Тянь выбрал именно его. Страх — ёбаная липучка, которая перестаёт сдавливать мозг подростка. Теперь вместо него Шаня сверлит неприязнь к себе. Тянь щелчком выбрасывает окурок. Легко, непринуждённо обнимает Шаня, сдавливая его плечо, и гремит серьёзным (говорит словами Кейт Хемингуэй): — Даже если мы будем падать вниз, это тоже считается за полёт. Мозг — вата, смоченная бензином, а мысли — спички. Тянь и Шань горят.